Жемчужина

Августовской знойной ночью в семье Ким и Бао родилась девочка. Старики, прознав весть, тут же зашептались, что мол тяжелее прежнего придётся и вряд ли им удастся застать живыми тот час, когда дела семейные пойдут в гору:
- Да и чего было ожидать, - сухо высказалась старуха Ба, дрожащим беззубым ртом, будто что-то пережёвывая. – Что на роду написано, огнём не выжжешь, - чуть погодя добавила она и больше не проронила ни слова.
Остальные и вовсе молчали, лишь изредка переглядываясь с сожалением, некой обречённостью. Будто свыклись, ведь так продолжалось уже долгие годы: кому-то наверху было угодно исполнять один и тот же приговор. И сколько бы каждый из присутствующих не стирал колени в бесконечных молитвах, но в роду прапрабабки Ба на свет являлись только девочки, да и тем не счастливилось – доля не баловала.
А молодые родители были счастливы первенцу и горечь всеобщего семейного разочарования как-то сама собой притупилась, как только они увидели свою малышку:
- Ты посмотри, какая она красавица, - умилялась Ким младенцу, - Глазки словно пара бусинок.
- Наша Тяу, - подхватил восторг жены Бао, что означало на вьетнамском «жемчужина». – А сына ещё успеем родить, - и он нежно провёл ладонью по пышущей живородящим жаром щеке Ким.
Так и нарекли малышку – Тяу.
                * * *
Перед сном Ким долго и старательно заплетала блестяще-смолянистые волосы дочери. Неспешно, вплетая прядь за прядью в замысловатый узор. Какие же они были мягкие, нежные, любимые. На миг она застыла и прильнула к ним щекой, ластясь будто кошка. Как же ей хотелось обнять свою девочку крепко-крепко и никуда не отпускать! Но в комнате царило сдержанное молчание: комом в горле застряли слова - и каждая задыхалась по-своему. Этой ночью они в последний раз вместе как мать и дочь.
Опустив голову, пряча влажный блеск глаз, Ким покорно вышла из комнаты дочери, тяжёлая тень плелась ей вслед и не поспевала, отчаянно цепляясь за ноги.
Тяу не спалось. Полночи она проплакала, пока слёз совсем не осталось - словно река пересохли, а там столько мыслей разных закрутилось-завертелось: мольбы да покаяний, не единожды заданных в потолок вопросов, на которые так и не суждено было получить ответа. «Да разве от судьбы уйдёшь?!»
«Вот если бы утро не наступило», - подумалось Тяу. Даже в этой мучительной темноте ожиданий, казалось было бы легче.
Но сквозь плотно зашторенные окна предательски сочились первые игривые лучи. Никогда не был восход солнца такой нежеланный: как незваный гость, заблудший чужак. Прежде Тяу любила проснуться с рассветом, в лёгкой прохладе зарождающегося дня и, ступая по влажной кромке берега, мягкой, тёплой, словно бархат, тянулась навстречу солнцу. И не было ничего прекрасней, но сегодня всё было иначе: пришла пора прощаться со своей девичьей песней.
                * * *
Кто-то осторожно постучал в дверь: нежно, по-матерински. Тяу встрепенулась – пора. С тяжёлым выдохом тело словно налилось свинцом. Такое неподъёмное и чужое вдруг оно стало, как будто и не принадлежало ей никогда. Кое-как приподнялась, присела на краешек постели.
Дверь приоткрылась и первой суетясь вошла старушка Ба, за ней неспешно потянулись остальные женщины рода, последней, под незримым конвоем вошла Ким. В её руках, переливаясь в струившемся солнечном потоке, красовался расшитый золотыми нитями традиционный свадебный наряд.
Отрешённая, безучастная, словно уставшая бурлить река, Тяу плыла по течению. Вокруг топтались, хлопотали старушки, что-то бормотали и как куклу рядили невесту. Взор её был стеклянным, холодным, пустым, проникающим сквозь стены и стремящийся убежать далеко-далеко отсюда. В глаза ей никто не смотрел, не осмеливались: так горько, не спокойно было на душе и на сердце. Вот и занимали себя разговорами - поздно уж было слёзы лить. Только Ким не смогла поднять глаз: стояла в сторонке отрешённая, безучастная…
- Какая же ты у нас красавица, - хвастливо с гордостью заметила Ба, - Такой невесты век не сыскать, - и от восхищения лодочкой сложила дрожащие руки: ладонью к ладони.
И женщины закудахтали, что куры, в подтверждения слов старухи. Оживились, заулыбались, затянули красивую мелодичную песню и на душе будто полегчало, стало спокойнее. Вот и Ким нежно взглянула на красавицу-дочь, чуть заметно, украдкой, улыбнулась, лишь приподняв уголки губ, а Тяу ответила ей тем же.
«Мамочка», - хотели было вырваться наружу слова песчаными бурями. Но онемевший, как будто чужой, предательски молчал голос. Да и её, той прежней, уже не было. «Не смириться не могу, противится не смею».
Ким с горечью смотрела в потухший взгляд дочери: не зияли больше волшебным блеском её любимые жемчужинки. «Доченька», - подкатили к самому горлу талые реки, да как рыба нема стала. «Сама посадила птичку в клетку, сама на чужие далёкие земли ссылаю». И она вновь склонила голову, так и не проронив больше ни слова, да назойливой мухой всё кружило, жужжало: «Продали…»