Простые вещи

Маша сквозь дрёму слышала все эти знакомые ей с детства звуки. Металлическое цоканье сначала пустого, а потом уже полного ведра о крышку колодца, квохтанье кур, тявканье соседского пса...Наверное пастухи прогнали по улице коров. Значит, сейчас мать уже сдоила их Зорьку, и можно будет вставать к завтраку. Господи, как же хорошо, с наслаждением потягиваясь, подумала Маша.

Были вещи, которые по детству, воспринимались ею как сами собой разумеющиеся. Завтрак на столе, чистая выстиранная одежда в шкафу, аккуратно заштопанные, порванные накануне колготки, пришитые воротнички и сверкающие белизной салфетки.

Повзрослевшей школьнице Маше тоже как-то не особо об этом думалось. Уже, конечно, ясно было, что всё это матерью делано, но…делано и хорошо, значит, нравится оно ей. Маше же больше нравилось в театре школьном Чехова репетировать, а летом на пруду с девчонками плавать или самой в саду с книжкой валяться. Сад у них знатный был, вишнёвый, да и сейчас есть.

По весне весь как в облаке душистом белом стоял, а к лету наливались мясистые тёмно-красные ягоды, из которых мать варила тягучее рубиновое варенье и лепила, любимые Машины, вареники с вишней. Есть их надо было холодными, чуть присыпая сахаром и смазывая густыми домашними, снятыми матерью сливками… Эх, такую вкуснотищу она своим, кстати, так ни разу и не приготовила. Не было у неё для того ни сил, ни времени.

А ведь её саму мать ни к чему не привлекала. Вся домашняя работа шла как-то мимо Маши. Успеешь ещё наработаться, говорила мать, иди, дочка, учись. Сама-то она без образования была. Как восемь классов закончила, так сразу в совхоз работать и пошла. Так всю жизнь дояркой до пенсии и проработала.

Мать у Маши была возрастная. Машка поздняя у неё получилась. Она её лет под сорок родила от агронома приезжего. Хороший дядька был, деньги ей на Машку высылал регулярно, жаль вот только уехал вскоре после родов, и так его Машка и не увидела никогда. Женился он вроде, мать говорила на ком-то, а потом, лет через десять помер, так и не увидев своё дитя. Но мать тем, как говорится, вообще "не переймалась", жила себе и жила.

И как ей сил на всё хватало только? - задумалась вдруг Маша, - ведь пол дня с рассвета на работе, а потом дома, и всё сама. Сколько Маша помнила, мать после работы или стирала, крахмалила – гладила, или у плиты стояла. А ещё и за садом-огородом смотреть успевала. А на пенсии корову завела, стала «молочку» делать, и для себя и на продажу, так что ещё и Машке в город передавала с оказией то молочка, то творожка, то сметанки для внучков. И всё, как-то, без надрыва ею делалось, легко, с улыбкой.

Маша вышла на кухню. На столе стояли оладьи, в вазочке гранатовым отблёскивало вишнёвое варенье, а мать в белоснежном переднике, с белыми от муки руками месила тесто.

- Вот решила пироги затеять, как раз к приезду внучков готовы будут - радостно поделилась она с Машей.

Да... точно... сегодня же Ромка детей привезти должен, вспомнила Маша. А она-то и позабыла спросонья, какой день. Была пятница, и близнецы должны были прибыть на побывку к бабушке Ане - Анне Никитичне. Всю предыдущую неделю они были у свекрови, так что Машка сбежала в село досрочно и ждала их у матери. Ромка должен был привезти их и возвращаться в город. У него была работа, и в отпуск его пока не отпускали. А вот Машке начальство дало две недельки отдохнуть. Так что теперь она предвкушала ещё целую неделю кайфа, когда она, - работающая мать двоих спиногрызов, могла просто расслабиться и чувствовать себя любимой «доцей». Забыть о готовке, мытье бесконечных гор посуды, стирках и уборках, в перерывах между месячными, квартальными и годовыми отчетами.

Мать у неё была просто золотая. И как только ей всю жизнь удавалось такой настрой сохранить и такую энергию неисчерпаемую?

- Слушай ма, - обмакнув тёплый хрустящий оладий в карамельно-густое варенье, с набитым ртом продолжила разговор Маша, - а как тебе всё это хозяйство так легко, без напряга удавалось вести, да и сейчас удаётся? Ты ж и работала, вроде, и готовить успевала, и уют создать, и постирать – нагладить, и меня не грузить, главное, никогда.

Вон у Людки мать – пока та курник не вычистит, свиней не покормит, полы не вымоет, грядки не прополет, из дому не выйдет. Так она у неё, иногда, по две – три недели не гуляла. Да и потом, только выскочит, как та её опять зовёт, нечего, мол, болтаться без дела.

- Ну, доця, люди разные. Ничего плохого про Валентину – Людмилину мать, сказать не хочу, но знаю точно, что и сама она так росла. Мать её с шести лет на работу как поставила, так она ничего другого у неё и не знала. У Валентины, чтоб ты знала, в сорок уже опущение матки случилось. Она столько тяжестей с малолетства перетягала, что, думаю, это у неё от корыт этих и приключилось. И глину месила, когда хату мазали, и вёдра неподъёмные с малолетства тягала…и детей своих так учила. А, может, просто свою работу им хоть немного передать хотела, чтоб хотя бы чуток самой передохнуть. Не знаю. Так и жила. И себя не берегла, и к ним без жалости. Износилась она прежде времени, потому и померла рано, наверное. Устала. А ведь и старой-то ещё не была.

- Ну, хорошо, а ты? Ты, вроде как, тоже не в дворянской семье выросла?

- Да какой там, - рассмеялась мать, - нет, конечно, ты ж ещё помнишь немного бабу Любу, наверное, застала её, какая она дворянка? Но знаешь, как я думаю, - Анна Никитична замерла, словно внимательно всматриваясь куда-то в себя, - думаю, что же мать мне такого дала, чтоб я по другому, чем Валентина, жила? И так я думаю, что давала она мне время для себя. Время, когда я могла для себя «побыть», просто посидеть, подумать, когда книжку почитать, а когда и просто в окно посмотреть.

Любила она меня, а потому, думаю, бережно относилась к этому моему праву – побыть собой и с собой. И не торопила никогда, стараясь занять чем-то, не раздражалась от того, что я ничего не делаю, как Валентина. Та, я помню, если увидит, что кто из детей присел и не работает, сразу озлоблялась, гнала их, мол, я пашу, а вы расселись… А мамка моя нет. Считала так - дело сделала и отдыхай. Это обязательно.

А я-то точно знаю, что когда у тебя для себя время выделено, тогда тебе есть, когда о своём подумать, в тебе тогда, словно, место для своих желаний появляется, и ты уже потом всё, что тебе захочется, в охотку, с удовольствием делаешь. Словно аппетит к жизни у тебя появляется.

Так я и дом вела, и тебя растила – в охотку, как и всё, что по своей воле выбрано, чего захотелось, делается. Я ведь тебя от папки твоего родила потому, что сама хотела. Знала, что он в город уедет, как контракт свой доработает, но меня это устраивало. Я тебя хотела. Так всю жизнь и жила. Работа работой, а воскресенье для отдыха. А для меня и пироги с варениками, кстати отдых. А почему? Да всё потому же. Потому что хотелось мне тебя порадовать, а то, что по своему желанию делается – то радость приносит. Потому и в доме уют, что сама хотела так всё обустроить. Вот и обустраивала.

Так что, доця, работа у тебя, конечно, хорошая, умственная, но, когда голова всё время чужими мыслями занята, на свои уже сил не хватает. Оттого и не хочется ничего, думаю, оттого и сил ни на что нет.

А себе время оставлять надо обязательно, чтоб голова свободной побыла, чтобы место в ней освободилось мечты мечтать да желания загадывать. Это ж как голод, он на сытый желудок не появится. И деткам своим такую возможность надо давать обязательно. Давать им возможность самим чего-то захотеть. И желания их уважать. И всё тогда легко будет получаться, в охотку и с аппетитом, и у тебя, и у них…так я думаю.

Хотя женщина я, как ты знаешь, не учёная, может это всё я тебе такие простые вещи говорю, что ты и без меня знаешь…ну так ты не обессудь. Да ты кушай, доця, оладушки, кушай пока тёплые да аппетит есть. Я ж знаю, как ты их любишь. А мне смотреть, как с аппетитом мою стряпню кушают, одно удовольствие...

Наталия Побоженская