Низхождение Ангелов. 3

   Пудель истошно лаялся с овчаркой, рвущейся с поводка, намотанного на худую руку тощей девчёнки.
   - Ты представляешь, чел, не шелеста листьев, не птичьего щебета, не музыки, не песен, не уличного шума. Только писк. Иногда, словно сорвавшейся с небес, рушился откуда-то сверху большой сгусток. Ровный звуковой фон комариного писка уплотнялся время от времени, для разнообразия бытия, мышиным  или крысиным писком. Ты представляешь, чел, это же кайф, когда тебе подчиняется окружающая тебя материя.
   Мне плевать на окружающую материю.
   Человек плюнул на асфальтовую дорожку.
   Пудель бежал навстречу и метил пучки пырея, встречающиеся у кромки асфальта.
   - Браво, чел! Ты помнишь старину Порфирия Иванова и его "Заветы детке"? "Не плюй и не харкай из себя ничего!"
   А так же не писай и не какай.
   - Ха-ха-ха! Спасибо, чел! Мы весело проводим мой день рождения! Сначала я научился отодвигать от себя комариные тельца и понял, что воздух можно разделить на составные части. Затем я научился управлять мышами и крысами, превратив их дикую популяцию в самодеятельный хор.
   Сидевшая на лавочке дамочка смотрела мимо человека, на бомжа. Дамочкины пальцы скребли по капрону на коленях. Дамочкины глаза, влажные, с расширенными зрачками, уже раздевались. Дамочка встала, повернулась к ним, выставила невысокие надстройки на груди, под шерстяной кофточкой, убрала руки за спину, поворачивалась вслед, словно цветок под Солнцем.
   Человек обернулся.
   Дамочка стояла, скрестив ноги, схватилась руками за верхние пуговицы кофточки, смотрела на Бомжа.
   Бред.
   Солнце истёрлось о крыши, остался солнечный кусок с неровным краем.
   Стемнеет не скоро. А впереди ещё отделение милиции, впереди ЗАГС! Впереди ещё полгорода, набитого знакомыми и соседями!
   - Ты знаешь, чел, что у людей и мышей совпадает девяносто процентов хромосом?
   Знакомый человека остановился в конце асфальтовой тропинки, закуривал.
   Человек пошёл медленнее.
   Нет... Знакомый прошёл дальше.
   - Затем я научился управлять падением грохочущих сгустков. Это не так сложно, если знаешь суточные ритмы организма. Ты представляешь, чел, симфонию подвального восторга!? Внутри подвала тишина. В оркестровой яме тлеют редкие угли ламп у пюпитров. И вот, тихое пространство зрительного зала, бездумное и безсмысленное в своём личном непонимании существования, темнеющее, темнее, чем кромешная темнота сцены, в разных местах, сначала не слышно, потом с нарастающей, наваливающейся неизбежностью пространство прокалывают скрипки комариной стаи.  Комариный писк нарастает вокруг мелькающим, мельтешащим, ярко-красно-белым, расквантованным звучанием, окружает плотной, сплошной стеной хаотического, не подвластного дирижёрской воле, однотонного елозания смычков по струнам. Невидимый дирижёр, чтобы не выдать себя и своего оркестра, чтобы не потерять своего места в театре и единственного зрителя, начинает играть не со смыслом, а с мощностью звучащего хаоса. Не управляемая какофония елозающих скрипичных смычков нарастает безконечно, то в одном, то в другом месте. Писк, не затихая, удаляется от дирижёра в пространство невидимой сцены и невидимого в темноте зрительного зала.
И в дали, в невидимой глубине, безсмысленной от отсутствия освещения, исчезающая в безконечности часть скрипок наращивает мощность звучания до максимальной. В это время, в точках, возникших в пространстве по закону случайных чисел, писк звучит сильнее. Но не потому, что увеличилась мощность звука, а потому, что в этих местах комариная стая приблизилась к дирижёру и скрипит дирижёру прямо в ухо. В пыльной, тёплой, питательной пустоте подвала есть места, где звучание смычков затихает, образуя красновато-бурые области звукового омута. Дирижёр не знает до самого последнего момента, хотя прилагает к этому усилия, разорвёт ли звезда мышиного или крысиного писка густое пространство эфира в точке равновесия звуковых волн, внутри звукового омута. Звезда вспыхивает зелёно-белым светом, гладит ласковыми лучами, желтеющими к розово-белому острию, невидимый в пустоте зрительного зала сгусток материализующейся плоти. Лучи врезаются в радужную оболочку прозрачного эмбриона и рассыпаются в темноте брызгами. Там, где скрипки наращивают своё звучание, сквозь невидимые комариные тела просачивается писк саксофона, словно вода меж пальцев. Всю симфонию встряхивает, весь спевшийся хор комаров, мышей и крыс расшвыривает яростный, ярко-изумрудно-синий кошачий вой или кошачее мяукание. Искры саксофона разбегаются по сцене и по зрительному залу, выпадают из центра равновесия сил звукового омута, мечутся внутри тёмно-рыжего месива хищного комариного писка. И прекращает метеорный поток саксофонного панического писка ярко-красный, с бардовыми прожилками, жизнеутверждающий вопль загрызенной мыши или крысы. А на заднем плане всплески звёзд на сцене и в зрительном зале, хаотические тёмно-бардовые всплески в телефонном кабеле оттеняют всплески жизни в подвале, держат ритм ударные, - гулкий камнепад и звонкое булькание в трубах.
   Солнце уткнулось в верхушки деревьев на противоположной стороне Дирижабельной.
Перешли Октябрьскую, шли по тропинке через газон за магазином на перекрёстке Маяковского и Октябрьской. За забором, во дворе магазина грузчик перестал перебирать ящики, обернулся к ним лицом и застыл пучеглазым изваянием, шевелил губами. Медленно, словно с камнем на шее, сгибался, сгибался, как-будто за ящиком.
   Подошли к забору городского отделения милиции.
   Справа, за хлебным ларьком и дорогой, ЗАГС.
   Хлебный ларёк обошли с тыла, чтобы не нарваться на знакомых. Вышли на улицу Маяковского прямо перед крыльцом ЗАГСа.
   Вдоль забора отделения милиции, быстрым строевым шагом шёл милицейский майор. Майор смотрел сначала на человека, медленно открывая улыбку, словно лопнувшая корка на каравае, перевёл взгляд в сторону и взорвал своё лицо в улыбке.
   Майор раскраснелся, фуражку с головы сорвал, вперёд наклонился, чуть не целоваться лезет. Руками по бокам хлещет, чтобы объятия не распахнуть. Форма на нём, всё-таки. Майор обе руки в поклоне протянул, схватил бомжа за протянутую, расслабленную лапищу, голову наклонил,  выглядывает из-под лобья преданными глазами.
   - Здравствуйте! Здравствуйте!
   Проведению было угодно, чтобы в этот час у ЗАГСа никого не было. Только под козырьком, на крыльце, у дверей ЗАГСа стояли два паренька, наблюдали за приветственной церемонией милицейского майора.
   Человек не остановился, не оглянулся.
   Тихий бред. Милицейский майор целуется с обосравшимся бомжем.
   Милицейский майор держал бомжа не долго.
   - Дела, дела.
   Иномарка, вывернувшая с улицы Циалковского, из-за угла ЗАГСа, тормознула между человеком и бомжем, разделила их своим корпусом цвета морской волны. Из иномарки вылетел, вытолкнутый расправляющимися крыльями, бьющимися под пиджаком, Добрый Человек Умный Господин, бросился бомжу на шею, что-то шепчет в подбородок, одной ногой сдёргивает. Добрый Человек Умный Господин отпустил бомжовую шею, нырнул внутрь иномарки, потянул за собой бомжа.
   Бомж по пояс влез в салон иномарки, выставил ЗАГСу засранные джинсы.
   Что буржую-то от бомжа надо?
   Человек не остановился, оглянулся.
   А буржуй бомжу баксы отсчитывает! С такой пачкой зелёных можно запросто транзитом через пару европейских столиц прошвырнуться на Гаваи.
   Из ларька "Печать", на границе Циалковского и Маяковского, выскочила толстая продавщица, встала у ларька, руки по швам и мелко, часто кланялась.
   Чему она кланялась?
   Жёлтый кирпич ЗАГСа млел розовым светом щёк некурящей невесты.
   Человек шёл по Маяковского, прямо на Солнце, смирившееся с вершинами деревьев, зацепившихся за солнечный край.
   Человек не думал не о чём. Стало легко и отдохновенно. Стал невидимым воздух, стало вечным ночное прозрачное небо, стал чистым ветер и внутри головы стало легко и пусто. Человек шёл по последним метрам улицы, по единственному фарватеру, в сторону светло-бердового Солнца, прилипшего к холодному сентябрьскому небу.
   Мы живём на ближних подступах к Солнцу. Человек закрыл глаза.Светло-синий шар, покрытый зелёными веснушками. Тёплое тело...
   - Если нет точного представления о вещах окружающего мира, об их взаимодействии, третий глаз не определяет объём вещей. Для создания объёма нужно встречная подсветка.
   Белые нити заполнили голову разноцветными искрами. Голова стала ватной и гулкой.
   Человек заскрипел зубами, открыл глаза.
   - Я не знал, что у меня есть глаза. То ли считал из присутствие естественной данностью, не требующей доказательств, то ли привык к их мнимому отсутствию. Иногда, по плоскому экрану пробегали кошки, плоские, двумерные, зелёно-оранжевые, в тёмно-синей обволоке, зеленовато-розовые мыши и крысы. Броуновскими частицами толкались, красно-бурые тельца комаров, на стенах висели красно-бурые тела мокриц.
   Безвкусный, упругий ветер удивлённо трогал лицо.
   Они стояли на Дирижабельной. На перекрёстке с Маяковского.
   Направо МГТС, налево лётное поле.
   С двух сторон по улице неслись автомобили. Некоторые автомобили сигналили дальним светом или гудели. Добрые люди, сидевшие внутри автомобилей, приветственно махали руками, улыбались.
   Человек не думал не о чём, обернувшись, смотрел снизу вверх на бомжатное лицо.
   Кода матовая, словно светится изнутри фосфорицирующим белым-белым светом. Когда смотришь искоса, немного зеленоватым, с уплывающим синим оттенком.
   И бомж ходит с таким лицом и всё ему по хрену!
   Обветренный фейс человека краснее помидора, в сравнении с лицом бомжа.
   А им ещё идти и идти через половину города...
   Человек вздохнул, человек вжал кулак, человек заметил пустую бутылку из-под пива у бордюра.
   В автомобильном потоке образовалась пустота и человек, не сказав не слова, пошёл через шоссе.
   - Когда заканчивается материализация, когда заканчивается обособление от окружающего мира, сначала чувствуешь изменение внешней температуры. Я сидел, шевелился, дышал. Ты знаешь чел, какой кайф чувствовать, когда лёгкие наполняются густым, влажным, тёплым воздухом. Сколько же Добрых людей позаботились о том, чтобы воздух в месте моей материализации был таким, каким надо,чтобы в воздухе было всё необходимое для моего тела: и углеводы, и азот, и витамины, и минералы. Ты знаешь, чел, почему нервные клетки состоят из жирных кислот? Потому, что подкожный жир состоит из таких же жирных кислот и структура подкожного жира похода на структур головного мозга. Тела людей окружены недоразвитым головным мозгом! Ха-ха-ха! Молодец, чел! И в одной части жирных кислот растворяется хреново количество частей различных витаминов.
   Человек обернулся.
   Бомж жевал травинку.
   - Ты представляешь, чел, какой кайф чувствовать в венах и капиллярах тугой поток крови! Какой кайф чувствовать, как появляются и растут клетки организма! Ты представляешь, чел, я был и меня не было! Я шевелил руками, которых не было, я шевелил ногами, которых не было, я видел сквозь бело-салатово-голубой кокон просвечивающие насквозь ткани и кости рук и ног, аккуратно сложенные трубки кишечника, клубящиеся пузыри лёгких, вздрагивающее сердце. Ничего материального, ничего твёрдого. Уплотнённые пучки, клубки света. представляешь, чел, я был и есть, а моего тела, висящего пузыря из переплетённых пучков света, не было и нет! Только я и мой свет разной плотности.
   Что такое они с людьми делают, что у человека из головы исчезают все мысли!? В голове пустота. Чем живу, чем смотрю, чем шевелю, чем дышу?
   Это надо пережить.
   - Тогда я понял, что в этом плоском, двумерном мире есть что-то что принадлежит только мне и никому другому! Свои первые вдохи я буду помнить всегда. Ты знаешь, чел, эту тихую радость я не удержал и дал ей улететь. Дал ей вздохнуть, и она поднялась. Она сейчас там, о чём мы с тобой не имеем представления. Я дышал и чувствовал свои руки-ноги.
   Мало того, что он обосравшейся бомж, он ещё жизнерадостный дурак.
   - Чувствовал, что в этой Вселенной есть что-то, что принадлежит только мне. Но это всего лишь тело. Ты представляешь, чел, это принадлежит только мне! И никто не имеет права на моё тело! В этом мире появилось Дитя, зачатое Святым Духом! Это моё тело и никто не имеет права на мои руки-ноги, на мои мозги, никто не имеет пава на моё сердце, никто не имеет права на мой рассудок, никто не имеет права на моё сознание! Ха-ха-ха!
   Не хватает фанковского оркестра с подигровкой из классических "Дип-Пёрпл", с подпевкой из церковного хора, с подтанцовкой аля "Поп Механика", играющего рокобили. Все исполняют гимн аля "Битлз" с придыханием уличного оркестра. И всё это аранжировано аля Жан Мишель-Жар.
   - Спасибо, чел!
   Бомж захлопал в ладоши.
   - Это твой подарок к моему дню рождения! В подвале не было подсветки, не было внешнего времени. Я мог распрямлять руки-ноги сколь угодно долго. Мне никто не мешал. Нега заполнила меня. Нега уплотнялась, усиливала свои качества, когда я шевелился. Ха-ха-ха! Ты прав, чел. Этим отростком я то же шевелил. Но в одиночестве это так скучно и не интересно. А для мокриц с мышами о, что осталось, ты вдумайся, чел, самое дорогое вещество во Вселенной, для мокриц с мышами это всего лишь белок!
   Снова зашевелился ветер. От неожиданности спёрло дыхание.
   Человек отвернулся.
   На углу тринадцатого дома по Дирижабельной улице, напротив двухэтажного частного магазина, под тремя высоченными,многолистными вязами стояла палатка с арбузами.
   Солнце светило продавцу арбузов в профиль, обесцвечивая его глаза. Продавец арбузов вскочил с разорванного сидения раскладного стула, побледнел так, что, казалось, кровь потерял. Не моргнёт, не вздохнёт. Только горящие глаза с точками горящего Солнца.
   - Ты хороший человек, чел. Бутыль, вот, не разбил. Старушка подберёт. Ты прав, чел. Когда нега заполняет тело, кончаешь столько, сколько можешь. Ха-ха-ха! Ты же знаешь чел, что динозавры вымерли не от этого! Материализация есть материализация. Основной поток уходит и ты остаёшься со всеми своими чакрами один на один с внешним миром.
   Из частного магазина вывалилась толстая дама с сумками и замерла в дверях. Рот раскрыла, глаза выпучила и молчит.
   - Я встал. Холода я не чувствовал. Я и сейчас холода не чувствую, а одежду ношу из уважения к чувствам сограждан. Я не думал, куда мне идти. Там, где кончалась тонкая занавеска боковой стены, может быть тоннель. Я трогал руками отсыревшие, покрытые плесенью стены, сбивал на пол мокриц. Какой тонкий, невидимо тонкий слой материи, а не пропускает ничего. Сколько же Добрых людей заботливо создавали пространство, заплетённое сгустками материи разной плотности! Я знал, что Она находится за стеной, но не видел Её.
   Справа от них торец тринадцатого дома по Дирижабельной улице, украшенный жёлтыми кабинками телефонов, разрисованный граффити, под ногами тени высоченных тополей, дотянувшихся  до девятого этажа.
   Впереди двор с детишками, мамочками, бабулями, молодняком и общими знакомыми.
   Короткая пауза, заполненная криками бегающих детей, гневными воплями их родственников, хлопками автомобильных и подъездных дверей, собачьим лаем, звуками близкой стройки.
   Человек старался незаметно прибавить шагу. Бы-стре-е.
   - Я шёл через плотное, скрипичное звучание комариной стаи. Комары стукались о моё тело. Я вышел из своего угла, повернул за угол, на право, и увидел Её... Её, висевшую под плоским. низким потолком на длинном, тонком проводе похожем на корень растения увешенного остатками паутин. Её, дежурную электрическую лампу, тлеющую дохлым светом. Плоский, двумерный мир моего подвала сразу приобрёл объём, раздулся, углубился, раздался, округлился. Ты знаешь, чел, о чём я забыл тогда? Я забыл, что у меня есть глаза. Я вспомнил о глазах, когда увидел то, что не предполагал увидеть. Ты представляешь, чел, электрический свет, растворяясь там, в подвале, в подвальном воздухе, создавая трёхмерность этого мира, рождает в промежутках между материями новый мир. Я... Я увидел Брата из нашего мира, заканчивающего материализацию в мире, рождённым дежурным светом электрической лампочки и миром подвала. Я только тогда открыл глаза.
   Они шли мимо торца тринадцатого дома.
   Незнакомая тёлка стояла у жёлтой телефонной кабинки, разговаривала по телефону. Повернулась к ним всем телом, смотрела, не моргая, непрерывно говорила в телефонную трубку, а правой рукой распахнула куртку, задрала майку, показала торчащие сиськи.
   - Образ Брата некоторое время висел перед глазами, растворяясь в белом пятне. Я ждал, пока потоки энергии, называемые в этом мире чувствами, примут какую-нибудь форму. Ты знаешь, чел, если смотреть тремя глазами на плесень, плесень принимает форму твоих мыслей. И меняет цвет, в зависимости от внешнего воздействия и твоего настроения.