Зло и спасение 7

НЕТ ПРОКЛЯТИЯ БОЖИЯ

До того, как двинуться дальше, мы должны вернуться к процитированным выше библейским стихам и объяснить, почему ставим в кавычки слово проклятие, когда говорим о «проклятии» Богом змия и земли. Глубина нашей веры открывает нам иную Истину, ту Истину, что Бог никого и ничего не проклинает. Бог есть Любовь Неизреченная, Бог есть абсолютная монопотенциальная воля к сущности. Он вечно и вольно творит по Воле Любви Своей. Проклятие же есть отрицание сущности, отказ ей в её сущностном бытии, и как таковое оно не может исходить от Бога. Проклятие чуждо Богу и проклятость есть отпадение от Бога. Оно – отпадение – и есть проклятость.
Всё, что от Бога отпадает, само себя подвергает проклятию. Подвергает самим фактом, или точнее, самим актом богоотпадения. Богоотпадение есть падение в проклятость. То, что в Творении для Бога нет невозможного, означает не способность или Волю Бога проклинать, а абсолютную Его способность и Волю спасать. Бог может и хочет спасти даже самое безнадежное, самое заблудшее, ибо всё Творение и вся тварь есть наслаждение Творца, Его ЭРОС, Его Любовь. Не зря эта мысль стала озарением и главной духовной темой Достоевского. Не зря так вдохновляло его, что и последний человек имеет спасительное пристанище в Боге. Не зря католический священник выправляет сегодня очень старую и очень человеческую ошибку, допущенную в традиционном литургическом гимне “Gloria a Dio” («Слава Богу»), где сказано: «Слава Богу в высоте небес, и мир на земле для всех людей доброй воли». Сегодня пастырь разъясняет пастве, – ибо это уже стало очевидным для религиозного сознания и неотъемлемым от религиозной совести христианина, – что не одним только людям доброй воли спосылается мир от Бога, что Бог шлёт мир и Любовь Свою всем людям и каждому человеку, даже наитягчайшему грешнику, ибо Он желает Спасения всех. Мир и Любовь, спосылаемая всем, есть знак равенства всех перед Богом, знамение того, что никому и никогда, даже на смертном одре, не закрыт путь к Богу. Проклятие же и отрешение от Божия мира есть воля и судьба безбожного человека, следствие агрессивного нежелания знать себя в Боге и Бога в себе. Проклятие не есть ни Воля Творца, ни Его действие над миром или над тварью. Проклятие есть проклятость, а проклятость есть участь. Проклятость – это со-стояние мира и твари в отпадении от Бога. Вот почему, прославляя Бога в высоте небес, Церковь сегодня исправляет собственную ошибку: не одним только людям доброй воли, но всем без исключения людям благовествуется мир. Екклесиаст говорит: «Нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил бы...» /Еккл. 7, 20/. Апостол Павел напоминает: «все под грехом, как написано: нет праведного ни одного...» /Рим. 3, 9-10/, а ещё: «Потому что все согрешили и лишены славы Божией...» /Рим. 3, 23/; «…преступлением одного всем человекам осуждение» /Рим. 5, 18/. В состоянии проклятости останутся не те, кому по греховности отказано в Свете Божием, – ибо все грешны, но никому не отказано, – а те, кто жизнью своей сознательно отворачиваются от Бога, не ищут путей к Нему, не хотят впустить в себя Божий Свет, презирают всемудрость Божиих Заветов.
Святитель Григорий Нисский говорит: «Бог не может не хотеть или не быть в силах делать добро... Но Имеющий власть над вселенной, по преизбытку оказанной нам чести, многое оставил и в нашей власти, и над этим каждый единственный господин. Мы призваны не к рабству, а к свободе воли. Поэтому справедливо возложить эти обвинения на тех, кто не пришел к вере, а не на Призывающего к ней». Человек сотворён свободным, и даже по грехопадении Бог не лишил его свободы. Если падший человек и попал под власть, то это власть не Бога, а князя мира сего, тирания бессущностного. Бог вообще не есть власть, Бог есть Любовь и Свобода, и только в Боге человек свободу обретает. Власть же безлюбовна, она есть, как раз, атрибут сатаны, а на большей глубине – диктат Танатоса, чёрной воли к ничто, которой сатана служит. Лишенность свободы под ярмом безлюбовной власти – это и есть проклятость. Отпадение от Бога потому и означает проклятость, что вне Бога нет свободы. Всё, что не в Боге, – несвободно, порабощено, а значит – проклято, ибо нет худшей участи, чем участь несвободы.
Итак, даже падший человек от Бога имеет свободу. Поэтому он сам решает свою дальнейшую участь – обращает себя ко Спасению, к свободе в Боге, либо подвергает себя участи проклятия, смиряется в плену омнипотенциальности, сдаётся на милость князя мира сего. Даже «проклятие» змия: «За то, что ты сделал это, проклят ты» /Быт. 3, 14/ – не есть акт Божия проклятия, а лишь скорбное веденье Всеведущего об участи твари, окончательно отвернувшейся от Него, об участи падшего ангела, сделавшегося космическим рабом НИЧТО, слугой  а н т и б ы т и я.

Проклятие – не есть воля и действие Бога над тварью или Творением, проклятие есть воля твари и участь Творения быть без Бога.

Очень важно здесь уяснить, что воля твари и участь Творения – не одно и то же. Лишь тварь, а точнее, лишь одна из тварей земных – человек, обладает свободной сознательной волей и властью над Творением. Оно отдано Богом во владение человеку и подвергается той участи, которую избирает для него человек. Творение разделяет судьбу, постигшую человека. Разверзая ничтоженье в себе, человек разверзает его и в Творении. На человеке отначала лежит громадная ответственность не только за свою судьбу, но за судьбу всего мироздания, ответственность «царственного священства». Грехопадение первых людей есть вина не только перед Богом, но и перед всем Творением. Смертная мука всей твари земной – это последствие греха человеческого, проклятость, которой подверг себя и мир сам человек.
Таким образом, применение к Богу глагола «проклял» в активном залоге есть лишь неизбежная условность, ограниченность греховного сознания людей, по падшести своей склонных ненавидеть и проклинать, а по неразумию приписывающих Богу тьму собственного своего жестокосердия. Причём обратной реакцией этого неразумия становится облагораживание низменных побуждений ненависти и мести. Ведь если Бог ненавидит, проклинает и мстит, если Бог может быть жестокосерд, то уж человеку-то и вовсе незазорно. Однако если читать книги Ветхого и Нового Заветов глазами духа и религиозной совести, то они открывают нам и более духовную истину: Бог только творит и только спасает. Проклинает же себя сама тварь, от Бога отворачивающаяся и надменно претендующая жить без Бога, то есть исключительно в себе и для себя. Но Любовь Бога так велика, что Он продолжает любить и тварь ослушную и даже отвернувшуюся от Него. Так Любовь Божия не допустила окончательной погибели согрешившего человека. Бог удалил людей от последней и истинно непоправимой беды, от необратимого закрепления собственного падения через вкушение плодов древа вечной жизни, от самой возможности сделаться автоматически бессмертным, то есть бесконечным в грехе. Ведь приняв в себя зло, человек разрушил сверхъестественный эротический порядок тварности. Оставаясь же бессмертным (без смерти) в плену эро-танатического естественного порядка, он не мог уже быть вечным, только дурно бесконечным. Бессмертие, как «простое отсутствие смерти» в состоянии падшести, есть дурная бесконечность греха.
С грехопадением бессмертие сделалось непригодным для человека, а верней, – человек стал непригоден к бессмертию. Живительным стал для человека путь искупления во Спасение, но путь этот, предсказанный Богом Адаму и Еве /Быт. 3, 16-19/, обязательно должен быть пройден в добровольном терпении и вере, то есть свободно, ибо только в свободе живёт и сохраняется всяческая ценность. Никакое принудительное Спасение не угодно Богу. Ценность искупительного пути в том, что путь этот есть путь свободно принятый. Бог дал человеку свободу по Образу и Подобию Своему и продолжает желать для людей свободы. Отец ожидает вольного возвращения заблудших детей в Лоно Своё. Какими бы страшными путями ни шла искупительная история человечества, Бог не желает истребления человека и мира, ибо в Боге Всеблагом нет и не может быть никаких антисущностных, противотварных волений. Всё в Боге – Творение, всё – Спасение. Бог есть Любовь! Сама идея стереть человека с лица земли, как существо ослушное и непоправимо испорченное, есть идея человеческая, помысел существа отчаявшегося, порабощённого лукавым, не видящего Света и уже не верующего в Спасение. От лукавого, кстати, и более частная идея-утопия – разрушить «до основания» неправильный, несправедливый мир, «а затем» выстроить на его руинах мир «наш... новый», то есть «справедливый и правильный», управляющийся самозаконной (безбожной) человеческой «правдой». «Наш», точнее говоря, «свой» мир, человек начал строить уже давно, от самого момента грехопадения. Этот безэротический, хотя и очень похотливый мир, мир разобщённости и вражды – мир отлучённости от Бога, – есть плод ослушания и выпадения из вечности Любви в безлюбовность и эго-изм времени. От Бога же мы имеем Откровение, данное нам через Иоанна... Откровение о неизбежном конце падшего мира, о новом небе и новой земле, но не через разрушение «до основания», а через Преображение, то есть через некий ещё неведомый, но грядущий акт Боготворения.



§ 3

ЗЛО  –  ПРИЧИНА   ДОБРА
(каждому по вере)

Итак, грехопадение совершилось. В Творении произошла катастрофа, в отношениях человека с Богом возник тяжёлый надлом, хотя и не прервалась полностью богочеловеческая связь. Нельзя говорить, что грехопадение было необходимо человеку, поскольку, якобы, до грехопадения он был наивен, лишён полноты знания (об это подробно ниже). Говорить так значило бы сомневаться во Всемудрости Божией, остерегавшей райского человека от плодов древа познания. Это познание не принесло человеку ничего, кроме утери Рая, кроме непосильной ноши зла и неизбежности отчаянно бороться со злом. Бороться же со злом означает для человека вступить в схватку с тем, что сильнее его, ибо зло истекает из несотворённого мэона и уходит корнями во мрак сверхтварный – безначальный и неистребимый. Зло есть актуализировавшая себя потенция тьмы... той самой тьмы, которая «не объяла» Света Божия, не объяла потому, что бессильна перед Богом, ибо Бог есть не только равнонесотворённый, но и превозмогающий бессущностную и безвольную тьму Своей АБСОЛЮТНОЙ СУЩНОСТЬЮ и абсолютной Волей к сущности.
Но человек не равен безначальной несотворённой тьме. Он сотворён, то есть имеет тварное своё начало и пределы, и хотя он задуман Богом как смысл и центр Творения он одновременно и часть Творения. Творение же – в Боге. Первоначальное Творение есть вечность тварного, раскрывшаяся в вечности несотворённого, вечность бытия в вечности Сверхбытия. Но и падшее Творение остаётся связанным с вечностью Сверхбытия, отпадает не окончательно. Духовно-сущностно, то есть эротически, Творение остаётся в Боге, ибо Любовь Бога Неизреченна. Вот почему мы говорим о себе, что все мы «в Руце Божией». Человек нередко мыслит себя бессильным перед Богом, но в действительности бессилен человек не перед Богом, ибо Бог всегда на его стороне. Человек силён Богом, Любовь Бога к человеку – вот сила человеческая. Живая душа человека всегда пребывает «в Руце Божией». Бессилен человек (хоть и не абсолютно!) перед злом, которое изначально и неизменно направлено на разложение всякой, в том числе и человеческой сущности. Зло предельно безэротично, оно слепотанатично и давным-давно уже уничтожило бы человека без остатка, если б не всегдашнее присутствие на его стороне Любви Божией, Божия ЭРОСА.
Результатом зла, впитавшегося в человека ядом плодов древа познания, стало  д о б р о – ценность относительная, производная категория уже падшего мира. Добро вошло в мир, как живой голос совести, потрясённой грехом и противящейся злу. Добро младше зла, оно есть реакция здоровой, благой по Образу и Подобию Божию тварной первозданности, на яд зла, отравивший разум и помутивший дух человека. Но добро слабее зла, как всякое свойство тварного мира слабее начал сверхтварных. В нашем перевёрнутом мире добро борется со злом, но не может окончательно преодолеть его. Зла всегда больше, злые всегда сильнее. Поговорка «мир не без добрых людей» грустно констатирует это, ибо означает по сути, что наявный мир не добр, а зол, хотя в нём и могут найтись добрые люди. Так пошл; отначала падшего мира и так будет до его неизбежного конца. Злые торжествовали и до конца времён будут торжествовать. Этот мир есть мир злых и во зле лежащий. Не потому, что нет добра и добрых людей, а потому что зло и злые всегда в преимуществе: «...все, желающие жить благочестиво во Христе Иисусе, будут гонимы. Злые же люди и обманщинки будут преуспевать во зле, вводя в заблуждение и заблуждаясь» /2 Иоанн. 3, 12-13/. В этом мире Бог распят, и несмотря на Святое Его Воскресение, благовествующее полную победу над смертью в грядущем веке Царства Божия, в веке нынешнем распятие Бога длится, продолжается глумление над Истиной, поругание правды, циническое торжество зла над добром, худшего над лучшим, бессущностного над сущностью, Танатоса над Эросом. Падший мир есть бессущностная и истребительная схватка злых. От окончательного распада и гибели этот мир удерживает не добро и не усилия добрых, – хотя они, эти усилия, есть самое высокое и ценное человеческое, – а Воля Бога, неисповедимо промышляющего о Своём Творении, в котором даже вопреки падшести живёт несравненная, единственная Красота и Слава. Эта Красота и эта Слава заслуживает Божиих промышлений во Спасение, ибо воистину первоначальное Творение «добро зело». Мир всё ещё не распался в самоистребительном шабаше зла, и мы всё ещё не лишились окончательно образа человеческого не по присущему нам добротолюбию, а потому, что Бог не попускает этого. Мир и мы не погибнем и обретём иную жизнь в вечности не столько по заслугам нашим, не столько по благим нашим усердиям и добрым делам, сколько по Неизреченной Любви Бога к вечности, по непреклонной эротической Воле Его, чтобы сущность торжествовала над бессущностным. Вечность есть творящая Жизнь Бога, и человек есть верховная тварная сущность. Нами – человеками – исполняется вечность Божия Творения. Мы – человеки – живое отражение несотворённого Бога в тварном космосе, венец Творения, высшее наслаждение Творца. Божия Любовь к вечности есть прежде всего Неизреченная Его Любовь к человеку, возлюбленной твари, ибо вечность есть творение и творение есть вечность. Всей нашей веры и всего нашего творчества не хватит для того, чтоб самим себя спасти, но творчество наше, добрые наши дела и прежде всего наша Любовь и вера могут стяжать нам Спасение, ибо взывают к Любви Того, Который Единый может и хотчет нас спасти, Который Единый не только сильней погрязшего во зле мира, но сильней и самого зла, в Котором Едином всё – Спасение, всё – Благо.
Мы должны ясно отдавать себе отчёт в том, что добро, – хоть и совершенно необходимое и даже естественное противоположение злу, – есть против зла оружие неадекватное. Человек уже не раз упирался в это трудное и горькое знание. У него уже возникали гениальные догадки о том, что не добру суждено победить зло. Великое прозрение Достоевского о красоте, которая мир спасёт, есть лишь один из способов выразить самую простую для души и самую сложную для разума очевидность, что мир может спасти только Бог. Ведь Достоевский, конечно же подразумевал не красоту рукотворную, ибо в естественном порядке падшести она тленна, беззащитна перед варварством и разрушением. Всякая творимая человеком красота есть пророческое предугадывание сверхъестественного порядка вечности, улавливание в себе и в мире смутных черт той целостной совершенной Красоты, которая есть Бог и от Бога сообщается Его Творению. Красота рукотворная может взывать о Спасении, уготовлять Спасение, предвосхищать его и пророчествовать о нём, но спасёт мир только Красота нетленная и вечная, Красота совершенная, которая есть Бог. В исследовании архимандрита Киприана (К.Э. Керна) мы находим суждения св. Василия Великого и св. Григория Нисского о Боге, как совершенной Красоте: «...в человеке заложено и вожделение прекрасного, а “что же досточуднее Божией красоты?”; «Бог есть превосходная Красота, а ум наш, созданный по образу Наилучшего, естественно тяготеет к этой Первообразной Красоте»36. Предельный духовно-эротический смысл красоты рукотворной есть смысл пророческий. Сквозь неё слабыми искорками проблескивает совершенство Творца, Его «превосходная Красота». В сотворении и созерцании красоты человек переживает одно из высших раскрытий и наслаждений Эроса, изъявляет свою Любовь к Божественному совершенству Творения и своё глубочайшее стремление к Творцу, к Его «красоте досточудной», обещающей Спасение.
Первое Пришествие Господа было Пришествием кенотическим (о кенозисе смотрите ниже), искупительным, когда Бог явился в мир в образе нищего праведника. Спасительным же станет второе Пришествие, когда Господь Бог сойдёт в мир как красота «превосходная», «Перво;бразная» в Силе и Славе.
Владимир Соловьёв утверждал, что без Воскресения Христова нет христианства, что всё добротолюбие и морализм человеческий ничего не ст;ят без сверхъестественного Божия вмешательства в естественный порядок падшего мира: «... победа над злом в действительном воскресении. Только этим, повторяю, открывается и истинное Царство Божие, а без этого есть лишь царство смерти и греха и творца их, дьявола. Воскресение – только не в переносном смысле, а в настоящем – вот документ истинного Бога»36**. Об этом же недвусмысленно говорил и Ап. Павел: «...если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера наша» /1 Кор. 15, 14/.
Не тварное добро, а Сверхтварное Благо – вот залог и источник Спасения.
В сверхтварное же, которое не поддаётся человеческому осмыслению, можно только верить. Потому и прорекается, что всякому воздастся по вере его. «По мере веры и благодать обитает в душе» (Преподобный Ефрем Сирин).



ЧЕЛОВЕК  ДО  ГРЕХОПАДЕНИЯ
(источник знания)

В своей книге о Кьеркегоре Лев Шестов с грустью замечает: «... от нас скрыта и, по-видимому, от нашего “понимания” навсегда останется скрытой другая возможность, о которой рассказано в  Св. Писании. Не то, что Адам  “не знал” различения между добром и зом:  такого различения не было. Для Бога и для Адама, пока он шёл перед Богом, не было зла: всё в мироздании было добро зело»37. Для нас же не только не скрыта, но совершенно несомненна эта «другая возможность». Именно на ней и зиждется наша мысль о ненужности для человека знания зла и возникающего вслед за этим добра, ибо до грехопадения, до пагубного раздвоения между злом и добром, человек был целостно благ. Если Бог не создал человека знающим зло, значит зло не было сущностно потребно человеку, каким он был замыслен и сотворён. Бог отдал Творение во власть человека безгрешного, благого, не ведавшего зла, и это неопровержимо свидетельствует, что при сотворении человек получил от Бога всё, что ценно и сколько-нибудь сущностно важно для него, то есть – именно чистую и неповреждённую сущность в полноте при-сущего и пригодного тварному Подобию Бога. Выйдя, т.ск. «из рук Божиих», но оставаясь целостно «в Руце Божией», человек был уже целиком готов занять центральное место в Творении, которое ему отвёл Творец. Какие силы и способности раскрылись бы в человеке, не ослушайся он Божия запрета, о том ведает один Бог, сотворивший человека безызъянно сущностным, безгрешным и беззлобным по Образу и Подобию Своему, то есть тварно совершенным. Мы подчёркиваем – тварно совершенным! Не ещё одним богом, не беспредельным в совершенстве, а именно совершенной тварью, имеющей все те черты богоподобия, которые по силам её тварному существу.
В связи с этим необходимо должна быть внесена ясность в проблему познания, так как многочисленные противники Бога, теоретизирующие не от веры, а от безверия (то есть не богословствующие, а богохульствующие), весьма желали бы связать представление о человеческом познании, как форме актуализации богоподобия человека, с древом познания зла. Мы так назвали и намерены впредь так называть это сакраментальное древо. По нашему разумению никаких плодов добра на нём не было, ибо прежде всего зло и добро не растут из единого корня: «течёт ли из одного источника и сладкая и горькая вода?» /Иак. 3, 11/. Сам Иисус Христос говорит: «По плодам их узнаете их. Собирают ли с терновника виноград или с репейника смоквы? Так всякое дерево доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые: Не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды добрые» /Мат. 7, 16-18/.
Сатана искушал людей не добром и злом, а познанием именно зла и предлагал им плоды с древа познания именно зла. Зло есть танатическое, вошедшее в человека извне, принятое им внутрь от несотворённой тьмы, добро есть возникшее в нём изнутри, от присущего тварности человеческой эротического духа. Добро возникло под действием в человеке зла уже познанного, прежде всего как духовная аллергия, а вселед за тем и как реакция осознания, что он совершил противное благому. Добро явилось первым чувством вины, укоряющим голосом совести, впервые заболевшей в человеке от совершённого им преступления, здоровой реакцией Эроса на вхождение Танатоса.
Критики Бога и «ратоборцы за человека» утверждают, что до того, как Адам и Ева преступили Божий запрет и вкусили от древа познания зла, «дух первочеловека пребывает в спячке, разум бездействует, воля не нуждается в свободе, поскольку полностью подменена волей Самого Бога, а творческий потенциал остаётся нераскрытым»38. Так, к примеру, интерпретирует догреховное состояние человека Сергей Михайлов, писатель-фантаст и автор философских эссе. Он считает, что «сотворив человека, Бог как бы “забыл” объяснить ему, что же он, этот самый человек из себя представляет... Бог “забыл” вложить в него  з н а н и е, причём не только знание о внешнем мире во всём его многообразии, но и знание о себе самом, о той внутренней потенции, которая может и должна быть направлена на постижение всеобъемлющей реальности» (там же). Что ж, вполне «современная» постановка вопроса! Мы сталкиваемся тут с умственно нехитрым и пригодным для бытового «философствования» видом безбожия, хоть и «дырявым» наповерку, но весьма удобным для эффектных застольных эскапад. Бог прямо не отрицается, нам даже повествуется о том, что Он сделал, а чего не сделал. Нам предлагают соблазнительную мысль, что Бог “забыл” (кавычки должны, по-видимому, означать ироническое – «намеренно не захотел»!?) открыть человеку что-то самое важное о нём. Одна из всегдашних тем «атеистического свободомыслия» – стремление привить человеку раздражение, а то и возмущение Богом, поселить в нём чувство, что его Создатель есть его недруг, провокатор. Всякая травма Эроса есть умаление духа, а вера стяжается духом, то есть Эросом, Любовью. «Умный» современный безбожник хочет ранить Любовь человека к Небесному Отцу, ибо по наущению лукавого (часто, кстати, неосознанному!) чует – где уязвлена Любовь, там шатается вера. Бердяев замечательно сказал об этом: «Возложить на Творца ответственность за зло творения есть величайший из соблазнов духа зла»39.
Бросая Богу обвинения, «просвещённые» современные безбожники используют в виде оружия против Бога саму идею богоподобия человека, интерпретируя это богоподобие как «духовное единство человека-творения и Бога-Творца» (С. Михайлов, там же). Именно таким способом чаще всего совершается существеннейшая подмена, первое малозаметное на поверхностный взгляд искажение сути инициальной богочеловеческой ситуации. Подобие и единство – в чём тут разница? О любом в том числе и духовном единстве человека и Бога необходимо говорить очень осторожно, напряженно держа в поле зрения очевидное, но легко ускользающее от сознания обстоятельство, что единство несотворённого и тварного, – Всемогущего безначального Бога и твари (даже если тварь устроена Им по Образу и Подобию Своему), – может пониматься лишь как  е д и н е н и е, как интимная связь во взаимной Любви и общей для обоих благой ориентации. О единстве же в смысле  подобия человека Богу, можно говорить, подразумевая только некую очень отдалённую схожесть. Черты и качества, роднящие Бога с человеком, имеют в Боге свои абсолютные значения, то есть простираются в беспредельность, а в человеке вотворены относительно, то есть в меру его тварных масштабов. Что в Боге нетварно, безначально и беспредельно, то в человеке тварно, начально и предельно. Несомненно единство Бога-Духа с человеком, дыханием жизни Божией, но лишь в смысле присутствия в человеке духновения малого от абсолютного Духа. Несомненно единство свободного Бога-Творца со свободным творцом-человеком, но лишь в смысле наличия в человеке малой искры свободы и творческой силы от абсолютной и абсолютно свободной творящей мощи Создателя. Единство тут далеко не означает идентичности. Оно явлено как уподобление, как родственность по подобию, но ни в коем случае не как равенство, ибо человек духовен, а Бог есть сам Дух, человек свободен, а Бог есть сама Свобода, наконец, человек творчески потентен, то есть имеет в себе некую – больщую или меньшую – силу творящей эротической воли, а Бог есть сама Мощь Творящая, Сам ЭРОС.
Бог Всемогущ, то есть потентен безгранично, Его возможности беспредельны. Человек потентен гранично, лишь в пределах тварности, и возможности его определены границами Творения. Если они – эти возможности – расширяются, то потому, что Волею Божией Творение продолжается, раздвигает свои границы. Чтобы хоть немножко приблизиться к Истине, необходимо, говоря об Образе и Подобии Божием в человеке, сознавать не только сходство, но и несоизмеримость Бога-Творца и человека-твари. То сходство в Образе и Подобии, которым пожелал наделить человека Бог, и которое определяет центральное место человека в Божием Творении, не только не снимает, но ещё острее подчеркивает эту несоизмеримость. Для внятности хочется сказать – несоизмеримость масштабов. Однако даже внятности ради так сказать нельзя, ибо само понятие масштаба актуально лишь для наявного мира и наявной твари, обречённых естественному порядку падшести. Рай имел совершенно другие масштабы и сомасштабности, ибо Рай управлялся порядком духовным, сверхъестественным порядком Любви. В Боге же вообще нет масштабов. Безначальный и Беспредельный не подлежит никакому мыслимому измерению. В Раю, – то есть здоровом, целодуховном состоянии Творения, – человек пребывал в непосредственной близости и любовном единении (единстве) с самим Богом, Который больше Творения, в Котором оно содержалось целиком со всей населяющей его тварью, как вечность тварного бытия в вечности несотворённого Сверхбытия. И несмотря на всю несоизмеримость Творца и твари, Сверхбытия и бытия, райский человек был, т.ск. «сомасштабней» Создателю, ближе и заметней. Он был духовно больше, ибо был чист и целосущностен. Он целиком определялся в своём значении абсолютной ценностью взаимной Любви.
Проникая пытливым взором в глубины вселенной, человек часто ощущает себя песчинкой, нулём, «ничем» перед подавляющей огромностью космоса. Это и есть несчастный естественный порядок падшести, где всё частично, разорвано, где действуют законы, определяющие значимость сопоставимостью или несопоставимостью физических масштабов. Это участь проклятости, которой подверг человек себя и всё мироздание. В духовном же порядке, порядке сверхъестественном, человек был и есть тварный сын Божий, несопоставимо малый, но абсолютно значимый. И если непреходящей остаётся его сыновность, то есть «малость» перед Отцом Небесным, то непреходящей остаётся также и его высшая значимость, абсолютная ценность Любви Божией, на нём почившей.
Человек сотворён в Образе и Подобии Божием не для того, чтобы быть или стать ещё одним богом. Даже в ситуации максимального единения, что отнюдь не характеризует нынешних отношений человека и мира с Богом, – даже при полной духовной гармонии, – Первый всегда останется вселенским Отцом, а второй – чадом малым. Свободно явленное Отцовство и свободно принятая сыновность, свободная взаимная Любовь человека и Бога, как вечного сына и вечного Отца, – вот Замысел Творения и смысл того духовного единства, которое неотменимо существует между Творцом и Его тварью. Если Отец знает, что нечто, Ему доступное и для Него не опасное, может быть опасно или даже смертельно для сына, то Он предупреждает своё чадо о грозящей ему опасности, даёт ему понять, сколь дорого может стоить ему его свобода, и в этом нет насилия, ибо истинные отношения между Отцом и сыном управляются не диктатом и подчинением, а взаимной Любовью и доверием. 
Лишь осознав эти основоположные и вечные отношения между Богом-Творцом и человеком, возлюбленной тварью Его, можно оградить себя от человекобожеского соблазна, который проступает сквозь все непродуманные разговоры о «духовном единстве человека-творения и Бога-Творца». История дала нам уже достаточно уроков «реального» человекобожия, и всякому, в ком есть зрелое религиозное сознание, ясен гибельный и губительный исход  человекобожеских амбиций.
Что же касается «спячки», в которой, якобы, пребывает до грехопадения и дух, и разум человеческий, и сама его воля, как будто бы «не нуждающаяся в свободе», то ложность подобных утверждений свидетельствует сама Библия:
«И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле» /Быт.1, 28/. Можно ли допустить, что призыв обладать землёю и владычествовать над всею тварью земной был обращён Богом к существу, чей дух и разум спят?
«Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привёл их к человеку, чтобы видеть, как он назовёт их, и чтобы, как наречёт человек всякую душу живую, так и было имя ей. И нарёк человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым; но для человека не нашлось помощника, равного ему» /Быт.2, 19-20/. Можно ли вообразить, что к  существу, чья воля не познала ещё свободы и, стало быть, к творческой инициативе не пробудилась, Творец приведёт всё естество живое сотворённого Им мироздания и предоставит такому существу право нарекать имена твари земной? Достаточно вспомнить, сколь скупо библейское повествование и сколь огромен символический смысл слов Библии, чтобы понять, о каких грандиозных событиях общетварного и общечеловеческого значения идёт речь в приведенных кратких библейских стихах. В них всё свидетельствует о том, что сотворённый Богом человек пребывал в духе бодром и разуме ясном, а не спящем и отуманенном, что воля его была свободна и что познанию и творчеству его был открыт необозримый простор. Ведь прежде, чем наречь имена «всем скотам и птицам небесным и всем тварям полевым», (а это в поэтко-символическом ключе охватывает не только ползающих, бегающих и летающих животных, но всё живое мироздание) – прежде чем сделать это, надо всё это сознать и неким образом познать, ибо по Божию решению только раз даются имена, и «как наречёт человек всякую душу живую, так и будет имя ей». Распоряжаться в Творении Своём Всемудрый Создатель мог позволить только существу духовно активному, способному уже сознавать и познавать, готовому принимать творческие решения. Мартин Бубер обращает на это внимание, особо делая акцент на речи, которая есть выражение высокого уровня сознания и самосознания, и которой Адам и Ева владели ещё до грехопадения: «К тому же люди обязаны “знанием вообще” совсем не тому, что они вкусили плод: ведь не к несведущему привёл Бог животных, чтобы он дал им названия, а к тому, в кого Он вдохнул жизнь, кому Он, несомненно, уже в час сотворения дал полное знание речи и кто умеет владеть ей»40.
В упомянутых нами стихах Библии раскрыта, а больше скрыта (от умов недобросовестных и взглядов поверхностных!) такая великая мощь безгрешного человека, в сравнении с которой вся история падшего человечества выглядит жалким прозябанием духовно почти спящих, умственно почти слепых и творчески почти бессильных существ, столь страшно потемневших и поглупевших, что им до сих пор мерещится обезьянье их происхождение. В сравнении с юдолью человека в падшем мире его райская жизнь поистине была жизнью «божественной». До грехопадения человек как раз именно и был «как бог», ибо был он чистым и бесмертным богочеловеком, совершенной тварью в любовном единении со своим  Всемогущим и Всеблагим Творцом.
Нет никаких оснований усматривать в древе познания зла источник всеобъемлющего человеческого знания. Бог – вот неисчерпаемый и всеобъемлющий источник знания, ибо всё тварное, что открыто человеческому интересу и потребности, есть Божие и Логосно содержится в Боге, а Он в свою очередь открывает всё это уразумению и овладению человеческому. У Льва Шестова есть очень точное определение того, что имел райский человек от Бога и что получил он от сатаны: «Невинный человек жил перед Богом, а Бог значит, что всё – возможно. Змей, соблазнивший человека, имел в своём распоряжении только Ничто»41. Это самое «только Ничто» и предложил, а верней обманом подсунул человеку лукавый. В другом месте у Шестова читаем: «...весь смысл загадочного сказания о грехопадении именно в том, что знание и умение различать добро от зла, т.е. то, что принесли ему (человеку прим. авт.) плоды с запретного древа, не пробудило, а усыпило в нём дух»42. Вот это-то именно и произошло! В распоряжении змея было «только Ничто», но этого «только» оказалось довольно, чтобы нарушить всю первотварную гармонию. И это свидетельствует не о хрупкости Божия Замысла, а как раз наоборот, ибо пресловутое «только Ничто», есть в действительности страшная разрушительная сила актуализированной мэонической тьмы, слепая ничтожащая воля, бессмысленная и тотальная агрессия  а н т и б ы т и я, – и если Творение под этой тяжестью не погибло, то потому, что оно сотворено было «добро зело», а ещё потому, что его продолжает охранять и о нём промышлять АБСОЛЮТНО СУЩИЙ.
Человек после грехопадения, – человек, познавший зло и вслед за ним добро, – не стал духовно ни сильнее, ни зорче. Наоборот, он утратил первотварную ясность зрения и мощь духа. Разглагольствования о том, что пока «плод с древа познания ещё не сорван», (то есть до грехопадения первых людей), «дух первочеловека пребывает в спячке, разум бездействует, воля не нуждается в свободе, поскольку полностью подменена волей Самого Бога, а творческий потенциал остаётся нераскрытым», не только противоречат текстам Библии, но прежде всего духовно невежественны, продиктованы внутренним безверием. Наречение имён всем тварям земным и небесным есть великое усилие именно свободной воли человека, напряжение духа, первое раскрытие его могучих познавательных способностей и творческого потенциала. Это было великое духовно-творческое дание бытию. Ни кто во всём Творении кроме человека не мог быть даже поставлен перед столь грандиозной задачей. Никому кроме человека не мог доверять Бог. Не случайно говорит Библия, что в этом великом деле для человека «не нашлось помощника, равного ему». Так что же, как не бодрый дух и свободная творческая воля, двигало человеком в первом познании природы и дании ей вечных имён?



ИСПЫТАНИЕ ЛЮБВИ

Наконец, и само грехопадение даёт нам свидетельство, (увы! свидетельство горькое), активности разума человеческого. Человек был невинен, не знал ещё зла, но ведь сатана и не искушал его явным злом. Он манил человека призраком некоей новой, более высокой сущности («будете как боги»), соблазнял неким неиспытанным ещё совершенством. И раз человек прельстился на этот посул, то, значит, уже имел представление о совершенстве. Чтобы пожелать «стать как боги», первые люди должны были уже быть в состоянии вообразить разумом и пережить чувственно, то есть всем существом своим, саму идею «божественности». Чтобы захотеть стать «ещё лучше», надобно уже сознавать, что ты хорош. Выражаясь современным языком, можно сказать, что человек, спровоцированный сатаной, прельстился на посул титанизма, ибо хоть и первично ещё, но с необычайной мощью познал себя и мироздание, испытал в себе огромную силу пробудившегося духа, которую по наивности, и подталкиваемый лукавым, пожелал самочинно увеличить.
Мы говорим всё это отнюдь не для того, чтобы оправдать грехопадение первых людей. Грехопадению могут быть даны множественные объяснения, но ему нет и не может быть оправданий, ибо в грехопадении испытывалась не свобода и не разум человеческий, а Любовь. Под давлением сатанинского посула испытывалась способность человека любить Бога, и человеку не хватило именно силы Любви, чтобы до конца и безоговорочно верить своему Небесному Отцу. Проста и абсолютна истина, что вера есть Любовь! Достаточно ли сильно любишь мудрого наставника, чтобы поверить ему до конца, опрокинув диктат маловерного эго? Достаточно ли сильно любишь своё призвание, чтобы безоглядно ввериться ему и исполнить, презрев насмешки мира, риск и тяготы судьбы? Достаточно ли сильно любишь своего другого, чтобы безоговорочно верить в его чистоту, оставшись глухим к мерзкому шепотку оговоров? Сколь много и тяжко страдаем мы в жизни от недостатка силы Любви! Апостол Павел много говорит о всевозможных дарах Духа, но в последнем счёте Любовь оказывается наиважнейшим, наиценнейшим и единственно жизнедающим началом: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я медь звенящая или кимвал звучащий. Если я имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто» /Кор. 13, 1-2/. Бессилие любить есть бессилие веровать! Недостаток Любви подтачивает веру. Множество бедствий жизни в происходит именно от неполноты Любви, без которой нет полноты доверия. И все эти бедствия суть лишь малые сколки великой инициальной катастрофы грехопадения, которая произошла от недостатка Любви... недостатка, который и допустил человека до богоослушания, до злоупотребления свободой, до слишком большого понадеянья на собственные уже проснувшиеся умственные и духовные силы. У Льва Шестова читаем: «“Праведник жив будет верой”,– говорит Пророк, и Апостол повторяет за ним эти слова. “Всё что не от веры, есть грех” – только этими словами мы можем защищаться от искушения “будете знающими”, которым прельстился первый человек и во власти которого находимся мы все»43. Обман сатаны есть обман чудовищный, обман вселенский. Сатаническим обманом вошла в мир гибельная мэоническая «свобода», «свобода» ничто, разрушающая абсолютные богоданные Ценности – Любовь и веру. Недаром, когда мы хотим заклеймить особо изощрённое веро-ломство, мы именуем его «дьявольским обманом».
Недостаток Любви есть изначальная беда и мать всех бед. Искупительный путь человека к Богу есть духовный путь к полноте Любви и веры через соблазны безлюбовного и безверного мира. Нет, мы не ищем оправданий грехопадению! Мы лишь хотим обратить внимание ратоборцев за сакраментальное древо, («источник познания», который Бог, якобы, скрыл от человека), на то обстоятельство, что ещё до вкушения плодов познания зла человек духовно бодрствовал, а не пребывал «в спячке»; разум его был активен, а не «бездействовал»; воля его свободно выражалась, а не была «полностью подменена волей самого Бога». Об этом свидетельствует не только то, что Бог отдал во власть человеку Творение, не только грандиозный процесс наречения вечных имён твари земной, но, парадоксально, увы! и сам акт грехопадения, самый факт желания стать «лучше», который предполагает уже большую степень духовной пробуждённости и сознание собственной ценности, а, стало быть, очевидную активность ума. Бердяев точно охарактеризовал трагическую парадоксию грехопадения: «Ответственность за зло возвышает, а не унижает тварный мир и человека, ибо приписывает ему огромную силу свободы, способной восстать на Творца, отделиться от него и создать собственный безбожный мир... Отпадение от Бога предполагает очень большую высоту человека, высоту твари, очень большую её свободу, большую её силу»44.
Существо, лишенное какого бы то ни было знания о себе и мире, пребывающее в духовной спячке, безвольное и умственно слепое, – такое существо невозможно было бы соблазнить никаким посулом усовершенствования, ибо оно без-сознательно, до-сознательно… не способно соизмерить себя с мирозданием, познать свою ценность, сознать свою свободу. Такое существо не может злоупотребить свободой просто потому, что вообще не может употребить свободу. Собственно говоря, такое существо не есть Образ и Подобие Бога. Очень верно в этом отношнеии замечание Тилииха: «…именно образ Божий в человеке и создаёт возможность Падения. Только тот, кто является образом Божиим, и обладает силой отделять себя от Бога»44а.
Зло, конечно же, не возвысило, а принизило человека, обрушило его, а вслед за ним и весь тварный мир, в пропасть богоотпадения, но сознание ответственности за зло и способность принять на себя эту ответственность свидетельствуют о высоком достоинстве человека, как Образа и Подобия Божия, хоть и падшего и исказившегося, но по духу и сущности свободного. Человек лишь тогда вполне человек, когда сознаёт себя греховным, падшим.
Итак, грехопадение не было ни моментом первого пробуждения человека к сознанию и свободной воле, ни путём человека к всеобъемлющему знанию. Утвержать что-либо подобное означает не только не верить в Бога, но попросту не уметь читать Библию. Грехопадение было актом уже пробудившегося хоть и наивного сознания, но в том-то именно и заключался трагизм, что это был в большей степени акт сознания, чем воли, разума – чем Любви. В доверительные любовные отношения человека с Богом вкрался сатана. Он обманул разум человека, ещё не ведавшего лжи, воспользовался невинностью первых людей, не знавших вражды и не опознавших в нём врага. За ужасающее это предательство сатана проклят навеки, безвозвратно отлучён от Божественной вечности. Безвозвратно ли? Среди религиозных взглядов есть и такой, что Бог может и хочет спасти даже сатану, но мы не рискуем спекулировать на эту запредельную тему. Одно представляется нам несомненным – не Бог проклял сатану, а сам сатана, восстав на Бога, подверг себя участи проклятия, ибо как уже сказано выше, мы верим, что Бог никого и ничего не проклинает.
Теперь же для нас важно лишь установить, что не древо познания зла и не сатана, обманом подтолкнувший людей к его плодам, – не это стало источником человеческого знания. Вкушение плодов с запретного древа стало ядовитым источником познания только и именно зла, моментом помрачения духа и одичания разума в человеке, утратившем незыблемую опору Любви и полного доверия, ощутившем одиночество под тиранической властью эго, потерявшемся в Дантовом лесу страха и подозрений, познавшем стыд, и вражду, которой он до этого не ведал. В древе познания зла первопричина не знания, а отпадения тварного мира от Бога, выпадения всего Творения из вечности бессмертия в смертное время, которого пленниками мы все сегодня являемся, в которое мы рожаем и рождаемся, чтобы видеть смерть и умирать.



ПОЛОЖИТЕЛЬНАЯ СИЛА БЕССМЕРТИЯ
(сила теургическая)

Познание зла подорвало «положительную силу бессмертия» (С. Булгаков), которой держалась райская жизнь человека. Положительная эта сила заключалась в неомрачённой Любви и доверии Богу, в абсолютной искренности  и незапятнанности эротической воли, где не было места ни стыду, ни страху, ни подозрению, ни вражде. Эта Любовь и эта искренность, безызъянная в вере и доверии, – это и была сама райская жизнь. Человек-сын жил ею и творил её ежемгновенно в своих ближайших отношениях с Божественным своим Отцом. Замысел Божий о Творении предвечно был и навечно есть Замысел о творящем духе Любви. Взаимная Любовь Творца и твари была воздухом Рая. Любовь – духовный источник бессмертия, основа и гарантия сверхъестественного порядка вечности. Человек любящий сам творил своё бессмертие тем, что оставался в Раю, а оставлася он в Раю потому, что в нём не было зла, нечему было смутить его Любовь, ограничить его искренность, помрачить его дух, ослабить в нём веру. До вхождения зла в Творении не было ничего, что могло бы разрушить сверхъестественный порядок. Нужно вдуматься в значение слов – творил своё бессмертие – ибо это было такое творчество, такой накал Эроса, о каком падший мир не смеет даже мечтать! То было творчество не символов духовной жизни, которое мы имеем в духовной культуре, но самой жизни духа и потому жизни бессмертной! То было величайшее и непрерывное антиэгоистическое дание бытию. Для Льва Шестова не подлежит сомнению, что: «Адам до грехопадения был причастен божественному всемогуществу» (ниже мы приводим со ссылкой большой фрагмент, где высказывается эта мысль). Всё чудесное, к чему был способен райский человек, предопределялось величайшей его способностью творить Любовью. Любовью творил он даже собственное бессмертие. Мы называем эту первотварную способность человека силой теургической. Бердяев так определяет теургию: «Теургия есть действие человека совместное с Богом – богодейство, богочеловеческое творчество»44*. Райская жизнь и была таким целостным богдейством, творчеством богочеловеческой взаимности. Только так и могло творить себя бессмертное райское бытие.
По грехопадении же человек обрекается лишь рожать жизнь и рожать её смертной, ибо он выпал из вечности, он уже не в силах целостно жить и творить в духе Любви, его воля перестала быть моно-потенциально эротической, она стала омни-потенциальной эро-танатической волей, то есть лишилась силы теургической. Такая раздвоившаяся и усомнившаяся воля не способна поддерживать сверхъестественный порядок вечности, ей не по силам творить бессмертие духом Любви. Лишенная теургической силы воля человека покорилась естественному порядку тлена, жизнь человека и мира овременилась. Ужас бессилия перед временем поселил в духовно ослабевшем человеке смертную тоску: «Яков Титыч любил поднимать с дорог и с задних дворов какие-нибудь частички и смотреть на них: чем они раньше были? Чьё чувство обожало и хранило их? Может быть, это были кусочки людей, или тех же паучков, или безымянных земляных комариков, – и ничто не осталось в целости, все некогда жившие твари, любимые своими детьми, истреблены на непохожие части, и не над чем заплакать тем, кто остался после них жить…дуют ветры, течёт вода, и всё пропадает и расстаётся в прах. Это ж мука, а не жизнь. И кто умер, тот умер ни за что, и теперь не найдёшь никого, кто жил когда, все они – одна потеря» (А. Платонов «Чевенгур»). В глубочайших подземельях своего существа, даже в самой необузданной дикости или самой очевидной нелепости, человек лелеет сокровенную чаще всего неосознанную в её глубинной религиозности мечту выйти из беспощадного круга времени: «Дванов почувствовал тоску по прошедшему времени: оно постоянно сбывается и исчезает, а человек остаётся на одном месте со своей надеждой на будущее; и Дванов догадался, почему Чепурный и большевики-чевенгурцы так желают коммунизма; он есть конец истории, конец времени, время же идёт только в природе, а в человеке стоит тоска» (А. Платонов «Чевенгур»).
Вновь повторим, – древо познания зла, от плодов которого Бог острастил человека запретом и предупреждением «смертью умрёшь», давало не знание вообще, как очень хотелось бы думать всевозможным адвокатам дьявола, а познание именно зла. Обратим внимание, что не Божий запрет сделал древо познания зла вожделенным для перволюдей. Запретный плод стал сладок человеку не потому, что он запретный, а потому что сатана посулил через плод этот некую новую, небывалую ещё сладость. И от тех пор в человеке сохранилась тяга к опасному, к смертельному – чистый и бессмыленнй адреналиновый экстаз, та самая небывалая сладость, которой от него требует его ненасытное эго.
Итак, древо познания зла сделалось «вожделенно» тогда, когда сатана предательским «разумным увещанием» привлёк к нему желание человеческое, когда посулил людям через его плоды некое новое и особенное знание – «будете знающие», некое туманное, но по видимости высшее качество – «будете как боги».
О древе познания зла нельзя даже сказать, как это хотелось бы весьма многим, что оно открыло человеку способ продолжения рода. Нет, не оно открыло ему этот способ, ибо ещё прежде, чем запретить людям вкушать плоды древа познания, Бог заповедал им: «плодитесь, и размножайтесь, и наполняйте землю», а, значит, не только не видел в этом зла, но вне всякой зависимости от запретного древа дал людям возможности умножать себя в роде своём.
Если вдумчиво читать Библию, она внятно говорит нам о том, что Творец ничего не “забыл” открыть человеку о нём самом и его предназначении, что знание, творчество и свобода человеческие никак не нуждались для своего пробуждения и расцвета в запретных плодах. Дух безгрешного человека не только не «пребывал в спячке», но находился в таком накале и ясности, переживал такую полноту тварных сил, что мог познавать всю тварь Божию и нарекать ей вечные имена, более того... подлинно творил бессмертие, обладал теургической силой, то есть был способен к чуду. Сила теургическая и есть та самая «положительная сила бессмертия», о которой говорит С. Булгаков. Бессмертие человека черпало положителную силу в неомрачённой Любви к своему Богу, в абсолютном доверии Ему и безызъянной в Него вере.


БОГУ НЕ НУЖНО НИ ЗЛО, НИ ДОБРО
(предельная мотивация)

Ещё одна идея, – куда более тонкая в своём внешнем благочестии, чем та грубая и поверхностная «критика» Бога, с которой мы имели дело выше, но тоже ошибочная, – требует к себе внимания в нашем контексте.
В богословии, а вслед за ним и в религиозной философии, утвердилась и обрела довольно прочное бытование мысль, что грехопадение человека имеет положительный смысл, поскольку позволило Богу раскрыть Себя во второй и третьей Ипостасях – в Сыне и Духе Святом. У этой мысли имеются ещё схоластические истоки, как, например, суждение Фомы Аквинского: «Бог действительно допускает зло, чтобы извлечь из такового добро большее. Отсюда и речь св. Павла: “А когда умножился грех, стала преизобиловать благодать”»46. Нам видится здесь то же самое помрачение религиозного духа и разума, что и у друзей-утешителей Иова, осуждающих его строптивую непреклонность, искренне не понимающих, как можно перечить Богу, как можно возмущаться карой небесной, продолжать среди обрушившихся на тебя горя, позора и нищеты считать себя праведным и верить, что Бог вернёт тебе и погибших родных, и, честь, и благосостояние. Раз покарало тебя небо, значит ищи и найди свою вину, а если не можешь найти, то всё равно признай себя виновным, ибо что ты есть против Всемогущего Бога: «Что такое человек, чтоб быть ему чистым...» /Иов 15, 14/. Так рассуждают утешители Иова – «бесполезные врачи» /Иов 13, 4/.
В этом смысле и Фома Аквинский подобен «бесполезному врачу». Рассуждение его натужно благочестиво: уж раз стряслось грехопадение, то значит какая-нибудь надобность в нём всё-таки была. Нужно только отыскать её. И великий схоласт ищет поддержки у Апостола Павла, который вроде бы даже радуется, что грех в мире умножился, ибо тогда-то, как раз, и стала «преизобиловать благодать». Но Павел говорит о реальности мира павшего, уже претерпевшего инициальную катастрофу. Он ведёт речь о Благодати, то есть о Любви Божией к падшей твари. Он радуется Неизреченной Божией Любви, которая не оставила и падшее мироздание, он преклоняется перед милостью Бога, вочеловечившегося в Сыне Своём ради искупления «умножившегося греха». Речь Павла восторженно свидетельствует Деяния Божии во Спасение. Из этого, однако, никак не следует, что грехопадение было необходимо или желательно, а уж тем более предзадано Богом Творению. Мы веруем – Бог не попускает зла ни ради чего! Всякое зло, трактуемое как Божия Воля или попущение, есть лишь результат помрачения духа человеческого, вольное, а чаще невольное обмирщение Бога, введение Его в естественный порядок падшего мира через приписывание Ему пороков падшего человека.
Пути зла не нужны Богу ни ради какого «большего добра». Добро вообще есть категория тварного мира, а не атрибут Бога. Добро возникло после грехопадения человека, принявшего в себя и впустившего в мир зло. Падение ангела, который первым принял в себя тьму зла47, не стало ещё богоотпадением Творения, и это свидетельствует, что не ангелы, а человек есть по Замыслу Божию центральная тварная сущность, что Творение предназначалось во владение именно человеку, и что именно на человеке лежала и лежит ответственность за судьбу мироздания.
Итак, Богу не нужно ни зло, ни последующее «большее добро», из зла или его последствий якобы производимое. Добро необходимо человеку в мире зла. Необходимо, как протест против зла. Бог же – по ту сторону и зла и добра, ибо всё в Боге есть единое безызъянное Благо, чуждое зла и не нуждающееся в добре. Благо-дать, то есть Любовь Божия к падшей твари, есть не проявление добра, а подание Блага, спосылание вечного Света, равно трансцендентного и мировому злу и относительному человеческому добру. Добро же есть временн;я категория искупительного пути. Добро есть ценность во времени падшего мира. Оно есть реакция на зло, оно способно противостоять злу, но не может победить зло. Добром люди по-человечески обращены друг к другу, добром они подкрепляют друг друга, часто облегчают, иногда даже спасают от бед жизни. Добро может помочь, но оно не может воскресить. Смерть – предельное зло мира сего – победима не добром этого мира, а одной только Благой Волею Божией, то есть сверхъестественной, сверхбытийной Силой Любви Божией. Сам разговор о «большем добре», якобы извлекаемом из попущенного зла, – слишком мирской. Предстваления о «меньшем» и «большем» есть предствления человеческие, обусловленные относительностью и граничностью всего тварного, опирающиеся на оптимальное48. Бог же абсолютен и безграничен. Бог максимален. Благо, которое Он изливает в виде Благодати на падшее Творение, есть Благо максимальное. Всё зависит от того, сколько Блага Божия способны мы вместить. Бог не попускает зла, ибо зла в Себе не имеет, его из Себя не порождает и в Себя не приемлет. Зло попускает человек и, надо заметить, весьма часто делает это в усмотрении будущего «большего добра». Печально известное мнение, что цель оправдывает средства, основано именно на принципе попущения зла во имя будущего «большего добра».
Бог не попустит зла, ибо зло – от  а н т и б ы т и я  и с тенденцией в небытие. Зло есть ничтоженье, танатическое воление, влекущее в последнее НИЧТО. Бог же есть абсолютное ЧТО, абсолютное Сверхбытие и непреклонная Воля ЭРОСА к очтоженью всего и всяческого. Бог есть СУЩИЙ... Тот, который вечно, то есть абсолютно и окончательно ЕСТЬ в любом сущностном смысле. Зло же – не есть ни в каком сущностном смысле. Оно бессущностно и в слепом своём волении антибытийно. Очень остро схвачена эта диалектика С. Булгаковым: «Есть только благо, а всё, что не благо, не есть. Однако не есть не означает необходимо нет в смысле полного отсутствия. Зло может мыслиться лишь попущенным или вкравшимся в мироздание, как его частное самоопределение, именно как недолжное актуализирование того ничто, из которого сотворён мир»49. Мы расходимся с Булгаковым во взгляде на сотворение мира из ничего (об этом ниже), но безотносительно к этому расхождению абсолютно едины с ним во взгляде на зло, как «недолжно актуализированное ничто», как «попущенное», как «вкравшееся в мироздание»50. Зло есть Танатос, вкравшийся в Эрос Творения. Он не смог уничтожить Творение, но самоопределился в нём, придал ему недолжный характер омнипотенциального раздвоения между эротической волей к что и танатической волей к ничто. Танатос внёс в Божие Творение деструктивный элемент мэоничности.
Да, зло было попущено, но не Богом, а противником Божиим, сатаной. Да зло вкралось в мироздание, но не через Бога, а через человека, прельстившегося на сатанический посул. Не Бог, а человек по наущению сатаны совершил то страшное, что Булгаков называет «недолжной актуализацией ничто». Тварная свобода человека содержала в себе этот риск, и Бог согласился на рискованность судьбы не только человека, но и всего Творения, – согласился ради сохранения высшей ценности взаимной Любви, Своей Любви к человеку и Любви человека к Себе, которая могла и может быть только свободной, ибо и всякая ценность сохраняется только в свободе. Наслаждение Эроса возможно только в свободе.
Да, Всеведенью Божию не мог не быть внятен риск, связанный со свободой, – даже и со светлой свободой к сущности, – поскольку она сообщается существу тварному и граничному, а не всеведущему и совершенному, как сам Бог. Но это не значит, что Бог попускал или, тем более, прогнозировал зло ради возможности потом явиться Спасителем. Бог верил в человека, как продолжает верить в него и после грехопадения. Он готов был спасать своё дитя и своё Творение, и по сей день Он – единственное Спасение. Любящий всегда готов спасать любимого, он может предвидеть опасность, может предостеречь («...не ешь от него, ибо...смертью умрёшь»), но и ради спасения он не отнимет свободы у того, кого любит и, с другой стороны, не станет намеренно уготовлять ему гибели ради того, чтобы продемонстрировать себя спасителем. Есть у людей поговорка – «Друг познаётся в беде». Но даже в нашем падшем мире друг не пожелает и не уготовит беды другу, чтобы только выразить ему полноту своей дружбы. А нередко и в падшем человеке пробуждается сознание, что как ни показательно, как ни существенно для дружбы и Любви испытание бедой, но самая неподдельная дружба, самая беззаветная Любовь проявляет себя не только и даже не столько соболезнованием и помощью в беде, сколько сочувствием в радости – способностью подняться над собственным эго, без ревнивого себялюбия и зависти пережить радость друга, как свою собственную, испытать эротическое наслаждение счастьем своего ближнего50а. И уж если падший человек из тьмы греховной, сквозь коросту тиранического эго способен подниматься до такой духовной высоты, то можно ли заподозрить Бога, от которого и получил человек свою благую духовную первосущность, в заведомом намереньи столкнуть своих детей в пучину погибели, чтобы потом явить Себя в ещё нераскрытом величии милосердия и спасительного самопожертвования?!
К сожалению духовные высоты редки в падшем мире и то, что открывается человеку с духовной высоты, увы, не образует в человечестве устойчивых представлений. Падшая тварь в массовом своём большинстве обусловлена собственной низостью. Падение ведь и бывает всегда сверху вниз, во всяком случае – падение духовно-нравственное, поскольку в духовно-ценностном космосе в отличие от космоса материального нет релятивизма. Фрустрированный низостью человек склонен к низким помышлениям, и представления его чаще всего отвечают низкому, а не высокому состоянию духа. Большинству людей, даже когда они говорят, что Бог есть сама Любовь, трудно верить (верить вообще трудно!), что Бог действительно безгранично – неизреченно – любит человека. Внутренне люди гораздо чаще  представляют себе Бога, не как любящего Отца, а как сурового владыку и начальника. Начальник же, по человеческому разумению, хорош тогда, когда правильно распоряжается подчинёнными. Тем более, если начальник этот всё ведает наперёд. Раз Бог знал, что в тварной свободе есть риск, значит должен был загодя ограничить свободу ненадёжной твари Своей. Иначе – плохой начальник! Мотивации Любви труднее всего постижимы для падшего человека и падшего мира, ибо мир наш не в Любви пребывает, а во зле. Но именно Любовь есть высший и единственный способ отношений Бога с человеком. Любовь, а не власть! И именно свобода есть высочайшая богочеловеческая ценность. Свобода, а не принуждение, хотя бы и в виду самых благих намерений, есть единственный абсолютный залог взаимной Любви, искреннего сыновства. Бердяев замечательно говорит об этом: «Бог оправдывает тайну свободы, властно и мощно положив предел собственному предвиденью. … раб не может войти в царство Божье, он не сыновен Богу и подчинён низшим сферам»50а*. Из состояния принуждённости, из рабского состояния, невозможна Любовь. Любовь есть всегда, и только свобода. В этой точке завязан узел богочеловеческих отношений. Всеведенье (а стало быть, и всепредвиденье) Божие есть в Боге мотив не к принуждению, но к Любви, скорби и Спасительной Жертве. Увы, чаще всего это остаётся за пределами человеческого внимания и понимания. Ведь для огромного большинства людей и «любовь» – всего лишь род властвования, способ порабощения, форма собственности. К примеру, большинство родителей именно так «любят» своих детей. Потому и царит между ними непонимание, переходящее в отчуждение, нередко заканчивающееся враждой, когда дети входят в возраст решений. Лишь немногие родители, немногие люди вообще, постигают, что Любовь, взаимность, благодарность и всякое доброе чувство может возникнуть и выжить только в свободе. Эти-то немногие знают, что любимому, если он достиг возраста решений, должна быть прежде всего предоставлена свобода, хотя и возраст решений – не абсолютная гарантия от ошибок. Любовь – есть дание свободы любимому при всегдашней готовности быть рядом и спасать его от беды: той, которую можно предвидеть, и той, которую предвидеть невозможно. Любовь Бога, дарующая свободу твари, есть беспричинность с любой рациональной точки зрения. Любовь есть наивысшая духовная мотивация и она – эта мотивация – связана с риском, она чревата драмой. Люди в их большинстве не отдают себе в этом отчёта. Нередко этого не понимают даже те из них, кто систематически занимается теологией и историей религии. Рассматривая воззрения позднего Августина на проблему происхождения зла и его рассуждение о том, что Бог, сотворив ангелов, одним из них даровал благодать, а других предоставил их собственной воле, Дж. Б. Рассел пишет: «Августин вполне мог бы избежать столь сложных доказательств, обратись он к самому простому и наиболее изящному из возможных объяснений: одни ангелы сделали выбор в пользу Бога, иные выбрали зло, но и те, и другие сделали это совершенно свободным движением воли, не имевшим никакой причины». В самой постановке вопроса Расселом, этим интересным, дающим немало полезной информации исследователем, сквозит печально известная поверхностность и даже легкомыслие рационализма, который не видит, не чувствует ни глубины человеческой жизни, ни Божественной скорби, который ищет логическое изящество там, где идёт речь о глубочайшей Божественной и бого-человеческой драме, связанной с предельной мотивацией, с Любовью.
Среди многих страстных слов Иова, обращённых к Богу, есть такие: «Заступись, поручись Сам за меня перед Собою! иначе кто поручится за меня? Ибо Ты закрыл сердце их от разумения, и потому не дашь восторжествовать им. Кто обрекает друзей своих в добычу, у детей того глаза истают»» /Иов. 17, 3-5/. Окруженный утешителями-резонёрами, этими «бесполезными врачами», чьи сердца Бог «закрыл от разумения», Иов остаётся наедине с Богом. Этот придавленный непомерным горем человек с каким-то странным упрямством верит, что Бог не даст «восторжествовать им», тем, на чьей стороне все земные резоны, но чьё сердце закрыто от разумения. И к Богу последнему взывает Иов о заступничестве... о заступничестве не перед людьми, нет – перед... Самим Собой! Среди несчастья и порицания строптивый Иов продолжает верить, что Отец Небесный своё чадо не «обрекает в добычу». Вот богодухновенные строки, вот истинно гениальное духовное требование!
Гениальна может быть вера человека в Неизреченную Божию Любовь, в ту единственную непризрачную справедливость, которая «исполняется в любви» (Тиллих). Резонны и рассудительны речи Софара Наамитянина, Елифаза Феманитянина и Вилдада Савхеянина, – утешителей Иова – справедлива брошенная Иову обвинительная речь Елиуя, сына Варахиилова, но не они, а богоборец Иов оказывается прав перед Богом, ибо до конца верит в предельную мотивацию, верит в то, что Любовь Божия больше человеческих резонов.