На медведя

Солнышко озорно освещало детскую площадку, но на ножке Вадика было пасмурно от темно-фиолетовых, точно хмурые дождевые облака, здоровенных синяков. Мальчик сосредоточенно наполнял синее ведерко, все глубже погружая пластмассовую лопатку в буроватый песок. Нянечки не обращали на него внимание. У них и так было забот по горло – вон, сколько детворы! Карапузы копошились, напоминая стайку ярко раскрашенных птичек. Двое мальчуганов внезапно устроили свалку, за что тут же получили нагоняй от молодой воспитательницы. Никто и не заметил, в садике «Звездочки» бывало и не такое…

Взять хотя бы Василису Михайловну. Несмотря на сказочное имя, ничего общего с миром детских грез она не имела. Высокая, довольно коренастая, с толстой короткой шеей и крохотными глазками, она скорее напоминала другого фольклорного персонажа – жадного и вероломного Топтыгина. Ее так и звали – «Потаповна», дети же среди своих сверстников величали ее тетей Мишей. Когда она тяжелой поступью входила в столовую, смех и возня смолкали, лепет сменялся гнетущей тишиной. Переваливаясь по-медвежьи, женщина прохаживалась между столами, контролируя и проверяя, наводя ужас и свои порядки. Даже умудренная опытом и много повидавшая музработник Джоконда Еруслановна ежила сколиозную спину под своим красно-черным с золотой нитью свитером, стоило ей только поймать на себе колючий взгляд старшей воспитательницы.

Тетя Миша умела держать ситуацию в ежовых рукавицах. Поговаривали, что по отцовской линии она имела прямое отношение к зловещему Ежову, позже ее семья прошла через репрессии. Но и в концлагерях врожденные на генетическом уровне таланты ее пращуров оказались к месту – им доверили роли тюремных надзирателей… 

Кое-что Василиса Михайловна явно позаимствовала от своих предков. Возвышаясь над головами подопечных подобием мрачного папуасского истукана, она утвердила среди них какую-то особенную форму тирании. «Впору наш садик назвать в честь Донасьена Альфонса!» – заметила  кичившаяся своими несколькими образованиями Вероника Эдуардовна, явно намекая на маркиза де Сада.

Садистские склонности со всей неприкрытой очевидностью «маньячили» почти во всем, что делала тетя Миша. Одного из напроказивших она, схватив клешнеподобной пятерней, уволокла в подсобку. Еще долго нянечки слышали глухие всхлипы, доносившиеся из полуоткрытой подвальной двери. А Славику, худенькому пятилетке, посмевшему стащить ватрушку из буфета, она так вывернула руку, что на ней загорелся багровыми краями алый рубец…

За такие «заслуги» Василису Михайловну вряд ли особенно любили. Как только она поворачивалась к воспитанникам широченной медвежьей спиной, малышня начинала переглядываться, поглядывать украдкой. Тогда на детских лицах появлялось необычное для такого возраста задумчивое выражение. Видимо, именно плодом этих размышлений стал нацарапанный на двери воспитательской издевательский рисунок. Накарябанный чем-то черным, он изображал несуразное существо – выгнувшиеся полумесяцами косолапые ножки поддерживали грушевидное тело. На него, как мешок с картошкой, взгромоздилась овальная голова с глазами мокрицы и широким оскаленным ртом. А однажды состоялся невероятный фуршет. Пришедшую в столовую тетю Мишу ждала прикрытая салфеткой тарелка. Белая ткань шевелилась: блюдо кишело улитками – кто-то опустошил большой директорский аквариум… Впрочем, старшую воспитательницу беспозвоночные не смутили. Отодвинув их в сторону, она невозмутимо съела остывшее пюре и резиновую котлету.

Тем не менее итог проказ практически всегда был одинаков: Потаповна вычисляла нашкодившего, угрюмо брала его за воротник и куда-то уводила. После этих «прогулок» на детской коже зажигались новые пурпурные «фонари». Родителям, случайно обнаруживавшим на телах своих чад художественную роспись за авторством тети Миши, объясняли: дитё упало, или подралось с кем-то, или оцарапалось о кустик, или… Да что угодно можно было придумать, лишь бы не лишиться последних педагогов, готовых работать за столь «умеренную» плату.

Текучка была просто тотальной.

Нянечки приходили и уходили, словно корабли, отчаливая к дальним берегам маркетинга, брачных агентств или шоу-бизнеса. Как случилось с Софьей, чьи роскошные телесные данные так взбудоражили одного заезжего продюсера из Центра.   

Даже в семейном кругу душевные переживания подрастающего поколения мало кого волновали. Садик, находившийся в спальном районе Мухолётова, пополнялся за счет «неблагополучных» семей, где за своими отпрысками не особенно-то и следили. Непьющей Веронике Эдуардовне чуть не вызвали скорую после ее общения с отцом Славика, дышавшим ядреным перегаром с чесночными и луковыми «нотками». Как пошутила мадам директор, после его визита можно смело встречать зимнюю эпидемию – помещения были надежно обработаны.   

Подобно капитану во время бури, директор «Звездочек» всеми силами старалась сохранить дисциплину, «сберечь коллектив». И тем жестким скрепляющим веществом, с мощью стальной скобы сжимавшим персонал в своей удушающей хватке, была тетя Миша. Люди устраивались, увольнялись, умирали. Неизменным оставалось только одно – Потаповна на своем наблюдательском посту, оттеснившая богатырской грудью на периферию даже директрису. Ее дежурство привносило в тихий час нечто новое, превращая его в подобие мертвого сезона. Дети не смели вздохнуть, боялись пошевелиться, ойкнуть, каменея под тонкими одеялами навроде жертв мифической горгоны.

Особенное «измерение» в правление тети Миши приобретали праздники. Украшенная старыми советскими игрушками елка рождала противоречивые чувства: одноглазые зайцы с отбитыми ушами, бесхвостые белочки, снегурочки с полустертыми лицами словно жертвы потрошителя взирали из лохматых зеленых высей. Оставленные родителями «звездочки» вращались на своих орбитах, наматывая круги вокруг воспитательниц, ковыряя в носу, разражаясь ором, превращая верхнюю губу в блестящий гоночный трек для соплей. 

Как всегда всем заправляла Потаповна, распределяя среди малышей маски, раздавая нехитрые подарки. В праздничный день грозная воспитательница как будто оттаивала, добрела. Шокируя коллег, на гладь жирного лица выплывала улыбка. Усадив рядком мальцов, Михайловна хриплым голосом, достойным хард-рок группы, вдруг бралась читать им «Чиполлино». Нянечки шушукались, удивленно причмокивая губами – неужели у тети Миши появился поклонник? Праздничная суматоха и сильная мятная жвачка убедительно маскировали истинную причину происходившей перемены – рюмашку алкоголя. Особо Потаповна жаловала шампанское, пузырьки наполняли ее душу легкостью, увлекали куда-то ввысь, делая доброй и покладистой. Там, в кабинете на втором этаже, в закрытом ящике стола у нее было припрятано немало всяких «шампусиков».

Правда, «минутка доброты» истекала быстро. Суровая жизнь расставляла все по своим местам. Когда в актовый зал входил небезызвестный медвежонок Барни, являлся настоящий кошмар. Среди детей, решивших, что Василиса Михайловна окончательно приняла облик медведя, начиналась истерика. И тетя Миша возвращалась к привычному для себя и окружающих амплуа, только и успевая давать подзатыльники, вызывавшие к жизни искристые звезды. Название учреждения полностью себя оправдывало...

Дни сменялись днями, напоминая вереницу стягивающихся к месту похорон катафалков. Опять торжествовала осень, ветер увлекал за собой мертвые листья, перешептывавшиеся на неубранных мостовых. Шуршание наполняло город, будто становившийся прибежищем невидимой колоссальной гадюки. Темно-серое свинцовое небо давило непомерной тяжестью, выдавливая из людей волю к жизни, вгоняя в поры безысходность, отчаяние, корежа мозги.

В один из блеклых понедельников в садик ворвался вооруженный мужчина. Мятый плащ, всклокоченные жидкие волосенки, морщинистая кожа. Его точно надуло промозглым холодным ветром, словно прикатило к дверям «Звездочек» отжившим свое сухим кустом. В исчерченных синими прожилками тощих пальцах незнакомец сжимал обрез. Охранник тут же осел, сползая на пол с растекшимся по рубашке пунцовым пятном.

Дети тихо выходили из проходов, выглядывали из закоулков. Их белые лица напоминали призрачные маски собравшихся на карнавал или шабаш. Большие пустые глаза спокойно разглядывали жмущееся у дверей существо. Не было ни страха, ни паники. Маленькие фигурки выражали одно лишь любопытство. Имелось в них что-то от сказочных гномов, эльфов или троллей, разодетых в разноцветные пестрые одеяния.

Первым к сумасшедшему вышел пятилетний Слава. Он взял мужчину за руку и повел к тонувшему в тенях коридору, увлекая вверх по лестнице – туда, где горел свет и весело болтало радио. Остальные дети расступались перед ними, расходясь волнами пугающе причудливого моря.

Потянув незнакомца за краешек плаща, Славик напряг тоненькие голосовые связки:

–  Дядя, тебя ждет тетя Миша…

Через минуту по коридорам пронесся непонятный звук. При большом желании его можно было принять за хлопок бутылки шампанского.