Белые ночи, черные дни

...Это явление Серж должен был предвидеть. И прежде, когда не так мучила боль в груди, когда не было подлого жара и слабости, страшился этой встречи не менее, чем допроса у государя, превратившегося в фарс. Лучше уж Чернышев, тоже вот из бывших сослуживцев, который нынче не узнает его в упор и орет матом, чем он, Алекс Бенкендорф, с которым было пройдено немало. Который умел его понимать, как никто и никогда.
Он видел его на очных ставках и на следствии. В первый раз он заметил, что тот, конечно, стал куда солиднее. И куда плешивее, чем прежде. Держался тихо и смотрел так вкрадчиво-ласково, как только он один умеет смотреть. Серж тогда, на допросах, отводил глаза. Намеренно, чтобы все остальные следователи не поняли того, что, как князь был уверен, отлично понимал Бенкендорф. Долгими вечерами, когда все погружалось в тишину, Сержа преследовали призраки прошлого, всегда неприятные, и чтобы от них отделаться, разогнав тоску, он вспоминал зеленоватые и слишком проникновенные глаза приятеля и повторял: «Алекс должен знать. Он не может не знать... Все приближенные ко Двору... Все Посвященные во главе с Магистром знают. Кристоф написал ему с почтой же, написал... И Соня наверняка все рассказала, она эдак может». Несмотря на то, что свидания с родными не дозволялись, Серж был уверен — его семья и друзья, как и обещано, делают все, чтобы он был очищен от подозрений. И даже если «его участь будет ужасна» - как завершил свою гневную тираду вот этот колосс,нынче ставший императорским величеством — он сможет умереть без позора. Но время шло. Никто не появлялся. Никаких новостей о его судьбе не было. Простуда, подхваченная им еще во время пути в Петербург, вернулась через месяц и выпивала остатки сил из его тела. Но показывать, что он страдает, Серж старался как можно меньше. «Они только этого и ждут», - думал он. - «Сломаюсь я — только обрадуются. Мол, ничто другого от меня не ждали. Удушат своим притворным сочувствием. Всю душу вытянут». Поэтому Серж старался выглядеть бодрым и вести себя так, как будто нет этого колотья в правом боку, нет постоянного жара и румянец на щеках у него исключительно от полного здоровья. Но с каждым днем поддерживать сию иллюзию было все сложнее. И Бенкендорф, всегда внимательный к своему окружению, уже все давно заметил. Вот и решился на свидание тет-а-тет. Сидит в кабинете, мундир из скромности обычный, не парадный, половина орденов отсутствует за ненадобностью, и сверлит своим сочувственным взором.
-Пойми, - начал Александр фон Бенкендорф он по-простому. - Это не допрос. Я вижу твое состояние... Нет. Спрашивать тебя о сути не буду, и так все ясно из показаний...
-Раз все ясно, так зачем же разговаривать? - тихо произнес князь.
-Серж, ты мне не чужой человек, - продолжил генерал, сложив руки под подбородком. - Когда-то мы назвали друг друга братьями, и я сие не забыл. И подобная ситуация меня тяготит. Как, я вижу, и тебя.
-Еще бы не тяготила, - вздохнул князь. - Все ошибка от начала и до конца.
-Ты... нездоров, - пристально посмотрел на него Алекс, и Серж отчего-то вспомнил его сестру. Все же похожи, сильно похожи... Та тоже способна вытянуть из собеседника всю душу, в чем он когда-то удостоверился.
-Как видишь, - Серж не знал, что еще сказать. Более всего ему бы хотелось убедиться в том, что появление Бенкендорфа в его камере — плод горячечного бреда. Так вскоре появятся и все погибшие, все те, о ком он не переставал думать... Но нет. Алекс слишком реален и не похож ни на воспоминание, ни на фантом.
-Тебе нужен доктор, - Алекс подошел и без церемоний прижал ладонь к его лбу. Серж едва успел отстраниться, что вызвало недоумение в его друге.
-Да, я так и знал. Жар у тебя есть, и немалый, - вздохнул Бенкендорф. - Тем более, в таком состоянии я тебя мучить вопросами не буду.
-Тогда я тебя буду пытать, - попробовал улыбнуться Серж.
-Что тебя интересует?
-Почему ко мне никто не приходит из семьи? Их всех арестовали?
Алекс сначала недоуменно воззрился на друга, но что-то иное, кроме удивления зажглось в его глазах.
-Почему их должны арестовать?
Серж счел вопрос риторическим и проигнорировал его.
-Значит, они просто отреклись от меня. Все ясно.
Алекс продолжал сверлить его посветлевшими глазами, невыносимо-милосердными, и князю очень хотелось, чтобы он ушел, наконец, или изменил бы тон разговора.
-Твоя мать призывает тебя отказаться от всего, в чем ты признался, - проговорил он невыразительным тоном. - «Верните мне моего сына» - вот что она просила у меня.
-Она уже просит и через тебя? - слабо усмехнулся Серж.
-Через кого она только не просит, признаться честно, - откликнулся Алекс. - Сам-то представь, каково ей теперь? Она держится, конечно, с достоинством. Ее Величество заботится о ее состоянии.
-Не сообщай ей, каким ты меня нынче нашел, - произнес Сергей. - Впрочем, боюсь, мертвый сын для нее лучше осужденного и обвиняемого в дичайших преступлениях.
-Ты пока ни в чем не обвиняем, - предупредительно, но твердо прервал его Бенкендорф. - Твоя вина не доказана.
-Государь убежден... - в горле князя пересохло, он закашлялся, но не стал отпивать воды из услужливо протянутого своим другом стакана.
-Пойми, эту его реакцию можно понять. Менее всего он ожидал тебя увидеть в числе заговорщиков, - быстро проговорил Алекс, вздыхая тяжело. - Кроме того, ты знаешь, что он мне сказал в день возмущения? «Или я император, или меня не будет на свете». Угроза жизни заставила его вести с тобой так, как он вел.
Серж бросил на Бенкендорфа потускневший взгляд.
-Я нисколько не упрекаю Его Величество. Даже в мыслях такого не было.
-Вот и славно. И твое чистосердечное раскаяние заставит государя переменить мнение о тебе, - утешительно произнес Алекс.
-Так ты пришел за раскаянием?.. Этот... Святой отец, значит, отец Петр, - хриплым и тихим голосом начал Волконский. - Он приходил за исповедью. Я, кажется, все сказал ему. Грехи отпущены, можно и помирать.
-Я тебе дам помирать! - нахмурился Алекс.
-Мне все равно уготовлен эшафот, и ты это знаешь прекрасно, - пересохшие губы узника сложились в подобие улыбки.
-Зачем ты так говоришь? Ну вот зачем? - повторил Алекс взволнованным тоном. - Я вижу, тебе очень нехорошо. Доктора надо звать и пустить кровь...
-Дай мне спокойно умереть, - Серж откинулся на спинку стула, более не в силах сидеть прямо, навытяжку.
-Спокойно? У тебя жена, сын вот родился, - лицо Бенкендорфа, узнаваемое, но лишенное прежней моложавой привлекательности, расплывалось в глазах Сержа, его черты были нынче неразличимы. - Может, ради них стоит и попытаться выйти из той ситуации, в которой ты оказался... Не по своей воле оказался, я уже в этом уверен.
-С Marie все кончено, и она должна это знать, - прошептал Волконский — говорить вслух он уже не мог. - Я сделал ее несчастной, видит Бог... Но она, надеюсь, утешится в роли матери моего ребенка. И потом найдет себе другого спутника, по сердцу и по нраву...
-Что ты такое городишь! - вспыхнул Бенкендорф. - У тебя бред уже начался... Слушай, ложись, я позову врача, а сам поговорю с тобой позже.
-Позже может и не получиться, - вздохнул Серж. - Давай уж сейчас приступим к процедуре... Как это называлось у l'abbe Nicole — помнишь?
-Куда мне помнить? Я ж учился всего три года там, и то, больше занимался не науками, а баловством со смолянками и прочими милыми девицами, - улыбнулся Бенкендорф, отчего ямочки заиграли на его щеках, и на миг его визави показалось, будто он видит его прежнего, таким, каким он был в те незапамятные, тревожные и блестящие годы. Словно не было той послевоенной разлуки, когда их жизни пошли порознь, чтобы соединиться вновь — на краткий миг — здесь, за этим столом, где решалась его, Сержа, судьба. И отчасти судьба его былого друга — быть ли ему палачом или спасителем приговоренного.
-Испытание совести, вот как оно называлось, - проговорил князь, взяв себя в руки. Нельзя показывать слабость. Ни за что. Иначе его слова никогда не будут приняты всерьез, их спишут на болезненный бред, а он очень хочет, чтобы хотя бы этот его друг — милосердный следователь, снисходительный судья, не иначе — понял его цель. Понял, почему ему довелось заниматься тем, чем он к вящему огорчению одних и злорадству других, занялся.
-Надо было рассказать кому-нибудь из дежурных отцов о своих помыслах и прегрешениях, мыслью и делом, да как можно подробнее, - продолжал Волконский, откашлявшись, чтобы голос его звучал четче и яснее.
-Я, похоже, счастливо миновал подобных испытаний совести, - пожал плечами Алекс. - Не знаю, к лучшему то или нет.
-Тебя просто не готовили к духовной карьере, - откликнулся Серж.
-Хочешь сказать, тебя готовили? - изумленно воззрился на него приятель.
-Так было бы лучше для всех, сам понимаешь. Если еще не забыл, кто я и каково мое положение в кровной семье...
Алекс внезапно спохватился, словно вспомнил о чем-то важном, ускользающем из его головы в самый неподходящий момент, и, засунув руку в бювар, прежде не замеченный князем, вытащил неприметную бумагу. Серж, сидя напротив, узнал размашистый и витиеватый почерк своего старшего брата Николая. 
-Кстати, зря ты полагаешь, будто семья тебя ни в грош не ставит, - сказал Алекс. - Вот твой брат написал мне показания в пользу тебя. Возьми, прочитай.
Серж вгляделся в почерк брата. «Перед самым венчанием, 11 января прошлого года, мой брат Сергей со своим шафером, полковником Павлом Пестелем, быстро скрылись посреди приготовлений, не объясняя причин своего спешного отъезда. В ответ на мой резонный вопрос Сергей упомянул о неких срочных делах. Я сказал, что время не терпит, и дела можно отложить на любой другой день, поскольку служба должна состояться через час. Брат мой и его друг успели в храм как раз перед самым венчанием. Я уверен, что полковник Пестель, обвиняемый нынче в покушении на цареубийство и прочих вопиющих к небу грехах, принял моего несчастного брата в члены общества, пользуясь его взбудораженным состоянием накануне коренного события в его жизни...», - прочел он в записке, а потом отбросил в сторону.
-Мне нужно на это что-то сказать? - произнес он медленно. - Передай Николаю, что я ценю его благородство...
-Вскоре ты сможешь сказать ему эти слова сам, - с готовностью улыбнулся Алекс. - Но скажи только — дело обстояло именно так?
-Как так? - испытующе посмотрел на него князь, сузив глаза.
-Ну, что 11 января 1825-го года ты куда-то уезжал с Пестелем и вернулся только накануне самой брачной церемонии...
-Да, именно так все и было, - сказал бесцветным голосом Серж.
-Достаточно, - прервал его Алекс. - И да... Твоя жена очень хочет с тобой увидеться. Она взяла ребенка и приехала в Петербург, несмотря на сопротивление родных. С отцом ее я имел беседу...
-Прошу тебя, не лезь в это змеиное гнездо! - прервал его князь. - Я прекрасно знаю, что и как Раевский может говорить... Небось, про бумагу, которую я якобы подписал перед женитьбой, он говорил?
-Говорил, конечно, только я заметил в его рассказе множество несостыковок, - отозвался Алекс. - Но я бы не хотел нынче с тобой говорить о таких делах. Тем более, показания брата, которые могут подтвердить многие свидетели, перевесят любые попытки выставить тебя виноватым.
-Николай выдает желаемое за действительное, - Серж сложил руки на груди. - Я был членом общества с самого его начала... Почти с начала.
Алекс ничего не ответил, но пристальный взор его глаз заставил допрашиваемого продолжать.
-Можешь записать меня в его отцы-основатели... - Волконский криво усмехнулся.
-Постой, - твердо прервал его приятель. - У меня совершенно другие сведения. Разве ты не присоединился к заговорщикам уже после Семнадцатого года? Или же?...
Бенкендорф замолчал, чувствуя, как сам холодеет внутри. Насколько он мог помнить, его друг тогда еще не состоял в тайном союзе и высказывал себя вполне верноподданным. Ну как верноподданным... Вольнодумство в определенной степени было присуще всем в их кругу. Никто не говорил о царской фамилии с пиететом, да и критиковать окружающую действительность было признаком развитого интеллекта — не более и не менее. В этом смысле Серж Волконский не отличался от остальных. И Алекс мог бы назвать его единомышленником... С карьерой у князя почему-то не ладилось никак. Его обрекли на прозябание в провинции, тогда как сам генерал-майор Бенкендорф в конце концов получил желаемое назначение в гвардию, был назначен начальником Главной квартиры — по следам своего beau-frer'а, который когда-то, еще в самом начале века, занимал сей пост с честью. Семейные и служебные дела, покупка собственного участка земли близ Ревеля, рождение дочерей одной за другой — сына Господь не давал, да и Алекс, если честно, был вполне счастлив этими Его дарами, суета и лихорадка жизни в столице — о своем былом соратнике и друге Бенкендорф позабыл, не обмениваясь письмами и вестями. И весьма зря... Быть может, Серж еще до отъезда Алекса вошел — или, как он утверждает, основал — тайное общество? И Бенкендорф мог бы оказаться в нем же... Вполне мог бы — он презирал Аракчеева не менее других, был недоволен собственным положением, почитал рабство крестьян постыдным пережитком, приняв несколько лет назад участие в расследовании дела одного помещика, лишившего жизни своих дворовых, и сетовал на бездействие государя в этом отношении. Ежели приятели бы открыли ему двери в сей тайный союз, то он бы согласился...
-Да, меня позвал Орлов... - Серж нехотя произнес фамилию приятеля и внимательно вгляделся воспаленными глазами в своего визави — не потянется ли он к перу, не занесет ли сказанное в некий протокол? Но Алекс не двигался.
-Михаил? - переспросил Бенкендорф, и князь выдохнул с облегчением. Значит, имя уже было названо кем-то другим... Грудь немедленно отозвалась колющей болью, и он нахмурился.
-Удивительно, что он стал тебе родственником, - добавил Алекс, проникаясь состраданием к приятелю. Он не должен был здесь находиться. Особенно в таком состоянии. Но ничего не поделаешь. Его слишком во многом обвиняют. Цареубийство, о Боже... Об этом тоже стоило упомянуть в разговоре, который Бенкендорф ни за что не хотел назвать допросом. Но как?
-Ничего удивительного. Мир очень тесен, mon ami, - повторил Серж. - Мы были вхожи в один дом... И не только. Скажи, он схвачен?
Алекс сдержался от искушения.
-Я не могу отвечать на такие вопросы. Прости, - произнес он. - Так ты утверждаешь, что твой брат был не прав? Что ты был членом общества до своей женитьбы?
Князь угрюмо кивнул, глядя в сторону.
-Еще раз повторяю, - продолжил Бенкендорф. - Нужды оговаривать себя нет никакой.
-Тебе... вам всем нужна правда или нужна видимость этой правды? - проронил Серж.
Алекс вздохнул.
-Друг мой, тебе и впрямь нехорошо. Подумай о том, что брат старался тебя выручить. Тебе достаточно подтвердить его слова — и все поверят. И ты будешь свободен...
Волконский засмеялся. Смех быстро перешел в приступ навязчивого кашля.
-Вот, попей, - Алекс плеснул воды в кружку, потом капнул немного бренди из фляги, прикрепленной к его поясу. Последнее время он никуда не выходил без этого нехитрого аксессуара. С ним было легче. И он верил, что другу он поможет.
Серж сделал пару глотков и поморщился.
-Только спиться мне и не хватало, - хрипло прошептал он. - Но нет. Никто не поверит. Никто... Обращение государя со мной уже все красноречиво сказало.
Алекс хотел разузнать, что же именно произошло между Волконским и императором Николаем, когда первого привезли и со связанными за спиной руками доставили в кабинет, на личный допрос государя. Левашов, который был свидетелем этого разговора, помнится, вышел бледный, сперва не хотел отвечать на настойчивые вопросы Алекса, но затем, когда они отправились после целого дня присутствия в Петропавловской крепости по домам, во время разъезда, попросил отхлебнуть из фляжки Алекса и сказал, не стесняясь, так:
-П...ц, вот что я вам скажу, Александр Христофорович. Форменный п...ц.
-А подробнее, Василий Васильевич? - хладнокровно спросил Бенкендорф, едва ли догадываясь, что скрывается за этим емким определением Левашова.
-А то, что этот... этот князь — злодей и подонок, каких свет не видывал! - выпалил его собеседник, сплюнув через плечо. - Он прямым текстом признался в намерении на цареубийство!
-Да? И что на это сказал государь?
Но Левашов вдруг увидел свою карету и поспешил попрощаться с Бенкендорфом прежде, чем тот мог что-то у него выведать. И ныне этот вопрос можно было задать самому Волконскому — но Алекс этого не хотел. Желание выведать истину в нем вело упорную борьбу с безумной жалостью к Сержу, больному, постаревшему нынче, но внутри себя все еще несущему прежний негасимый свет. И в этом Волконском, совершенно не изменившимся с тех пор, Бенкендорф не мог разглядеть цареубийцу, кровавого маньяка и приверженца якобинских методов.
-Родные желают тебе только добра, - продолжал Алекс, сворачивая разговор на другую тему — более для себя, нежели для блага собеседника. - Вспомни о своей матери...
-Неужто ты не понимаешь? - выдавил из себя Серж. - Впрочем, да, куда же тебе понять — ты моих обстоятельств не знаешь... В общем, Николай дал такие показания не для того, чтобы освободить меня. Ему позорно иметь брата-заговорщика, вот и все. Это же клеймо и на него ляжет. А этого ему ой как не хочется.
Лицо Алекса нынче напоминало бескровную маску. Он сокрушенно качал головой, не в силах поверить, за что друг оговаривает своего близкого родственника, за что отвергает руку помощи, протянутую ему. Бенкендорф знал его старшего брата — и лишь с хорошей стороны. Князь Репнин внушал ему уважение своей солидностью, великодушием и манерами grand seigneur'а. И его отношение к младшему родственнику казалось образцовым. Сам Алекс всегда бы хотел иметь наставника, покровителя, который бы помогал ему советом и дружбой. До поры до времени эту роль в его жизни играл муж сестры, по иронии, - тезка его отца, которому вплоть до самой смерти, случившейся три года тому назад, всегда было наплевать на своих отпрысков, чья будущность казалась ему совершенно обеспеченной. Но нынче, по разным причинам, Алекс остался без эдакого покровителя — потому и не мог понять, что же чувствует Серж. Недоумение его высказыванием сменилось негодованием — как он может оговаривать князя Репнина?
-Что же касается моей матери... Ты ее знаешь — и сам все видишь, - проронил Волконский.
Алекс промолчал.
-Я тебя не понимаю, - тихо произнес он после паузы. - Зачем тебе все это? У тебя все было неплохо...
Серж ничего не отвечал. С лица его начал спадать лихорадочный румянец, уступая место резкой бледности. Серо-голубые глаза тускнели, приобретали зеленоватый оттенок.
-И ни за что не поверю, что ты сам, по своей воле, туда пошел, - продолжил Бенкендорф. - Потому я здесь. Потому и говорю с тобой. Мне ничего не стоит подтвердить, что все обвинения в твой адрес правдивы. Но это было бы слишком жестоко. Так кто над тобой стоял?
-А ты не понял разве, кто?
-Полковник, как бишь его, Пестель, автор той самой конституции? - Бенкендорф повысил голос. - Ни за что не поверю...
-Придется, - проронил Волконский. - Ибо формально это так. Я был в обществе на вторых, а иногда и на третьих ролях.
-Нет, - покачал головой Алекс, от негодования слегка побледнев. - Ты не прав. Или сам заблуждаешься, или намеренно мне не доверяешь. Ты бы не подчинился этому...
Бенкендорф на миг замолчал, подыскивая нужные слова. Впечатление Пестель оставил несколько пугающее. Словно Робеспьер ожил в ином облике и говорил — но не с трибуны Конвента, как тридцать с лишним лет тому назад, а перед ними, двадцатью сановниками, пришедшими его судить — и разговор снова шел о крови, которая могла быть пролита, если бы его с сотоварищи вовремя не остановили. Во время допроса Пестеля Алекс проглядел письменные показания. В глаза врезался год рождения полковника — 1793-й. Год разгара кровавых революционных бесчинств в Париже. Что бы на то сказал его beau-frere, тайный мистик и магистр ордена Rose et Croix? Наверняка, нашел бы все связи и ключи — в его изложении самые запутанные оккультные вопросы обретали неслыханную ясность. Нельзя было поверить, что Серж, храбрый и решительный, с коего в нужный момент быстро слетала маска повесы и «дурачка», невесть кем к нему прикрепленная, мог дать себя увлечь. Впрочем, родня поверила... Тот же Репнин давеча сказал так: «Я не удивлен, что мой брат дал себя увлечь. Он всегда у нас был слабохарактерный... Впрочем, вы же были с ним дружны, знаете сами». Алекс ему не поверил. Как не поверил и сестре Сержа, с которой недавно имел весьма продолжительную беседу... Вспоминать о ее содержании не хотелось. И только юная супруга приятеля, попавшего в беду, равно как и ее ровесница — племянница князя, прелестная Princesse Aline, - казалось, разделяли мнение Алекса о князе. Жену было реально жалко... Настолько жалко, что жар всякий раз обдавал Бенкендорфа, когда он вспоминал это изжелта-бледное лицо, эти обескровленные губы и яркие, бездонные, как небо в августе, темно-карие глаза, а также — и не совсем кстати — ее стройный и гибкий стан, который не могло скрыть и скромное траурное платье. И за что этой цветущей молодой женщине такое наказание? За то, что ее муж, за которым она должна была жить как за каменной стеной, связался не с той компанией? Алекс вновь вспомнил — а что было бы, останься он с Лизой там, в Малороссии, и вступи он в это несчастное общество? И вообще, что было бы, поменяйся он с местами с Сержем? Нет, жена его выдержала бы... Она не девчонка, как эта Мария, она уже дама солидная, похоронила внезапно умершего первого мужа, сумела поднять двух дочерей от него... Сдержанная, спокойная сила — вот что ценил в жене Алекс нынче, когда первоначальная страсть уступила место привычке. И Лиза бы справилась. Вытащила бы его отсюда. Чего не скажешь о этой милой девочке, так напоминающей итальянских мадонн с фресок Леонардо...
Мысли снова приняли не тот оборот, какой нужно. Алексу было сложно сосредоточиться нынче — он мало спал, слишком много работал, уставал, как вол, на котором пахали всю неделю безостановочно, и засыпал у себя дома после ужина, в кресле, не в силах даже добраться до спальни и разоблачиться. Так вот... Не Пестель его привлек к делу. Далеко не Пестель. И не Орлов даже — тот тогда увлекался масонством и, если верить его словам и словам его старшего брата Алексея, быстро вышел из дела, когда запахло жареным, а умозрительные рассуждения начали принимать весьма конкретные очертания. Но и верить тому, что Волконский пришел в тайное общество исключительно по собственной инициативе, Алекс отказывался. Тогда... Кто же именно его привлек?
-Я ему и не подчинялся, - произнес после продолжительной паузы Серж. Ему было трудно говорить, но он держался, намеренный довести беседу до конца. Он знал Бенкендорфа довольно хорошо для того, чтобы понимать — из всей этой когорты случайных людей, собранных судить арестантов, лишь приятель по флигель-адъютантству и соратник по «летучему» отряду имел способность к расследованиям. Волконский не забыл про его проект от 1808 года. «Когорта добромыслящих», охраняющая страну от злоупотреблений и гарантирующая неукоснительное соблюдение законов... А ведь тогда Алекс этим проектом фактически предвосхитил половину того, что написано в «Русской Правде». Интересно, что стало с этими бумагами? Помнится, Бенкендорф подавал их на имя императора Александра — в те годы тогда еще можно было это делать, ибо тон задавал Сперанский, готовивший стране конституцию — но, естественно, его размышления о славной когорте и об организации высшей полиции по образцу французской la gendarmerie были поглощены черной дырой государева стола. Надо бы напомнить нынче при случае... Если зайдет разговор.
-Я не сомневался в сем, - откликнулся Бенкендорф. - Но все же, скажи, пожалуйста, зачем тебе понадобилось идти на столь отчаянные шаги?
-А ты сам как думаешь? - раздраженно отозвался Волконский. - Я уже говорил. Другие тоже повторяли. Тебе что-то из сказанного непонятно?
-Это же пустая риторика, черт возьми! - пришел черед злиться Алексу. - Ах, мы спасали Отечество от произвола! Ах, мы ратовали за народ-победитель, которого обделили после войны! Ах, нас всего лишь раздражали отсталые сановники, которыми покойный государь себя окружил под конец жизни своей!
-Все именно так, - бесцветным голосом произнес Серж. Мысли у него путались, и нынче он очень бы хотел, чтобы его оставили одного. Даже если прилетят стальные стрекозы и вопьются острыми крыльями под ребра, как оно всегда бывает во время сильного жара, будет не столь тяжко, как общаться с этим приятелем, который уже не приятель вовсе, а не пойми кто...
-Изволь — не верю! Ради вот этих благих целей объединяться в тайное общество с несколькими уровнями конспирации, готовить военный переворот, планировать цареубийство... Кто вам мешал просто подойти к государю и предоставить проекты, какие нужно? Кто мешал вам просто выполнять свой долг, как все остальные, кто не затронут... этой заразой? - Алекс явно распалился и в такие минуты вновь напомнил себя пятнадцатилетней давности. Холодный и сдержанный следователь уступил место восприимчивому, пылкому, не лишенному остзейской сентиментальности молодому человеку. Правда, нынче повод для его гнева был совершенно иным, чем тогда.
-Помнится, ты сам подавал проект, - проговорил вконец охрипшим голосом Серж. - Хороший, кстати, проект, я его постоянно вспоминал... И что сталось с ним?
Алекс сперва недоуменно воззрился на друга, а потом вспомнил, что тот имеет в виду. Долгое время Бенкендорф пытался вычеркнуть эти два черных и странных года своей жизни, когда он обожал эту мадемуазель Жорж, выдающуюся актрису и столь же выдающуюся же la femme fatale, чуть ли не взрезал себе вены, за что был ругательски отруган тем, кого негласно считал старшим братом, да вот заодно и этот проект написал. Тогда в его жизни и появился этот молодой друг, этот милый ясноглазый мальчик, с которым он тесно сблизился, поверяя ему все секреты своего сердца и разума.
-Это я тоже слышал. Про равнодушие государя к благим начинаниям. Про его недоверчивость. И, не скрою, я сам разделял недовольство... Скажу крамольную вещь — когда я узнал о смерти Александра, то, после приступа печали, испытал и облегчение. Ибо нынче нам должна  Бенкендорф встал из-за стола и присел рядом с другом, приобняв его. Тот не отстранился. От него веяло жаром, вся одежда была мокра от сырости и пота. «Я принесу ему свои рубашки, если никто из родни так и не сподобится его навестить», - решил Алекс.
-А кто-то нас клеймил цареубийцами, - прошептал князь.
Былая нежность и сочувствие к другу вновь сменились негодованием. Как же Алекс забыл... Серж вполне может манипулировать. Странно, что в пансионе аббата Николя он не числился первым учеником.
-Это иное. Как ты не понимаешь?! - напустился на него Бенкендорф. - Вы готовили... Готовили казнь того, кого считали тиранами. И ладно, один Александр. Но другие-то из семьи в чем виноваты? Девушки, дети, женщины? Зачем?
-Так он этого и боялся... - пробормотал Волконский. - Смерти своей, что ли? Я думал, там больше бесстрашия.
-Кто «он»? - спросил Алекс.
-Неважно, - Серж обратил на него взгляд глаз, совсем зеленых, как состарившаяся бирюза. - Так вот. Говорю тебе первому, и, надеюсь, ты донесешь это до других членов следственного комитета и до государя. Согласие на цареубийство было лишь средством для удержания людей в обществе. И от появления предателей.
-Хорошенькое же средство! - возмутился Бенкендорф. - Чтобы оттолкнуть от себя людей здравомыслящих и привлечь к себе лишь кровавых негодяев, вроде Пестеля.
-Но согласись, в наших реалиях цареубийству всегда находилось место, - проронил Волконский.
Алекса вновь охватило странное ощущение — истина где-то рядом, нужно поднапрячься и поймать ее. «Находилось место цареубийству». Интересно...
-Нашлось ли? - задумчиво переспросил он, не глядя на своего визави и не надеясь на то, что услышит ответ.
-Не смей, - тихо, но твердо произнес Серж. - Не надо далее говорить. И дело вообще не в этом...
-Пойми ты, наконец! - взвился Бенкендорф. - Я единственно хочу — вытащить тебя из этого каменного мешка, где ты погибаешь. Для этого мне нужно знать правду! Кто был твой руководитель? Кто дал тебе поручение внедриться в общество? С кем ты вел переписку?
-Вы разве что-то нашли? - вяло поинтересовался князь, отрешаясь от напора, с которым говорил его приятель.
-Тут и искать не надо, чтобы понимать — все было куда сложнее, чем ты говоришь, - продолжал Бенкендорф. - Давеча уже называли имена Мордвинова, Сперанского... Тех, кого вы бы поставили управлять страной. Вместо самих себя. Но я полагаю, этими господами перечень не ограничился.
-Ежели ты хочешь знать, руководили ли они заговором, то скажу так — они бы первые нас сдали, ежели бы проведали, - с трудом произнес Серж, на которого нынче больно было смотреть. Глаза его налились кровью, лицо пылало.
-То есть, вы приписали к заговору людей, не имеющих к тому никакого отношения? - Бенкендорф весьма пожалел, что отказался от идеи записывать сказанное другом. Глядя на состояние Сержа после его вопроса, генерал упрекнул себя за излишнюю жестокость. Но удержаться тогда он не мог.
-Прости, - выдавил он из себя. - Я не хотел так... Но меня возмущает одно. Вы называете имена людей. Самых разных. Мы их срываем со службы, доставляем сюда, допрашиваем — и отпускаем, так как никто другой не называет их в числе членов тайного общества... Имели бы совесть, не наговаривали бы на них.
-Почему ты говоришь это мне? - выдавил из себя князь. В глазах его, совсем зеленых, стояли слезы.
-Потому что никто не хочет брать ответственность, вот почему, - произнес Алекс. - Пойми, чем быстрее мы разберемся, тем быстрее это закончится...
Тут он снова замолк, поняв, что слова его были неуместны. Чем закончится? Казнью всех? Уже обсуждали наказание для виновников. Из чрезмерно распухшего за много веков кодекса законов выдернули такие средневековые казни, как четвертование, припомнив дела пятидесятилетней давности, когда расправились с самозванцем Пугачевым. Но уместны ли подобные параллели? Чернышев утверждал, с присущим им пылом, что сии злодеи еще опаснее бунтующей черни, «ибо им не смена государя нужна, а смена всех устоев правления».
-И ты хочешь, чтобы я кого-нибудь назвал. И отговорился эдак от всего... - вздохнул Серж.
-Слушай, - после небольшой паузы произнес Алекс. - Мне известно, чем ты занимался в Париже. Ты был удачливее меня в свое время... И не только удачливее — тогда я допустил ряд самых идиотских ошибок, какие только можно допустить в la diplomatie secrete. В общем... Не было ли это тайное общество тоже твоим заданием?
Князь ничего не отвечал. Откинувшись к стене, он сложил руки на груди крест-накрест, прикрыл глаза и, казалось, задремал. Алекс тяжко вздохнул, но вскоре продолжил уже другим, более тихим голосом:
-Если это так, то понятно, почему покойный государь игнорировал мои записки. Ему было и так все известно, он полагал, что держит тайное общество под контролем.
-Ты писал доносы о нас? - неожиданно произнес князь, открыв глаза и вцепившись взглядом в своего визави.
Алекс растерялся от подобного, совсем не предвиденного им напора. Тогда, когда он составлял записки по инициативе одного из чиновников Главной квартиры Грибовского, то никак не думал, что «доносит» на перечисленных в докладной записке людей. Уже известные ему доносы поступали «изнутри» тайных обществ, от их бывших членов, и подавались на стол непосредственного начальства. Докладная записка, которую пять лет назад сочинил генерал Бенкендорф, шла дольше этого. Помимо членов обществ, подозреваемых в организации противоправительственных заговоров, он высказывал идеи о том, в чем заключается корень проблемы, и даже брал на себя смелость предложить достойные меры пресечения. Возможно, излишняя инициативность Алекса, к которому покойный император относился предвзято, и помешала дать записке ход.
-Хочешь сказать, что я не должен был исполнять долг подданного? - ответил Бенкендорф тем же тоном. - И, если ты уже припомнил мой несчастный проект — именно это я и собирался сделать! Или после того, как зарезали Коцебу, как перевернули легитимную власть в Испании и в Неаполе, да что там — после бунта семеновцев — мне нужно было сидеть молча, сложа руки? Либо, - и Алекс скривился. - Мне нужно было побежать к Рылееву или этому вашему... горе-диктатору, запрятавшемуся под стол в австрийском посольстве, лишь дело запахло жареным? И умолить их принять меня в этот кружок?
Волконский выслушал его с усталым видом.
-Так что ты от меня хочешь теперь? - повторил он опять.
Алекс до сих пор был рассержен. Припомнилось, что Серж всегда так себя вел — и когда они в 1813 году обсуждали диспозицию следующего дня битвы, и даже раньше... Намеренно притворяется тупицей, делает вид, что до него туго доходит, но на деле просто хочет повернуть ситуацию в свою пользу. Давить и орать здесь не имеет смысла — Бенкендорф в этом уже имел случай убедиться.
-Мне хочется понять — как ты туда попал? - терпеливо, насколько мог, произнес Алекс. - Тебе дали задание? Если да, то кто это сделал?
-С чего ты решил... насчет задания? Только с того, что у меня была миссия в Париже? - словно в полудреме откликнулся князь. - Так то было совсем другое дело...
-Смотри, - Алекс переплел пальцы перед собой. - Если верить показаниям, общество существовало более восьми лет. Никто особо не скрывался... Доносы были — и де Витт, уж на что пакостник, но отрабатывал свой хлеб, что уж говорить. Государь все знал — но бездействовал. Притом я не сказал бы, что он вообще не замечал крамолу — сам знаешь, за стишки мальчишек ссылали туда, где Макар телят не гонял. О том, что с моим несчастным соотечественником, подавшим докладную записку, случилось, я уже молчу.
Здесь Алекс остановился, не зная, слышал ли Волконский когда-то о фон Боке, брошенном в Шлиссельбургскую крепость, или молчал. Об этом несчастном лифляндском бароне, женатом на простой эстонке, Бенкендорф впервые услыхал от брата своего зятя, бросившего имя несчастного и грустные факты его биографии, ему в лицо по какому-то поводу... С Карлом фон Ливеном вечно приходилось спорить. Странно, что этот примерный христианин и в прошлом отличный вояка высказывает мысли куда как вольнодумные. И неудивительно, что два его сына были названы Бестужевым как члены Северного общества. Отец бы их наверняка похвалил и поощрил идеи — Бенкендорф был в том уверен. Но вот бабушка, верная служанка монаршьих особ, впала бы в ужас. Почтенная старушка, которую Алекс давно уже привык считать ближайшей родственницей, чуть ли не любимой тетушкой, уже высказывала ему в беседе: «Я не переживу, Альхен, если эти неблагодарные злодеи будут помилованы. А государь милосерден и склонен подчиняться давлению... Им виселицы мало, вот что скажу!»  Высказывание было неудивительно — Алекс живо помнил рассказы сестры о том, как любезная ее свекровь повела себя, только заподозрив участие своего сына в заговоре, из-за которого погиб император Павел. Тогда Бенкендорф даже усмехнулся. Но нынче он, вспомнив это и переведя свой взгляд на Сержа, насквозь больного, но старающегося держаться изо всех сил, поежился невольно. Эта дама, кстати, ровесница и непосредственная коллега княгини Александры, матери самого Волконского, готова лично четвертовать его? Хорошо, что статс-дам не приглашают заседать в Следственном комитете... И неудивительно, что, возможно, матушка Сержа считает так же. Вот и не является к нему — не хочет получать упреки в сочувствии преступнику, и наплевать, что этот «опаснейший злодей» - ее родной сын. Римлянки, помнится, даже и отрекались от своих детей в подобных случаях...
-Я понимаю, куда ты клонишь, - произнес Серж вялым голосом. - Отлично понимаю. Что ж, думай и анализируй дальше — это ты умеешь. И до истины докопаешься. Только вот что скажу тебе, друг — как узнаешь все причины, придержи их при себе. Иначе окажешься там же, где нынче я...
Алекс вспыхнул. Он не мог не признать — в словах Сержа была истина. Этого он боялся боле всего.
-И мне ты ничем не поможешь, - продолжил князь. - Это... замкнутый круг, Сашка. И я был большой дурак... Я думал, что чего-то могу стоить в этом своем качестве. Что я достаточно опытен, и это дело будет мне под силу. Да, черт возьми, я и впрямь верил, что меняю мир к лучшему! Но не вышло... Когда опомнился, все зашло слишком далеко.
Алекс слушал его, не перебивая, хотя в бессвязных репликах друга ему чудился горячечный бред. Но по опыту он знал, что в таких словах, сказанных в полубессознательном состоянии, частенько кроется истина. Если быть внимательным, позволять себе только слушать, отгоняя собственные умозаключения, то можно ее уловить.
-Ты же помнишь меня тогда? - внезапно посмотрел на него Серж ясными глазами. - Помнишь же, да? Тогда, в Семнадцатом году и ранее даже?
Алекс кивнул. Конечно, он помнил друга. Помнил, как тот маялся от скуки провинциальной жизни и говорил так: «Держи меня, иначе я снова кинусь творить глупости».
-Ну, все так оно и было... Тут еще брат, - князь брезгливо передернул плечами. - Ты не поймешь... Даже думал бежать в Грецию или куда еще, как этот долбаный Байрон. И тут мне предлагают все взять и изменить. Заняться настоящим делом. Я ведь когда чувствовал себя полезным и живым? Или на войне, или вот в Париже. Когда я четко знал, что нужно делать. И он как будто бы почувствовал... Говорит: «Вот тебе все карты в руки и свобода действий, но не забудь — нам нужна оппозиция».
-Кто он? - не выдержал Бенкендорф.
-Узнаешь, - отмахнулся его собеседник. - Скажу только, что он и отдавал мне все поручения по Парижу, и не доверять я ему не мог — ведь тогдашняя миссия оказалась удачной.
-Но тебя за нее никак не оценили, - задумчиво произнес Алекс. - Почему же ты, памятуя о том, что остался без награды, взялся за это безнадежное и — скажу без всяких обиняков — преступное дело?
-Зачем? - переспросил князь. - Потому что мне было нечего терять. Хотя всем нынче кажется, что многое...
-И не только, - твердо досказал за него Алекс. - Потому что ты не мог отказаться от предложения, ведь так?
-Сейчас ты опять скажешь, что я-де слабохарактерный и иду на поводу у всех и каждого... - сморщившись от некоей внутренней боли, прошептал князь.
-Я этого не говорил, - прервал его собеседник. - Никогда не говорил, ежели ты сможешь вспомнить... А просто констатирую факт — тому, кто тебе предложил войти в общество, нельзя отказывать.
Серж оглядел своего приятеля и снова подметил, насколько же проницателен и цепок его взор.
-Ну, я же говорил, что ты догадаешься, - произнес он. - Это не так сложно.
-Я одно только не пойму — зачем нужно было Александру устраивать этот заговор против самого себя? Ему хотелось пасть мучеником или сойти с трона? Он сам хотел республики? Аракчеев ему был нужен для нагнетания обстановки в обществе? - озадаченно проговорил Бенкендорф. - Кажется, все становится на свои места...
Он нашел правду, но не знал теперь, что с ней делать. Как ее представить государю нынешнему? Ведь она абсурдна. «Ваш брат был готов пожертвовать вами и всей династией в попытке разыграть революцию?» Николай ему никогда не поверит — ведь ему все было уже ясно, а показания многих из подследственных его только убеждали в собственной правоте. Заговор — не более чем попытка отравленных якобинским ядом молодых людей устроить государственный переворот. Смерть Александра спасла того от гибели, и только чудо спасло самого Николая от участи несчастного Луи Шестнадцатого. Цареубийству и обсуждениям конституции придавалось слишком большое значение.
-Не знаю, насколько здесь вмешан был Его Величество, - вздохнул Серж, заметно вымотанный разговором, а, в особенности, всеми признаниями, которые ему пришлось сделать. - Но переписку я вел не с ним.
-Постой... Тебя тогда, в Париже, курировал твой зять князь Петр, - тихо проговорил Алекс. -Это... это была его идея?
От волнения он начал заикаться. И увидел, какую перемену его догадка произвела в Серже. Тот начал уже заваливаться на левый бок, словно теряя сознание. Бенкендорф вскочил с места, помог другу подняться, приобняв его и почувствовав, что он пылает в жару, положил его на койку. Князя трясло и в лице его, раскрасневшимся от жара, явственно начала проступать синева... Серж, однако, нашел в себе силы выговорить:
-Не знаю, чья идея... Но... я один виноват, один.
Алекс кинулся за дверь, и, схватив стоявшего на страже часового, прорычал:
-Доктора сюда!
Доктор явился через полчаса, проблуждав по коридорам и, мельком осмотрев больного, проговорил сразу же:
-Горячка чахоточная, кризиса не переживет.
-Вранье, - ответил больной после ухода эскулапа из камеры. - Все я переживу.
-Я не сомневаюсь. Мы вытащим тебя... - повторил Алекс.
Он был готов посидеть с больным другом подольше, но его позвал адъютант, уже приехавший в крепость. Пришлось снова обнять Сержа, перекрестить его и проследовать далее.
...Алекса долго не покидали мысли о сказанном и о своей догадке. Князь Петр Волконский все придумал... Надо же — верный телохранитель государев, первый вельможа России, злейший враг Аракчеева, идеальный военачальник и толковый штабист, равному которых просто нет. Нынче он только-только приехал из Белева, сопровождая тело императрицы Елизаветы Алексеевны, ненадолго пережившей своего венценосного супруга. О происшествии 14 декабря этот Волконский тоже узнал с запозданием — как и все, кто в тот день находился за сотни верст от Петербурга. И было бы абсурдным уличать его в каких-то заговорах, каких-то мрачных намерениях...
Дома, оказавшись у себя в кабинете, Алекс закрыл глаза. Сразу же перед внутренним взором выросла могучая фигура Prince Pierre, этого каменного князя, молчаливого и солидного. Представилось, как он, Бенкендорф, задает ему уточняющие вопросы, а тот только смеется низким смехом и говорит: «Вы, видать, перетрудились, Александр Христофорович. Советую вам завтра взять свободный день да и выспаться хорошенько». Нужны, значит, вещественные доказательства... Но Серж, кажется, тогда — или еще раньше, во время общего допроса и очной ставки с Пестелем — подтвердил, что все сжег. Все бумаги, всю переписку, - и бесполезно было искать их. А требовать их от другого Волконского — абсурдно. На каких таких основаниях? Припереть к стенке, что ли? Воспользоваться кое-какими личными рычагами давления? Ну так это абсурдно... Кто он, Алекс, такой, чтобы пытаться сокрушить этого колосса? Так даже и непонятно — мог ли князь Петр покушаться на жизнь правящей фамилии, на сами устои абсолютной монархии? Ведь он же так верен был покойному государю, пользуясь чуть ли не личным дружеским расположением того?
Алекс мог бы долго терзаться этими вопросами, если бы его не осенило. Снова вспомнилось злосчастное 12 марта. Он тогда тоже был во дворце — уже после, когда все свершилось, его поставили нести караул у тела убиенного Павла. Зрелище было то еще... В стражу его поставил лично его beau-frere граф Ливен, но Алекс видел там и Волконского — странно спокойного, куда спокойнее всех остальных, встреченных им тогда во дворце. Либо все были неумеренно веселы, а подчас и нетрезвы, либо пребывали в полной прострации, скорби и тревоге. Один князь Пьер держался как ни в чем не бывало. Позже Алекс узнал, что Волконский был одним из заговорщиков и стоял на страже у двери в покои императора. Слышал звуки борьбы, стоны жертвы — но не пошевелился никак. И ничуть не расстроился — успокаивать нервы было ни к чему. «Вошел во вкус свергать и сажать на престол монархов...», - решил Алекс. - «А что, личный друг всегда знает слабости... И всегда имеются определенные обиды. Так что Серж только не договорил ничего...»
Мысли снова повернули на князя. Злость взяла Алекса — на всю семью Волконских, которые отчего-то решили, что они лучше иных. Этот Пьер подумал, что может вертеть Сержем как угодно... Вот тот нынче и умрет, а не умрет — так будет казнен, в то время как зять его останется жить. И ведь не заступится — в самом деле, никто еще не интересовался участью Сержа из его семьи. Даже мать. Даже сестра. Старший брат с его неловкой отговоркой... Это кем же надо считать родственника, если совершенно серьезно полагать, будто он может вступить в общество вот таким вот способом — по свистку от знакомого? Семейство змей, право слово...
Алекс не заметил, как в кабинет вошла Лиза, его супруга. Она знала, куда он ездил, с ним говорил. Серж был ее шафером в день свадьбы, женщина хорошо его знала и относилась к нему с теплом и добросердечием.
От жены Бенкендорф не особо скрывал происходящее на следствии. Вот преимущество жениться не на юной особе, которая света не видела, а почти что на сверстнице. Лиза понимала куда больше, чем могла бы понять даже самая развитая девица, чей возраст не перешагнул за черту двадцатилетия. И она, помнится, первая сказала про Сержа: «Родня его загрызет. Всем нужно его наследство». На возражения Алекса, что, де, родня там и так далеко не бедствует, Лиза упрекнула его в излишней наивности. Сейчас он понял — супруга права, как никто.
-Его жена приходила к тебе, - произнесла женщина, усаживаясь рядом с мужем. - А тебе не стоит сидеть допоздна...
Алекс поведал ей о разговоре, упустив свои догадки относительно Пьера Волконского. Лиза, с немалой скорбью выслушав его, откликнулась:
-У него есть завещание?
-Чего не знаю, того не знаю... - вздохнул Алекс.
-Обязательно сходи и выясни! Завтра же! - тон голоса дамы сделался металлическим. - Если нет, то пусть напишет, заверим. Он же так по миру пустит и жену, и ребенка...
Бенкендорф вынужден был признать, что резон в ее словах есть, и покорно ушел спать, предпочитая не думать ни о чем. «Я не знаю, что из этого выйдет, но буду надеяться на лучшее», - пробормотал он, засыпая.