V

                V

Валентин стоял, слегка облокотившись, на балкон. «Так вот ты какой – океан», думал он глядя на бескрайнее пространство гармоничных волн. Валентин раскрыл окно балкона, и теплый соленных ветер ворвался внутрь комнаты. Валентин разоблачился. Халат мягко упал на пол.  И на свет Божий показалось сморщенное, худощавое, изжеванное родинками тельце.

Надо прыгнуть вниз. Раз, два, три. Бултых!

Вода напоминала толстую деревенскую бабу надухорившиюся ко Дню Святого Валентина.
Вода текла тихо, не спеша, медленно распространяя свои ласки, смачно целуя гениталии Валька. Она забегала в рот, оставляя вкус призрачный вкус сои, мелкой деревянной дробью скользила вниз, обволакивая шею, целуя прямо в промежность между подбородком и гортанью. Долго на одном месте не задерживаясь сползала к груди, к соскам, а затем мгновенно улетала в ноги.

После купания Валентин выполз на берег, обтерся шелковым халатом, который тут же и надел. Людей на пляже не было, где-то вдали кричали вороны.

Внезапно нужда обуяла Валентина. Отойдя в тенек он сел на корточки и испустил вульгарный звук, затем второй, затем третий. Медленно, сопротивляясь физиологической потребности, из зада Валентина начал вылезать катях. Он пробивался медленно, не желая уступать, потугам Валентина, и наконец. …Вырвался упав на колени темной лужой, перед своим Творцом. Валентин обтерся лопухом.
  На этот раз надевать халата он не стал, а остался обнаженным.  Таким же обнаженным как Южный океан, который смотрел на него сотнями острых кинжалов из раковин.

- Осторожно, можно порезаться – вспомнил он чьи то слова, уже и не упомнить чьи в круговороте всемирных слов, но сейчас это не важно, когда он один голый на пляже смотрит на Океан и осознает себя его частью. И океан ответствует:
«О, Валентин, войди в меня. Я сделаю для тебя все тайны Вселенной детскими шалостями, кончи в меня, кончи в мои пухлые ягодицы, и я раскрою перед тобой весь свой уникум. И сделаю тебя собой. Только приди!»

И Валентин повиновался  зову.

Не спеша, мелкими шажками он входил в воду. Вода была холодная и тихая: мелкие рыбы целовали его ступни, Королевские ступни, слизывая грязь со ступней. Он прошел по мели, шагнул – и оттолкнувшись от дна, поплыл.

Мелкая рябь покрыла пространство. Ноги стали ватой, а тело деревом. Он ни чувствовал ни жажды ни усталости, ни зноя. Он разогнался. Он проплыл больше трех тысяч километров, он был в воде сто тысяч лет. Его ноги мутиравали в  гигантский китовый хвост, а легкие в жабры, для него вода стала едой. Он ел океанскую воду и была она ему Хлебом Насущным.

  Однако, когда красная полоска неба прикасалось к холодной океанской глади, он высовывал лицо на поверхность, и подолгу мутными глазами глядел на небо.

Как долго бы он не был в океане, океаном он не стал и никогда не станет, это становилось все более ясно с каждым днем. Призыв, наваждение, зов – это была все причудливая игра эго, не более того, ничто не звало Валентина в новый мир, он сам явился без спроса и теперь он стал китом своих же собственных иллюзий. Но думать и понимать это он мог лишь с приходом рассвета, когда алость затвердевала и выступала на первый план.

 Еще было время берегов. Когда расходились облака, и небо становилось ясным, Валентин ложился на брюхо, закапываясь в ил, и по его низу начинали топтаться быстроногие красные рачки, обустраиваясь на его теле как на берегу. Они раскладывали камюшки, ракушки, а ил служил им цементом, песком, строительной основой пляжа. Его кусали, откладывали яйца, заваливали мусором, а он и ни чувствовал ничего кроме холода и страха бушующего в его сердце.

Ему было уже все равно: знание – убило, мир перестал носить в себе загадку, странность. Мир стал ограничен. Ограничен океаном, ограничен Богом.

Но думать об этом Валентин уже не мог, потому что сам же стал этой границей.