Хай, Америка!

                Гостевые  заметки
                (кадры событий и мыслей)   
Можно снова и снова описывать страну, её историю, но лучше географа или историка я это сделать не смогу, поэтому писательскую задачу вижу в том, чтобы выразить
личные впечатления и раскрыть собственное восприятие событий краткого отрезка жизни.                                                
                Автор.               
               
             1.   ОГНИ    НЬЮ – ЙОРКА
  После того, что случилось, после навечного прощания с моим дорогим супругом, необходимо было найти какой-то энергетический рычаг, способный повернуть жизнь в другую сторону, заставить её свернуть с беспросветной горечи и растерянности на пути судьбы. Само собой сложилось так, что виза заканчивала срок действия, и мне волей-неволей надлежало лететь в США к дочери, как мы с мужем и планировали. Необходимость действия заставила собрать в одно силы и волю, двигаться к цели, быстрее отойти от изнуряющей пустоты.  Может быть, какая-то судьбоносная  сила именно так всё задумала, так выстроила... Приходила в голову мысль о фатально неизбежном и о высшем милосердии. В общем, надо лететь.
Не было страха перед опасностью, нет, но страшно было оказаться в безвыходной ситуации, подвести близких, по причине своей полной неопытности – летать за границу не приходилось, языков иностранных не знаю. Из-за тяжёлой болезни мужа, совершенно не успела подготовиться: пролежал у изголовья почти не раскрытый разговорник, учебник английского хранил закладку на пятой странице.
Всё-таки, сходив к причастию, приказала себе не бояться, не думать даже о плохом и, помолившись, отправилась в дальний путь, совсем одна, сначала на московский поезд, затем в аэропорт Шереметьево.
Лето разгоралось, май был тёплым, душистым, грозы омыли город, и Москва ранним утром предстала довольно свежей, и просторной по причине того, что была суббота, рабочий люд отдыхал, а нерабочий ещё досыпал, доленивался, собирался куда-нибудь на природу... 
Экспресс на Шереметьево – комфортный, летучий, дорогущий по нашим провинциальным понятиям. Но, странное дело, все промежуточные большие затраты стали казаться мелкими, в сравнении с осознанием: я лечу в другую страну!
Моё место в самолёте было занято: стюардесса посадила на него мамочку с двумя малыми детьми – им так было удобнее. Я сначала огорчилась: дочь, покупая билет, попросила дать место возле иллюминатора. Но потом подумалось: «Вот, даёт Бог сделать доброе дело, и хорошо!» Взглянула в кружок иллюминатора. Всё, как в кино: земля, разделённая на геометрические фигуры покачивается далеко внизу, и кажется, не летим, а парим, почти не продвигаясь. Рядом сидела женщина моих лет, ну, немного моложе – яркая, черноглазая брюнетка вся в золоте, в модных нарядах. Её бархатные брюки и кашемировая драпированная блуза, блестели, лоснились оттенками нарядного чёрного, грим и причёска затейливо подчёркивали несколько увядшую красоту.
Познакомились и оказались тёзками. Украинский акцент, способ выражать мысли, темы разговоров нарисовали мне типичный  портрет «бизнес вумэн» мелкого пошиба – настрадавшейся от всяческих тягот жизни, работницы торговли. Она летела к младшей дочери в Бостон на ПМЖ – постоянное место жительства. Старшая дочь уезжать из Харькова не желала, оставалась там после развода с мужем совсем одна, и материнское сердце разрывалось надвое. «О, тож нэ моя воля! Ведёт судьба, как хочет. Тры мужа було! Тры! А счастья – ни на грош. И всякий – пил и бил». Её лицо через пару часов посерело, померкло. Опустились уголки гордо поджатых губ, свешенные руки состарили набрякшие вены. Возраст проступил со всей беспощадностью, делая косметические румяна и тени клоунски аляповатыми.
Облака скрывали высоту полёта, казалось, плывём в туманном море вслед за солнцем. Плывём и плывём, перестав замечать постоянно ровный гул мотора, переговариваясь, откровенничая со знанием того, что всё канет в пространстве и времени, что никогда-никогда не встретиться нам на земле. Вот вдруг облака поредели, прорвались, и внизу, сливаясь с небом, засверкал океан. Переливы волн виделись чуть заметной рябью, почти неразличимой с покоем небесного свода. Хотелось смотреть и смотреть, хотя ничего не менялось на протяжении времени. Это было, наверное, похоже на существование младенца в материнской утробе, только там, вероятно, темно, а здесь – стихия света. Но наш самолёт-эмбрион болтался в этой стихии, и голос по радио велел пристегнуться. Потом кончилась болтанка, кончился и просвет в облаках, снова всё затянул густой белёсый туман.
 Можно было смотреть телевизор, и я попросила поставить мне кассету с новым фильмом, получившим множество наград на кинофестивалях. Инопланетяне и земляне пытались понять друг друга, инопланетная природа, любовь... А в чужой стране не буду ли я, как на чужой планете?.. Ах, опоздал ты, «Авотар», ко мне  лет на пятьдесят! Так покрутила жизнь своё неостановимое кино, что никак не развлекает подобная, очень эффектная, сказка. То ли дело – в детстве «Аленький цветочек»!
Ночь прошла в свете дня, изредка дремалось, кормили, поили трижды... Я всё думала, как мне удаётся не бояться? Неожиданно вспомнилась сцена на таможне, когда, ощупав одежду,  тётенька повела меня в отдельную комнатку, закрыла дверь и спросила строго: «Что у вас там?» Её внимание привлёк пояс, в который я зашила деньги – сбережения мужа в долларах для моей поездки. Я честно сказала: «Это деньги. Я ехала в поезде, боялась...» Она пригляделась, разрешила не расшивать и отпустила меня восвояси. Теперь, в самолёте, я вдруг загорелась краской, словно меня кипятком облили: могла же она втихую у дурёхи изъять все мои бумажки, и что бы я сделала? «Ух ты! – вынырнула душа из омута страха, – пронесло!»
В Нью-Йорке пришлось встать в огромную, многократно закрученную очередь. Люди разных рас, в причудливых порой одеждах, изливая какие-то непривычные запахи, говоря на неслыханных наречиях, терпеливо шли по отгороженным тесёмками проходам к таможенным  пунктам-прилавкам, за которыми стояли американские служащие в форме, задавали вопросы. Тут я струхнула: мне надо было встретиться с дочерью и успеть нам обеим на самолёт до Чикаго, но девочки моей не было видно ни в большом зале за таможней, ни в окнах аэропорта. Я снова включила кнопку блокиратора мыслей. «Что надо, то и будет», – и успокоилась.
Три часа вилась изнурительная тропа к выходу. Моя попутчица изловчилась поднырнуть в одном месте под заградительную тесьму и оказалась сразу далеко впереди. Мы ещё общались некоторое время глазами, потом, словно отпустив друг дружку, отвлеклись и, ослабив внимание, разошлись насовсем. О, сколько людей – попутчиков, случайных знакомых, навсегда кануло в реку времени! И тот мальчишка, с которым мы «заводили» остановившийся поезд (я подгадывала момент, и ребёнок верил, что это он своим усилием заставляет электровоз двинуться с места), и старенький бухгалтер, которого мы с дочкой кормили всю дорогу нашей рыбиной, горбушей горячего копчения, потому, что стыдились есть, когда попутчик всю дорогу, целые сутки, не достаёт никакую еду. Где-то выросли и состарились дети – девочка постарше и мальчик помоложе, которые ехали совсем одни (это в двенадцать и десять лет), сказав, что родители умерли, и я, нищая студентка, кормила их всю дорогу, а потом обнаружила, что из кармана пропали деньги... Эта моя дурацкая стеснительность – что-то есть при людях, непременное желание их угостить – всё от родителей, от детства, где в доме вечно сидел за столом кто-то чужой, и мама выставляла всё, что было. Ах, есть что вспомнить, когда мнёшься, переступаешь с ноги на ногу, невероятно медленно продвигаясь вперёд!
  Наконец, я предстала перед рослым, лет пятидесяти, американцем. Породистое, гордое лицо, отрешённый, холодный взгляд. «Я мошка, незначительная составляющая толпы, надоевшей человеку за многочасовую его работу», – подумала без всяких обид. Он взял папку с моими документами, прочёл фамилию, указал на кабинку, где у меня сняли отпечатки пальцев, потом выдал какую-то бумажку и сказал «добре». Я взглянула на его бейджик – фамилия была украинская, оканчивающаяся на «о», как моя. «Не станет он мои документы мурыжить», –  весело подумалось вдруг. Я отдала пакет с многострадальными бумагами на получение Грин-карты, словно кусок плоти оставила на полированной стойке.
Дочь мне показалась тем самым, моим ребёнком, словно не прошло одиннадцати лет нашей разлуки. Правда, пять лет назад она прилетала с внучкой в Россию, но и тогда была по-детски прежней, как перед отъездом в неведомое – в чужую и очень дальнюю страну. Наши объятия пришлось с усилием разорвать – до следующего отлёта слишком мало времени.
Мы вошли в небольшой, в сравнении с покинутым мной, самолёт и взлетели, в наступивших сразу, сумерках. Я всё смотрела на дочь, держала, как воду в ладонях, сочащиеся из души слёзы, улыбалась и молчала в гуле мотора. Набрали высоту, и тут я посмотрела вниз.
Боже! Снова под самолётом был океан! Но это был океан огней. На чёрном бархате ночи в непредсказуемом порядке были разложены тысячи драгоценностей! То крупные бусины освещённых дворцов, то бисерные ряды улиц, то бриллианты водоёмов... Соединяясь в причудливые броши, растягиваясь золотыми или серебряными цепями, закругляясь браслетами или рассыпаясь мелкими камешками, это роскошество прикреплено было к переливающейся лоском основе. Молочно-белые жемчужины, желтоватые опалы, дымчатые топазы, пульсирующие рубины... Всё это богатство складывалось в причудливый, дивный узор гигантского царственного ковра. «Аххх, – едва выдохнула я, – грандиозно, великолепно! Какой огромный город, сколько энергии изливается в ночь!..» «Да-а-а..» – на выдохе протянула дочка, и мы  надолго замолчали, пока тьма не затянулась облаками. Но и сквозь непроглядность облачного слоя, словно чернильные письмена сквозь промокательную бумагу, неприметно сочился, выведенный строчками и заглавными буквами, особенный свет огней мегаполиса. И в моём подсознании возникла музыка. Не мелодия, а именно музыка двадцать первого века, исполняемая всяческими инструментами от древних до электронных, смешавшая всевозможные жанры и стили, то бушующая и порывистая, то строго нудящая своей изысканной ломкой мелодикой. Облака отливали металлическим блеском, вспыхивали тусклыми искрами, растягивались тончайшей кисеёй, напоминающей паутину, роились, дымились, переливались морскими медузами...
 Потом облака развеялись, под самолётом заблестело пространство огромного водоёма – озеро Мичиган – тускло блестевшее во тьме необозримое зеркало – и снова раскинулась гигантская скатерть, вышитая сверкающими огнями – Чикаго. Но эта вышивка была намного скромнее прежней.
Мы ехали в машине по ночной окраине Чикаго. Июньская ночь дышала запахами сирени и акаций, шутливо подсунула на тёмном перекрёстке отрезвляющий запах скунса, а в глазах всё ещё стояли, обретённые памятью навсегда, явленные, как мастеру сокровища Медной горы, необозримые огни ночного Нью-Йорка.
Грин-карту я получила по американским меркам довольно быстро. Ну и добре!
                16 –17. 07 2010 г. США.

                2. ВИШНЁВАЯ   УЛИЦА
В малоэтажных городах, пригородах Чикаго, некоторые из которых прямо называются деревней (например, Виллач* парк), магазины  предусмотрены только в центрах . У нас в Вернон Хиллсе** тоже. Поэтому всё закупается большими порциями в расчёте на неделю. Можно, конечно, ездить в торговые центры хоть каждый день, но это утомительно, надо же этот день ещё и отработать.
Чистейшие неширокие улицы, великолепные упругие газоны, около каждого домика  затейливой архитектуры, зачастую миниатюрного замка, цветник, декоративные стриженые деревца хвойных пород, цветущие кустарники...  Кварталы двух и трёхэтажных домов отделены дорогами, зелёными зонами и небольшими прудами. Часто посередине водного зеркала бьёт фонтан, а поверхность воды только у самого берега, как украшение, колышет ряску и кувшинки. На каждом балконе, за редким исключением, висячие цветники. Ещё доцветают пышные липы, днём веет мёдом и тягучим сиропом лилий, вечером разливается аромат петуний и табаков. В каждом квартале – детская площадка со всем набором присущего ей инвентаря: качели нескольких видов, лесенки, горки, всякие приспособления для лазанья, подтягивания, балансирования... И во многих, жаль не во всех, дворах бассейны, куда пропускают только своих жителей и их гостей. У нас нет бассейна, но мы ходим в гости, что выручает в это неимоверно жаркое дето. Недалеко есть платный аквапарк, но платить-то не хочется. А раз в неделю городской закрытый бассейн бесплатно принимает жителей города. Каждое воскресенье с трёх до шести тут тебе бассейн, джакузи, сауна, парная и душ – наслаждайся. Шампунь, гель, бумажные полотенца, фены – всё бесплатно и сколько влезет.
Никакого общественного транспорта (правда, один рейсовый автобус есть, но он ходит крайне редко, по особому расписанию), только “Скул басы” (школьные автобусы), такие же для студентов да всякого рода уборочные машины: мусоровозы, щепкодробилки, газонокосилки... Но особенно жданный фургончик, развозящий мороженое. Каждый день часов в одиннадцать утра и после шести вечера раздаётся весёленькая, какая-то кукольная музыка (очень знакомая... А... это же мелодия из огромного полчища мобильников!), и дети со всех сторон, размахивая долларовой бумажкой, бегут к машине за «Айс кримом» (айс – это лёд). Дочь не признаёт это мороженое, оно низкого качества, дешёвое. Она покупает на неделю коробку, а то и две граммов по четыреста с лишним (у них тут свои мерки) мороженой массы или картонную корзинку с дюжиной вафельных кулёчков.
Вечерами гуляние в парке или катание на велосипедах. Сначала мы ходили в парк. Там встречали внучкиных друзей. Особенно ей нравится десятилетняя Мишелка и её брат Элан. Дети умнющие! На двух языках трещат всю дорогу, а папа этой парочки, петербуржец Лёва, отвечает только по-русски, отчего я и делаю выводы о широте интеллекта ребятишек. По дороге в парк всегда немного притормаживаем возле соседнего дома, по его паркингу (а машины жители многоэтажек паркуют на улице) гоняют на велосипедах маленькие жители окрестных домов. Курчавые головы, смуглые до черноты лица, половина – толстячки.  Этот юный народ гоняет на разноцветных «байках» – в глазах рябит! Саманте обещан велосипед, если по окончании учебного года будут хорошие результаты. Она его заслужила. Но кто будет выносить машину с третьего этажа, втаскивать обратно? Кто не побоится взять ответственность за катание? Я проявляю инициативу, прошу доверить всё это мне, и мы едем за велосипедом.
Магазин потрясающий! Великое разнообразие всех, всяких (для всех и для всяких), велосипедов, велосипедиков, велосипедят и велосипедищ! Они стоят, висят, реют под потолком! Сначала смотрим сугубо девичий, гламурненький, розовый с золотом, белоколёсный... Потом голубой, тоже нарядный. Но дочь белые колёса не признаёт – это не резина. Я в тайне думала, что Саманта настоит на розовом – она любит этот цвет, но её внимание привлёк красно-бело-чёрный, строгий, голенастый «байк», с несколько суровым дизайном. Она опробовала седло и остановилась на этой модели. Теперь, когда смотрю на всю катающуюся компанию, на все эти розовые и голубые велосипеды с посеревшими колёсами, отмечаю, что наша машина самая элегантная и своеобразная.
— Солдина! Солдина! – кричит Саманта под балконом.
Солдина выходит со своим велосипедом, гоняют по паркингу и узким пешеходным дорожкам (пешеходы здесь весьма редки), потом, поставив потные машины возле кромки газона, маленькие гимнастки, сбросив обувь, начинают на травяном ковре делать всякие упражнения: мостики, колёса, стойки, шпагаты... Строят пирамиды: Солдина, она старше и значительно крупнее, нижний гимнаст, Саманта – верхний.
Но вот девочки поссорились. Солдина просила Саманту поиграть подольше, и я разрешила, но та захотела домой (оказалось, возникла причина). Солдина (мне об этом сказала внучка, я ведь на английском ни бум-бум), не подумав, брякнула, что, мол, теперь ей Саманта не подруга. Назавтра моя гордячка проехала мимо, не ответив на приветствие девочки, та звала, а она – ноль внимания. Солдина ко мне, а что я объясню, как? Я призываю внучку помириться, та ни в какую.
— Если она будет плакать и звать меня обратно, тогда я приду (так она объясняет на русском).
— Ну, скажи хоть, как мне ей сказать, что ты обиделась?
— Скажи: «Саманта апсац»
— Апсац? – переспрашивает девочка. Её серо-голубые прекрасные глаза округлились от удивления. Я киваю и не могу объяснить, почему. Она, верно, и не помнит своих необдуманных слов. Я объясняю это Саманте, и, притянув их друг к дружке, мирю. О, сколь радостно примирение! На траве, вспыхнув в воздухе салютом, валяются босоножки, гимнастическая пирамида украшает газон. Музыка машины с мороженым разносится по кварталу, словно аккомпанемент цирковому номеру.   
Прибегает  коротенькая, светловолосая Хэйли. Она тараторит своим хрипловатым голоском, размахивает долларом. Я слышу «айс крим», указываю в сторону, куда, увы, уехала машина. Хэйли не огорчается, знает, что снова проедет по нашей Вишнёвой улице эта сладкая  лавочка. Она пытается примкнуть к гимнасткам, но те отгоняют её.
— Саманта, – строго прикрикнула я, – не отпихивай девочку! Только словами можно, руками нельзя!
— Хорошо. Мы не хотим с ней дружить!
Я знаю почему: отец Хэйли сидит в тюрьме, мать пьёт, а девочка в свои семь лет знает  слишком много того, от чего мамочки наших принцесс своих дочек оберегают. Дети же не принимают её из-за грубости и сквернословия. Так что везде всё такое есть.
Саманта придумала идти на пикник. Собрали немного еды, взяли зонтик – погода нахмурилась, небо протекает редкими тёплыми каплями. Встретили Солдину с мамой, пошли все вместе к прудику. Девчонки положили на траву пакеты, уселись на них и начали поглощать бутерброды и сладости. Здесь нет бродячих домашних животных, ни собак, ни кошек, потому травка чистая, и мелкие зверьки, как летающие крыски, пышнохвостые белки  свободно разгуливают по улицам. Даже водяную черепаху мы как-то нашли на дороге. Её панцирь с крупного пол-арбуза был треснут. Дети ахали и стонали над ней. Тут подошла молодая крепкая мексиканки и отнесла страдалицу в траву на берегу пруда. А сейчас мы с мамой Солдины смотрим на жующих девчонок, стоим мы с молодой женщиной и молчим, как пробки. Наконец я решаюсь спросить, исходя из тех нескольких фраз, которые услышала в разговоре мамы с дочкой: «Югославия?» «Я, я», – обрадовалась женщина. Познакомились, используя выученную мной фразу «моё имя...» Эрмина поняла мои вопросы, изображённые жестами и общеславянскими словами: Солдина у неё одна, муж работает, она – нет. Денег (мани) мало. Она водит кар (машину)... Не так уж мало для чужестранок.
Подошла ещё одна югославка, не родня, как я поняла, вся в золоте: широкие браслеты на обеих руках, перстни, штук шесть, ожерелье... Черноволосая, пожилая, красивая, похожая на цыганку. Что-то говорит, глядя на меня, потом призывает девчонок, чтобы перевели. Не хочется им прерывать игру, но вежливо выслушивают длинную тираду на плохом английском (вижу, что на плохом, потому что Саманта морщится, туго понимая её), наконец, переводит сущую чепуху, мол, я им приятна, но поговорить мы не можем. Ага, а то я не знала. Смешно, грустновато и очень интересно: стоят три тёти и не могут ничего поведать друг дружке – не пытка ли для нас, прирождённых болтушек? Потом подошла русская Галина и сказала, что у них украли велосипед, оставленный на полчаса под балконом. А говорят, тут не воруют... В общем, жизнь кипит.
И, правду сказали в Российских новостях (я их каждый вечер смотрю по телевизору), в Иллинойсе был ураган. Почернело небо, молнии сверкали так, что в полутёмной комнате возникали, словно фотографии, становящиеся ярко-выпуклыми отдельные предметы. Выключили всевозможные электроприборы и, по инициативе внучки, сели на ковёр перед балконом «смотреть грозу». Зрелище потрясающее! Ветер налетел бешеный, начал гнуть деревья чуть не до земли, полетели сорванные листья, ветви, сучья... Всё загудело и затрещало, гром словно бомбил небо и землю!.. Через полчаса начало стихать, полил дождь, а ещё через час всё было кончено: светило солнце, вернулась жара.
Вечером мы прошлись по Вишнёвой. Было немало сломанных и поваленных деревьев.  Особенно пострадала огромная плакучая ива при входе в парк. А назавтра по улице поехали  уборочные бригады. На одной машине была вышка, ловкие смуглые ребята обрезали сучки, зачищали сломы, в кузов фургона другой машины рабочие бросали собранные и отпиленные  сучья и ветки, которые тут же перемалывались, перегрызались до величины детского пальца. Так вот чем усыпана, пружинящая под ногами, земля детских площадок! Вот чем замульчированы цветники  и круги под кронами деревьев! Не обдерёшь коленки, не пробьются сорняки. Всё – в дело, всё к пользе. 
Я, поставив цель немного привести в порядок здоровье, после утренней зарядки гуляю в одиночестве по городку, вернее, по нашему кварталу. Исходила его вдоль и поперёк. Любимая трасса – велосипедная дорожка прямо за нашим домом вдоль высоковольтной линии. Только редкие велосипедисты, тренирующиеся бегуны, прогуливающие собачек или, изгоняющие ходьбой недуги, пешеходы встречаются здесь. Абсолютно безопасная, ровная асфальтированная дорожка через огромный, как поле газон, через две магистрали на пересечении, по сторонам газона деревья, за ними – частные домики.
Всё-таки проглядывает славянская натура! Кое-где участки газона напротив домов раскопаны, и на огородиках уже зацветают перцы, кабачки и тыквы, а в конце июля начинают краснеть помидоры.  Щебечут, порхая, птицы, чуть дребезжат провода, а так – тихо. Через каждые сотню-полторы метров – простая деревянная, окрашенная в зелёный цвет, скамейка, у перекрёстков дорог – мусорницы и ящички с полиэтиленовыми пакетами для собачников. Посередине пути – пруд с фонтаном, детские площадки, паркинг. На пути встречаю завсегдатаев прогулки: то Прасковью, Пану, из России, то пятнистую худенькую еврейку с двумя детьми, то плотного, бегущего корейца, то красавицу африканку – высокую, статную, с красивым томным взглядом... Все здороваются, и я, улыбнувшись, отвечаю: «Хай! Монинг. Хэллоу...»***
Присяду на скамейку. Бисерной россыпью сверкает роса на траве, ещё держится тень на этой стороне дорожки, веет северо-западный прохладный ветерок, кучевые облака величаво стремятся по безбрежной глади... Вон, как серебристая рыба, плывёт самолёт. Я там была, сок, воду пила, ела походную пищу, смотрела телевизор, разговаривала с людьми... О, сколько же дано и сколько отнято жизнью! Но...  нельзя, нельзя сожалеть о прошлом. Ах, какая красивая птичка уселась на провод и звенит: «Ты-и? Ты- ии?» Я, дорогая, я. Это я тут сижу на зелёной скамейке по другую сторону моей родной земли, по другую сторону судьбы. Это я смотрю на клин гусей, летящих к пруду и садящихся на воду, я сейчас встану и пойду в обратный путь, на свою, теперь уже свою, Вишнёвую улицу, дарящую мне уют в моей семье. Ну, пойду.
И всё бы прекрасно, сказочно счастливо, безмятежно приятно было на нашей Вишнёвой, на соседней Фиори, на всех продольных и поперечных, ровных и изгибающихся улицах городка, когда бы не...  Да-да, помните, что не в раю, а на грешной земле проживаете,  люди-людишки! Дай вам блаженство, так ещё заскучаете, начнёте бунтовать и воевать! Потому и сотворены эти красавцы-зверьки, которые заявляют о себе не злобой или грызнёй ценных вещей, не воплями в ночи или на рассвете (тут птички этим грешат), не ядом укусов, нет. Они воняют. Где помочатся, а норовят под окнами или у дорожки, там стоит такое амбрэ, что тошнота подступает, а деться некуда.
Второе – цикады. Они начинают звенеть к вечеру – то разгораясь пожаром, то затухая ненадолго объемлет деревья это многотоновое скопище пронзительных, свербящих и сверлящих мозг, звуков. И, сколько я ни стояла, задрав голову, сколько ни всматривалась в крону липы с балкона, ни одну цикаду  не увидела. Только подойдёшь, притихнут. Постоишь подольше, вновь начинают вить плотную сеть нескончаемого звона над головой, невидимые, неразличимые.               
А ещё... Совсем стемнело, даже звон цикад уже не так энергичен и навязчив, можно бы кануть в сон. Но тут трелью русского милицейского свистка в самое окно посылает заявку о себе сверчок. О, я так понимаю теперь Буратино, запустившего в его предка молотком! Молотка у  меня нет, их тут не напасёшься... Призываю себя к смирению, вспоминаю ещё один тихий, словно курортный день, радуюсь, что скунс сменил место своего орашения и плыву по воде или по небу в глубину или в высоту сна здесь, на Вишнёвой улице.
*Виллач – деревня.
** Вернон Хиллс – Вернонские холмы. 
***Хай, монинг, хэллоу – привет, доброе утро, здравствуй.               
                30. 07. 2010 г.


                3. ТИХАЯ  СЕМЕЙНАЯ   ЖИЗНЬ
Чтобы приобрести в гардероб добротную вещь, нужно хорошенько рассмотреть её изнанку, всмотреться в качество швов и обработку краёв ткани, помять, потереть, потянуть в разных направлениях. Всё равно можно ошибиться, но всё-таки... Чтобы понять жизнь чужой страны, мало насладиться богатством её природы, восхититься  архитектурными красотами, наконец, пообедать в неплохом ресторане – надо побывать в обычной семье, погостить хотя бы полдня.
Ехать в гости я сразу согласилась, хотя себя показывать было боязно: этакая пожилая русская тётка, одетая не как все (боясь быть убогой, принарядилась, а тут все, как на дачу собрались). Но самое главное было в желании больше быть со своими детьми, понять их быт, их окружение.
Висконсин – соседний штат. Утро солнечное, очень тёплое – будет жаркий день. Дорога гладкая, просторная, без встречного движения. А-а-а... оно есть, но через довольно широкую травянистую полосу, не сразу и разглядела. Уже дважды попались на обочинах трупы зверьков, жертв прошедшей ночи. А вот и ещё один – оленёнок. Ах, какая жалость! Но в темноте зверьё совершенно свободно и безбоязненно расхаживает по всему пространству территории, по своей земле. Никто их не ловит, не стреляет, не догоняет, потому и скачут белки чуть не под ногами, не улетают красногрудые птички, портят воздух под самыми окнами вездесущие скунсы...
Мы ехали к Ирочке, подруге дочери по первым годам освоения страны. Одиннадцать лет  жизни с американским мужем, хорошее знание языка, общение с десятилетним сыном – эта американская гражданка жила как все, как любая американская жена и мать. Высшее образование не пригодилось: она служит на маленькой деревенской почте и рада, что вообще есть работа. Главное – семья. Её дом – воплощённая мечта: просторно, уютно, красиво, даже есть, снившийся когда-то, фонтан перед входом, который, правда, не работает, но чинить не стоит – они собираются покупать другой дом.   
Это всё я узнала от самой Ирины, после первых же приветствий, почти при входе. Я смотрела в её светло-голубые глаза, сразу проникнувшись симпатией и открывшись ей навстречу. Одета она была по-домашнему, короткие джинсы, футболка, всё сине-серое, обыкновенное. Ни макияжа, ни причёски – просто, не для гостей.
В большом холле ограждение из картонных коробок, включена подсветка. Там три цыплёнка – два белых, один пёстрый. На ногах у них мохнатый пух, особенная порода, как пояснила Ирина. Моя внучка Саманта в восторге: цыплята её слабость, она даже собирает коллекцию из их фигурок от гигантских мягких игрушек до малюсеньких изделий из пластмассы.
Обтянутые кожей кресла и диван, огромные, лоснящиеся, показались мне неудобными, скользко-холодными, я присела на стул, смотрела, слушала, отвечала на вопросы. Весь дом Ирина не показала, но то, что доступно для знакомства, было впечатляющим: и кухня -- столовая, оборудованная всеми возможными бытовыми приборами (не всякое их назначение я узнала), красивые буфеты, большой обеденный стол, чудесная посуда и приборы. Пахло жареным мясом. Оказалось, на гриле во дворике готовилась курица. Огромный кот важно вошёл со двора в свою особенную калиточку в двери, тихо муркнул.
— Он кушать пришёл, сейчас подам корм, Томми, – улыбнулась хозяйка и положила из банки на тарелку кошачьи консервы. Котяра обстоятельно осмотрел пищу, обнюхал и, не торопясь, с достоинством, приступил к трапезе.
Ирина позвала  сына Роберта: «Бабби, Бабби! Саманта приехала!». Он прибежал с улицы, симпатичный десятилетний мальчишка, темноволосый, с ярко-голубыми глазами, загорелый и неулыбчивый. Его серьёзное лицо показалось мне по типажу скорее итальянским или французским: уже в этом возрасте резковатый орлиный профиль. «Не в маму, – подумала я», и тут пришёл Роберт старший – отец Бабби. Мальчик был совершенной его копией. Мужчина невысокий, но с горделиво посаженной головой, кажется значительным.
Познакомились, он несколько раз повторил незнакомое и, видимо, очень непривычное моё имя: «Людмила? Люда...» Мне, по правде, «Бабби» тоже не слишком удобно.
— Вот, мой супруг, – представила его Ирина, – по-русски не понимает.
— Очень приятно. А он красавчик, – заметила я, и вдруг мне показалось, что Роберт понял: лёгкая краска залила его, ставшее ещё более гордым, довольное лицо.
Тут зашёл сосед – огромный, толстый блондин. Имя его я тут же забыла, но весь его вид очень напомнил мне одного знакомца Васю из деревни, где раньше была у нас дача.  Сонный, равнодушный к нам, незнакомым людям, он что-то нервно спрашивал у Ирины, потом у Роберта, сердился что ли? Скоро ушёл. Оказалось, у него болеет собака, и он, одинокий по причине того, что жена его бросила, просил совета и лекарства. Ира дала ему антибиотик, и он  трусцой побежал к своей питомице.
— Собаки, свиньи – это его стихия. Он их любит больше всех людей, – вздохнула Ирина, – жена не выдержала, хотя и любила его, – как-то удивлённо заметила про любовь Ира, быстро накрыв на стол и поставив на середину огромную жареную тушку птицы. Таких громадин я за всю жизнь не встречала. Курица была обмазана чем-то специфическим, что делало шкурку очень тёмной, словно копчёной, соответственно, и аромат был «с дымком».
Роберт что-то сказал – пригласил к столу. Всё последующее общение с ним у меня проходило только с помощью улыбок, жестов, взглядов. Но он, быстро что-то перекусив, оставил нас и убежал по своим делам.
— Пошёл готовить катер, поедем кататься по озеру. В первый раз в этом году, – пояснила Ирина, – эти его увлечения... Не хочет посидеть, всё только своим занят.
— Похож на мальчишку, это же хорошо! Молодость души, – заметила я.
— Это точно, подросток. У меня их два, но сын для него младший, подчинённый, – послышалось мне некоторое сожаление в этой оценке. — Я вторая жена, от первой у Бабби тоже сын, Дэвид. Вот того он просто обожает, всё готов сделать. А этот... – она не продолжила, и я не стала допытываться.
Потом Ирина много говорила о своих литературных интересах, которые я не разделяла: изотерика, диетология, хиромантия и прочее такое... Но нашлись и точки соприкосновения: на Родине Ира пела в церковном хоре, даже была регентом, сама иногда сочиняет стихи. Я попросила прочесть. Это были ладные, остроумные сатирические строки, я смеялась от души, и, конечно, хвалила автора. Ещё разговор зашёл о доме.
— Дом хороший, удобный, всё было бы прекрасно, но соседи жить не дают. Измучили посягательствами на пограничные полосы, претензиями к посадкм, а сами шумят, без конца задевают... Мы другой дом ищем, чтобы жить спокойно.
Ирина грустно посмотрела мне в глаза, я поняла, что всё в американской деревне, как зачастую в русских деревнях – с соседом сжиться не легче, чем со свёкром.
Деревня располагалась на берегу довольно большого озера, где был причал, стояло много всяких плавсредств, располагались крытые навесы, что мы увидели, ещё только  подъезжая к дому. Озеро – вот главное украшение жизни, возможность отдыхать на природе, почти рядом с домом. Оно – источник сладостных увлечений: рыбалка, прогулки по воде, купание в любую желанную минуту, шашлыки и барбекю на берегу... Курорт!
Мы неторопливо обедали, разговаривали. Конечно, дочери хотелось пообщаться с подругой, я старалась не очень встревать, но Ирина интересовалась новым человеком, спрашивала о жизни в России, вспоминала своё – волнующее, молодое. Она была для меня интересным, своеобразным человеком: приветливая, ровная, рассудительная, вдруг прорывалась неожиданной шуткой, даже шалостью, метко и образно рисовала характеры, черты внешности людей, много знала, читала и, что было мне особенно интересно, размышляла над жизнью.
Дети резвились во дворике: около домов совсем небольшие участки земли, ни садом, ни двором похвастаться жители не могут. Зато каждый сантиметр почвы ухожен, засажен, подстрижен (газон – это самый модный ковёр Америки). Вот тут, в отличие от моего города, где над заросшими бурьяном газонами подвесили плошки с цветами – висячие цветники, полностью функциональны, действительно прекрасны. Горшки подвешены к перилам крылечек, к сучьям низкорослых, декоративных деревьев то ярких лиственных, то хвойных пород, навешены на специальные металлические штативы. Почва везде замульчирована мелкой щепой красной коры, ни сорнячка. Во дворах стоят детские горки, с лесенками и качелями, надувные бассейны, батуты... У Иры – батут, крики восторга разносятся по округе.
— Соседи снова будут выговаривать, – вздыхает Ирина и тут же лучезарно улыбается, — а...  ну и пусть!
Вернулся Роберт. Он щёголь – белые брюки, полосатая рубашка... Пригласил нас в машину. О! Сидения в машине тоже обтянуты белой кожей. Весьма эффектно.
Ехать всего ничего: меньше пяти минут. Катер качается на воде у причала. Роберт галантно приглашает на палубу, жест его руки джентельментски изящен.
Дети возбуждены: тучка нашла на небо, стало прохладно, волны увеличились. Романтическое чувство, желание приключений пьянило нас всех. Ирина перевела слова мужа: возможно, будет гроза, надо поскорее отчаливать, чтобы вернуться до дождя. Никто и не возражал. Катер набирал скорость, ветер трепал волосы, небо становилось всё чернее и грознее... Мы почти доплыли до противоположного берега, где был чудесный песчаный пляж, живописно украшенный редкими купальщиками.
Повернули обратно. Этот поворот Роберт доверил сыну. Бабби стал особенно серьёзным и сосредоточенным, повел катер прямо к точке причала. Саманте тоже разрешили с минуту порулить. Гордые наши дети сели, наконец, рядком на диванчик – красивая детская парочка, как с золочёной открытки. Вдруг жгут молнии резанул по туче, разорвав её с диким треском прямо над нашими головами. Дети взвизгнули. Роберт строго взглянул на сына, что-то отрывисто бросил ему, тот опустил глаза. Начался редкий, крупными каплями, дождь, но мы уже на две трети преодолели путь. Ирина встала к рулю.  Роберт мгновенно натянул небольшой тент и что-то у меня спросил, произнеся слово «о`кэй». Я вопросительно взглянула на дочь, но услышала Иру.
— Он спрашивает, как вам? Ничего?
— Великолепно! Я в восторге! – повернулась к её мужу и сказала всё, что могла на английском: «О`кэй! Сэнкъю вэри мач! Гуд, гуд! Хэпи! Сэнкъю, Роберт!» *
Роберт, присевший рядом, приобнял меня за плечи и поцеловал в щёку. Это была  разделённая радость от немного некомфортной, но оттого ещё более романтичной, прогулки.
 Тут маленький Бабби открыл ящик и показал Саманте кусочки льда, наполнявшего тару до самой крышки. Дети взяли горсти льда и Бабби бросил несколько кусочков с ладони в воду. Мальчик был на расстоянии протянутой руки отца, и тот вдруг резко вскинул руку и без слов сдёрнул сына с дивана, беспощадно скинув его на дощатую палубу. Ребёнок вскрикнул и замер, лёжа вниз лицом, а отец спокойно встал и взял руль у жены.
Я посмотрела на Ирину, она побледнела, сжала губы, но, что меня поразило, к сыну не подошла. Так, стоя спиной к бортику тихо проговорила:
— Вот, вы видели. Зато, ничего не надо объяснять. 
Мальчик, перетерпев боль, повернулся и сел на палубе. Синие глаза отведены в сторону, они полны слёз, уже прорисовавших на щеках блестящие полоски, ноги согнуты, а на каждой коленке свежей кровью сочится ссадина. У меня зашлось сердце, я отвернулась, потому что и мои глаза наполнились слезами. Ира глубоко вздохнула, потом, не двигаясь с места, протянула сыну свежую салфетку.
— Бабби, промокни кровь.
Саманта сжалась в комок, тревожно и затравленно глядела на Роберта. Тот спокойно улыбнулся, что-то ей сказал. Я поняла потом, что по тому, что свободной рукой он набрал горсть льда, бросил в волны, снова набрал и передал девчушке.  Она нехотя, опасливо швырнула льдинки в воду  и, притихнув, села на диван рядом с Бабби.
— Я как-то у гадалки спросила, какая судьба будет у моего сына, – заговорила Ира, – она сказала, что он будет умным, работа будет хорошая, но первая любовь разобьёт ему сердце. У Бабби нежное сердце, он добрый мальчик.
Мы причалили, дождь усилился и, пока Роберт закреплял катер, мы стояли под навесом. Там работал пивной буфет, пристарелые, грубоватые дяденьки пили пиво, громко разговаривали. Подошла пожилая пара. Ирина представила нас друг другу. Не помню их имён, а все тут зовут друг друга только по именам, но потом спросила Ирину, кем эти двое друг другу приходятся.
— Они супруги. Не удивляйтесь, она, действительно, старше его на пятнадцать лет, но у них любовь, лет сорок вместе.
Стало мягче на душе, теплее.
Снова ехали в роскошной машине на белых сидениях, но на белых брюках Роберта желтели пятна, тёмно-каштановые волосы растрепались, и что-то диковатое сквозило в облике и во взгляде. Или мне казалось?
Мы забежали на минутку в дом, взяли свои сумки и пошли к своей машине – пора в обратный путь. Стали прощаться. Обнялись с Ириной, и она глубоко заглянув мне в глаза, тихо сказала:
— Непросто жить, да?
— Ещё бы, прошептала я.
Роберт тоже меня приобнял и снова расцеловал, теперь уже в обе щеки. Я ещё раз сказала «сэнкъю вэри мач, сэнкъю», но в самую последнюю минуту прощания взгляд мой остановился на подсохших ссадинах на коленях его сына.
Дочь мне потом сказала, что позвонила Ирина и пригласила меня погостить у них несколько дней, но я с благодарностью отказалась, не привыкла спать в чужих постелях, дома и то не всегда уснёшь, особенно, если мысли одолевают.
-----------------------------------------------------------
*О`кэй, сэнкъю вэри мач, гуд, хэпи, сэнкъю – прекрасно, большое спасибо, хорошо, счастье.
                21. 07. 2010 г. 

                4. БЕРЕГА   И   ВОДЫ
Эти потрясающие названия кружили голову: Мичиган, Сент Игнас, Макинау... Туда, туда мы едем большой компанией на четырёх машинах. А машины какие! Не пыталась даже запомнить их марки, только видела мощь и роскошь: у Шоров Натальи и Михаила – на восемь мест. Ещё бы семья с тремя детьми: сыновьями одиннадцати, девяти и пяти лет. Наша, в которой, кроме нас троих (я, дочь и внучка, зять не смог поехать из-за неотложных дел) ещё подруга дочери Марина с сыном Марком, на чёрной, роскошной и тоже большой машине – Людмила с Петром и дочкой Николь, дальше –Талия (Наталья попросту) с мужем Сергеем и двумя дочками.
Нам надо было забрать в городе Милуоки Марину, потому договорились со всеми остальными встретиться у первого привала  –  на дюнах озера Мичиган.
Марина из Минска, у неё два высших образования – она инженер и юрист. Открытая, воспитанная, милая сорокалетняя женщина с очень белым лицом, вся закрытая от лучей солнца – у неё аллергия на ультрафиолет. В широкополой шляпе и белых с чёрными разводами брюках она показалась мне очень эффектной, сугубо курортной, как с картинки рекламы.
Что значит быть попутчиками? Говорить, слушать, пробовать одну тему разговора за другой, словно фрукты из огромной корзины с экзотическими, почти незнакомыми экземплярами. Я узнала, что перестройка, выкинувшая на улицу многих инженеров, в том числе и мою новую знакомую, заставила её сменить ни одну работу – была и заместителем директора филармонии, и преподавала в техникуме и что-то там ещё... Не биографию же я запомнила, а то, что у этой милой, женственной умницы широкий кругозор, незаурядный интеллект и крутая, не слишком слаженная судьба.
Куда-куда стремились люди из разваленного СССР? Словно горный поток смывал семьи, выносил в океан, прибивал к чужим берегам. Её родители уехали в Америку и стали настоятельно звать к себе семью дочери, тем более что брат Марины с семьёй уже переехал к ним. А она  как раз устроилась в Минске, уже влилась в новое, увлёкшее её дело, наладила быт... Но поехала к родным и мужа уговорила. Ненадолго. Он не смог, не захотел прижиться, вернулся в Белоруссию. Там нашлась ему подруга, что ударило Марину, сломало что-то в душе.
— Я даже не могу его обвинять... Здесь он должен был годами работать на простых работах, пока освоит язык, сдаст всякие экзамены, получит статус... Это достижимо, когда очень стремишься к цели. Он не хотел. И теперь я его понимаю, потому что моя работа здесь – это... – она тяжело вздохнула, – это что-то...
У неё, стойкой и терпеливой, хватало юмора для изображения картинок её трудовой деятельности. Я словно наяву видела небольшой, набитый недорогими вещами, магазин одежды, где, пока не войдет покупатель, надо перебирать коробки с бижутерией, сортировать товары... А покупатели – представители африканской диаспоры, люди со своими вкусами, привычками, запросами.
— Вот входит дама в три обхвата и требует подобрать ей шубку, чтоб непременно натуральную, но дешёвую, – рассказывает Марина. – Я ей показываю одну, другую.
—  Дорого, – говорит, – и я в них полная. Вон ту покажи.   
Достаю, вы бы видели, из лоскутов меха, причём, разных цветов – жёлтого, фиолетового, розового – не описать.
— О, вот это красивая! И цена подходит!  – Я пытаюсь объяснить, что она на два размера меньше, чем надо. Куда там! Схватила, просто вцепилась. Одно только всё время спрашивает: «Натуральный мех?»
 Он-то натуральный, но каждый кусочек растянут до того, что волоски расходятся на несколько миллиметров. Её это не волнует. Надела с треском на спине и отправилась восвояси. Что вы думаете? Вскоре  их толпа пришла за этими шубами. Они всегда так: один купит что-то, и другие придут за тем же. А чем мы торгуем? Оранжевыми, сиреневыми, зелёными мужскими костюмами, такого же цвета туфлями. Но у мужчин свой бзик: костюм берут на несколько размеров больше, чтобы плечи торчали, чтобы штанины брюк по земле волочились. Им хочется быть помощнее. Шляпы любят в цвет. Вот такой контингент. А уж над нами, их обслугой, так стараются себя поставить, мол, вы – ничтожества, а мы американцы. Работать на простых работах не хотят – это для них унизительно. Я всё не могла эту логику усвоить, пока одна мне прямо не сказала, что долгие годы угнетения сделали их такими гордыми.
Потом Марина проговорилась, что скучает по Минску, по той своей жизни. Тут ещё муж тоскует по семье, по сыну, готов воссоединиться. «Может быть, вернусь на родину, мальчику отец нужен. И мама моя детей брата любит, ладит с ними, а с Марком никак. Всё говорит, что ему УЖЕ девять лет, а я говорю, ему ЕЩЁ девять лет!
Потом, пообщавшись с её сыном, я поняла бабушку. Мальчик очень эмоциональный, капризный, требовательный. На каждой остановке (пришлось несколько раз заправляться, посещать туалеты) Марина угощала сына дорогими лакомствами, иначе он скандалил, ныл, сердился. Марина почему-то считает, что ребёнку через каждые два часа надо что-то съесть. Не стала я спорить, но мальчик уже был не худеньким, а зачем?
Наша, бронзовая от загара, блондинка-балеринка радовала меня равнодушием к сладостям, покладистостью и лёгкостью перенесения долгой дороги. Сидела на самом дальнем месте в хорошем настроении, без всяких просьб и претензий.
Дорога, затенённая с обеих сторон деревьями, влилась в широкую площадь. Открылся великолепный вид: высоченные песчаные горы с редкими сосенками наверху, волны чистого желтоватого  песка, оканчиваясь шоколадной кромкой, сливались с волнами пресного моря, голубого, безбрежного! Озеро Мичиган! Чайки белыми проблесками сверкали на фоне выцветшего, жаркого неба. Ступили босиком на песок – раскалённая сковорода! Но до воды широкая полоса, идём, черпая сыпучий огонь дырчатой обувью.
Мне приходилось купаться в холодных водах Финского и Рижского заливов – тот же эффект: из огня да в полымя  морозной голубой влаги! Здесь, как в Азовском море, долго идёшь по мелководью – всё по грудь. Но нам это как раз нравится – пловчихи мы никакие. Дно гладкое, песчаное, к прохладе воды привыкли, и радость купания, ощущение свежести – как новое рождение! Правда мне не очень повезло, сначала не могла заманить внучку в воду, та стояла по колени в холоде волн, не решалась окунуться, а когда я замёрзла, она погрузилась в волны, и вытащить её оттуда было совсем непросто. Но, это я не раз замечала за свою жизнь, если мёрзнешь радостно, редко случается заболеть.
Мы должны до ночи обогнуть озеро по берегу, проехать через два штата, прибыть к месту, где сняты номера в отеле.  Завтра – Четвёртое июля – День Независимости США, большой праздник, потому и стал возможен этот выезд – ещё один нерабочий день слился с уикэндом. И обогнули, и приехали. Но было ещё чудесное, сногсшибательное впечатление: Макенау-сити – подвесной мост в две с половиной мили над Мичиганом! Ажур по обеим сторонам дороги, стальная, вся в продольных нитях гигантская дуга между небом и... водой.  Вот так вздохнёшь: “аххххх”, а выдохнуть не можешь, заходится дыхание.
— Ой, мамочки! Я боюсь тут ехать, – почти шепчет моя храбрая, умелая дочь, прокатившая целый день по скоростным трассам Висконсина и Мичигана. Боится, но едет.
Сент Игнас – городок для туристов, отель почти напротив пристани. С дороги мы звонили, подтверждали свой приезд: мало кто заезжает так поздно, после девяти вечера. Дорога, конечно, долгая, поэтому так удивительны дети, а их у нас восемь от пяти до одиннадцати лет на девять взрослых. Идут наши маленькие путешественники, щебечут, кто-то ещё подпрыгивает... Надо зарегистрироваться и разойтись по своим номерам.
Наш – на две семьи. Как-то в фильмах не очень обращала внимание на кровати в гостиницах, но эти слоны меня просто ввели в ступор. Забраться на ложе всё равно, что на стол – почти такая же высота. Квадрат, можно спать поперёк. В нашей комнате их два, дочь спит с внучкой, я – ныряю в океан – нет берегов! У Марины с Марком комната поменьше и одна кровать. У каждого из нас телевизор, телефон (внутренняя связь), а в холле, откуда вход в ванную и где располагаются две раковины у зеркальной стены, ещё раскладной двуспальный диван, телефон и телевизор. Журчит вода, мигает свет, затихают наши голоса...  Спим.
Утро нежаркое, что удивительно в это пылающее лето. Но мы на севере, у воды. «На завтрак! На завтрак!» – вызывает нас дочь из бассейна. А выходить не хочется – мы в джакузи с нежно-тёплой водой, куда разрешён, в отличие от других бассейнов и аквапарков, вход с детьми.  Саманта блаженствует, её не слишком-то привлечёшь пищей. Хотя... кафе, «Макдонольдсы» – это ей нравится. Здесь буфет со шведским столом – ешь сколько влезет. Немало влезло! Ого-го, дышать трудно. Но медлить нет смысла. Вся компания отправляется на остров Макенау, где был первый форт американцев-завоевателей. Многое сохранилось, что-то восстановлено. Ладно, увидим. Мы держимся группой – все семнадцать человек. Групповые экскурсии дешевле.
Жара разгорается. Может быть, поэтому морская прогулка так восхитительна: летим по волнам, распушив огромный водный хвост за собой, не спускаемся вниз, ловим струи воздуха, капли воды, помалкивая в громком рёве мотора.
Этот городок кажется кукольным. Маленькие домики, узкие улочки – всего две, камни мостовой... Сначала едем в форт, по пути обозрев и сам городок, и окружающую цивилизацию, сохраняемую в диком виде, природу.  А едем мы на конке: два тяжеловоза влекут шагом нашу длинную, на двадцать мест повозку по крутым горкам Маккенау. Возница, дама средних лет, беспрерывно комментирует всё, что мы видим по пути, но я воспринимаю её голос, как не слишком ритмичную, даже надоедливую, музыку. Не знаю английского. На дороге в самом городке часто встречались уборщики: проезд машин запрещён, возят только лошади, и за ними надо подбирать. Вот на лесных участках уборщиков не видно, так нате вам запашок! А тут ещё лошадка добавила. Так что природные ароматы переплелись воедино: всё-таки хвоя тоже пахнет, и полевые цветы и травы...
Нет смысла рассказывать о самом форте – нет цели писать путеводитель. Но несколько штрихов, которых в справочниках не сыщешь, нельзя не зафиксировать. Во-первых: сидение на траве. После обхода помещений, выглядываний в бойницы, заглядывания в спаленки (люди были тогда совсем небольшие), все выходили и усаживались на газоне вокруг плаца. Там ряженые, как и у нас на всяких праздниках, маршировали, играли на дудках, пели старые военные песни. Десяток молодцов в мундирах изображали солдат тех времён, а наверху девушки махали флагами. Присев на траву, я подумала, что вот у нас не больно-то сядешь, мошки съедят. А на стриженной, даже бритой, видимо обработанной химикатами траве, их нет.
Второе, отчего удивление не проходит и посейчас – это ванные комнаты для солдат. Отдельные ванны, со скамьёй закрывались изнутри, расположившись в ряд в помывочном помещении с железной печкой и люком в потолке, чтобы выпускать лишний пар. Если бы в нашем веке, в наших деревнях было хоть что-то похожее, думается, никто бы оттуда не уезжал.
А третье – мышь. Мы пошли смотреть салют. Пушечка стреляла, конечно, холостым  зарядом. Два солдата занимались ею – один командовал (и что-то пояснял публике), другой исполнял – заряжал и стрелял. Ну, не так уж и громко, просто чепухово. Однако, после выстрела откуда-то выскочил на деревянный настил мышонок, заметался, закружил по доскам и, наконец, юркнул в щель. Вот это было интересно! Тут уж все заахали.
Обратно ехали на тройке. Я думала, а почему? Потом поняла: возница весила киллограммов двести, её ширь перекрывала крупы запряжённых лошадей, а голос звенел, словно электропила. Она возвышалась над передком нашей повозки, и это было благо – затенялся солнечный, нестерпимый свет.
На площади, похожей на тарелку с дырками (для слива лошадиной мочи) мы покинули повозку. Дальше – пешком, сначала на гору по ступеням, чтобы обозреть остров, подивиться дворцам современных богатеев на недоступной вышине, потом по улице городка, заходя в музейчики – общественные заведения по пути. Это лавки, парикмахерская, почта и тому подобное, милое, старое, настоящее, стилизованное под настоящее... И обратно по озеру в отель.
Вечером обещаны фейерверки, хочется увидеть самый-самый! А для этого надо снова переехать мост, разместить машины на том берегу. Дочь попросила компанию разобрать нас по машинам, у неё просто фобия – боязнь подвесного моста. Я поехала с Людмилой и Петром, их Николь, конечно, тут же.
Пётр оператор-любитель, Он везде со своей объёмной кинокамерой на треноге, поэтому посадил за руль жену, а камеру выставил в люк на крыше, чтобы снимать мост. Это его мечта: проезд с камерой по мосту, но Людмиле достаётся.
— Езжай по средней полосе! Не отвлекайся! Смотри только вперёд! Потише, поскорее!..
— Обратно я за руль не сяду. Ты меня своими командами нервируешь.
— Сядешь, я же хочу выпить пива!
— Тогда не командуй. Дай мне спокойно вести машину.
— Но я же говорю, как надо!
— Папа! Или молчи, или не будет никакого пива! – вступает шестилетняя Николь, и папа притихает – с двумя ему не справиться.
Приехали, а припарковаться негде, и, покрутившись, вернулись, все, кроме семьи Талии, сели на своём берегу, разложили скатерти на траве, принялись угощаться. По телефону Талия сказала, что они тоже не смогли припарковаться, но остановились неподалёку от нас, рядом с детской площадкой, где девочки очень хорошо играют. Что ж – свобода выбора. 
Я заметила: на пикнике даже мужчины обошлись без крепкого алкоголя – только пиво. Фейерверк тут был слабенький, видали мы и поярче. Видно было, что на том берегу огни взлетали пышными, многоцветными букетами. Начал накрапывать дождь, малыши бешено носились и визжали...
— Давайте сворачиваться, – скомандовал Михаил, организатор и признанный руководитель нашей поездки. А Людмила пригласила желающих на балкон в своём номере на втором этаже. Мы ещё там полюбовались вспышками огненных цветов, потом покачались на качелях внизу, на детской площадке и разошлись по своим спальням. Завтра в обратный путь.
Чуть похолодало: свежо и бодряще. Буфет с тем же набором кушаний, тесноватый, торопящийся всеми его посетителями. Людям надо домой, завтра на работу.
Быстро собрались, прощай, милый наш приют, прощай пристань с белыми корабликами, городок с небольшими коттеджами, наконец, здравствуй, широкий и свободный путь в лесу. Как и по дороге в Сент Игнас, любуемся совершенно «нашими»  лесами; то ли среднерусской полосой, то ли Белоруссией... Марина запевает пионерскую песню: «То берёзка, то рябина... Куст ракиты над рекой», – подхватываю я. Веет своим, родным, виданным-перевиданным: те же породы деревьев, кусты, цветы, травы, болотца... Несколько раз поражали своей трагической немотой мёртвые леса. Стоят остовы деревьев посреди травяных полей, только большие чёрные птицы изредка реют над ними.
По пути нас ждут новые яркие впечатления – это водопады. Вот первая остановка – нижние водопады. Здесь широкий разлив воды, можно взять лодку, но мы не решились задерживаться. Смотрели, как другие подплывают к самому опасному месту – широкому валу воды, перекатывающемуся через высокий порог. Вода седая, бурливая, шумная... Над разливом лёгкий туман. Романтично, загадочно – не хочется отрывать взгляд...
— Вперёд, вперёд! – командует Михаил, и все рассаживаются по машинам.
Верхний водопад совсем другой. Вода льётся с горы, перебрасывая через каменный порог коричнево-ржавую (кровь с йодом) воду. Шум, лес отзывается на него своим шумом с блуждающим между стволами эхом. Лес на скалах, мы – внизу, водопад над нами. Солнце уже высоко, оно припекает, и дышать внизу тяжко: воздух влажный и горячий. Налюбовались, сфотографировались и полезли, буквально, полезли! по деревянной, многоступенчатой лестнице наверх. Передо мной поднимается Дима Шор. Пятилетний мужчинка, совершенно самостоятельный. Где мама, папа, братья его не волнует. Он старательно преодолевает ступени, идёт по левой стороне, а навстречу – люди.
— Димочка, надо идти по правой стороне, чтобы не мешать встречным, – тихо говорю в напряжённую детскую спинку. Не обернувшись, мальчик переходит направо и продолжает так же упорно двигаться наверх. Я его уважаю, а до того просто любила.
Воздух наверху опьяняет свежестью, обилием хвойных и травяных ароматов! Он прохладен и живителен, словно вода купели! Идем по лесной тропе. Мы находимся в заповеднике, нельзя рвать цветы, но малинку все срывают, кладут в рот. Она сладкая, настоящая лесная. Тяжёлые стволы повалившихся деревьев, пышные мхи, ковёр из хвои…  Лес, как из сказки.
Наверху, на небольшой площади, магазин сувениров и музей под навесом, где выставлены слепки следов от лап зверей, их шкуры, фотовитрина. Саманта укладывает на плечи то одну шкурку, то другую. Ей идут меха, особенно, рысь. А в магазине я покупаю фото оленей на спиле ствола, магнитные шарики и бисерные перстни – на память, на подарки.
Здесь у нас обед. На площади под деревьями – широкие и длинные столы со скамьями, бьют фонтанчики питьевой воды, есть все удобства.
— Эта страна – земной рай! – восклицает Наташа, – всё здесь для человека, всё для комфорта! А в нашем Вернон Хиллсе? Покой, зелень, чистота, тишина...
— Да, рай, – подтверждает Марина, – только и в раю надо, видимо, заслужить хорошее местечко.
Обедаем, радуемся, что нет дождя, потому что тучи заметно сгущаются. Но теперь мы поедем почти без остановок – путь слишком долгий – часов десять на средней скорости. А удастся ли гнать? Дождь уже пытается послать редкую пулю-каплю на ту или иную голову.
И всё-таки предусмотрена последняя остановка, кроме заправок, конечно. Мы снова на самой кромке берега Мичигана. С обочины дороги по крутому спуску под накрапывающим дождём спускаемся к воде. В хмурости дня, в нависших над волнами тучах, в колыхании осоки над песчаной полоской берега – что-то настолько узнаваемое, наше родное, что щемит душу. Сосны, чайки, белые бурунчики пены... А на берегу мы – компания чужестранцев из Минска, Петербурга, Ярославля и Брянска. Кто мы? Те птицы, что летят клином и садятся на воду? Дождинки из тучи, летящие в волны? Блики света на поверхности водной волнующейся поверхности? Что один человек значит для природы, для космоса?.. Мы молчим, смотрим на воду, подставляем лица дождю. И вдруг тихим, но сочным голосом Пётр начинает напевать в ритме колыхания волн:
— Прощайте, скалистые горы, на подвиг Отчизна зовёт. Мы вышли в открытое море – в суровый и дальний поход.
Может быть, слова несколько иные, никто точно не помнит, но все взрослые подхватывают припев:
— А волны и стонут и плачут, и бьются о борт корабля...
Что поётся словами, что-то подтягивается невнятными слогами, но песня захватила всех, и дети примолкли, застыли на полупрыжках, полубеге, смотрят на поющих серьёзно и заинтересованно – слушают.  Допелось, довздыхалось, домолчалось.
— Поехали, – выдохнул Михаил.
Штат Мичиган проводил нас ливнем. Потемнело до черноты, громыхало и сверкало, секло по стёклам. Ехали медленно и переживали, что приедем очень поздно. Но, как только пересекли границу Висконсина, поразились: клонящееся к закату солнце сверкает в редких лужицах, а дорога сухая, свободная – гони!.. И погнали!
В Милуоках высадили Марину с Марком. Самый крупный город Висконсина известен пивом и мотоциклами «Харлей», как потом узнала я из экскурсии. Но мне лично он известен местом проживания новой подруги и её экзотическим магазином одежды. Каждому – своё.
По ночному Чикаго катили, как по реке огней, а в сознании всё звучало и звучало: «А волны и стонут и плачут...»
                29. 07 2010 г.

                5. АНАЛАСКА  --- ОНА   ЛАСКА
В соседнем штате Висконсине, как оказалось, живёт наша дальняя родственница по моему отцу. Лет пять тому назад моему брату позвонил мужчина и сказал, что у них одинаковая фамилия. Однофамильцы или родственники? Встретились, и выяснилось, что он, Алексей, наш троюродный дядя. Его старшая дочь Леночка вышла замуж за американца (мама нашла ей жениха по переписке в Интернете). С девятнадцати лет Лена живёт в США, отец и сестра просили меня передать ей маленький свёрток – платье только что умершей мамы. Мы едем отдыхать на три дня в курортный городок Висконсин дэйл на север, будем жить в отеле при аквапарке, а по дороге заедем в Аналаску, где и живёт Лена со своим  мужем.
Аналаска, ласковое название. Какова же моя троюродная сестрица, которая на пять лет моложе моей дочери? Сойдёмся ли? Останемся ли родными?
Городок совсем маленький, кажется, меньше Вернон Хиллса. Ищем дом по адресу. Нашли. Домик совсем небольшой, одноэтажный, простенький. Вера звонит, и выходит Леночка. У меня замирает сердце: она так похожа на папину сестру в молодости, на её старшую дочь! Наша, наша порода, только рослая, мы все помельче. Волосы тёмные, пышные, глаза голубые, фигура стройная – красавица! Обнимаемся по-родственному, здороваемся, и я слышу сильный акцент, она совсем объамериканилась, русский стала забывать, подыскивает слова.
Входим в дом. Внутри красиво: идеальный порядок, в холле, соединённом с кухней, накрыт стол для чая. Осматриваем дом. В нём, кроме холла, ещё две комнаты: спальня и  рабочий кабинет с гардеробной, где Леночка  держит подвенечные платья для продажи и, пользуясь швейной машинкой, подгоняет их для заказчиц – такой дополнительный бизнес. Платья шьёт сестра Соня в России, присылает в Аналаску. Так-то вот. Как и во всех американских домах, есть нижний, подвальный этаж. Огромный зал с компьютером, тренажёром, комнатка с вольером, где живёт любимый попугайчик.
Пьём чай, рассматриваем фотографии, беседуем, плачем... Родство проступает в словах, темах разговоров, в созвучии чувств, как позитив на проявляемой фотографии. Теперь, при другой технике, не всякому понятно моё сравнение, но я, вспоминая как папа печатал фотографии в моём детстве, именно так вижу ситуацию.
Проговорили до обеда и поехали на гору, с которой далеко-далеко видны окрестности на все четыре стороны. От красоты природы захватывает  дух.
— Вон, видите – река? Это Миссисипи.
Боже мой! Как сказочно это звучит. Мы фотографируемся на фоне распростёртых далей, долго ходим по вершине горы, разглядывая виды из разных точек. Потом едем обедать в итальянский ресторан. Никакой Италией там не пахнет – одно название. Что делать? Провинция.
Потом знакомимся с мужем Леночки. Дэниэл менеджер в мебельном салоне. Саманта посидела на многих диванах, во многих креслах. А я только хлопала глазами, слушая иноязычную беседу. Но мне не очень-то и нужно было знать содержание разговора: я видела, что у них, у красивой молодой пары, любовь, а это я и хотела увидеть.
Прощай, Аналаска! Ты – прекрасный подарок, местечко, где живут свои.
А теперь – Чулависта. Три дня в аквапарке – это удовольствие слияния с солнцем, водой, вкусным чистым воздухом. Здесь – сосны на скалах, много воды – кроме бассейнов, река среди высоких скалистых берегов. Незабываемая экскурсия сначала на машине по узким горным тропам, извилистым и крутым, потом прыжок этой машины в воду, превращение её в речной трамвайчик, неспешный и открытый со всех сторон. Гулко и просторно на воде, скалы показывают свои обнажённые рёбра, как старые кости, то совсем коричневые, то ярко-жёлтые, то по-настоящему цвета кости – чуть желтоватые, то серые, словно съеденные временем... На диких пляжах люди, купаются, прыгают с высоты в воду. Берега песчаные, подкапывающиеся под навесы камня, чайки проблёскивают над водой. Медленное наше плавание заканчивается рывком на сушу, и снова по горам, по съуженным дорожкам – в городок, к аквапарку.
Кончаются выходные, едем домой, ждём вестей от Леночки.
Новая встреча состоялась через месяц. Дэниэл решил сначала поехать к друзьям в Милуоки, а затем они будут у нас. Программа оговорена: едем в Чикаго, в океанский аквариум, а вечером – в русский ресторан.
Красота подводной жизни вся на виду. Рыбы, медузы, моллюски, дельфины, лягушки, черепахи... Всякой твари по паре. В особом вольере пингвины, в другом видели обезьянок и уток. Смотрели стереофильм о природе Антарктиды с эффектами живой жизни: брызгами воды в зал, ударом тока в спинки кресел, снежинками над головами... В публике много маленьких детей. Рёв раздался сразу со всех сторон: темно, гремит, брызгает... Мамы пошли по рядам с младенцами на выход. Да, жизнь вам не кино, её удары надо уметь принимать, дорасти до них надо... После фильма зашли в магазин сувениров. Цены умопомрачительные, но внучке я не смогла не купить мехового пингвинёнка, очень уж она в него влюбилась. И он в неё.
Ехали в ресторан, и мы с Дэном постоянно  менялись ролями: то все говорили по-русски, и он ничего не понимал, то переходили на английский, и тогда я сидела, как глухая. Шутили по этому поводу, Леночка не уставала переводить мужу наши разговоры. 
Русский ресторан поразил воображение американцев своим размахом: огромный зал с колоннами, высокие потолки, хрустальные люстры, длинные банкетные столы, уйма народа. Гуляют две компании: юбилей некоей Наташи и пятилетие совместной жизни Армена и Стеллы (русские, называется). На эстраде – квартет певцов с инструментальным сопровождением – живая музыка. Поют хорошо, всё наши популярные песни. Танцы буйные, с приплясами, с выкрутасами. Пища обильная, блюда осилить нелегко. Мой «салатик» – огромная миска человек на пять, «кусочек телятины» – три булыжника мяса с горой картофеля и овощей, бокал вина миллилитров на триста… Много осталось, но, не спрашивая клиентов, официант принёс картонные коробки в виде чемоданчиков, сложил каждому его еду. Я доедала своё ещё два дня. Американцы пили водочку, дочь – коктейль (она за рулём), я – бокал, вернее, бокалище красного сухого. Сидели до одиннадцати, можно бы и до утра.
Я наблюдала за Дэном. Он, как ребёнок, был увлечён действом, следил за танцующими дамами с неприкрытым удивлением, в котором сквозило восхищение. Правда, женщины все были нарядные, роскошные, очень свободные. Гуляла русская душа на всю катушку! А вот мужчины... Ни одного красивого лица, стройной фигуры. Толстяки, старики или,  что меня особенно огорчило, очень напоминающие наших «новых русских» грубоватые, самодовольные лица. Они прибились сюда в сыть и благодать, и накупили красивых, отчаянных девиц, годных и в мир и в пир...
Простились у отеля, откуда утром уедут наши родственники. Я снова видела в Леночке нашу породу, нежно стискивалась душа, как родственные объятия, и снова было тепло от сознания, что здесь, на другом берегу океана у дочери есть, пусть «девятая вода на киселе», а всё-таки родственница, моя сестра. Она – наша Леночка, она – ласка.
                16. 08. 2010 г.

                6. ОТ   НЕБОСКРЁБА   ДО   ДОМИКА
Чикаго появился в окне автобуса сначала обычным городским пейзажем с наполненной машинами трассой,  рядами домов, напоминающими все промышленные города, и вдруг возник широченными, роскошными витринами магазинов, рельефными украшениями на зданиях, камнем стен, высоту которых из окна не увидишь. Когда вышли на площади, небо вверху, между домами показалось, как говорится, с овчинку.  Я даже не пыталась запомнить названия площадей и особенно значимых зданий – как можно бы определить в юмореске, всё не по-нашему. Но чувствовать себя муравьём, осознавать, что стоишь на земле, квадратик которой под твоими стопами стоит более пятнадцати миллионов долларов, видеть творения Пикассо на площади, знать, что тут, за стенами вот этого небоскрёба, ворочают миллиардами, всё-таки увериться, что здесь живут люди, учатся студенты, вершат колоссальные и мелкие дела всякого калибра служащие – это кружит голову, даже вгоняет в состояние внутренней истомы. Да.
Чикаго назван по имени той острой приправы, простой травки, растущей по берегам реки, похожей на дикий чеснок, черемшу, что ли. Травку начал добывать и продавать предприимчивый белый парень, как-то выжил среди краснокожих индейских племён, разбогател, построился и привлёк сюда других... Всего-то чуть более двух веков тому назад.  Но эти грандиозные строения, разводные мосты, выглаженные дороги – всё это за два века должно было вырасти, как костёр из искры, брошенной в кучу древесного бурого хлама. «Каменные джунгли»? Может быть. Но я бы сказала – Каменная симфония. Вот, словно в захватывающую чувства и воображение музыку, погружаюсь в рукотворную мощь и красоту!
Наш экскурсовод Лев (а здесь не зовут с отчеством, хотя нам он его сказал – Исаакович), бывший петербургский архитектор, знает и рассказывает обо всех самых значительных зданиях, улицах, учреждениях, площадях и мостах...  А я, восторгаясь его обширными познаниями, восхищаюсь культурой и красотой речи, умением говорить проникновенно и увлекательно. Потом, слушая его разговор с одним из экскурсантов, когда ехали обратно, поразилась его богатейшей эрудиции в вопросах искусства, в частности, живописи, узнала, что он объездил в своё время весь Советский Союз, а потом посетил многие страны.
Мы подошли к стене, оформленной мозаичными полотнами Шагала. Лев просто в умилении, в нежнейшем почитании этого художника. Я понимаю... Но... Мощь мировой классики для меня никак не ставится в один ряд с этим, впрочем очень трогательным, наивом.
Вершина и итог экскурсии по Чикаго – сто тридцать восьмой этаж небоскрёба, где со смотровой площадки открыт круговой обзор города и его окрестностей.
— Из этого здания невозможно похитить человека, – поясняет экскурсовод, – здесь всё засекречено, разбито на секторы, отделённые один от другого.
Я теперь мечтаю не потеряться, бегу за Львом, за его ладно скроенной, легко и быстро движущейся фигурой. А ведь ему уже семьдесят девять!
Зал на сто тридцать восьмом широкий, во всю площадь верхушки небоскрёба. По периметру – окна, в середине кафе и магазинчики, в простенках фотовитрины. Здесь есть вращающиеся бинокли на подставках, можно заглянуть в окно соседнего здания, на крышу, где голубой, словно игрушечный, бассейн, в кабину пролетающего вертолёта... Всё это потом. Сейчас дух захватило от высоты, от крохотности всего, что ниже, особенно, на земле. Машины, потоком текущие по улицам, букашки-пешеходы, площадки отдыха на соседних крышах с садами в резервуарах и купальщиками в бассейнах... Но главное – озеро Мичиган, голубое и бескрайнее, блестящее и слегка волнующееся – фантастическая капля чистейшей воды.   Песчаные пляжи вдоль пресного моря, за ними – роскошные виллы и квартиры в особо элитных домах миллионеров.
— Америка – страна для неленивых. Если бы я приехал сюда лет на двадцать раньше, жил бы там – в одной из этих квартир, – улыбается и вздыхает Лев, и мне верится.
По голубой воде плавают белые суда, чайки снуют ниже нашей площадки, а на всей широте горизонта во все стороны распространился гигантский город, захвативший своими строениями три штата. Каменный взрыв посередине – устремлённый к солнцу фонтан из высотных строений – только сердцевина величайшего мегаполиса в мире. И я незаметно стираю слезинку: Господи, как я ничтожна! Сдует меня Время, никто и не заметит.
Я уехала из Чикаго, и, оказалось, забыла в офисе футляр от очков. Дочь позвонила, чтобы сохранили, но заехать не смогла. А я подумала, что придётся, видно, вернуться. Куда? В офис? В Чикаго? В Америку?..
Что ж, в офис и в Чикаго вернулась. Снова еду на экскурсию с русской группой теперь уже в какой-то «Домик на скале». У кого ни спрошу, что за домик, отвечают: «Это... это... это надо просто увидеть».
— Вы его не увидите, – огорошил нас экскурсовод, всё тот же Лев, чему я очень рада. — Увидеть его можно только с вертолёта, так прячут его со всех сторон леса, Он построен на скале потому, что отец друга сдал скалу в аренду за один доллар в год совершенно неимущему, но очень талантливому парню Алексу Джордону.  Голова и руки у него работали с младенчества, а с трёхлетнего возраста, он был в семье за мужчину, потому что отец, краснодеревщик, ходил по всему краю, ночуя у заказчиков, где делал мебель. Подростками Алекс с этим его, кстати, навечным, другом из хлама на свалке собрали автомобиль и зарабатывали на нём – это  было первое такси в Даджвилле. Алекс умел делать всё: строить, чинить любую технику, реставрировать всяческие изделия. В скале он сначала построил вот это, друг ему помогал.
«Вот это» – на каменных столбиках держатся своды, внутри очаг, мебель  и ложе, в каменную чашу бежит горная вода – уютное гнёздышко. Он привёл сюда девицу (охочь был до них), и она рассказала в деревне о его чудесном доме. Народ, лишённый всяких развлечений, потянулся глядеть. Алекс рад стараться: находит на свалках вещи, реставрирует их, пополняет свой домик новыми чудесами – инкрустирует перламутром шкафы и шкатулки, лепит из особого состава глины чудесные, огромные вазы с драконами, собирает различные игрушки, которых лишён был в детстве. Сына навестил и его отец. Увидев толпу перед входом, возмутился: «Я посылаю тебе деньги, а ты не видишь, что деньги сами к тебе плывут! Бери плату за вход!» Так Алекс начал зарабатывать, и всё тратить на расширение своего... Чего? Музея? Склада? Оригинальной мастерской? Все определения не могут выразить сущности этого явления. Здесь всё и всякое.
Я ищу своё определение, но решаю отложить это до конца нашей экскурсии, которая охватит только, хорошо, если шестую, часть всего собрания.
Нет никакого резона описывать увиденное, об этом есть книга того самого друга детства, имя которого я, жаль, не записала (читать не буду), но в Интернете, конечно, можно найти. Просто, соберу воедино всё самое меня потрясшее. Главное, не забывать, что всё это располагается в пещере, внутри скалы!
 Сначала улица американского городка девятнадцатого века. Тут всё настоящее – и жилые дома, и парикмахерская, и полицейский участок, и почта, и типография, и кабинет зубного врача... Фронтоны домиков, а за окнами – весь быт, все его детали.
Вот дом «Богатого человека», таким помнился Алексу бабушкин дом, где он не был принят с любовью, потому что мама его сбежала из семьи с его отцом, простым работягой, заявлявшим о своём графском происхождении. Гостиная, спальня – всё уютное и, по сегодняшним меркам, маленькое. 
Вот зал, наполненный кукольными домиками, зал, посвящённый цирку, морской зал с гигантскими, из папье-маше, дерущимися китом и осьминогом, с множеством моделей морских судов, вот будуар Кошечки-Китти – девицы для всех – всё в красных тонах с зеркалом на потолке... А здесь посуда изумительных форм и отделки, статуэтки, рыцарские доспехи от четырнадцатого века и далее, наконец, копия драгоценностей английской короны, единственная в мире...
Я, как любая женщина, а оказалось, как и сама королева Англии, восклицаю:
— Это невозможно! Чтобы один человек за двадцать лет создал такое!..
— Пресловутое «единство цели», провозглашённое Марксом, – вздыхает Лев, – очень напоминает некоторое сумасшествие человека.
Трудно не согласиться, особенно, когда узнаёшь, что Алекс не позволял увеличивать расходы на зарплату рабочим (деньги теперь позволяли наёмный труд) – все средства только в дело! – сам постоянно ходил в джинсах и простой рубахе, опоясанный четырёхъярусным кожаным обручем с множеством карманов, набитых инструментами, ездил только на велосипеде... Имел один костюм, который надел только трижды: на собрание бизнесменов, для встречи с королевой Англии и в гроб. Финансами – многими миллионами – распоряжался тот самый друг.
И погиб этот чудак Алекс Джордон  нелепо: умер от тяжких травм, полученных на старом велосипеде. Его сбил подросток, водитель фургончика. Мальчишка побоялся сразу признаться, и переломанный Алекс трое суток валялся в глубоком кювете под своей скалой. Он жил ещё несколько лет, сидел в кресле и едва двигающимися руками ещё работал, изобретал. Поразил инженеров-мостостроителей своим проектом  без расчётов «дороги в бесконечность» – стрелы на одной опоре над пропастью. Да, похоже это на сумасшествие, похоже...
Но после финальных впечатлений я устыдилась этого своего подозрения.  Две работы пронзили навылет, выбили слёзы из глаз, заставили трепетать сердце. Я ещё не упоминала механические оркестры, созданные хозяином «Домика». Везде слышится музыка, самая разная: духовая, струнная, фортепианная... Весёлая, вроде «Польки-бабочки», грустная, бравурная... В будуаре Китти-кошечки изнывает саксофон, в цирке звенят фанфары, гремят тарелки, а вот – целый симфонический оркестр – всё-всё, что там может быть: скрипки, виолончели, арфы, трубы, валторны... Бросаешь в автомат двадцать пять центов (квотер), и слушай.
Но вот почти конец экскурсии, и Лев, помня, что «конец – делу венец», приводит нас в зал, посвящённый расстрелу царской семьи в России. Кроваво-красная комната освещена подлинной императорской люстрой из белого хрусталя с крупными красными плафонами по окружности, такие же бра на стенах. Сверху, слева, летит возок, на сиденье которого лежит белая    медвежья шкура – русская зима. Два диких зверя запряжены в повозку: лев (Ленин) и тигр (Троцкий), в потолке круглые окна, с  тёмно-голубого неба взирают апостолы в звёздных ореолах, а посреди зала – инструменты небольшого, камерного, симфонического оркестра. Опущена монетка, и оркестр начинает исполнять «Фею Драже» из «Щелкунчика» Чайковского. Детям царя, невинным жертвам революции дарит Алекс навечно своё сочувствие, свой    памятник.
Потрясённые, входим в следующий зал и обмираем, застываем на месте. Огромная, как выяснилось, самая большая в мире, многоярусная карусель кружится под музыку, сверкая тысячами лампочек, поражая разнообразием невиданных возниц – животных, сказочных существ, монстров, восхищая красотой и неповторимостью вращающихся на карусели кукол. Здесь те же бело-красные цвета, но это – радость, праздник, ликование детства!..
Ещё несколько каруселей поменьше, и мы покидаем «Домик на скале». «Нет, это не сумасшествие, это гениальность», – решаю я для себя.  И то, что Алекс поставил странных три условия для продажи своего творения, и то, что нашёл покупателя и вместо пятисот миллионов взял только пятьдесят, хотя оценён «Домик» был в два миллиарда – это мне тоже понятно. Условия были такие: у покупателя должны быть дети, он обязан проводить с ними не менее трёх часов в день, и дело должно постоянно продолжаться. Слышу хмыканье, мол, дети должны быть, три часа с ними надо непременно проводить... Чудак! Да? А без детей, которые с тобой дружны и едины, можно ли надеяться на долгое продолжение большого дела? То-то.
Так что это – “Домик на скале”? Музей? Пожалуй. Хранилище, склад? Д-да... Мастерская? Конечно, но... И я с радостным облегчением отвечаю себе: это – самая-самая подробная, исторически достоверная, многофункциональная, разнодействующая... игрушка! Она увлекает, развлекает, учит, развивает, обогащает, удивляет и радует!.. Как я наигралась сегодня! До усталости, до слабости в коленках, до головокружения!.. Но.. хочу ещё!
Не все вынесли такое же впечатление, как я. Со мной поехала соседка, моя ровесница. Она сначала всё бегала курить и, не увидев свою группу (прослушала, что нам было дано десять минут на свободное времяпрепровождение), убежала вперёд, прошла без билета с другими экскурсантами. Мы её ждали, искали, кричали, оставили её билет на входе... В общем, волновались. И вдруг встретили внутри. Так она всю дорогу ворчала, что устала, что от «какофонии оркестров» у неё разболелась голова. Жалко женщину.
Я, пока способна мыслить, никогда не утрачу яркость впечатлений и от небоскрёба в Чикаго и от «Домика на скале» – двух самых пронзительных потрясений этой поры. Нет смысла  сравнивать, но подумалось, что вот небоскрёб, он так  высоко простёрся в небо! А «Домик» так глубоко и широко вгрызся в скалу, расположился на её хребте. И что же больше? Что значительнее? Ах, какая чепуха лезет в голову! Понятно же, что небоскрёбов на земле много, и ещё будут... А «Домик на скале» – один.
                03. 05. 2010 г.

           7. БУДНИ, ПРАЗДНИКИ,  МОДЫ, НАРОДЫ
Встаём после шести, потому и засыпаем не поздно. А зятю, как и большинству американцев, приходится вставать  полпятого. Работа с шести утра. Правда, до полтретьего, но... Вся неделя – нагрузка на нервы. Иногда ходим после четырёх дня (а здесь нет времени более двенадцати, прибавляется понятие «день» или  «ночь») в открытый бассейн, где резвятся дети и взрослые до самого вечера. Выходишь из воды свежий и бодрый после дня изнурительной жары.
Ушли мои дорогие на работу, детка в школьный лагерь, я могу поработать, сажусь за компьютер. «Трррр...Дзы-дзззззз...Бабах! Бум-бум! Фрррр...» – затарахтела, завизжала газонокосилка, загромыхала мусорная машина, зафыркал уличный пылесос – городок наводит свой утренний туалет, прихорашивается, как, впрочем, почти каждый день. Громко поют – свиристят, чирикают птицы, начинают звенеть цикады... Тишина утра густая, насыщенная, полная звуков природы и шумами трудов. Голосов и шагов почти не слышно. Но вот выходит на улицу пятилетний сосед Брэндон. У этого ребёнка такой пронзительный и неутомимый голосок, что все остальные звуки – только бледный фон его неумолкающему говору-крику. Он общается со всеми, кто только может его услышать: с дедушкой и бабушкой через двери (они живут на первом этаже, где стеклянная толстая дверь открыта, а проём затянут металлической сеткой, как и у всех здесь), мальчик заговаривает с прохожими, замечает меня на балконе и сообщает все свои новости, приглашает в гости, передаёт свои пожелания Саманте. Бегом, бегом с балкона, иначе придётся отвечать ему на тысячу вопросов, выслушивать все его пожелания...
После зарядки и прогулки, приготовления обеда и работы за компьютером, хочется ещё поиграть на электронном пианино, попеть любимые песни... Иду как-то мимо нашего дома и слышу: под перезвон  каких-то металлических пластин слышится пение на незнакомом языке, может быть, корейском. Думаю, вот они своё поют, я своё. Возможно, и к моим мелодиям прислушиваются, считают экзотическими.
Дни летят быстро от выходного до выходного. Почти каждый уикэнд меня развлекают, но случается и такое, как сегодня, во вторник: в наш парк привезли детские аттракционы. Совершенно бесплатно дети могут полазить в надувном замке со множеством дутых препятствий, побывать в утробе дракона, попрыгать на резиновом полу-батуте в избушке, сфотографироваться, вставив головы в щит, где один  – морячок, другой – полицейский.  Можно покидать на штыри кольца и получить за это приз: цветные мелки или несложную игру.  А если постоять немного в очереди, тебя угостят гамбургером (булочка, на ней кружок тут же пожаренного мяса, кружки солёного огурца и всё это можно полить любым соусом из четырёх бутылок). Получай колу или воду, пачку чипсов, а многим досталось мороженое. На стадионе пожарные поливают желающих из брандспойта, а дети по очереди могут подержать шланг. Сколько весёлых криков, восторженных взвизгов, неутомимой радости!..
Идём домой в сумерках, сытые, чуть усталые, с горой сувениров. Так бывает дважды за лето: открытие и закрытие школьных каникул. Но здесь веселятся не только школьники – все от мала до велика, от младенцев до стариков, и все на равных: белые, цветные, разноязычные, разнообличные...
Ещё один праздник удалось посетить. Грандиозное шоу в специально построенном «старинном» городке Бристоль с замками, ярмаркой, аттракционами, всяческими увеселениями, с рыцарским турниром пред очами коронованных особ. Королева Елизавета приняла парад рыцарей и махнула белым платком. Начался поединок. Зрители сразу отметили рыцаря в чёрно-белом. Он умело играл мечом, подбрасывал его на скаку и ловил за рукоять. Но, продержавшись почти до конца, он был сражён, алая кровь залила его грудь. «О-о-о-о», – разочарованно и сочувственно  выдохнул стадион. Но тут же гремят приветствия в честь победителя – фаворита королевы. А через минуту все поверженные герои встают и кланяются публике, вытирая салфетками обильную краску-кровь.
Меня умилила публика, словно всерьёз переживающая за своих героев.
Прошлись по ярмарке, прокатились на слоне. Не-е-ет! Это удовольствие не для меня. Под ковром спина гиганта ходит ходуном, кости втыкаются в... Понятно, не сидение автомобиля. Колышешься, как на судне по волнам.
Ели жареный во фритюре лук, сладкий и хрустящий, мороженое в апельсине – надо же попробовать. Саманта прыгала до неба на резинке, кувыркалась в облаках.
На разных площадках выступали, веселя народ, всякие затейники. Я вспомнила вас, мои дорогие Серёжа и Таня – массовики Дворца детского творчества. Вы работаете на уровне, ничуть не хуже! А здесь ряженые везде: прекрасные дамы в длинных платьях прогуливаются среди современной публики, паучиха плетёт из нитей свою паутину, парень в испанском костюме мечет в щит ножи, рыцари бьются на мечах, лопая воздушные шарики на шлемах, гадалки пророчат судьбу, ведьма пугает гуляющий народ, индеец в роскошных перьях с удовольствием фотографируется с публикой... Могли ли мы его обойти? Вот и стоим на фото, обнявшись с колоритным персонажем.
И от праздника устаёшь. Жара весь день гонит в тень, а тени на всех не хватает. Напарились, нажарились, пора  домой. Но и здесь можно праздник устраивать каждый день, почти не уходя от дома. В парке, ввиду детской площадки, огромная беседка со столами и скамьями в ряд. На дальнем её краю – жаровня, тут же недалеко большая ёмкость для мусора. Приноси дрова, жарь мясо, пируй в беседке, общаясь с друзьями, поглядывай на детей, занятых  подвижными играми. Красота! Ах, у вас собачка? Прекрасно. Вот, на углу, ящик с пакетами для... сами понимаете. Через поле – туалеты, где всё для вас – мыло, бумажные полотенца, большие зеркала, на улице – фонтанчики с питьевой водой.  Ох, немного объелись, мистер? Садитесь на свой велосипед, припаркованный недалеко от беседки, сделайте пару кругов по асфальту вокруг стадиона или поиграйте в мяч – всё, всё для вас. Мэм, желаете мороженого? Вот, слышите? Это играет свою бесшабашную мелодию машина с айскримом – ледяным кремом, то бишь. О`кэй!
Вообще, здесь любят детей, созданы условия, когда дети никому не мешают. В магазинах – уголки с принадлежностями для рисования, с игрушками. Мама хочет выбрать товар? Играй, малыш, не отвлекай её, пусть купит побольше, получше. А не подойдёт вещь, без малейшего неудовольствия её примут обратно, только не снимайте с неё бирки.
Лето душное, жаркое. По улицам ходят мужчины и женщины в майках и коротких брюках. Мужские ноги такие неказистые в этих нарядах, так мне неловко их видеть! А дамы – вполне-вполне. Я в своих кокетливых юбочках – белая ворона. Срочно переодеваюсь, словно перевоплощаюсь – этакая спортсменка-путешественница. Непривычно поначалу, дома так по городу бы не пошла, хотя и наши уже так ходят. Но стиль другой. Дочь на празднике в толпе показала на дам в длинных юбках, в укороченных белых  брюках «капри», в золотых босоножках и пёстрых блузах – разлетайках.
— Смотри, мама, русские.
— Почему ты решила?
— Наряды заметные, яркие, крашеные волосы...
Я подошла поближе. Верно, говорят по-русски. Маникюр, макияж, блеск в глазах. Американки другие – домашние, серенькие, равнодушные.  Другие народы – другие моды.
Когда я впервые пришла в бассейн, поразилась купальным нарядам. Есть, конечно, у молодых женщин купальники «бикини», но очень редко. В основном закрытые, а у пожилых – с юбочкой. Я тоже вскоре приобрела, очень скромный по их понятиям, купальник-платьице. Мне кажется это немножко смешным, но зато я вписалась в общий стиль. А мужчины здесь купаются в длинных шортах, в бермудах. Мальчики – тоже. Я удивилась, почему это? Оказалось, что плавки – признак другой сексуальной ориентации, то есть стыдоба невозможная. Я скоро приняла эту моду, не уставая дивиться её неудобству. Но когда, по прошествии месяца со дня моего здесь пребывания, один кореец пришёл в плавках, мне стало за него неловко. В следующий раз он уже экипировался по принятой здесь моде.
Разные народы демонстрируют свои приоритеты. Белые загорают, но не все. Корейцы, видимо, не желают, чтобы их причислили к латиносам, у которых похожие черты внешности: узкие глаза, широкие лица, чёрные волосы. Так вот, корейцы прячут от солнца свои тела и лица, в жару ходят с закрытыми руками и в шляпах. Афроамериканцы (Боже упаси, назвать их неграми!) любят всё яркое от одежды до маникюра и цвета волос. Я видела нескольких дам с ярко-розовыми и фиолетовыми волосами, с зелёными и жёлтыми прядями. И, поверьте, это так им шло, так украшало!..
В Америке, правда, как нам известно из литературы и фильмов, пьют кока-коллу, но жевательную резинку жуют очень редко, гораздо реже, чем в России, предпочитая всякие ароматизирующие леденцы и жевательные конфетки. Я видела объявление в машине, что жевачка запрещена. То-то нам её поставляют тоннами!
Мы периодически ездим в русскую православную церковь. Надо помолиться о живых, помянуть усопших. Служба один в один, как в России: те же порядки, те же молитвы. Это так помогает вжиться в новое общество! Церковь Покрова Богородицы одна на большую часть Иллинойса, нам ехать минут сорок пять, но проезжая по разным дорогам штата, вижу греческую церковь, сербскую, индусский храм, еврейскую синагогу, мечеть...
В США нет голодных, здесь можно получить бесплатный обед, сухие продукты, но, безусловно, невысокого качества. Так оказывается помощь нищим и производителям всей этой суррогатной продукции. Я не переношу запах псевдо макарон и подделок под рис. А вот чашечку бросового кофе себе позволяю – он в бассейне предлагается бесплатно вместе с сахаром, сластилином, сухими молочными добавками – по вкусу. Хочешь, возьми с собой в машину, налив в стаканчик с крышкой. Понятно, что все эти бесплатности оплачивают налогоплательщики, что-то входит в квартплату... Но сколько различных, положенных нам услуг в России мы и в глаза не видим! Я не завидую, я переживаю.
Пришли с внучкой под вечер в паркинг, пока ещё там немного машин, дети катаются на велосипедах. Собрались в кучку, болтают, смеются, а я вижу чудесный разноцветный букет: белые, жёлтые, коричневые, совершенно чёрные личики, волосы от белых до смоляно-чёрных, пёстрые наряды... Цветы жизни. Банально, но так верно. И снова думаю: разные народы, разные моды, разные заботы, будни и праздники... Но все мы, люди, из одной глины, только окрашены разно. Всем дорога жизнь, необходима любовь и желается счастья. И дай-то, Бог.
                10. 08. 2010 г.

               8. ГУД  БАЙ  и  ЗДРАВСТВУЙ!
Вот и последняя неделя моего пребывания в Америке, последние денёчки общения с дорогими людьми, последние дни лета. Август сегодня смиловался: на своей третьей неделе одарил лёгкой прохладой, ласковым освежающим ветром. Мы гуляем по Чикагскому ботаническому саду, переходим от сада роз к садам на воде, где видим всё разнообразие водяных лилий от снежно-белых, жёлтых, розовых до сиреневых, фиолетовых, бордовых. Лотосы, белые и розовые, царственно вздымают короны своих крупных цветов. Проходим по разным климатическим зонам, стоим у водопада, через английский сад идём к японскому на скалах, к саду камней... В японском домике Саманта получает в подарок от дедушки-смотрителя бумажного журавлика. Конечно, гуляем по залу с различными образцами бонсая и по оранжерее с субтропическими и тропическими растениями. Увидели пальмы и кактусы, орхидеи и щедро цветущие деревья. Впервые я понюхала настоящую вербену, а сколько раз в литературе позапрошлого века встречалось, что «её руки пахли вербеной» или «за ней вился аромат вербены»... Легко им было писать, ездили за границу, вдыхали этот сладостный аромат, так похожий для нас на запах цветочного мыла.
Всё, сегодня «последняя банька» – поход в бассейн с сауной и джакузи. И не только потому, что в следующее воскресенье я улетаю – бассейн закрывают на профилактику перед новым сезоном. Так что всё совпадает, во всём намёк на прощание. Кроме того, восемнадцатого августа Саманте идти в школу, здесь занятия начинаются раньше, не первого сентября.
Тревожусь. В Москве было такое горячее лето, что от смога аэродромы задерживали посадку самолётов, а теперь там ураган, и в субботу ждут новый. Пересадка в Нью-Йорке, не засидеться бы там, долететь бы...
Но неделя есть. Она ещё только готовит меня к путешествию домой, а уже жаль расставаться, и наворачиваются слёзы, и невольно заглядываешь вперёд.
Когда я только приехала, пришлось помочь дочери в её работе – три дня приходила в их с партнёршей русский детский сад, приглядывала за ребятишками. Проработав с детьми почти сорок лет, не разлюбила профессию, и дети меня приняли сразу, как свою. Потом навещала их, они узнавали, тянулись ко мне, очень охотно включались в игры. Теперь в пятницу, за два дня до отъезда, пойду к ним на праздник, смотреть шоу про золотой ключик в их садике. Знаю, идут репетиции, шьются костюмы, Саманта готовит роль лисы Алисы, но всё в секрете от меня, чтобы был сюрприз, а я по секрету от неё связала колпачок для Буратино, который дочь назвала шедевром.
Я радуюсь артистизму внучки, она занимается гимнастикой, балетом, плаванием. На отчётном концерте в их балетной школе была потрясена высоким качеством подготовки танцев самых разных жанров, всех возрастных групп, красотой костюмов и музыкального оформления и, конечно, своей прекрасной балериной. Звучит Моцарт, и статуэтки в чёрно-розовых миди-платьях выплывают на сцену. Они так похожи, что не сразу отыскиваю свою, но потом вижу её стать и грациозность, узнаю среди всех. Второй номер с её участием – танец огня. Блестящая красно-жёлтая чешуя облегает фигурку, на голове шапка с языками пламени. Номер вызывает бурю аплодисментов, он изящен и энергичен. После концерта дети фотографируются со своей учительницей – красавицей Катей.
— Тебе только надо смотреть на Катю и стараться быть похожей на неё, на её стать, походку, пластику. Одно это принесёт пользу, – говорю я, восхищаясь этой молодой женщиной, мамой двоих прекрасных, похожих на неё, девочек.
Саманта согласна. Она вытягивает носочек, крутит фуэте, взлетают её руки, блестят глаза. Балетная причёска – маленькая кичка на затылке, прикрытая чёрной сеткой – ей очень идёт, немного взрослит, подчёркивает гармоничность черт лица. И, словно искра пробегает по душе: судьба девочки – загадка, увижу ли хоть краешек её?
 В ботаническом саду среди экзотических, невиданных раньше растений встретился куст кизила. Спелые ягоды, почти коричневые, мясистые, осып`ались  на землю. Положила в рот одну с куста – вкус и аромат детства взволновал, напомнил Украину, где бабушка всегда варила кизиловое варенье, передавала нам в Брянск, даже присылала в посылках. Сказала об этом дочери, та обрадовалась.
— Мама, напротив детского сада растут кусты кизила, они ничьи. Можно нарвать ягод и сварить твоё любимое варенье.
И вот мы с Самантой обобрали два куста, перетоптав в кисель большую половину осыпавшихся ягод, и я варю варенье. Аромат его особенный, с некоторым лекарственным привкусом, сироп тёмный, тягучий, а вкус!.. Вечером пьём чай, и дочь в восторге.
— Чудесное варенье! Думаю, мама, до февраля оно не достоит, не очень-то надейся!
Я собираюсь, а там уж как получится, приехать в конце зимы, это необходимо для поддержания статуса.
— Да ради Бога! Пейте чай, я буду рада.
Внучка коллекционирует игрушечных цыплят. Теперь и я стану вылавливать их в разных пунктах продажи. Мы собрали весь её «птичник», любуемся, заводим прыгунов. Затесались в компанию и двое из представителей других видов: утёнок, которого я привезла из-за того, что не нашла цыплёнка и большеглазый пингвинёнок, купленный мной Саманте в океанариуме, так она в него влюбилась! 
— Прощайся, бабушка, не скоро их увидишь…
Кто знает? Собираю чемодан, оставляю новинки – не стану в России носить ни короткие брючки, ни майки. Другое мне по вкусу.
В пятницу в детском садике собираются родители, бабушки-дедушки, старшие братья и сёстры. Группу детей провожают в школу. Как стараются артисты! Выступают все, даже двухлетний непоседа Джаник машет жёлтым лоскутом, изображая приход осени. Буратино в «моём» колпаке рассказывает о своих приключениях и о стремлении в школу. Лиса-Алиса исполняет дуэт с котом Базилио – всё, как в сказке. Нет конца умилению и радости взрослых, даже неудачи ребятишек оправданы и симпатичны. Благодарят педагогов: Наташу, Веру, учительницу музыки. Потом угощение: фрукты, сладости, напитки… Чудесная вечеринка: родители перезнакомились между собой, и, выйдя из помещения садика, ещё долго стоят группами, не расходятся.
Мы тоже обсуждаем праздник. Я хвалю внучку: хорошо сыграла лису.
Суббота прошла в сборах, ездили в магазины, упаковывали чемодан.
Приехали в чикагский аэропорт за полтора часа, не спеша, идём на регистрацию. В зал, откуда пассажирам идти на посадку провожающих не допускают. Я немного пугаюсь, не заплутать бы. Но дочь объясняет служащим, что я не знаю языка, и её одну пропустили со мной. Мы устроились на жёстком диванчике, тихо беседуем, ждать минут сорок. Вдруг – объявление, как переводит дочь, посадка задерживается на два часа!
— Иди, дорогая, я буду ждать одна, пойду с людьми, у них такие же билеты. Иди, ведь тебя ждут, Саманта истомится…
Дочь звонит, муж советует ей быть со мной до отлёта, но я настаиваю на её уходе. Зачем здесь сидеть? Что это даст?
— Мама, ты не проголодалась?
— Нет, Верочка, не беспокойся. А ещё у меня в сумке яблоко и конфеты.
— Пронесла? Надо же! А ведь не проверяли. Я беспокоюсь, что в Нью-Йорке у тебя мало времени на пересадку. Было четыре часа зазора, а теперь два. Пойду, поговорю с администрацией.
Она вскоре вернулась и подала мне какую-то исписанную бумагу.
— При входе в нью-йорский аэропорт подай дежурному, тебя проводят на посадку. Я объяснила, что ты не говоришь по-английски.
Простились. Слёзы смешались на щеках, прижатых друг к другу. Она ушла, а я ещё долго стирала свой нехитрый макияж, совсем не заботясь о своей внешности – никому неизвестная и не нужная молекула в необозримом пространстве мира.
Нас посадили в самолёт через два часа, как и обещали, но ещё целый час, без пяти минут, возили по аэродрому. Оказывается, если пассажиры находятся в здании аэропорта три часа, их обязаны кормить. За пять минут до критического срока мы взлетели. Очень мне пригодилось моё яблоко и конфетки! В самолёте взяла чипсы и сок. Всё о`кэй! Но до пересадки всего один час, а нью-йоркский аэропорт – необозримое сооружение!
Взлетаем, я сижу у иллюминатора, вижу распростёртый до горизонта, клетчатый от застроенных кварталов, Чикаго. Потом, отражающий солнце, блистательный Мичиган – озеро-море. Скоро облака, сначала волокнами, клочьями, потом сплошным покровом устилают пространство под самолётом. Открывается сказочная, снежная страна с горами и долинами, с ярко-синим небом над нетронутыми снегами, над простёртой снежной пустыней…
Даже волнение от недостатка времени на пересадку отступило. Зрелище захватило, навеяло раздумья, разбудило музыку в душе.
При входе подаю свою спасительную бумагу. Темнокожая дежурная жестом руки приказала ждать. Пять минут, десять… Боже! До посадки сорок пять минут! Тут влетает ещё одна «эбонитовая» деваха в чёрном форменном комбинезоне, с рацией на боку, хватает меня за руку, в другую руку берёт мой чемодан на колёсиках и бегом несётся по галерее, по всем лестницам, переходам и транспортёрам. Ещё мы ехали на поезде, и за пятнадцать минут прибыли к пункту регистрации. Быстро прохожу досмотр: снимаю обувь, часы, складываю всё в коробки, прохожу сквозь металлоискатель… Влетаю в зал, становлюсь в очередь на посадку… Я последняя, слава Богу, успела.
Но тут по микрофону на русском языке объявляют задержку рейса на час. Потом ещё на полтора, потом ещё на час, и нас кормят в буфете, дают, что выберем на пятнадцать долларов. Я, наконец, ем что-то существенное – разогретый огромный гамбургер, пью напиток из манго.
Зал заполняют новые толпы пассажиров: Нью-Йорк не выпускает самолёты ни в Турцию, ни в Рим… Погода, что ли, нелётная? Правда, на улице дождь. Но один русский поговорил со своим знакомым работником компании «Аэрофлот», и просочился слух, что на аэродроме непригодна одна взлётная полоса, её срочно ремонтируют, оттого и сбой во всём графике полётов. Кто знает? Но похоже на правду.
Ещё полтора часа ждём, потом садимся в самолёт и сидим там до часа ночи. Идёт дождь: то льёт, то стихает, но  взлетаем мы как раз в самый разгар ливня, так что, видимо, не в погоде дело.
Ещё раз в разрывах облаков блистают великолепные огни Нью-Йорка, потом снежная долина под яркой луной – без просветов, сплошная, безжизненная страна.
Тесно сидеть в течение десяти часов, ночь ли день, всё смешалось в сознании. Но вместо полпервого дня, в Москву прилетим полседьмого вечера. Иногда дремлется, спасибо, Вера купила мне подушку-воротник, ноги затекают, телевизор мне плохо подчиняется, смотрю фильм, забыла название, потому что не люблю фэнтази. А… кажется, «Битва титанов»! Молодой мужчина рядом не выключает свой ноутбук, почти не дремлет, звонит по телефону и говорит своей дорогой, так её называет, что летит, летит… Нас дважды кормят, поят соками… Летим.
Утром открыли шторки иллюминаторов и увидели землю. Всё другое. В отличие от предместья Чикаго,  Подмосковье менее застроено, здесь земля похожа на зелёный бархатный ковёр с проплешинами застроек. Дорожки вьются, как придётся, нет тех ровных американских линий. Вон, вон Москва! Узнаваемы её здания, снижаемся!
В Москве меня собирается встретить друг Миши Шора – Дима. Я должна передать ему детали для компьютера в кожаном мешочке, а узн`аю его… он будет с газетой. Невозможно представить себе более безнадёжную примету! Полукругом на выходе человек двадцать молодых мужчин с газетами. Раз прошла, два… никто меня не остановил. «Может быть, его и нет? Не смог приехать из-за опоздания рейса? Не ждать, идти на экспресс?» – вот мои мысли в то время. Но Дима подошёл ко мне.
— Вы Людмила? Почему же не подошли ко мне? Я же с газетой…
Я молча повела жестом по ожидающим, он засмеялся.
— Как же вы меня узнали? – удивилась я.
— Мне сказали, что будет блондинка с голубыми глазами.
Тут уж засмеялась я. В этой истомлённой, измятой бессонницей тётке увидеть «блондинку с голубыми глазами», по шаблону, этакий эталон женской привлекательности, нужно иметь невообразимую фантазию!          
— Все ваши знают из Интернета о задержке вылета. Переживают за вас. Я сообщу, что мы встретились.
Дима везёт меня на Киевский вокзал, по дороге много беседуем, можно порадоваться знакомству с хорошим человеком, верным другом моих новых знакомых.
Я дома! Квартира полна пыли, воздух в ней затхлый, цветы все в сухих листьях – пол усыпан ими. Но это родной дом. Рассвет втекает в окна, и свежий утренний, прохладный, наконец, после изнурительной этим летом жары, воздух вытесняет запахи тлена, заполняет жилище чистой атмосферой.
Звонок телефона оживляет тишину моего одиночества. Звонит дочь.
— Мама, у нас ночь, но не могу уснуть. Всё хорошо?
— Всё хорошо. Отдыхайте. Я дома, я в России.
                13. 09. 2010 г.
Р.S.    Когда вернулась домой, меня спросили, какое главное впечатление – мысль, чувство – я вынесла из своего дальнего путешествия. Не сразу ответила: Джордоновской каруселью закружились яркие, волнующие воспоминания, волна чувств и мыслей накрыла с головой, словно щедрый Мичиган снова принял в свои объятья… Потом волна отхлынула, обнажила чистый, золотой песок, кромку берега, усыпанную разноцветными, блестящими на солнце и оттого кажущимися драгоценными, камешками, и стало ясно и светло на душе. Главное впечатление – Земля наша не так велика, она вполне обозрима, только надо знать предел высоты, с которой можно видеть её всю – шарообразную, в общем-то, хрупкую. Главная мысль – все люди на планете просто люди. Ни расы, ни верования, ни жизненные уклады, ни даже витки истории не меняют человеческой сущности, это надо понимать всем, кто вершит судьбы народов. Главное чувство – любовь к Творцу нашему, надежда на Его милость, вера в Его великую мудрость.
Мне дано было увидеть то, о чём я и мечтать не могла в юности, в молодости, в, осознающей реалии, зрелости. Может быть, на закате моих дней мне подарена дивная сказка, которая тихо нашёптывает мысль о непредсказуемости судьбы, о радости нежданных даров, о возможности счастья. И вот ещё одна ГЛАВНАЯ мысль: жить никогда не поздно!
                22. 09. 2010 г.
        9.  И  СНОВА  НА  ЭТОЙ  ЗЕМЛЕ…               

В этот раз летела через Варшаву. В Москве сдала чемодан в багаж, перемещалась налегке. На замках молний завязала бантиком простую белую тесёмку, мол, проверяйте, не жалко, Сразу скажу: не проверили. Довезла все стекляшки: для Саманты набор посуды с цыплятами, на свадьбу Леночке хрустальные рюмки.
Через два часа полёта пересела благополучно в самолёт до Чикаго, но место у окна пришлось как раз на крыло, так что смотреть приходилось через плечо в задний иллюминатор. Хотя перелёт всё время дневной, вслед за солнцем, внизу – сплошная завеса облаков, так что видела очень мало. Сервис, в соответствии с ценой билета, не ахти: телевизор большой, можно смотреть с наушниками, но всё на английском и без вариантов.
Рядом со мной упитанный поляк лет под шестьдесят, не общаемся, так уж, если надо пройтись, извиняюсь, он улыбается в ответ. Во второй половине перелёта сосед  много спит, стараюсь не беспокоить. Интересное наблюдение: во время полёта этот пан имел несколько заинтересованный вид, но когда заполняли декларации, я попросила немного помочь и намеренно открыла даты возраста, дядя сразу как бы отгородился. Ха-ха! Но в Чикаго я упорно бежала за ним, чтобы не заблудиться и получить багаж.
Всё прошло гладко и у таможенника, спасибо Маргарите. Вера позвонила за час до моего выхода из дома в Брянске, рассказала, как бедную подругу мучили при выходе из аэропорта в Чикаго. Её спрашивали, сколько месяцев (манс, манс) она отсутствовала (а больше полугода по Гринн-карте нельзя), а она не понимала вопрос. Я услышала это «манс», поняла, показала ладошку, сказала: «фай манс», то есть, пять месяцев. Слава Богу, прошла.
Запомнились впечатления от воскресного дня, когда мы в красивый, тёплый день побывали на фестивале сельских общин. Саманта полазила во всяких надувных аттракционах, посмотрели на животных – лам, коз, поросят и домашнюю птицу, получили в подарок крошку-ёлочку в горшке.
Попытались устроиться на курсы в ближней библиотеке – не вышло, все места заняты. Там группа состоит из почти половины русских, частично наших соседей. Ах, как жаль, как жаль, как жаль! Так что пришлось ехать в понедельник в дальний колледж на тест. А в  понедельник, десятого октября – бабье лето. Действительно, лето! Теплынь, даже жара. Здесь с пятницы по понедельник включительно – Коломбодэй – праздник Колумба. Дети не учатся два, примыкающих к уикэнду, дня.
Были две замечательных прогулки: первая – на ферму. Там всякие аттракционы для детей. Нас, взрослых, на поле аттракционов не пустили без оплаты, а Саманта в течение часа «отрывалась по полной»! Мы подышали полевым воздухом, прошлись по торговому ряду. Везде украшения к Хэллоувину, который здесь так любят и ждут, целый месяц готовятся. Продаются пауки, скелеты, всякие страшилки. Под потолком магазина целые картины из муляжей ведьм, монстров, паутин и т. п. Смерть периодически высовывается из окошка, скелеты шевелятся… Я думаю, завоеватели Америки были очень суеверны, отпугивали свои страхи, храбрились. Мы купили семейку тыкв, похожих на гусей, очень выразительных, разноцветных. Одна, белая, большая и четыре маленьких: три жёлто-чёрные и совсем чёрная.
В следующее воскресенье с подругой дочери Олесей, её детьми Мишелой  и Эланом, с Маргаритой поехали в Ботаник гардэн в Чикаго. Как всегда, там прекрасно! Осень здесь очень яркая: листва от бурачной до лимонной, красота неописуемая! На огороде видели огромные арбузы, все виды овощей, в саду ели яблоки – красные, сладкие. Я попробовала некий экзотический плод, мягкий и очень сладкий, вроде манго, только мельче и с множеством фасолеподобных косточек. Съесть не решилась, да и народ возмутился (мой народ). Под другим деревом подняла что-то вроде алычи. Сладкое, но вязкое, раздражающее, с противным и въедливым запахом. Потом долго воняли пальцы. Меня все отговаривали тянуть в рот непонятно что, но мой извечный фатализм сделал своё дело: я пробовала всё, что похоже на ягоды или фрукты. Странно, но осталась невредимой.
Видимо, в Америке немало богатых стариков: на колясках их заботливо прогуливают по саду, возятся с ними почтительно и терпеливо. Как сказала Маргарита, не было бы денег, дышали бы в форточку, а не гуляли бы в этом райском уголке. Дома в помытый и выставленный сушиться кед Саманты залез большой паук, свил за ночь паутину и улёгся спать. Вынесли на балкон, пытались изгнать. Пока неизвестно, ушёл ли он. С великой опаской дочь исследует обувь. А, вот он!  Паук ушёл, Вера его выгнала, ура!
На занятиях много русских, что помогает понимать учителя, но и болтают они много, что мешает. Сегодня была тема Хэллоуина: учили слова, ели пироги, потом регистрировались на второй семестр.  Этот праздник неофициальный, но всенародный. Я пообещала внучке, что на «триканье» что-то смогу ей подарить, и, чуть свет, она у моей постели: «Трик ор трит!» –«Гадость или радость!», короче,  почти «жизнь или кошелёк!». Мешок в виде паука, кладу туда подарок: очередного цыплёнка с пазлами внутри, доллар в придачу. Она весьма довольна. Разместила игрушки у моей кровати, играем в течение дня не единожды. В половине второго едем с Верой в школу, там ожидается костюмированный парад. К сожалению, холодно, хмуро. Детки по классам проходят перед родителями, учителя тоже в костюмах. После парада п'ари – угощение.
Я бы, как режиссёр, поработала над парадом: непременно включила бы музыку, отработала марш, разыграла бы сценки. А тут прошли – и всё. Малыши шли гордо, с достоинством, а пятиклашки – пренебрежительно, порой подчёркнуто равнодушно – то ли стесняясь, то ли «выделываясь». Забавно. Школа-то начальная.
А вечером мамы с детьми  компанией отправились «трикать» по домам. Я осталась дома, но в половине восьмого решила прогуляться. Тут и увидела «трикальщиков». Довольно большая компания, человек десять детей и взрослых. Они позвонили в дом. Хозяин, худой, высокий мужчина лет сорока, вынес ведро с конфетами, на просвет там было полведра, видно, не раз уже к ним приходили. Все получили в свои мешки по горсти конфет, отправились дальше, а к этому дому тут же причалила другая компания. Так-то вот. Мои пришли домой с солидным кушем. По квартирам никто не ходит, так что нам – прямая выгода, не так ли?..
На уроке в колледже снова пир: принесли скатерти, печенье и конфеты на тарелках. Некто – мужчина – изображал повара в колпаке и переднике, разносил угощение и конверты. В конвертах вопросы: надо их читать друг другу, кто как может, отвечать, то есть общаться как бы в кафе.  Ну и что? Мы с Маргаритой только слушали, говорить-то не можем. Пока вот так.
18 ноября, пятница. Сегодня два месяца, как я в Америке. Дует сильный ветер, утром был мороз, но светит солнце, и на завтра обещано потепление. Деревья почти облетели, белочки стали серыми, мелькают белые, пушистые хвосты. Развелось их очень много. Ещё цветут хризантемы.
До чего красивы домики на улице Фиори! То как маленькие замки, то похожи на старинные помещичьи усадьбы с балконами на весь второй этаж, вернее, галереями, с колоннами… Никогда-никогда не жить мне в таком. Вот она – американская мечта.
                09. 2011 г.

         10. НОВЫЙ  ОРЛЕАН
Ранняя весна. Тёмный рассвет с запахом оттепельной влаги. Подъезжаем к офису «Русский тур», занимаем места в автобусе. Цель поездки – Новый Орлеан. Не все подробности этого путешествия сохранились – не открылась дискета с дневниковыми записями, но основные впечатления, от глагола «впечататься» живы в памяти и стремятся запечатлеться на бумаге. Новый Орлеан – тот самый чёрный юг, средоточие рабства и победительной войны за свободу от него. Это там всё ещё скачет на золотом коне тоже золотая Орлеанская дева – Жанна Д`Арк. Там мутная Миссисипи отражает природу настоящих джунглей…
Едем в метели и вдруг, словно проложена незримая граница, сразу попадаем на сухую, светлую дорогу, и, чем дальше, тем явственнее проявляется весна: ясно, сухо, тепло. На остановке видим цветы на клумбах, снимаем тёплые вещи, меняем обувь.
По пути остановились в Сент-Луисе. Грандиозная арка вдоль реки – «Врата на Запад»! кажется она лёгкой, как радуга парящей на фоне неба. На взгорке у реки – три флага: английский, испанский, французский. Три страны заселяли Америку, три нации, с которыми бились индейцы за свою землю.
В Новом Орлеане жаркое лето. Экскурсия по городу проходила с тем живым интересом, который возникает, когда погружаешься в новое для тебя устройство жизни. Дома небольшие, уютные дворики, неширокие улицы. Множество сувенирных лавок. Город готовится к карнавалу: тур наш так и подгадан к этому интересному событию. Разместились в отеле и по жёлтой Миссисипи прокатились на старинном кораблике с огромным вертящимся колесом, там же обедали, перезнакомились с попутчиками из нашей группы.
Орлеанская дева – вот она, прямо под балконом отеля. Красивая, очень знакомая, своя. После урагана «Катрина» наведён полный порядок, как будто ничего и не было. Но было, было!..
Яркие впечатления собраны, как букет из разных, пышных цветов. Нет, казалось бы, в букете особенной гармонии, но так он многоцветен и душист!
Вот на таком же старинном корабле плывём сквозь джунгли по Миссисипи. Джунгли какие-то чахлые, некрасивые. На многих деревьях лоскутья мха, им раньше набивали подушки, но перед тем замачивали в бочках, чтобы мох «утонул» перестал дышать и потом высох. Вода в реке жёлтая, как болотная.
 Капитан выносит маленького крокодильчика с замкнутой намордником пастью, с ошейником и поводком. Дети его гладят, желающие фотографируются с холодным, словно из металла, изделием природы. А потом капитан бросает в воду комочки маршмелоу (сладость, похожая на нашу пастилу), и вдруг из прибрежных зарослей стремглав гребёт огромный чемодан из крокодиловой кожи, хватает эту жалкую крошку, снова скрывается в гуще зелени. Смешно!  И как эти чудища раскусили такое угощение?
Видим хижину среди пальм – это «героиня» многих американских фильмов.
Ещё успеваем на экскурсию в поместье рабовладельца. И тут аллея четырёхсотлетних дубов проявляет картинку из фильма «Унесённые ветром». Дом, двор – всё сохранено, словно сейчас выйдут к нам и хозяева поместья, и их чернокожие слуги. Мороз по коже. Да и прохладно к вечеру, и дождь накрапывает. Возвращаемся в город.
А в темноте вечера слышится музыка. Спешим на центральную улицу. Люди выстроились в шеренги по обеим сторонам шоссе. Разговоры, небольшие передвижения, но все ждут – это ясно. Отдалённый звук марша, стук барабанов: в глубине улицы проявляется голова движущейся колонны людей. Музыка всё громче. И вот различаем, идущих в ритме исполняемого ими марша, музыкантов. Это духовой оркестр чернокожих детей. Как сказал потом наш экскурсовод Феликс, они должны пройти десять километров! Да ведь не просто прошагать, а исполнять при этом свои музыкальные номера! За оркестром медленно движется колонна машин: то грузовики, то какие-то длинные платформы. На каждой – ряженые, изображающие различные сценки, особо назначенные на исполнение ритуала, бросают в гущу зрителей подарки: игрушки, свёртки, но чаще всего нитки разноцветных бус. Так в начале обживания территорий поступали колонизаторы – задабривали аборигенов. Моя белая голова, как магнит, притягивает дарителей: стоит поднять руки, и прямо в них падает украшение. Здорово! Во мне просыпается азартный, жадный ребёнок – хватаю, навешиваю на шею, веселюсь!..
Мои девчонки устали, пошли в автобус. Когда я к ним заглянула, услышала общее «ах!». Вся грудь завешана ярким блеском, тяжёлым грузом. Почти всё снимаю, оставляю им и снова иду на карнавал. Теперь это – гуляние по недлинной улице старой части города. Такая традиция: на балконы выходят хозяева домов и их гости, тоже бросают бусы прохожим. Все кафе и рестораны работают до утра, звучит музыка, народ движется туда и обратно. Феликс пояснил, что раньше, чтобы получить бусы, женщина должна была на секунду обнажить грудь. Время стёрло эту непристойность, но руки надо воздевать. Вот уже снова я вся в нитках бус, но здесь я увидела другие, очень крупные, белые, как жемчуг и золотые. Золотые получила, а белые… А, вон на балконе стоит пожилой лысый мужчина. Какой-то хмурый, вялый. Держит в руке именно то, что хочу. Поднимаю руки, но он отрицательно качает головой и показывает жестом, что на мне их много. Я немного злюсь: говорю «слиппи», мол, сонный. Рядом тихий смех. Молодая парочка наблюдала сценку нашего общения. Девушка в белых, желанных бусах. Она снимает с себя две нити, надевает мне на шею с озорным смехом, а жадине на балконе показывает… неприличный жест, объясняя на пальцах своё к нему отношение. Я лепечу «сэнкъю», весёлая парочка уходит.
Я в России раздаривала друзьям и родственникам эти, в общем-то, ненужные бусы, предлагала повесить, как у знакомых в Америке, на угол большого зеркала. Сама тоже повесила – украшают прихожую.
Ещё мы посетили местное кладбище, напомнившее мне вокзальную камеру хранения, где ящики с останками помещены в ячейках одна над другой, и покойники, как в печке, высыхают под солнцем. Были у колдуньи в её магазинчике, я купила себе и некоторым близким талисман: фигурку Вуды – чучелко с обнажёнными зубами на магните. Теперь висит на холодильнике – не лезть к моей пище!
На границе штатов снова смена погоды, стеной сыплет влажный снег. А мы, даже загорелые, переодеваемся, утепляемся, рассаживаемся по своим машинам на площади у офиса. Скоро будем дома. Боже мой! Полная сумка бус! А как же их увезти? Да уж как-нибудь.

                11. НЬЮ-ЙОРК
 В праздничные дни: четверг, пятница, суббота и воскресенье – поездка в Нью-Йорк. Впечатления ошеломляющие – до сих пор трудно поверить, что я там была. Попробую кратко описать.
Двадцать четвёртого ноября, в День благодарения, выехали в пять утра из Чикаго. Удалось выбраться до трафика. Русский тур проводит та же фирма, экскурсовод – всё тот же Феликс. Мне он нравится: крупный, с длинными вьющимися волосами, в очках, с породистым, массивным лицом. Дочь моя говорит, что он много завирает, не знаю, не сведуща в предмете, но у него своя харизма, замечательная речь, и я слушаю его, не отвлекаясь.
 Проехали по штатам Индиана, Огайо до Пенсильвании. Была экскурсия по городу Кливленду. Очень красиво. На Новой  площади фонтан (отключен), посвящённый героям войны с Японией – списки по параметру на камне. Скульптурная композиция на тему земных цивилизаций (м. б., «Развитие цивилизации»). В центре земной шар в узорах из растений и животных (резьба), из него устремлён в небо на языках пламени (огонь открыт – пошло развитие) человек. Вокруг четыре скульптурные группы – четыре основные, по мнению автора, цивилизации: этруски (море, дельфины – души умерших этрусков, рыбы, человек всех соединяющий); Индия (арийцы) – слон, корова, женщина; Африка – Египет: фараон, негр, крокодил; Древняя Греция – люди в туниках...
На центральной площади города симметрично стоят два здания в классическом стиле. Это офисы городской власти.
Старая площадь: вокруг – высотки. Посередине площади – монумент, посвящённый событиям гражданской войны севера с югом – пять скульптурных многофигурных групп: защита своих – пробитое знамя, раненые, убитые; рукопашная – южане против северян;  конное сражение; мортира; артиллерия – пушка. В центре, на крыше круглой постройки здания, внутри которого только списки погибших – на высоком шпиле – статуя Победы со щитом и мечом. По верхней части здания под кровлей странные знаки, как ордена – это символы масонских лож, внёсших вклады в создание монумента, который сооружён на деньги народа и добровольным трудом людей.
Пенсильвания – горы, скальные откосы, лес, реки и озёра. Протекает река Делавар самая широкая в Пенсильвании.
Штат Нью-Джерси – садовый штат, снабжающий Нью-Йорк фруктами, протянулся вдоль океана по его побережью длинной полосой. Нам предстоит попасть в штат Нью-Йорк по тоннелю под рекой Гудзон.
Страшно представить, что над крышей автобуса – толща воды, плавают рыбы, колышутся волны…
Выезжаем на набережную. Перед нами толпа небоскрёбов. Здесь Торгово-финансовый Центр,  Фондовая биржа, штаб-квартира организации ООН. У берега несколько яхт – их владельцы здесь, в Центре работают. А дальше по берегу – небоскрёбы, в которых живут работники центра. Там свой мир, свой город: детские сады, спортивные сооружения, магазины – всё для них и их семей. Квартиры страшно дорогие и продаются только «своим», как ведомственные в СССР.
Феликс обращает наше внимание на сравнительно недавно построенную вдоль берега велосипедную дорожку. Она отгорожена от воды металлической сеткой. Её очень полюбили горожане: самостоятельно заниматься спортом было негде. Я припомнила, что в каком-то американском фильме видела её, по-моему, по ней бегал Мэл Гибсон*…
Перед нами остеклённый Зимний сад Финансового Центра, проходим по его аллее из пальм под потолок, но до стекла им ещё можно несколько лет расти. А раньше здесь были деревья, достающие до потолка, но взрыв башен-близнецов погубил их. Идём по переходу мимо места взрыва, там уже строятся новые здания, которые будут даже выше взорванных, бывших и так самыми высокими в городе. Перед башнями-близнецами располагался фонтан с золотым шаром в центре, но взрыв заставил шар укатиться на сотни шагов, правда, он уцелел, будет оставлен на месте как памятник катастрофе.
Нью-Йорк стоит на лаве древнего вулкана, он безжалостно огромен – семнадцать миллионов жителей!
Феликс обращает наше внимание на множество жёлтых машин, бегущих, нет, скорее ползущих, по стрит и авеню. Это городское такси. Парковки и гаражи невозможно дорогие, содержать машину – потратить состояние, поэтому большинство даже очень состоятельных нью-йоркцев ездит на такси.
Мы вышли к гавани. Здесь обедаем в недорогом кафе, любуемся заливом, небоскрёбами на фоне голубого, яркого от щедрого солнца, неба. Вдали на острове Свободы видна её величественная статуя. Туда мы поедем завтра утром. На площади перед нашим кафе выступает оркестр барабанщиков, и танцуют девочки – все чернокожие, ловкие. Особенно забавен плотненький малыш с барабаном. Он пританцовывает, шустро поворачивается. Концерт окончен, дети строем уходят с площади, а тут и наш автобус подошёл.
Наш автобус совершенно чёрный, сверкающий лаком покраски, похож на модель, лежащего на боку, небоскрёба. Из-за тонированных окон он – сплошная прямоугольная глыба. Водитель Виктор тоже выглядит своеобразно: ему на вид недалеко за сорок, он высокий, стройный, с хорошими пропорциями фигуры, симпатичным, правильным лицом, в общем, красивый парень, но у него высокий, просто женский голос, быстрая напористая речь с южным акцентом, что, несмотря на его ковбойскую шляпу, выдаёт в нём разбитного, хитроватого иммигранта, похоже, с Украины. Работает он классно, за всю дорогу ни единого малейшего сбоя: всё в срок, всё по точному времени, с выгодными линиями маршрута.
 Через китайский квартал, очень своеобразный, едем на знаменитую деловой деятельностью Уолл-стрит, в переводе улицу-стену. Замирает сердце: что там, как?  Идём по городу пешком. На мостовой, ближе к тротуару, то там то здесь торчат высокие, с нашего водителя, оранжево-белые полосатые трубы. Из них валит пар, тянется ввысь. Феликс объяснил, что так выводятся газы из городской клоаки. Гнусно, не так ли? Небольшая табличка с интригующим названием «Уолл-стрит», сворачиваем налево и... впереди узкая, тесная от нависающих зданий улица, скорее, улочка-щель. Уолл-стрит видна от начала до конца, этакий проулок. Ближе к началу – восстановленное здание  былой биржи, на верху лестницы которого Джон Вашингтон, первый Президент, принимал присягу. Правая рука его кокетливо, как-то по балетному отставлена. Оказывается, под ней подразумевается наличие Библии, но книги нет, только фигура без антуража. Сбоку на стене – гравюра, изображающая церемонию инаугурации. Через четырнадцать лет будет построен город – столица с именем героя, и он переедет туда, а историческое здание разберут жители на постройки домов по камешку. В стихотворении я написала, что Уолл-стрит похожа на аппендицит, так и осталось в памяти.
Теперь едем на, не менее знаменитую, Пятую авеню – шикарнейшую улицу  Центра Рокфеллера, как говорят американцы, Рокфеллер-центра. Им куплена часть земли, построено много красивого, богатого. Вот протяжённый фонтан со скульптурами наяд. Сейчас он украшен белыми проволочными ангелами, светящимися укромными лампочками. За фонтаном – каток и огромная ёлка. В Америке за месяц до Кристмаса украшают города, дома, витрины. Потом я увидела эту ёлку в Российских новостях и потрясённо вспомнила, что смотрела на неё с ограды катка.
Конечно, магазины на Пятой авеню – верх шика, но и цены им в масть. Да ну их! У нас свободное время, девчонки мои устали, засели в автобус, а я пошла в прекрасные по архитектуре готические храмы: один – католический костёл, второй – св. Томаса, кажется, лютеранской веры. Красота потрясающая! У католиков, кроме внутренней готики – стрельчатых окон, потолочных сводов, изумительные скульптуры ! Фигуры Христа, Богородицы, святых с эмоциональными жестами, выражениями лиц, традиционный раёк, кругом горящие свечи... В соборе св. Томаса деревянный резной, многофигурный иконостас, скульптуры по параметру зала, замысловатые, сине-оранжевые витражи. Самое яркое впечатление от этого дня, которое, может быть, усилено моей небольшой, но чувствительной травмой. Для удобства многих пеших прогулок, я надела сабо. Вот стою на переходе, и в меня врезается стальная планка инвалидной коляски, бьёт по моим пяткам, даже сдирает кожу сквозь носки. Ойкаю, подскакиваю, оборачиваюсь: негритянка везёт в коляске старую женщину, может, мать, или ухаживает за кем. Она лепечет «сори, сори» и устремляется бегом от меня на белый, разрешающий, сигнал светофора. Претерпеваю острую боль, взявшись за угол дома, любуюсь ранкой... а, плевать, чуть утихла боль, и я уже забыла о ней, только жалею женщину, она очень испугалась.
А теперь... на Бродвей! Вон там она, единственная косая улица, разлинованного на клетки линиями авеню и стрит, Нью-Йорка, до которой добираемся через известные места города. Вечереет, и сразу нас окружает океан огней. Сначала осматриваем Линкольн-центр: две площади сценических искусств. Классическая архитектура старой площади: здесь здание Оперы и нескольких театров, а вот – новая площадь: здесь здания современные, меньшие по размеру, есть театр современной пьесы, экспериментальных постановок и школа искусств, где обучение стоит очень дорого, но куда поступают даже самые небогатые таланты, для которых находятся, даже стоят в очереди, спонсоры. Ах, как завидно!
И вот мы на самой улице, на Бродвее, где, что ни шаг, афиша мюзикла, театра, очереди в кассы. Заранее, конечно, билеты покупаются, раскупаются по очень высоким ценам, например, тысяча долларов за место. Но перед спектаклем можно купить «горящий» билет за полцены. Очереди многолюдные. Ясно, нам это не по зубам, но на экранах телевизоров в витринах можно увидеть ярчайшие фрагменты спектаклей.
На улице очень людно, рекламы горят так, что газету читать можно, запахи ресторанов, уличные ряженые. Так вышел небольшой казус: стоит «статуя Свободы» – зелёный человек (лицо, руки  – в гриме) в костюме – длинном, зелёном балахоне, хватает Саманту, надевает ей на голову семирожковую,  зелёную корону, оборачивает в национальный флаг, мгновенно, двумя движениями, и говорит: «Хочешь сфотографироваться?» Вера уже щёлкнула своим фотоаппаратом. А ряженый называет цену в пять долларов. Хватаем ребёнка, и бежать. Предупреждать надо! А «серебряный» человек на Таймс-сквер просто поставил серебряное ведёрко у ног и фотографируется со всеми, а кто желает, бросает деньги в ведро. Здесь мы оставили доллар.
Да, Таймс-сквер... На мостовой, в пол-улицы, запятнанная зелёными кружочками, часть для пешеходов, на площади огромное сооружение – широченная лестница с низкими ступенями из красного пластика, подсвеченная снизу. На ступенях сидит народ, болтает, что-то ест, отдыхает и просто смотрит на сияние реклам. Мы просидели сорок минут до приезда автобуса – находились за день, но не заскучали ни на миг. Уезжаем в загородный отель обратно по тоннелю через Гудзон.
Назавтра встаём снова очень рано, быстро завтракаем и едем на остров Свободы смотреть её статую. Опыт не подвёл Феликса: мы успели до переполненности народом этого клочка суши. В старом здании вокзала проходим придирчивый таможенный досмотр: берегут статую, как зеницу ока. 
На кораблике, кроме нас, небольшая группа туристов. Они на первой остановке у маленького островка выходят, и мы их ждём. Феликс не ведёт нас в музей иммиграции, говорит, там только мрачные плакаты, фотографии и очень старые поношенные  вещи первых иммигрантов, что только способно убить настроение и серьёзно расстроить. Что до меня – я бы посмотрела, но народ безмолвствует, так что молчу и я. Прогулка по воде залива сама по себе очень приятная: солнце даже припекает, теплынь, лёгкий влажный ветерок полон ароматов моря и зелени. Не мы приближаемся к статуе, она плавным шагом по поверхности воды подходит к нам. Видны небольшие группы самых первых туристов – мошки, копошащиеся у подножия пьедестала.
Остров, действительно мал, обошли его за полчаса, останавливаясь для прослушивания информации и фотосъёмок. Внутрь статуи тоже нас не повели, мол, ничего там хорошего: ледяной холод, полутьма, страшные стены и крутейшая лестница. Но я бы выглянула в окно на короне символа! Этот небоскрёб в человеческом обличии, эта громадина очень динамична – вся в движении вперёд, вся – призыв! Молодое лицо и зрелая фигура (скульптор лепил её со своей матери, дамы моих лет), греческая тога и факел в руке... Все её знают, а я ещё и потрогала землю, на которой она стоит. Ограда на несколько метров не подпускает к ней. Узнала, что у неё пять «родителей» (имена не помню, надо смотреть в справочнике): первый – выносивший идею, второй – вылепивший маленькую фигуру, третий – Эйфель – разработавший инженерный проект громадины, расчленённой на двадцать четыре куска, четвёртый дал деньги на часть пьедестала (статую-то Франция подарила, а пьедестал строили американцы на народные деньги) и пятая – дама, поэтесса, написавшая о ней поэму, за которую получила премию в две тысячи и сдала все эти деньги на это благородное дело. Кстати, прожила она только тридцать восемь лет.
Мы подходим к площади, на заднем плане которой, в центре, стоит очень высокий флагшток с государственным флагом. Здесь вручаются важнейшие государственные награды, например, Серебряная Звезда Героя. Слева в специальном павильончике золотой мотоцикл, способный перемещаться. Кто-то очень богатый подарил эту изящную, почти бесполезную, игрушку историческому месту Америки. Далее – пять небольших, примерно метровых на метровых же постаментах, скульптур «родителей» статуи. Они из чёрного металла, очень изящные, с символическими атрибутами в руках – красивые. Поэтесса с профилем, как у нашей Ахматовой – нос с горбинкой, худое лицо...
Ах, статуя Свободы! Интересная ты дама: плоть твоя – из русской меди (самой дешёвой и качественной в мире на тот момент), прочный скелет – сооружение французского инженера (напоминаю: Эйфеля), место рождения – Франция. Ты – символ Америки, собравшей в свои пределы многие народы, разные языки и традиции.
Возвращаемся на другом кораблике и к другому берегу в Нью-Йорк. Снова мы на Манхеттене у Торгового Центра, даже привычно – бывали мы тут! Выходим на Артиллерийскую набережную. Пушек нет, но стоит приземистое каменное здание старого форта с окнами-бойницами, далее – аллея Славы. Монумент изображает орла с венком в когтях, к нему проходим между восьми белых, каменных стел, по четыре в ряд со списками погибших в море на службе. Их тела не найдены, земля их не укроет, могил нет. Есть символическое городское кладбище. Достойно.
Далее – памятник первым иммигрантам: скульптурная группа из бронзы. Изображены представители разных народов: европейская женщина с младенцем, грек в высокой шапке, негр, разорвавший цепи... Впереди почти на коленях еврей, протягивающий руку, как за милостыней. Есть примета (видимо, у евреев), если потереть голову или руку скульптуры, иммиграция будет успешной. Потому на голове и руке чёрная бронза протёрта до золотого блеска. Я тоже потёрла, на авось.
На музей Метрополитен нам дано полтора часа – капля в море. Здание и снаружи и внутри грандиозное, а платим всего по доллару, потому что это не плата, а пожертвование, мол, сколько можете, хотя висит рекомендация на двадцать пять долларов. Но нам не стыдно, мы здесь, в Америке, не получаем зарплаты. Разбегаемся, кто куда, встретимся у центрального входа. Чтобы не страдать, сразу решили, что смотрим то, что хочет Саманта. Она выбирает отдел музыкальных инструментов. Чего тут только нет! От барабанов до органа, от однострунной бренчалки до арф и лютней невиданных размеров, от мельчайшей свирельки до гигантского рога!.. То крокодил, то змея, то рыба – самые причудливые формы корпусов. Мы провели здесь большую часть времени. По дороге туда пробежали по древней Греции, Египту и Китаю, задержались у фаюмских портретов – какие живые лица! Вышли к залу более поздней скульптуры. Великолепно! Дно фонтана в центре зала полностью усыпано монетами, Саманта тоже бросила свою денежку.
Прогулка по центральному и единственно большому городскому парку рядом с музеем. Его площадь – шестнадцать на пять кварталов, что непросто себе представить, не зная меру квартала. Ну, очень большой! В этом месте сохранён естественный, древний ландшафт: сам парк – кратер потухшего вулкана, почвы на нём от полуметра до двух метров всего-то. Неровности почвы – холмы, старинные деревья, выходы лавы – серые гладкие камни... В парке много детских площадок, стадионов, есть небольшой зоопарк с сотней видов животных. При строительстве Нью-Йорка ландшафт местности полностью изменён: холмы взорваны и срыты, всё разровнено. На выезде из парка видим золотую (весьма потёртую) статую Боливара на коне, которого ведёт под уздцы Свобода (не та, что на острове), невдалеке – современная абракадабра – чёрные завитки в форме дерева, рядом – большой чёрный слон. По улице едут конки, бегут рикши – экзотика.
Обед планируется на Брайтон-бич, месте самой крупной диаспоры русскоязычных евреев. Здесь как бы малая Одесса: берег океана, вывески на русском, русская речь, старушки на стульях сидят возле домов и разглядывают проходящую публику. Дома многоквартирные, но небольшой этажности, до пяти-шести этажей.
Останавливаемся у магазина «Санкт-Петербург» – это место нашей встречи через два часа. У кого-то из наших туристов здесь свидание с родственниками или знакомыми, а мы идём к морю. Дубовая набережная, знакомая по фильмам, скамеечки, павильоны... И, как нигде в Америке, везде грязь и мусор: летают пакеты и бумажки, пластиковые бутылки и упаковки валяются под ногами, на пляже переполнены мусорницы и загажен общественный туалет. Грустно, странно... Неужели это напоминание о Родине? Правда, в магазинах, кафе и ресторанах чистота и порядок, хотя везде тесно, но очень много недорогой (по понятиям Нью-Йорка) еды.  Мы принесли с собой из ресторана шашлыки, едим в пустом павильоне на пляже, вкус мяса и запах моря замечательно сочетаются с нагулянным аппетитом. Потом бродим по магазинчикам, едим знаменитые здешние пирожки с капустой. Время пролетает быстро.
Надо заметить, улицы в этом районе города не имеют не только названий, но и номеров, а называются буквами алфавита: И – авеню, В – стрит... Здесь проживают хасиды и «одесситы». Ортодоксы важно и неспешно шествуют в чёрных широкополых шляпах, костюмах и длинных пальто, бороды, пейсы... такой наряд обязателен с четырнадцати лет. Женщины в длинных юбках и платках. Они живут в красивых частных домах, рядом множество их храмов. Феликсу задали вопрос: где работают ортодоксы, чем зарабатывают на жизнь? Ответ поражает: они собирают десятину с каждого работающего еврея, чтобы молиться за него. Ого-ого! «Одесситы» – современный, пёстрый народ, смелые одежды у девушек: декольте, короткие юбки, косметика. Это всё – внутри района Бруклина, а на Брайтон-бич, у океана – русско-еврейский дух с советским привкусом.
Обратно проезжаем по самому длинному подвесному мосту.  Ночуем в горном отеле, который содержат индусы. Мы отъехали довольно далеко от Нью-Йорка, чтобы пораньше вернуться в Чикаго. Вместо одиннадцати часов дороги, нам завтра предстоит ехать часов семь с часовой остановкой в Питсбурге. Конечно, по пути туда и обратно были короткие на пятнадцать-двадцать минут санитарные остановки в придорожных Макдональдсах, совершенно между собой похожих не только внешне и внутри, но и по безупречно высокой степени их чистоты и удобства.
Из всего увиденного, более всего по душе мне пришёлся прекрасный Питсбург. Город среди гор и в горах: дома лепятся к склонам и взлетают на вершины, внизу воды рек, семнадцать «золотых» (окрашенных жёлтой краской) мостов. Центр – в ровной (или выровненной?) долине. Первая площадь, на которой мы вышли, застроена потрясающими небоскрёбами – образцами современной архитектуры. Поражает, так называемая, «хрустальная готика» – ощущение хрупкости, устремлённости в небо и непоколебимой мощи строений. Сразу за зданиями – каток с нарядной ёлкой, как в Рокфеллер-центре, только в миниатюре. И в городе уже горят новогодние огни на ёлках, в украшенных витринах. Вот целые городки из тортов в витринах кондитерской, аппетитно!
За катком – старая площадь окружённая домами колониальной поры, тут же место, где шла работорговля. Аппетит подпорчен.
Питсбург – город Пита, о котором Феликс говорит, как о чиновнике, не герое. А вот Эндрю Карнеги (не тот – известный психолог) интереснейшая личность! Не будучи достаточно грамотным (девять классов школы), он придумал по краткой заметке в газете новый вид сталеплавильных печей, что дало развитие Питсбургу и всему району. Его друг банкир Мелан рискнул и дал десять тысяч долларов (весь свой капитал) на воплощение идеи. Ребятам было, соответственно, двадцать пять и двадцать восемь лет! Они стали миллионерами. Причём Карнеги постоянно давал деньги на развитие культуры и процветание искусства. Здесь много свидетельств его меценатства, например, здание филармонии с современной прекрасной акустикой, так как его стены сложены из специального, пористого кирпича. Вообще, Карнеги – личность очень симпатичная. Женился один раз по многолетней юной любви, прожил с женой всю жизнь. Она была скрипачкой. Вот мы проходим мимо скульптурной группы: две юные скрипачки с инструментами разговаривают по-дружески, а стройный юноша наблюдает за ними, стоя в сторонке. Это – о любви Эндрю.
На другой стороне улицы рядом два прекрасных готических собора – католический и лютеранский – ирландский. Было много распрей из-за различия религий, власти вот так решили помирить народ. Напротив – Клуб миллионеров, небольшое, красивое  здание.
Выходим на площадь, окружённую многоэтажными домами, видим какое-то официальное учреждение. Это здание Комитета по защите прав женщин в семье (от семейного насилия). Вот как по-разному прославились два друга своими семейными историями. Про Эндрю Карнеги уже мы знаем, а у Мелана красавец сын, высокий блондин, женился на скромной и небогатой девушке из знатного рода. Всю жизнь с супругом, все пятьдесят лет,  она носила наглухо закрытые платья, чем вызывала насмешки общества. После его смерти, вдова пришла в большое собрание в открытом туалете. Всё её тело – руки, плечи, шея – было в шрамах и сигаретных ожогах. Муж был садистом, и некуда было идти за защитой. С этого и началось новое движение: многие женщины находили здесь прибежище от семейных деспотов и насильников.
 В Питсбурге рабочие сталеплавильной промышленности живут по большинству в частных домах, полученных бесплатно, но в течение всей жизни платят за аренду. Это как бы ведомственное жильё, что сохраняет кадры и не позволяет бунтовать. Так-то. Всё великолепие центра города – это его деловой центр, где немноголюдно, мало машин, тишина, чистота,  красота.
Скоро в обратный путь. Обещан был дождь, но мы  успели до него, потом дорога была мокрая. Перед выездом заходим в классический отель. Напомню, такие гостиницы должны быть не моложе ста лет, в них всё настоящее: картины, музыка, позолота,  хрусталь и. т. д. В шикарном вестибюле играют пианист и, не могу точно вспомнить, по-моему виолончелист. Ничего грандиозного, всё богато, как в столичных домах наших помещиков, уютно, со вкусом. Говорят, звёзды Голливуда в таких местах не останавливаются. У нас причина самая прозаическая: посещаем здешние туалеты. Ну, скажу я вам, тут салфетки с цветочками, от парфюмерных ароматов кружится голова, комфорт полный. Прошу прощения за натурализм.
Быстро темнеет. Силуэты гор за лёгкой завесой моросящего дождя. В Чикаго прибываем полвосьмого. Отлично! Ещё минут сорок, и мы дома. Неужели, неужели я была в Нью-Йорке?! А ведь была!
                Записано 24 –28 ноября, окончено 10 декабря 2011 года.

          12.  СВАДЕБНЫЙ   ОСТРОВ
Мы приглашены на свадьбу нашей Леночки – дальней родственнице по линии моего папы. Так выходит, что я её тро- или четвероюродная сестра, но по возрасту я ей тётя – ровесница её родителям. Лена в Америке с девятнадцати лет, сейчас ей тридцать четыре. Её брак с Дэном второй. Пятнадцать лет назад мама нашей невесты Нина, имеющая ещё и младшую дочку Софью, ужаснулась состоянием тогдашнего «перестроечного» общества, пришла в отчаяние, размышляя о судьбе девочек, о полном безрыбье на «ярмарке женихов», решилась на рискованный поступок: по объявлению в журнале «Наташа» познакомила при помощи переписки Лену с американцем и выдала её замуж. Лена поехала без знания языка, в совершенно чужую среду, в незнакомую семью. Надо сказать, приняли её хорошо, люди оказались порядочными, но муж, уважая Лену, не полюбил её настолько, чтобы забыть свою первую, разбитую любовь. Через семь лет его зазноба вернулась, и он ушёл к ней. Лена уехала в незнакомый захолустный городок, сняла квартиру и устроилась на работу. Тут они и встретились с Дэном, влюбились, сошлись и семь лет готовились к свадьбе – собирали деньги и, как нам показалось, боролись с мамой жениха за её согласие на их брак. Мама, властная и гордая, сама была во втором браке после вдовства, имела, кроме Дэна, ещё младшего сына, давно семейного (внучке десять лет).
Старшая чета поехала на отдых в штат Техас, к самой его границе с Мексикой, на остров Саус Падре Айлэнд, омываемый океаном, Мексиканским заливом. Там и решили делать свадьбу. Туда и мы собрались.
Лететь пришлось с пересадкой в Хьюстоне. Два с половиной часа на большом самолёте, потом час на маленьком, и мы попадаем совсем в другой мир: пальмы, море сливается с горизонтом, но ещё далеко от нас. Пока довольно холодно, ветрено, хмуро. Едем в городок Порт Изабел на автобусе за три доллара на всех. Вера изумлена: так дёшево! Но изумление ещё усилилось, когда до отеля нас довезли совсем бесплатно на маленьком жёлтом общественном автобусе, который можно остановить, где хочешь!
Номер у нас прелестный: две огромные кровати и раскладной диван, есть лоджия, невдалеке море, чисто, уютно, комфортно. По утрам предусмотрен завтрак, что очень удобно и выгодно. Располагаемся, звоним Лене. Нас пригласили присоединиться к компании родственников в небольшом ресторанчике. Американцы уже покушали и выпили, мы заказали еду для себя. Впервые я почувствовала разницу наших традиций в отношении к гостям: они с пивом в руках смотрели, как мы едим – неловко стало. Сказать ничего не могу, спросить тоже... Ресторанчик, надо сказать, затрапезный, Саманта общалась с попугаями в клетках, которых на веранде было штуки четыре.
Договорились о встрече на завтра – день свадебной церемонии. Неудобство состояло в том, что мы без машины, нас надо возить. Лена с Дэном повезли нас в гостиницу и прокатили до церкви, где собирались венчаться молодые. Я спросила, к какой конфессии относится церковь, на стене которой увидела металлический чёрный католический крест. Молодожёны этого не знали. Я поняла: венчание – это шоу, украшение записи у судьи, которое там прошло совсем просто.
Что ж, всё назавтра подтвердилось: внутри храма – ни икон, ни алтаря, небольшая эстрада в две ступеньки, стол со свечами и цветами. Невеста одевалась в отдельной комнате перед большим зеркалом. Белое платье, открытое и украшенное цветами, имело длинный кружевной шлейф, белые туфли, пышная фата... Сестра Соня прислала свадебный наряд, она шьёт свадебные платья, пробует продавать, но бизнес не идёт.
В зале для церемонии стоят скамьи, гости сидят. Наша красавица Саманта в голубом атласном платье, до пола длиной, проходит по ковровой дорожке и разбрасывает из маленькой корзинки лепестки роз, жених, в чёрном костюме с ярким галстуком в розах, ждёт невесту. Его отчим Баб под руку выводит Лену, передаёт Дэну. Вера и друг Дэна Браэн – свидетели. Идёт церемония: читает наставления... кто не знаю – пастор, священник? – стройный седовласый мужчина, затем клятва молодожёнов, обмен кольцами, поцелуй, фотографирование везде: внутри и на улице. Я говорю с Соней по телефону, описываю происходящее. В Брянске полночь.
Интересная деталь: мы с дочерью всё обдумывали, как одеться. Она посоветовала мне более скромный вариант. Я надела длинную шёлковую юбку с тёмно-розовыми цветами на чёрном фоне и, достаточно нарядный, вишнёвый жакет. Оказалось, что мама Дэна и его тётя одеты очень похоже: длинные чёрные в цветах юбки и чёрные вязаные в сетку жакеты. Получилось уместно и забавно.
Идём в отель, переодеваемся на вечер. Мой серебряный жакет сочетается с платьем Саманты. В ресторане «открытый» бар по принципу «закажи себе сам», беру бокал красного. Потом всех зовут за стол. Снова сюрприз: обслуживание в стиле буфета, то есть берёшь всё, что тебе нравится на витрине. Тостов нет, все едят, пьют воду или взятое в баре, когда и как хотят. Поцелуи молодожёнов вызывают постукиванием ножом или вилкой по стенке бокала. Я объясняю, как в России кричат горько, меня поняли, смеются. Всё-таки пару тостов услышали: говорили Браэн и кто-то из старших. Наелись и пошли в общий зал, где красивый статный негр пел вживую, под фонограмму аккомпанемента, а желающие слушали, танцевали. Здесь молодые разрезали свадебный торт, всем налили шампанское, шутили, смеялись, фотографировались, много разговаривали, разбившись по группам. Я как-то оказалась в одиночестве, села за столик ближе к танцполу и стала слушать пение артиста. За мой столик села и Саманта. Очень проникновенно прозвучал «Май вэй» Фрэнка Сенатры, потом несколько других песен. По неодолимой привычке после исполнения песни, я зааплодировала, зал меня поддержал, а польщённый артист красиво раскланялся. Теперь аплодисменты звучали после каждого номера, и жующая публика стала намного внимательнее к певцу.
Красивая мексиканка сидела за столиком, общалась с певцом, видимо, его подруга. И тут... Не минуют меня приключения! Подошла Вера, остановилась у столика, певец обратился ко мне, а что я могу понять? Вера переводит: «Он спрашивает, что тебе спеть, говорит, что споёт, если ты пойдёшь с ним танцевать». Я растерялась: отказать? Прилично ли это, не расизм ли? Танцевать? А как же окружающие? И что попросить исполнить? Говорю : «Май вэй»! (Больше ничего не знаю). Он протягивает руку, и мы танцуем. Как вдохновенно поёт, как общается взглядом!.. Где-то слегка кивну, качну головой, а ни слова не понимаю. Но, Боже мой! Все мои американские знакомые (и незнакомые) пялятся на меня, щёлкают и вспыхивают фотоаппаратами! Я осознаю, что этот танец, видимо, выходит за рамки, а что делать? Песня окончена, певец прикасается щекой к моей щеке, провожает за стол. Сижу, как аршин проглотила. Тут начинается весёлая песня, подружка Лены выходит танцевать, я присоединяюсь к ней, чтобы стереть впечатление, танцуют и другие... А на следующей песне всё внимание артиста – Саманте, певец поёт и держит девочку за руку, пританцовывает, она тоже танцует. И снова акцент: певец объявляет, что исполнит последнюю композицию, потом будет танцевальная музыка в записи, теперь же он прощается. Красивая мелодия, плавная, грустная. Он присаживается за наш столик, поёт, общается взглядом. О чём эта песня? Саманта говорит, что в ней поётся, что мы красивые, что нас не скоро позабудешь. Тут подходит Вера и предлагает уйти, время спать ребёнку. Мы говорим «Гуд бай! Сэнк ю» и удаляемся.
Дочь мне выговаривает, что я шокировала публику. «Но ты же мне не объяснила, как быть», – отвечаю. Она молчит, ведь и сама не знала, как поступить. Всеобщее внимание было несколько шокирующим. А почему? Неужели талантливый человек не может просто пригласить даму на танец? Чем лучше эти пожилые белые дядьки, с которыми танцуют их тёти? Грустно. Но бесёнок внутри хохочет: а не пошли бы они со своей чопорностью куда подальше? Такое яркое впечатление от вечера, шоу, прорежиссированное самой жизнью! И что интересно, это всё произошло в пятницу тринадцатого!
Назавтра встречаемся с Леной в черепашьем госпитале – сарайчике, где живут больные черепахи, спасённые из сетей и жертвы загрязнения акватории. В чанах разной величины плавают от мала до велика обладатели панцирей. У кого-то нет передней ласты, у кого-то задней, а то и обеих, а то безглазая жертва. Печальное зрелище. Черепах спасают и всю их жизнь кормят, содержат в их хосписе. А что? Не всякому человеческому калеке так везёт.
Мама и тётя Дэна тоже пришли посмотреть на черепах. Они нарядные, с украшениями, одеты совсем по-летнему, вернее, раздеты, а мы в куртках, я, не ожидая такой встречи, вовсе без макияжа. Сразу увидела реакцию на свою неприбранность, этакое торжество красоты над безобразием, тем более, после вчерашнего. Мне весело. С Леной созвонились, она сказала, что подойдёт через десять минут. Прошло пятнадцать, её нет, Саманте скучно. Вера решила пройтись до здания с каким-то природным шоу: надо идти по дорожке среди луга, где можно увидеть здешних птиц. Мы не стали пользоваться этим предложением – дороговато. Пофотографировались у небольших, искусственных водопадов и пошли назад. Как-то получилось, что разминулись с Леной, она побежала к нам, купила билет... В общем, суета напрасная. Лена тоже почти раздета: шорты, открытая майка. А холодно. Но американцы одеваются не по погоде, и не по сезону (сезон-то – зима!), по месту пребывания: юг, курорт.
Пошли с Леной в ресторан, она заказала только пиво, а мы обедали. После обеда расстались.
Вернулись, и я пошла в бассейн при отеле. Чудесно! Вода подогрета, джакузи парит, я одна на открытом воздухе, под вечереющим небом. Первая звезда переливается светом над головой.
Утром – солнце, заливаются птицы, настроение прекрасное. Хороший завтрак, несколько про запас (ещё и с собой кое-что прихватили: йогурты, сладости, колбаски, варёное яйцо, фрукты), едем в Порт Изабел – городок на берегу залива, где есть старый маяк и кораблик, предоставляющий прогулку по воде. В первую очередь купили билеты на судно, но до прогулки ещё больше часа. Сначала забрались на маяк: увидели всю ширь горизонта, ещё раз убедились, что Земля круглая, всмотрелись в дали невиданного раньше места, погоревали над разбившимися о стёкла маяка птичками, осторожно спустились по многоступенчатой винтовой лестнице. Времени на это ушло немного.  Пробежались по сувенирным лавкам, нафотографировались с манекенами пиратов на пристани, присели за столик на площади перед кафе и пообедали, чем Бог послал. Потом на площади рядом было шоу глотателя огня. Он наряжен пиратом, строит страшные рожи, вопит грубым голосом, но глаза у него детские, добрые, улыбка открытая и нежная. Дама-пират общается с ним,  и после представления приглашает всех на кораблик, задекорированный под пиратское судно. Выстрел из небольшой, но настоящей пушки, и мы отплываем. Пират, глотатель огня, грозно кричит нам вслед, трясёт кулаками!
 Более двух часов мы катаемся на кораблике, любуемся играми дельфинов в море, полётами пеликанов и чаек. Всё это время четверо на судне развлекают экскурсантов пиратским шоу: дети, разрисованные усами, бородками и шрамами (кстати, почти все взрослые тоже дали себя разрисовать. У меня был чёрный шрам на щеке), стреляют из водяных пистолетов, ищут клад с монетами и бусами, бьются на мечах. Периодически «стреляет» пушка: слышен гром выстрела, дёргается её муляж. Выстрелы производятся по проплывающим мимо нас судам. В конце игры детям раздают призы: монеты, бусы, желающим рисуют на руке череп с бантиком, (девочкам – розовым, мальчикам – синим) и кости. Билеты не дешёвые: тридцать пять долларов за взрослого, двадцать пять за ребёнка, но все довольны.
Вернулись в гостиницу и, быстренько собравшись, пошли с Самантой в бассейн, где познакомились с американцами-стариками. Милая Чэрри всё старалась мне сделать приятное: принесла сухие полотенца, знакомила с другими отдыхающими – двумя престарелыми парами. В общем, проявила ко мне нескрываемую симпатию. Я даже ей кое-что смогла о себе поведать парой-тройкой слов, жестами и мимикой. Позже вечером мы ещё прогулялись к морю.
Назавтра весь день провели у моря, только на обед сходили в номер, куда Вера принесла еду из Макдональдса. Пили чай, благо, в номере чайник, пакетики с заваркой и кофе, микроволновка и запасённые с завтрака продукты. После девяти вечера я одна прогулялась к морю, там не было ни души, даже страшновато стало, прошлась по городку. Тихо, почти безлюдно.
В понедельник – наш последний день на острове. Утром снова пошли на пляж, девчонки строили песочный город, все мы собирали ракушки, потом в отеле поплескались в бассейне и пошли на ужин с Леной и Дэном в ресторанчик. По дороге увидели на газоне куски пальмовой коры, решили забрать на обратном пути, очень интересная форма, как корсет, яркая, оранжево-коричневая окраска. На открытой веранде было прохладно, Вера сбегала в номер, принесла Саманте куртку. После ужина мы с Самантой попрощались с родственниками и пошли домой, а Вера отправилась с ними в бар. Идём мы с внучкой и видим, что коры-то и нет. Даже удивились, кому она нужна? А в номере её оказалась целая куча – это Вера постаралась, мы посмеялись от души.
Вещи уложены с вечера, и мы успели после завтрака ещё раз сходить к морю, попрощаться с ним. Когда с чемоданами сидели  на остановке автобуса, мимо проехали Чэрри с мужем, она энергично помахала мне из машины рукой. Гуд бай, дорогая!
 Ехали снова на автобусах и доехали за гроши, без напряжения, хотя на пересадке прождали час, сидя на скамейке и дыша морским воздухом. Боялись опоздать, ведь не знали расписание движения автобуса, потому вышли пораньше. Всё прекрасно, только... Ещё в день отъезда на курорт узнали первую печальную весть: погиб сын Вериной подруги Женя, парень двадцати шести лет. Потом компьютер принёс новую печаль: умер наш сосед, тоже Евгений, с которым дружил мой муж, будучи в Америке – подруга дочери потеряла отца. И с Родины пришли сообщения о смерти двоих знакомых, среди которых ещё один друг мужа, снова Евгений... Так-то начался високосный две тысячи двенадцатый год. Сидела я на скамейке и думала, что силы небесные помогли смягчить горечь печальных событий этим нашим прекрасным путешествием, что жизнь затейливо переплетает белое с чёрным, цветное всех оттенков – узоры судеб и впечатлений.
В аэропорту тщательный досмотр и небольшая досада: у меня изъяли недорогой сувенир – баллончик со скульптурой Санты и пингвина в жидкости с блёстками «снежинок». Глицерин – вдруг сделаю бомбу и взорву самолёт с собой и всеми. Жаль, что людские жестокости порождают всякие неприятности и глупости!
В Чикаго крепкий мороз, настоящая зима, правда, снежку скудновато, а всё же есть. Мы дома, слава Богу. Теперь – за дела. А в ушах – шум моря, и наплывает вдруг мелодия, звуками мягкого баритона, поющего «Май вэй». Да, у каждого свой путь, а у меня вот такой «май вэй». Интересно!               
                23. 01. 2012 г.   
                13. ДЕНЬ ЗА ДНЁМ
Двадцать четвёртое января, понедельник. В пятницу весь день сыпал снег, было темно за окнами, морозило до четырнадцати градусов, а назавтра – солнце. В субботу я побывала, как обычно, в бассейне, а после 3-х пошли кататься на лыжах, вернее, поехали в лесок. Лыжня была проложена, так что покатались отлично, Саманта в первый раз встала на лыжи, но справилась. Небо закатное было очень красивым, ярким и, казалось, жарким, но морозец давал себя знать. В воскресенье потеплело до четырёх мороза, нахмурилось, но было приятно на улице, где мы прогуляли с Самантой полтора часа. А ночью, после десяти, пошёл дождь, и даже прогремели сильные раскаты грома. Сегодня плюс четыре, сыро хмуро. Вот так за маленький хвостик недели – с пятницы до понедельника – пережили и зимнее и весеннее состояние природы. 
А с середины недели пасмурно, но довольно тепло для этого времени года: уже настоящая весна. Ещё позавчера падал мокрый снег, но всё это похоже на конец марта, а не действительный конец февраля. Были дни тепла и весенних ароматов, на деревьях набухли цветочные и лиственные почки, около домов на кустах распустились листья, которые всё-таки побил ночной мороз. Гуси не улетали, так и кружат стаями, гогочут, плавают в прудах, где есть проталины. На мелких водоёмах лёд не растаял.
А жизнь идёт обычным порядком, без новостей. Ездили в Родительскую субботу в церковь той же компанией, что и в прошлый раз: мы с Верой, вдова Евгения наша соседка Таня и Маргарита. В это воскресенье погуляли в ботаническом саду и пообедали в китайском буфете – заговелись. Конечно, мне пост не по зубам, но попробую пожить в скромном режиме. В саду на земле видели расцветшие жёлтые цветики, фиалки и подснежники.      
Балерина Катя сломала левую ногу у щиколотки. Мы очень за неё переживаем, а Маргарита теперь имеет ещё одну нагрузку к сломанной ноге дочери – они завели собачку Мишку. Красивый пёсик, выбрал в мамы Риту.
Последний день високосного февраля, среда. Хмуро и ветрено, но тепло. Снег почти весь стаял, так что снова весна. В который раз за эту зиму?  На той неделе, кажется в пятницу,  стало хмуро, посыпал, повалил снег. Всё было покрыто белым пухом – каждая веточка на всяком дереве – красота!  Мы с Самантой гуляли после школы и налепили снежные фигуры: я даму с собачкой, льва у крыльца, она – очень красивую снежную бабу с косичками и маленькую крепостную стену. Играли в снежки. Назавтра приморозило, гуляли по хрупкому снегу, Сэми валялась, изображала собаку, бегала на четвереньках. В воскресенье утром потеплело, но к вечеру стало промозгло и зябко, так же и в понедельник  А вчера вечером пошёл дождь и стал смывать снег. Сегодня уже почти сухо, хотя по прогнозу может быть гроза. Вот такая зима здесь в этом году – вечная весна. Она не раз дразнила теплом, а то сильным ветром (в штате Мичиган два города были сильно разрушены), то становилось пронзительно, по-весеннему, прохладно, но вот уже три дня – совершенное лето! Температура днём выше плюс двадцати пяти, сегодня ночью не закрывала окна – так жарко.
В субботу ездили в парк в Либертивилл. Очень красиво и приятно: озёра, много птиц – чайки, гуси – детский «городок»... Там познакомилась с Раей, мамой Вериной подруги. Она с мужем и бабушкой за девяносто живёт отдельно, все хорошо обеспечены. Поразила её фраза: «Мне семьдесят один год, жить уже не хочу, надоело». И это в Америке!
Дописываю заметки, собираюсь домой, осталось гостевать пять дней. Улетаю в среду восемнадцатого вечером. А в воскресенье пятнадцатого Пасха. Вера купила кулич, завтра будем красить яйца: приглашена Олеся с детьми, у Саманты есть специальный набор для окраски яиц, подаренный магазином игрушек за покупку мехового цыплёнка. К ночи поедем в церковь.
 Конечно, перед отлётом тревожно, в который уже раз поражает быстрота летящего времени, но... Жизнь идёт, летит, мелькает, а всё-таки наполняет  душу неизгладимыми впечатлениями. И ведь наполненная душа погрузнее пустой, не так ли? Может быть, этот груз и держит человека на земле не разочарованным, не тоскующим и скучающим даже в трудностях и невзгодах? Может быть. А пока… В очередной раз опустится занавес ещё одного действия спектакля жизни. Что ж, буду смотреть дальше после антракта между небом и землёй.
                13 апреля, пятница 2012 года.

            14.  ДЫМНЫЕ ГОРЫ
. В воскресенье к ночи вернулась из тура «Дымные или Дымящиеся горы». Очень хорошо всё прошло, хотя не без задоринки. Выехали из Вернон Хиллса в полчетвёртого утра, заехали за Ритой, а из Чикаго  уехали полшестого, ждали опоздавших Наташ – беленькую и чёрненькую. Белая заблудилась, чёрная не рассчитала время поездки из Скок. Но, в остальном, все были аккуратны и точны. Вообще, группа наша из 14 человек оказалась очень приятной и культурной. Ни единого эксцесса, недовольства, нарушения режима, каприза. Автобус вёл сам Феликс, на которого Маргарита имела зуб, не знаю за что. Мне он нравится, я его понимаю. Ехали до восьми вечера, останавливаясь на санитарные нужды и заправку автобуса. Обедали в буфете, и потом всегда – в буфетах. Объедались все четыре дня. По дороге – экскурсия в городе Цинцинате, названном по имени того, кто отказался от власти, потому что хорошо научился выращивать огурцы. Город назвали в честь Джорджа Вашингтона, который получил прозвище Цинцинат, за отказ от тиранической власти, согласился только на выборную.  Это самый большой город на реке Огайо в одноимённом штате. Там огромный фонтан со статуей в три метра в центре – память другу от богача. Этому сооружению более 100 лет, он сделан в Боварии и перевезён по частям. В центре города три главных архитектурных памятника: здание синагоги в мавританском стиле, собор в римском стиле (католический) и дом, как замок, в английском стиле. Всё очень впечатляет. Ещё интересно, что на Огайо проходили гонки пароходов, тех, старинных, с гребным колесом. А так же в Цинцинате работает крупнейшая компания по изготовлению моющих средств и мыла (Проктэр энд Гембл), которая придумала вставлять в сериалы рекламу своей продукции, то есть мыла, отчего и произошло название «Мыльные оперы».
 В гостинице номер нам понравился, разыграли с Маргаритой кровать, мне, как всегда, досталась худшая: у окна, под которым гудело отопление, а ещё торчала железка, о которую я ударяла ногу и не раз. Но потом я подумала, что если бы так получилось у Риты, она бы и меня и обслугу со свету сжила! Так что, Бог знает, кому чего дать. В первый день в действительно прекрасных и, правда, дымных горах (название дано по постоянной туманной дымке над ними) было прохладно, но все дни было солнечно и сухо – повезло нам с погодой!
Итак, первая поездка в горы через городок Голубиная кузница (Пиндженфор) на реках Большой и Малой голубиной, где извели всех голубей местные жители, убивая их в огромном количестве для пропитания. Это курортный городок с множеством развлекательных центров: аттракционов, музеев, концертных залов... Там музей Голливуда с тремя огромными полуфигурами на фасаде: какого-то актёра из вестернов (не уловила имя), Мэрлин Монро и Чарли Чаплина, на крыше – Кин Конг с самолётом в руках. Побывали в музее местной природы – небольшом, но полном чучел зверей. Все города уже украшены к Кристмасу – море огоньков, создающих разные картинки, большие и маленькие ёлки. Тут мы прошлись по магазинчикам сувениров с кусачими ценами, погуляли по набережной, пообедали в буфете и поднялись по серпантину дороги в горы. Очень красиво: в лесах – снег, а на склонах под солнцем – зелень. Вернулись в гостиницу к вечеру, ужинали в номере.
Назавтра ездили в индейскую резервацию. Ирокезы – это народ, черокки – это племя этого народа, не пожелавшее переселяться. Ряженый индеец что-то пел, пританцовывая под свой бубен, потом построил желающих в хоровод (я не упустила случай), в общем, примитивное, детское развлечение, но ребёнком побыть забавно…Сувенирные лавки вдоль улиц. Не удержалась, купила каменную черепашку, как потом оказалось, не каменную, а отлитую из цемента. Надувательство! Обедали там в индейском буфете. Очень интересные новые блюда: белый густой суп, вроде бы с грибами, клубника в шоколаде…
 В городке Гатенбург большая лыжная трасса на горе. Мы сначала посмотрели звериный госпиталь с медведями, выдрами, енотами, скунсами, совами, орлами, белками. Их лечат и выпускают на волю. Потом Рита мне подарила на день рождения прогулку на фуникулёре на вершину горы. Там пело трио старичков песни в стиле кантри, очень мило, работал буфет. Впечатление очень приятное, с адреналином. Потом поехали в буфет, снова объелись.
Утром вернулись в Голубиную кузницу, там у нас посещение шоу с обедом. Шоу: много слов ведущего, непонятно, а зрелище не ахти. Это, по сути, цирковая программа. Обед вкусный. Странное чувство: все сидят, едят, официанты разносят блюда, а на прямоугольнике арены идёт представление. В кино видела что-то похожее: ресторанный отдых богачей.  Переезжаем в новую гостиницу уже на обратном пути.
Теперь надо возвращаться. Едем на экскурсию в пещеру. В Мамонтовую – самую большую почему-то не попали, идём в «Застывший водопад – Ниагару». Глубоко, темно, влажно. При свете электричества видим изнанку этой внутриземной пустоты. Мрачно-красиво. Стоило увидеть. Теперь ещё один буфет и последний город – Индианаполь, столица штата Индиана. В центре – огромный мемориал, посвящённый войне севера с югом. В католическом храме здесь, на круглой площади, идёт служба, я заглянула туда, рядом с храмом – раёк. Здания подчёркивают круг площади своими полукруглыми фасадами. Но тут наш Феликс уже совсем разленился, ничего не рассказывает, торопит в путь. Перед Чикого – последняя санитарная остановка на заправке. Феликс раздаёт подарки (мне кулон – сову на цепочке), разыгрывает сценку «Бедный водитель» и собирает с нас по десять долларов. Уезжаем и полдевятого прибываем в Чикаго. Нас забирает Катя, дочь Маргариты. Прощаемся с группой. Это: профессор Александр – монгол, пара болгар Констадин и Радка, еврейская пара Гриша и Мара, монголы – супруги, не знаю имён, две Наташи – белая и чёрная, семья украинцев с мальчиком Юрой. Очень все милые люди. Ну, вот так. Спасибо, судьба, Бог, дочь, все, кто помог денежками. На все впечатления написаны стихи.
              15.   ШОУ  ОГОНЬКОВ
Вчера начал сеяться снежок. Гуляли с Самантой, рисовали на снегу. Потом он стал падать густо. Ночью машины с шумом чистили дороги, теперь снег лежит, и светит солнце. К вечеру снег пошёл густо. Стало снежно и тепло, подтаивало.
Позже, после Вериной работы, поехали на лайт-шоу в парковое поместье. Под огромной нарядной ёлкой – встреча с Санта-Клаусом. На внушительной территории парка – огоньковые картинки: поезд, мельница, домики, птицы, герои сказок… Много всего! Звучит музыка– новогодние песенки, потом в большом зале ужин (плата заложена в дешёвых билетах, а еда не ограничена) и изготовление детьми поделок:  бус с бубенчиками, домиков, бумажных оленей. Разыграли лотерею. Наши девочки (а с собой брали Джесику) выиграли: она – билеты в музей, Саманта – карточку в ресторан. В большом зале встретили Маргариту. Катя наняла водителя – девушку, так что Рита была с детьми и с ай-педом, уже прислала фотографии с шоу.
Промелькнул год. Я снова в Америке в дни Кристмаса. Не хотим пропустить возможность побывать на лайт-шоу.
Вечером поехали в парк с огоньками. Там был праздник в музее: осмотр двухэтажной усадьбы (впечатляющая роскошь жизни богатой семьи), Санта фотографировался с детьми, потом угощали вкусной едой и напитками (горячие фрикадельки, сырные палочки, холодные бутерброды, пицца, мясо с коржом, сырые, свежие овощи, соусы, напитки), детям дали наборы бумажных деталей, блёстки, клей для изготовления ёлочных украшений. Мы ждали ещё лотерею, было у нас три билета, но Вера их потеряла, что несколько подпортило настроение. Там же была Рита с внучками, пообщались, повеселились.  Уехали, любуясь лайт-шоу. Какая это красота! Огни движутся, создают впечатление живых картин. Вот олень скачет через дорогу, поезд едет по полю, везёт животных-пассажиров, крутится колесо мельницы, солдатики охраняют крепость… Цветы, фонтаны, домики, животные… Надо отыскать глазами двенадцать снеговиков, запрятанных среди деревьев и построек в парке. Саманта находит, мы подсказываем. В парке звучат Кристмасские песенки, и мои девочки их распевают в машине.
Мы привезли домой свои изделия: ёлочные бусы, бумажные фигурки, наряженные ёлочки на листах бумаги… И, конечно, праздничное настроение на много дней.
            16.  В ВАШИНГТОНЕ
Шестое января, понедельник. Яркое солнце, мороз, тихо. Итак, выехали мы из Вернон Хиллса двадцать четвёртого во вторник в четыре часа вечера. Нас отвезла на вокзал в Чикаго Катя, Маргарита уже была в машине. Они сразу же заявили, что огромный Ритин чемодан мы должны помогать ей транспортировать. А у нас свои неслабые... Поезд двухэтажный, мы – в нижнем этаже, места сидячие (дешевле спальных, равных самолётным, чуть не втрое) Кресла, как в бизнес классе в самолёте. Конечно, семнадцать часов поездки дело нелёгкое, но несколько повезло, что были свободные места, и можно было, скрючившись, поспать. Ночь почти бессонная. Прибыли в гостиницу в район Вашингтона, называемый Александрия. Номер хороший: Приехали двадцать пятого в среду, в день Кристмаса. Большая комната на две кровати и маленькая – на одну. В смежной стене – дверь. Очень комфортно. Вера снимала мягкий матрац, на нём спала Саманта, а она – на твёрдом, что любит всегда. Я – как королева, на квадрате два на два.Так что спали хорошо. Микроволновка, кофеварка, холодильник. В гостинице бассейн с тёплой водой. Прибыли мы вечером и успели в Кафедральный межконфессиональный собор на часть католической мессы и органный концерт с женским вокалом. Очень красиво и вдохновенно. Сам пригород похож на Либертивилл –  европейского типа постройки. Вера нашла гостиницу недалеко от метро, поэтому мы легко и быстро передвигались по столице, а ещё ходили бесплатные автобусы во многих частях города. Вернулись «домой» на автобусе, обменялись Кристманскими подарками, мои девчатам понравились.
Двадцать шестого, в четверг, завтрак в отеле: варёные, яйца драная яичница, колбаски свиные, говяжьи или фарш с картошкой, бекон, картошка фри или с овощами, солёный творог или сырковая масса, хлеб для тостов, были драники, какие-то хлебцы и булки, йогурты, молоко, масло, сливки, разные сладкие штучки – ватрушки с джемом, кексы, чудесные фрукты – ананасы, виноград, дыня, апельсины, грейпфруты, консервированные персики, соки, кофе. Изобильно и вкусно, ели до отвала – впрок. Брать с собой нельзя, но по чуть-чуть таскали. Оставляли типы (чаевые) по доллару. Сначала поехали на автобусе к экскурсионному офису, купили  тур в усадьбу Вашингтона и погуляли по Александрии. Были на набережной, на пристани с корабликами, смотрели издали на Капитолий, зашли в бывший торпедный завод, где теперь всякие арт-мастерские с дизайнерскими вещами на продажу.
На метро, потом на экскурсионном автобусе приехали на место. В усадьбе интересно, но не слишком богато. При въезде – здание музея. Дом с верандой, выходящей к реке Патомак, кстати, очень широкой в столице и здесь. Джордж Вашингтон был богатым землевладельцем, выращивал табак, имел рабов. После смерти завещал отпустить их на свободу, надеясь подать пример другим, но никто ему не стал подражать. Его жена Марта, ровесница, вдова с двумя детьми, на которой он женился в сорок лет, держала хозяйство в глуши, с рабами, а он часто выезжал в город на всякие совещания и по государственным делам, посещал в Александрии таверну с номерами напротив ратуши, сам был главным масоном. Иногда в усадьбу приезжали гости, однажды семьсот человек! Под навесом в усадьбе мы видели красивую карету, две двуколки, сани. Они держали мулов, лошадей, быков, овец, птицу... Сад, огород – почти натуральное хозяйство. В доме две гостиных, десять спален (маленьких)  на двух этажах и чердаке, где потолки комнат со сводами крыши. Видели кровать, на которой умер этот великий человек в шестьдесят семь лет. Жена его умерла в семьдесят лет.  Общих детей не было.
Вечером мы прошлись снова по Александрии до той таверны и ратуши. Было тихо, тепло, сухо. В отеле мы с Ритой пошли в бассейн, оказалось, вода в нём очень тёплая – отлично!
Двадцать седьмое, пятница. Тёплый день – чудо! На газонах цветут анютины глазки, зацвели кусты жёлтыми цветиками. Утром – неприятность: с карточки Веры ушли деньги три раза по девять долларов, а мне поменяли время рейса в Россию на обратный полёт. Попечалились и поехали в центр в два музея: Индейской культуры и Исторический.
Индейский – в очень оригинальном здании – жёлтые глыбы нависают одна над другой, огромный холл с радугой на стене, где цветов больше семи, залы полны экспонатов, смотрели фильм в кинозале... В историческом много скелетов древних животных, отпечатков на камнях их и растений, дикие драгоценные и полудрагоценные камни, бриллианты и драгоценные камни в изделиях... Пошли в музей архитектуры, но там ничего не увидели, кроме чертежей и фото. Зато, само здание великолепное. ВСЕ  МУЗЕИ  РАБОТАЛИ  БЕСПЛАТНО!  Прошли через интересные части города: мимо двух галерей  – классического и нового искусства, мимо здания Верховного суда с памятниками судье (не запомнила имя) и Линкольну – стоит в рост. Прошли через мемориал в честь погибших полицейских с львами, львицами и львятами по краям квадрата (две мамы с детьми и два папы с львятами). Вдали замок из красного кирпича с башенками.
Двадцать восьмое, суббота. Погода прекрасная! Поехали в центр и пешком исходили огромные пространства. Сначала вошли в храм масонов – он же мемориал Джорджа Вашингтона, так как он был главным масоном. В нижнем этаже огромный зал, всё блестит – пол, колонны... На стенах роспись – картины о его деятельности, потолок очень высокий. На этажах (седьмом, девятом) комнаты-музеи. Видели алтарь, зал ложи, зал для церемоний, поднялись на 9-й этаж на смотровую башню. Горизонт виден по кругу – весь город, как на ладони. Капитолий – самое высокое здание, нельзя строить ничего выше, поэтому Вашингтон мало похож на другие города Америки. Его здания – классика, как у нас в Питере. Узнаём Капитолий, пилон в честь Вашингтона, к нему потом и пошли, а, двигаясь от него берегом прекрасного озера, посещали все другие мемориалы. Они расположены как бы по кругу один за другим. Надо заметить, в Вашингтоне огромные свободные площади – поля с газоном для отдыха и гуляния – зелёные просторы.
Первый – мемориал Тома Джефферсона виден далеко над озером. Шли к нему довольно долго по берегу, вокруг которого растут японские вишни – сакуры. А над озером на сорока девяти ступенях – круглое строение с колоннами. Внутри – статуя в рост из бронзы, на стене текст декларации о независимости от Англии, он её автор.
Вышли к мемориалу солдатам, погибшим в корейской войне: девятнадцать очень разных по расам и возрасту солдат в белых плащах-накидках, с оружием, идут нестройно, но группой в форме клина, все в натуральную величину. Весьма впечатлило.
Мемориал Рузвельта – протяжённый, как широкая дорога с каменными стенами и крупными, в рост, скульптурами. Камни где-то, словно выпали из стены, нагромождены. Здесь, сидящий в кресле,  Рузвельт с собакой, и далее вдоль дороги – его супруга стоит так скромно, сложив руки, пара голодных (символ голода) – мужчина и женщина, очередь за хлебом, сидящий у радиоприёмника мужчина... Стена для слепых с выпуклыми рельефами, рассказывающими о войне, снова сам Рузвельт в кресле уже старый и слепой. Камни тёмно-серые с зеленью, бронза скульптур – всё это выразительно.
Небольшой, в сравнении с другими, павильон с колоннами – памятник погибшим в Первой Мировой войне жителям Колумбии: списки имён.
Мемориал Линкольна – громадина кремового цвета из мрамора, как принято, круглое строение с колоннами. Внутри, в круглом зале, – такой же светлый, сидящий в кресле Линкольн. Левая рука сжата в кулак, правая полураскрыта. Оказалось, у скульптора был глухонемой сын, и руки Линкольна обозначают на языке немых «А» и «Л» – Абрахам Линкольн.
Спустились вниз, там гора белого мрамора с выдвинутой частью-глыбой, с которой слит Лютер Кинг. Он говорил, что из горы безнадёжности взят камень надежды. Что и символизирует эта композиция.
Далее – мемориал погибшим во Второй Мировой войне (нашей Отечественной). Это огромный круг колонн с венками – по количеству тогдашних штатов. С одной стороны символ Тихого океана, с другой – Атлантического.
Был красивый закат, низко пролетали самолёты на аэродром. Вернулись мы в Александрийский отель затемно.
Двадцать девятое, воскресенье. С утра проливной дождь. Я без зонта и плаща, но в капюшоне не промокла по дороге в метро. Этот день посвятили музеям. Пришли в красный замок, прошлись по нему, но там не было выставок, а только рака с останками и барельеф меценату, покровителю искусства. И вот – Национальная художественная галерея. Восторг и наслаждение! Разошлись с Ритой, она азартно фотографировала, а мне хотелось смотреть. Я обошла залы американских художников – больших мастеров реалистического направления, о которых мы и не слыхивали, там же, в том крыле – импрессионисты: Ван Гог, Гоген, Моне, Мане, Модельяни, Пикассо... И т. д. Вдруг – Гойя! Он меня потряс.
В другом крыле – голландцы, немцы, напротив – Византийские иконы, далее – итальянцы и такие имена!!! Рубенс, Ван Дейк, Тициан, Ботичелли, одна работа Да Винчи, Дюрер, Эль Греко!..  И, чудо, сколько ещё имён, которые слышала, но не знаю или не помню. Целые залы картин на библейские темы. Множество впечатлений, просто экстаз. Вышли – дождь кончился.
Тридцатое, понедельник. Хмурое утро, ветрено, но не холодно.
Капитолий. Большая очередь идёт быстро. Объявляет служитель музея, что с едой туда не впустят, а мы запаслись на целый день. И, надо сказать, в каждом новом музее – досмотр сумок, есть и такие, где вещи проходят просветку, и люди проходят через неё же. Еду нам жалко. Я остаюсь с вещами, а мои идут на экскурсию. Ждать нудно и холодно. Полтора часа терпения. Потом Рита остаётся с вещами, а меня девочки проводят по зданию. Посмотрели фильм, вышли в зал с куполом. Грандиозно! Да и всё строение великолепно: колонны, арки, переходы с ротондами, скульптуры, барельефы... Круглый зал с куполом высок невероятно! На куполе роспись (как достали?), полукруглый зал тоже великолепен, но в нём плохая акустика – рядом и то экскурсовода (я-то всё равно не понимала) не слышно, а дальние голоса слышны отчётливо. Понравился мне компактный и строгий судебный зал, кажется, такие видела в американских фильмах.  Очень забавный у нас экскурсовод: молодой, некрупный, чуть прогнутый, с серёжками в ушах, с очень гулким баритоном, кокетливый...
Пообедали в столовой Библиотеки конгресса – недорого и вкусно. Пошли в главное здание. Красота! Росписи – вязь на стенах и потолке, полы – мозаичные ковры, своды фигурные, мозаичные картины на стенах, скульптуры, барельефы... Заглянули сверху в читальный, действующий, зал. Он огромен! Очень высокий потолок. Зашли на выставки «Гражданская война»  и «Достижения» – там только стенды. Не впечатлило.
В отель поехали с Ритой, девочки пошли в магазин за продуктами, а мы сходили в бассейн. Вода очень тёплая!
Тридцать первое декабря, вторник. Прохладно, но солнечно и сухо. Все устали. Утром на завтраке Рита высказала обиду, что мы мало бываем вместе, но она сама с айпедом убегала от нас, терялась, а мне эти фотосессии не интересны, да и вечерами сидеть с ней и болтать совсем не хотелось, хотелось молчать и нежиться в кровати с книжкой.
Вера заказывала Саманте что-то из меню – без оплаты – такая услуга. Но ребёнок кое-что ел из буфета, так ей предъявили счёт на восемь долларов, мол, из буфета – нельзя. Дочь очень рассердилась и поменяла купоны на буфетные, чтоб Саманта ела с нами. Она перестала оставлять им типы, и нас пересадили за другой стол, к внимательным официантам-мужчинам. Это – небольшая неприятность.
В этот раз мы пошли по разным местам: Вера с Самантой в Архив, а мы с Ритой снова в галерею. Я там (не в тот раз) насладилась классикой, спустилась в галерею, где скульптура. Здесь Роден, Дега, предметы быта... Замечательно! Потом отдыхали и обедали «дома». В 2 часа по Чикагскому времени (а тут на час позже – в 3) в окно послала воздушные поцелуи Брянску, поздравила всех с Новым годом. После обеда  я даже не надолго уснула. Позвонила Ирочка Иванова, поздравила с Новым годом. Вечером в 5 часов поехали на метро и автобусе (бесплатно!) в центр Александрии. Побродили по украшенным улицам, по набережной, фотографировались и пошли в ресторан. Куда ни зайдём, везде занято по предварительным заказам, даже огорчились. Но тут в ирландском ресторанчике нашёлся столик у камина. Заказали пиво и каждому своё блюдо. Мой салат – не очень – листья и мало курицы, а Рите повезло: свиная рулька была мягкой и сочной, вкусное пюре. Потом она часто вспоминала эту свинину, мечтала найти подобное в Чикаго. Она со мной поделилась, уж больно большие порции. Позже, после одиннадцати часов, посидели у Риты в номере, проводили Старый год, и Вера пошла спать, а мы под бой часов и речь Путина встретили Новый год коньяком, фруктами и конфетами. Я ушла через полчаса, но уснуть долго не могла, а смотреть айпед не хотелось, да и концерт не впечатлял.
Первое января две тысячи четырнадцатого года, среда. Недосып и повышенное давления – результат загула. Рита не захотела ехать с нами, осталась отдыхать в номере, а мы сначала были в театре (в его фойе и зале), где был убит Линкольн. Там ренжер долго рассказывал об этом событии, и я неплохо вздремнула под его красивый баритон и чёткий английский. Перешли дорогу и оказались в квартире, куда принесли смертельно раненого Президента. Там он умер. Убийцу искали двенадцать суток, поймали, убили в перестрелке. Пронзая два этажа, внутри винтовой лестницы – башня из книг о Линкольне. Гора! Дал людям заработать.
После того, поехали на военное кладбище. Впечатление потрясающее! Поля и долы засеянные белыми камнями (в это время с кристманским веночком у подножия почти каждого!) Сначала мы поднялись на гору, где на вершине – закрытый музей и сохранилась усадьба рабовладельца. Посмотрели снаружи это поместье, заглянули в окна. Там, у дома, такое дерево! Хвойной породы, огромное, ветвистое, ветки почти до земли. Чудо! Ему, как видно, лет двести. По пути постояли у вечного огня на могиле семьи Кенеди: его, жены, погибшего в авиакатастрофе сына и брата.  Прошли к мраморному амфитеатру, большому и очень красивому, белому с коричневыми прожилками, с каменным троном в центре небольшой сцены. Это зал церемоний под открытым небом. Посмотрели смену караула  у мемориала. Весьма любопытно. У солдат очень странная, крадущаяся походка. Двадцать один шаг, остановка, перекладывание оружия на другое плечо (винтовка со штыком, что ли?), поворот, двадцать один шаг обратно, при этом очень звонкое цоканье подковок на каблуках. Разводящий громко командовал, приказал публике стоять, не сидеть, и молчать. Тут, при смене, такой танец был!.. И снова идём по кладбищенской дороге. Белые камни, как пенные буруны морских  волн, и – небо! На ярко-голубом – облака барашками, как отражение этих могильных камней! Словно души солдат влились в небо. Потрясающе!
Второе января, четверг. Последний день пребывания в Вашингтоне. Поехали в центр, снова любовались городом. Рита от нас отбилась, а мы пошли в Бюро печати денег, посмотрели на процесс изготовления долларов. Там были представлены укрупнённые модели частей машин, огромные (примерно пятьдесят см. на метр)  образцы купюр, в окна на втором этаже видели работу машин и людей. Встретили Риту в замке, где вместе пообедали и пошли в здание старой почты, огромное, с залом, окружённым галереей. На лифте поднялись на девятый этаж. Там служитель рассказал о звоннице, о клубе звонарей, на десятом этаже мы увидели эти колокола  (десять штук), потом поднялись на одиннадцатый этаж на смотровую башню. Снова виден весь город. К Капитолию – радиусы улиц, на крышах домов сады.
После этого пошли в музей Американской истории. Мы с Ритой не углубились, нам документы не очень хотелось смотреть, а вот я с интересом посмотрела платья и портреты первых леди – жён всех президентов. Понравился фильм, где мужья танцевали с жёнами, одетыми в эти платья. По наряду Мишель Обамы видно, какая она крупная. Она одна представила и свои бриллианты. Там же и портреты всех сорока четырёх президентов США
Третьего января, в пятницу, выпал снег, подморозило. Но это были пустяки по сравнению с тем, что в Чикаго прошёл снежный шторм, трещал мороз. На день приезда обещано потепление, что радует. То есть, с погодой нам крупно повезло! Обратный путь всегда короче, доехали  (четвёртого, в субботу),  в Чикаго пересели на электричку до Либертивилла. На вокзал в Либертивилл за нами приехала подруга Веры Юля, которая взяла с собой сына, и места в машине не было. Рита пошла домой пешком, что нас огорчило. Но... слава и благодарение Богу и дочери за эту поездку! Великолепные впечатления. Мы проехали по таким штатам: Индиана, Огайо, Пенсильвания, Мэриленд, Вест Вирджиния. А сколько фотографий осталось на память! Вера щёлкала постоянно, Риточка не упускала ни малейшей возможности!.. Но самая главная память – в душе.
P. S. Если бы меня спросили, мечтала ли я в юности, в молодости, в зрелом возрасте побывать за океаном, в фантастической стране, ответила бы, что и мечтать не могла! А вот побывала, на склоне лет своих. И, с благодарностью судьбе, молюсь об одном: дай Бог нам мира, добрых отношений между народами, дай нам счастья дружеского общения и взаимопонимания! Дай Бог!