Не сошлись характерами

Шёл июль 1920 года.

- Шеф, - рапортовал сержант Джонс начальнику Нью-Йоркского бюро полиции Миллеру. - Разрешите доложить: дело за номером *** успешно раскрыто. Только вот не ясно, как же мистер Фельдштейн всё-таки оказался в поле и что же не так с носками… Уф, совсем забегался я.

- А Вы присаживайтесь, сержант, - посоветовал шеф полиции Миллер.

Джонс аккуратно пристроил каску в углу, снял портупею, расстегнул мундир и с достоинством джентльмена опустился на стул.

- И отчего же Вы так устали? - участливо поинтересовался Миллер.

- Да всё бегал туда-сюда, - неопределённо махнул рукой сержант. - Проверял показания подозреваемой, вернее, уже теперь обвиняемой. Замечательная особа, скажу я Вам. Завидная невеста.

До этого откровенно скучавший Миллер оживился.

- Красивая?

- Не то чтобы.

- Умна?

- Я бы так не сказал, - покачал головой сержант Джонс.

- Позвольте, - нахмурился Миллер. - А почему же тогда она «завидная невеста», как Вы выразились?

- Ну, во-первых, из приличной семьи, русская дворянка из эмигрантов. Во-вторых, с солидным наследством. Уже немало, скажу я Вам.

- Действительно, немало, - согласился Миллер и с интересом прищурился. - Но раз Вы сказали «уже», стало быть, есть ещё что-то?

- О да, самое главное её достоинство: миссис Фельдштейн скромна настолько, что призналась в преступлении, едва мы спросили её напрямую, не она ли выписала мужу билет на больничную койку, - Джонс растерянно пожал плечами. - Созналась потому, что, как она сама выразилась, её воспитали честной, а ложь бросает тень на честь семьи гораздо сильнее, чем чистосердечное признание в свершённом насилии.

- Дааа, - понимающе кивнул начальник полиции. - Русские дворяне, они такие, их мало, но они всё равно норовят защитить свою честь путём убийства ближнего своего. Дуэлянты!

Миллер возвёл мечтательный взгляд к потолку. Перед его глазами проносились гордые всадники в новеньких русских мундирах, белые перчатки, в его ушах звучала благородная, по его мнению, русская речь. Но вся эта мечтательность длилась какое-то мгновение, спустя которое шеф одёрнул себя и вновь обратился к предмету рапорта сержанта Джонса.

- Так кому же эта милая особа «выписала билет на больничную койку», как Вы выразились?

- Своему мужу, мистеру Фельдштейну, - терпеливо ответил Джонс. - Директору обувной фабрики. Еврею, как Вы могли догадаться, и она, кстати, тоже еврейка. Они не виноваты, шеф, матери у них еврейки, а у тех матерей - еврейские бабушки, и внуки у них вышли евреями, хоть ты тресни!

- Дааа, - с авторитетностью пожилого профессора кафедры философии Миллер поднял палец и слегка им погрозил. - Евреи, они такие, а еврейки - особенно. Но ведь Вы сказали, что она скромна, как же вышло, что она изувечила собственного мужа? Неужели случайно?

- О нет, специально, - уверил сержант. - Они, понимаете какое дело, на строгом карантине вместе в частной квартире сидели. Испанка, скажу я Вам, страшная зараза! Да Вы сами знаете, весь город на карантине уж скоро год как сидит.

- Хотите сказать, что она специально заразила его Испанкой? - зевнул Миллер.

- О нет, шеф, это он чуть её не заразил, - всплеснул руками Джонс. - До последнего не хотел закрывать свою обувную фабрику, пока все работники у него не слегли. Их всех в госпиталь отправили, а его - на строгий карантин. Ну, и жену заодно туда же.

- Так скромная миссис Фельдштейн за это на мужа так обиделась, что из-за его жадности она оказалась заперта дома? - несколько удивлённо заключил начальник полиции.

- О нет, наоборот, - заступился Джонс. - Она была рада возможности не принимать гостей и не посещать никакие вечера, а запереться дома с книгой. Чрезвычайно скромная, даже стеснительная особа эта миссис Фельдштейн, скажу я Вам!

- А, я понял! - Миллер хлопнул в ладоши, словно только что догадался, как решить головоломку. - Миссис Фельдштейн хотела насладиться одиночеством и тишиной, а неуёмный муж требовал, чтобы она его развлекала, беседовала с ним, переписывала набело какие-нибудь его романы (ну, вы знаете, эти русские с их страстью к длинным романным формам!), - шеф возбудился настолько, что принялся раскачиваться на стуле, что совсем уж не приличествовало его статусу. - А по вечерам чтобы она играла ему на пианино. От всего этого у миссис Фельдштейн разболелась голова, потом помутился рассудок, и она застрелила его из пистолета. Да-да, непременно из пистолета!

- О нет, шеф, всё было наоборот! - быстро опроверг Джонс. - Несчастная миссис Фельдштейн очень скоро перечитала в доме все книги. Её муж, видите ли, книг почти не читал, а потому вся библиотека в доме была её библиотекой, которую она, разумеется, уже десять раз перечитала. Тогда она обратилась к мужу (который, кстати, всё время проводил в своём кабинете за бухгалтерией, подсчитывал убытки) с просьбой найти для неё хоть какую-нибудь самую заурядную книжку. И он нашёл. Это была старая поваренная книга.

- Может ли быть, - заговорщически прошептал Миллер. - Что миссис Фельдштейн была оскорблена тем, что мистер Фельдштейн посчитал её достойной разве что пособия для кухарки? А дальше оскорблённая честь, и пистолет.

- О нет, миссис Фельдштейн была очень рада находке мужа! - поправил сержант. - И с радостью взялась осваивать кулинарное искусство. У неё и клумбы с цветами под окном росли, хозяйственная особа, скажу я Вам (вот, кстати, и ещё одно её достоинство).

- Подождите, - нахмурился шеф. - Пока что я не вижу решительно никаких намёков на жажду крови. Скромная женщина, работящий муж.

- Да тут и есть загвоздка, шеф! - сержант Джонс энергично замахал руками. - Они не сошлись характерами. Одно дело, когда мистер Фельдштейн всё время бывал на фабрике, а миссис Фельдштейн - в гостях или ещё где. Они прекрасно ладили. Но вдруг, как гром среди ясного неба, ударил этот строгий карантин, и они вынуждены были целыми днями сидеть в одной квартире. Миссис Фельдштейн только теперь увидела, с каким человеком она, оказывается, всё это время жила. Но по скромности своей она молча выносила и бубнёж мужа в кабинете, и его ворчание по поводу её сидячего образа жизни (при том, что сам он тоже не делал упражнений и не соблюдал диеты), и его привычку вскрикивать: «ага!», когда, бывало, он находил ошибку в расчётах. И то, что в глубокой задумчивости он всё время ходил по дому туда-сюда, его жалобы на жизнь, на налоговую систему, на бизнес, на Испанку, на свою бездарность и на всё остальное, что так неудачно привело его обувную фабрику к разорению. Миссис Фельдштейн всё терпела, боец! - с уважением отметил сержант. - Я бы так не выдержал и месяца, а миссис Фельдштейн держалась целых четыре.

- Дааа, - крякнул Миллер. - Эти русские евреи чрезвычайно выносливы. Но почему же она просто не поговорила с ним?

- В том-то и дело, - сокрушённо покачал головой Джонс. - В том-то и дело, что говорила она много раз, но он решительно её не понимал, как будто они с разных планет.

- Дайте угадаю! - в глазах Миллера снова заблестел азарт. - Миссис Фельдштейн не вынесла такой жизни, и под покровом ночи заколола мужа в постели кинжалом!

Миллер ударил себя кулаком в грудь, иллюстрируя удручающую сцену, которая во всех кровавых подробностях предстала его глазам. Сержант Джонс укоризненно взглянул на него:

- О, нет, мистер Фельдштейн не был заколот, его жене не хватило бы сил.

- И всё-таки она его застрелила! - победно потёр руки Миллер.

- Никак нет, шеф, мистер Фельдштейн выпал из окна, причём по чистой случайности. Он поскользнулся на масле.

- Так при чём же здесь миссис Фельдштейн? - начальник полиции расстроился. - Ничего не понимаю.

- Мы тоже ничего не понимали, - успокаивающе кивнул Джонс. - Пока миссис Фельдштейн сама нам не рассказала, как было дело. Оказалось, это всё из-за цветов. В то утро миссис Фельдштейн решила приготовить своему мужу традиционный английский завтрак, чтобы его побаловать (добрейшая особа, скажу я Вам). Накануне вечером они повздорили из-за разбросанных повсюду мятых рубашек мистера Фельдштейна, но верхом неряшества жена посчитала брошенные в углу носки. Да, именно носки её добили, простите за каламбур, - тут Джонс на секунду прервался, и обречённо вздохнул. - Нет, решительно не понимаю, в чём же дело. Мистер Фельдштейн в своём собственном доме волен разбрасывать свои собственные носки там, где пожелает, Вы согласны?

Шеф полиции Миллер с видом педанта покивал головой. Он тоже не мог понять, что же не так с носками. Оба задумались. Первым опомнился сержант Джонс и продолжил свой рассказ:

- Ну, так вот. Она приготовила всё строго по рецепту из той самой поваренной книги (нет, шеф, яда она не подсыпала), как бы в знак примирения, накрыла на стол свежую скатерть, достала особый дорогой сервиз, всё, как полагается. Но мистер Фельдштейн, понимаете, какое дело, имел неосторожность заявить жене, что блюдо есть невозможно, потому что слишком оно солёное и вообще подгорело. Тут-то миссис Фельдштейн не выдержала, схватила тарелку, - рассказчик звонко хлопнул ладонями по столу, отчего шеф едва заметно подпрыгнул на стуле. - И яйца мистера Фельдштейна оказались у него же на голове!

- Как, его?! - Миллер схватился за сердце.

- О нет, жареные, перепелиные, - быстро поправил себя сержант и на всякий случай прибавил. - Ведь миссис Фельдштейн скромная особа, я бы даже сказал стеснительная. Впрочем, я отвлёкся. Тарелка, которую миссис Фельдштейн разбила о голову мужа, оказалась очень дорогой, он взвыл от отчаяния (я передаю Вам точно со слов миссис Фельдштейн), вскочил и принялся ходить туда-сюда по комнате. И, видимо, не смотрел под ноги, угодил прямо в масляную лужу. А обеденный стол, рядом с которым лужа и была, в доме Фельдштейнов стоит на втором этаже у окна. Было жарко, потому как июль на дворе, французское окно было открыто, мистер Фельдштейн из него и вывалился. Переломал себе все кости и, как сказали в больнице, получил сотрясение мозга. Но упал он, понимаете, прямо на цветочную клумбу, за которой миссис Фельдштейн так долго и усердно ухаживала.

Всякому терпению и всякой скромности есть предел, и для миссис Фельдштейн Рубикон был пройден в момент, когда её непутёвый муж своей тушей уничтожил её любимые цветы. Бедняжка миссис Фельдштейн! Она схватила сковородку и выбежала из дома. Чёрт, должен Вам сказать, что разъярённая женщина со сковородкой в руках - самое страшное, что может приключиться с её мужем! Мистеру Фельдштейну это было также ясно, как и нам, а потому он бросился бежать. Но каким образом он это сделал с таким количеством травм? Непонятно. В конце концов, его нашли без сознания в поле. Подумать только, не в соседнем квартале, а ни много ни мало в поле в миле от дома! Даже я, здоровый человек, устал, пока бегал туда-сюда, рассчитывал расстояние и опрашивал свидетелей.

- Дааа, - прокряхтел начальник полиции Миллер. - Эти евреи - выносливый народ!

Шёл июль 1920 года.