В деревне

      
     Сожитель и нахлебник, рыжий кот Ефим – инвалид по зрению и            опорно-двигательному аппарату. Мышей не ловит – в буквальном смысле. Артемий Иванович кормит его тем, что ест сам: килькой в томате, из расчёта – банка в день. Себе он сдабривает морским деликатесом отваренные рожки – преимущественно для цвета (больно уж они серы) и запаха, Ефиму подает с хлебом, перемешав так, чтоб он, хитрец и пройдоха, ел, не разбирая.
     Это – утром, при двухразовом питании. В обед, оно же и ужин, оба едят, как правило, варево из бульонных кубиков. Кот наловчился лакать по-собачьи и хлебает, не дожидаясь, когда остынет. Этот брандахлыст из кубиков неведомого происхождения его натура набалованного прежней жизнью гурмана отвергает. Но… голодное брюхо сильнее. Все-таки, бульон! Себе Артемий Иванович добавляет картох. Кубический супец заметно отдает столярным клеем, хотя на упаковке красуется пышная хохлатка. Чтобы отбить вонькость, а также в целях витаминизации организма Артемий Иванович применяет толчёный чеснок – зубчик-два на порцию супа.
     Вот и сегодня. Дело к завтраку, хозяин только достает консервный нож, лезет в гулкий холодильник за банкой, а Ефим уже поднимается с половика у печки, и, переваливаясь на больных ногах, подходит, трется: давай скорей… Мурцовку с килькой уважает… Маловато, правда.
     Вылизав усы, Ефим презрительно усмехается:
     – Что за дела, старый хрен? Где свежатинка?
     Между тем, стоит ему смежить единственный зрячий глаз, как свежатинка в собственном соку пускается в пляс. В точности, как в том мультике: кот лениво метёт хвостом, а мышата прыгают вокруг. У Ефима ни зубов, ни когтей… лишь остатки снобливости на барской роже.

     Артемий Иванович в деревне уже полгода – с апреля, как малость подсохло и проклюнулась мать-и-мачеха. Здесь лучше пишется. В городе – суетень, звонки, домашние… Тут, правда, кот-иждивенец, но с ним можно ладить.
     – Фима, ты бы прогулялся. Может, какую живность…
     Сонный кот поворачивается на другой бок, выставив напоказ первичные половые признаки.
     – Не мешай, старик. Кошки снятся…
     – Как знаешь… Эротоман несчастный.
     За сезон, проведённый в режиме жесткой экономии, Артемий Иванович отощал до спортивной поджарости и поизносился, но бедственным своё положение не считает. Пенсию ему привозит почтальонка. Он расписывается на бумажке, пересчитывает – всякий раз меньше предыдущей. Спросить стесняется: наверное, пенсионный фонд чинит самоуправство. Не даёт президенту повысить уровень… Или при доставке кто балуется. Доподлинно неустановимо. А сотня-полторы – ку-ку… Потребительская корзина, с которой Артемий Иванович ходит в автолавку, тощает тоже. Возможна обратная связь – сначала корзина, а он – как следствие.
     Курить Артемий Иванович перешёл на моршанскую «Приму». Сигаретку – пополам. Или «Беломор» – когда завезут. Зато курит в постели… Правда, после утренней затяжки кружится потолок и вставать не хочется. Ослаб, видать…
     Продышавшись, Артемий Иванович всё же встает. Принимает водные процедуры, чистит зубы, выдавливая пасту на самый кончик щётки, ставит на плитку чайник. Заваривает душицей со зверобоем. Пьёт в прикуску с сухариком. Выпив два стакана, он убирает посуду, начисто вытирает стол и садится за работу.
     Роман, сюжет и коллизии которого охватывают временной пласт в полтора века, подошёл к концу. Погибли не своей смертью герои и их враги, а чудом сохранившиеся отпрыски один за другим покинули щирую отчизну с её вечными вопросами.
     В эпилоге, к которому Артемий Иванович подобрался вплотную, замаячил сакраментальный вопрос – кто? КТО?! Китайцы? Арабы? Дикий Запад с калифорнийских берегов? А может… адепты доктрины Голды Меир из Синайской местности? Кто проглотит и не подавится этим пространством?
     Ответа озадаченный автор не имел. В нём виновато шевелилось сомнение в собственных интеллектуальных силах: в условиях недоедания, когда мозг не получает достаточно белка, когда отсутствует аналитическая база и агентурная информация – возможен ли сколь-нибудь адекватный ответ? Не разумнее ли не лезть на рожон, не корчить из себя Нострадамуса, а вынести в эпилог одно-единственное, умное слово: кто? Или два – кто кого?
     Произведя в голове свежие умопостроения относительно финала и записав на последнем, самом последнем, листе рукописи оба варианта эпилога, Артемий Иванович поднимается из-за стола: пора делать зарядку – наклоны головой вниз, бег вокруг стола, ходьба по полу на ягодицах. Упражнение даётся с трудом – ягодицы от долговременного употребления поистерлись, опали. Ходить на них – мука…
     Ёрзанье по полу, сопровождаемое скрипом половиц и болезненным хрустом худых мослов, будит Ефима. Кот потягивается, щурит глаз и издает баском:
     – Мау… Где, мау, килька?..
     …Пополудни заходит соседка Полина Васильевна.
     – Молочка, Артемий Иванович… – здоровается она, незаметно пиная кота.
     Всякий раз она робеет, завидев на столе листы бумаги, самописку и толстую книгу «Словарь». Сегодня и хозяин не в себе – дума во лбу, глаза не отвёл от листа…
     Желая смягчить напряжение, Полина Васильевна переходит на доверительный шепот:
     – И самогоночки… свежего прогону… А то… застой в крови, не приведи бог… Ну, мешать не буду… А ты б всё-таки зашел когда, Артемий Иванович… Не по-соседски        так-то… Нехорошо… – Полина Васильевна укоризненно качает головой, норовя, в сердцах, ещё раз пнуть Ефима.
     Иногда соседушка, упредив собственный застой, без смущения плюхается на лавку:
     – А вот, к примеру… Как без бабы-то? Пиши, не пиши – всё одно… Много ещё?
     Артемий Иванович разводит руки – работа… времени в обрез…
     Молочком Артемий Иванович честно делится с сожителем. Ефим пьёт, делая вид, что не знает и знать не желает, откуда оно… В прежние времена он сильно конфликтовал с Полиной Васильевной. И не раз попадал под раздачу, когда лазил в погреб за сливками. Чем она его хлестанула однажды – он не успел заметить… Но крепко: морду располосовала и глаз вытек. «Подстерегла, падла… А сливки хороши были…»
     На самогонке экономить не получалось: соседка не снижала цену. Но, выказывая доверие, – в виде исключения, а возможно, в надежде понять, как это люди без бабы, давала «на запись».
     В этот раз соседка опять пристала со своими намёками.
     Артемий Иванович убрал в холодильник банку с молоком – от кота, и, демонстрируя острую нехватку времени, сел за стол, вознёс над листом самописку.
     – А вот, к примеру… по ночам холодаить… Зябнешь… – Полина Васильевна как приклеилась к лавке. – Закончил? Писаньё-та?
     Ефим, бдительно кося целым глазом в её сторону, прошёл от печки и лёг в знак солидарности у ног хозяина. От безвыходности положения у того запотели очки и – от худобы – сваливались городские треники. Самописка выпала из дрожащих пальцев…
     Из-под стола Ефим усмешливо поглядывал на обоих: кто? кого? Я в неволю не ходок…
     Поймав его взгляд, Артемий Иванович решительно сложил рукопись и подмигнул рыжему абреку:
     – Печку-то топить, Фима? Молочная лапша на ужин…
     А про себя подумал: «Следующий роман начну с эпилога».