Одна дума в дорогу не годится. Глава 29

                29

Не успели мы понежиться в саду, как снова прозвучал начальственный голос завуча:

- Ребята, родители, идите к нам.

 Мы собрались вокруг Пряжкиной, немного оттеснив Денкину в сторону.

- Все уже устали на жаре да ещё не выспались в автобусе, – начала Вера Николаевна.

- Что, в гостиницу? – нетерпеливо спросил Кирилл, высокий десятиклассник, с нежным пушком над верхней губой и на подбородке.

- Рано. Все сейчас идём в музей «Музыка и время», – начальница обвела взглядом группу. – Потом покушаем в столовой. И только после этого, – посмотрела на Кирилла, – будем пытаться заселиться в гостиницу. Если, Бог даст, получится, то отдохнём в номерах до вечера.

- А потом что? – снова спросил Кирилл.

Вера Николаевна наигранно-строго взглянула на парня. Он тоже сыграл роль: закрыл лицо руками, запрокинул голову, словно в безысходном горе, а потом резко нагнулся, издав стон:

- О-о, несчастный, что я наделал?

Вера Николаевна засмеялась, добродушно покачивая головой:

- Хоть кто-то настроение поднимет. Спасибо, Кирюш.

И будто выпорхнула из пышных кустов невидимая райская птица, распростёрла над всеми широкие крылья и одарила людей хорошим настроением. 
 
- К сожалению, нас подвела турфирма, и осталось мало денег. Придётся изменить планы. Здесь посмотрим только музей часов, – предупредила завуч.

Никто не возмущался. Это было хорошим знаком.

Хотелось надолго остаться в сказочном саду. Думаю, что и детям, и родителям хотелось того же, потому что они медленно, точно неохотно, пошли оценивать шедевры времени. 
 
 Музей «Музыка и время» вместил в себя частную коллекцию старинных бытовых предметов иллюзиониста Джона Мостославского. Огромная коллекция основалась в старом доме купца Вахрамеева, представителя известной с XVII века купеческой фамилии в Ярославле. Братья-купцы Вахрамеевы вплоть до XX века славились общественным радением, предпринимательством и благотворительностью.

Здание с небольшими комнатами – так в старину было принято строить купеческие дома – поэтому музей похож на несколько антикварных лавок под одной крышей. Вокруг нас – старые патефоны, утюги, колокольчики, грампластинки, иконы... Несмотря на множество экспонатов в зальчиках, воздух был необычайно чист. А ещё приятно окутывала живительная свежесть.

Музейная работница в лавке с колокольчиками, увидев новую надвигающуюся толпу, с интересом разглядывала гостей: не к ней ли на экскурсию.

Музей часов расположился на втором этаже, в тесном зальчике со скрипучими половицами под линолеумом. На полу и стенах – разные часы: маленькие и большие, необычной формы. И у каждых часов своё дыхание: тиканье, шорох, перестук… Я обрадовалась, увидев знакомых из детства – русские ходики. Дух доброй старины и домашнего уюта витал в часовой лавке.

Одно меня немного огорчило: не было стульев для посетителей, только банкетка посреди зальчика. Она была не занята, и я села. Обмахивая себя тонким журналом, справа, на краешек мягкой банкетки, присела полная десятиклассница – Карина.

Группа в сорок человек стояла скученно. 
 
- Как-то у них не продумано. Старинные стулья у стены выставили, а туристам – ничего, – начали роптать взрослые, переминаясь с ноги на ногу, заставляя половицы скрипеть.

- Где тут стулья ставить? Сами еле разместились, – ответил кто-то из взрослых.

И вдруг полился мягкий женский голос. Ропот мгновенно стих. Впереди, у огромных часов, я увидела хрупкую миловидную девушку среднего роста, с гладко зачёсанными назад волосами, открывающими высокий лоб. Я приподнялась, чтобы лучше её рассмотреть. Светлое приталенное платье, с широкой длинной юбкой, как будто светилось в зальце с тусклым освещением. Это ретро-платье „из 50-ых“ пробудило во мне ностальгию о прошлом. Девушка говорила легко и просто. Её щёки цвели простодушной радостью. Когда она плавно поднимала маленькую ручку, указывая на следующий экспонат, то, казалось, её изящная фигурка парила над бренностью земного бытия.

- Сто пятьдесят лет назад напольные часы были предметом роскоши. Не каждая семья среднего достатка могла их приобрести. Эти громоздкие часы, – указала экскурсовод на деревянный корпус высотой около двух с половиной метров, с ручной резьбой и двумя дверцами, – автоматически включаются через каждые шестьдесят минут, и звучит блаженная музыка. – Она грациозно подошла к часам с фигурой Фемиды: – А вот каминные часы французских мастеров. По всей вероятности, они делались по заказу прокурора, судьи или адвоката. Мы видим богиню правосудия. В правой руке у неё – весы, в левой – книга, на которой по-французски написано «закон». Этим часам почти сто пятьдесят лет. Они имеют два циферблата, отсчитывают время до секунды, показывают день, месяц и год, даже лунный календарь.

Молоденькая сотрудница музея вдохновенно рассказывала нам об изобретателях фонографа, граммофона и патефона, с волнующим трепетом показывала музейные реликвии и ставила пластинки, чтобы мы услышали особенности звучания старинных проигрывателей. Я была очарована трогательной искренностью девушки, как, думаю, и остальные слушатели. Её светлые волосы и задумчиво-нежные глаза прекрасно дополняли образ чувствительной, романтичной натуры.

- Музыкальные шкатулки покупали и дарили не только взрослым, но и детям, – показывала экскурсовод коллекцию ценных вещей. – Детские шкатулки незамысловатые, небольшого размера. Их ставили рядом с кроватками, чтобы малыши быстрее засыпали. Дамские шкатулки очень изящные. Их заводили, когда вышивали или вели с кем-то беседу. Завода хватало минут на пятнадцать-двадцать. Звук из этих механизмов извлекался с помощью диска, на который  наносились прорези.

И зазвучала музыкальная шкатулка. Её необыкновенный звон был похож на сказочный мелкий дождь, который сыплет маленькими жемчужинами, и они, падая, рассыпаются на мельчайшие частички. Умиротворяющие звуки – праздник для души! Если бы у меня была музыкальная шкатулка, я бы, наверно, бесконечно слушала её волшебную мелодию.

Мышечный спазм на уровне солнечного сплетения вернул меня в реальность. Что-то сжалось внутри меня, а потом резко отпустило, точно оборвалась невидимая препона.

- Боже мой, это же… – пробормотала я и плюхнулась на банкетку, чуть не выронив из рук дамскую сумку.

Без сомнения, перед нами стояла тургеневская девушка. Но разве время тургеневских барышень не ушло безвозвратно?! Разве кто-то возразит утверждению, что романтическая особа не приживётся среди прожжённых капитализмом обывателей российских городов? Ещё с 90-ых годов поэтические натуры стали быстро исчезать. Капитализм, как новое ордынское иго, порождение мрака, пронёсся по стране, сея хаос, ересь и забвение нравственных ориентиров. Я считала, что выжившие романтики вызывают только злорадный смех у окружающих. Выходит, я ошибалась. До сих пор нуждается русский человек в искателях идеала, цельных людях, потому что в мире беспредельного цинизма и гнетущего одиночества нет душевного утешения.

Многих из нас, кто жил ещё в другой эпохе, мучает ностальгия по тому времени, когда рядом с нами жили „неисправимые романтики“. Это они открывали новое и интересное, не зарываясь в бесполезных дорогих вещах и не утопая в домашнем вязком болотце. Мы тогда думали, что это навсегда. Так нас воспитывали в Советском Союзе. Человек физического и умственного труда, преумножавший богатства Родины, был идеалом того российского государства. Это он поднял нашу Родину на неизмеримую высоту в мире. Советский поэт Николай Грибачёв наставлял тогда:

Далече видится с вершины,
У ног лежит весь мир почти.
Но погляди на наши спины
И ссадины на них сочти,

И в лица, тёмные от зноя,
Вглядись, и в складки возле рта –
И ты поймёшь, какой ценою
Досталась эта высота…

И догадаешься, пожалуй,
Что будет с тем, кто как-нибудь
По опрометчивости шалой
Нас вниз попробует толкнуть!

А вот толкнули! Толкнули в беспросветную, греховную пропасть! Один «шалый» начал, другой – продолжил. К первому «шалому» народ отнёсся с осторожностью, даже неприятием, а второго поддержал, громко, смело выкрикивая антисоветские лозунги, как дорвавшиеся до желанной свободы безрассудные подростки. Теперь простой россиянин немного повзрослел и – прозрел. Но можно ли вернуть прежние ценности и убеждения?

Слава Богу, остались ещё настоящие люди. Не всех извели отравой современных соблазнов. Сохранились и тургеневские девушки с сердцем, пронзённым любовью. Их любовь к искусству и культуре не оттесняет реальную жизнь: они не наивны, но и не циничны. Не грезят фантазиями, а неуклонно стремятся к исполнению собственной мечты.

О творческих людях часто говорят, что они „не от мира сего“, им не нужно общество, они его сторонятся, потому что общество их травмирует. Считаю, что это миф! Может быть, именно такие люди снова станут востребованы и помогут возродить Русское государство?! 

Я вышла из музея „заново рождённой“. Даже когда мы обедали в столовой, меня не отпускали мысли о девушке, необычной для времени российского капитализма.



Наше заселение в гостиницу прошло спокойно. Правда, потратили денег больше, чем предполагали. Не знаю: на самом деле не освободились трёхместные номера или администратор воспользовалась нашим безвыходным положением, но только разместили нас в двухместные и даже одноместные номера, а они были значительно дороже трёхместных.

- Ещё минус два музея, – огорчённо сказала Марина Викторовна, сидя на кровати. – Но Стрелку оставим. Ради этого дети и ехали в Ярославль. – Из окна на Денкину лился солнечный свет, обнажая на лице её чувства. – Всё из-за нашей глупости и их непрофессионализма, – добавила приятельница, имея в виду себя с родителями и мановскую турфирму. 

- А непрофессионализм – от равнодушия или приспособленчества, – подсказала я.

Миша Денкин тоже сидел на кровати, возле двери, в тени большого угла. Подростку, конечно, была скучна тема нашего разговора. Парень листал журнал, рассматривая картинки.

Немного помолчав, глядя широко открытыми глазами в единственное окно гостиничного номера, Марина Викторовна ответила:

- Наверно, вы правы. И насчёт нашего мещанства тоже.


Светлана Грачёва
Воскресенск 

                Продолжение http://proza.ru/2020/05/31/1330