Старосветский тиран

1 глава.
Одним холодным летним утром на улицы Страны, что нареченна Неизвестной, король выходит прогуляться. Два стража рядом с ним идут – друзья его, приятели; он с ними путь не для охраны держит, но чтоб со скуки не страдать. Король наш наречен прелестно – Вельзевул, а по отцу он, стало быть, Андреевич. Вот вышел Вельзевул Андреич на улицы столицы славной; столица маленькая, крохотна, в ней тысяч пятьдесят не уживутся, попросту не влезут. Звалась столица просто: Старый Свет.

И вот идет по ней – столице – наш славный Вельзевул. Глядит король вокруг, – вот вышел он на мост, – кругом торговцы, что продают добро; и тут, и там товары льются честным людям. Подходит и король со стражей, вот видит очередь, но очередь в разбег. Лишь воин молодой, что глух на ухо (рана тяжкая!), не слышит короля, а все ведет он спор. Торговец – он зажался, он забился, он страшится офицера молодого! И короля еще не видит. Но дерзок его нрав, уперт, упрям – он ни в какую (хоть боится!) не уступит ни монеты.

– Прошу вас, славный офицер, о сжальтесь, о помилуйте! Детей кормить, жена стара иль молода – не знаю, что вам жалобней – прошу, купите по моей цене себе палаш! – говорит торговец и дрожит.
– Ох, не могу я, не могу; моя жена уж точно молода, нужны ей серьги, бусы! Куда я ей добра куплю, как все потрачу на палаш? – отвечает офицер, близко наклонив ухо к торговцу – иначе ему не услышать.
– Но офицер! Вам жалованье все окупит, все позволит! Вы ведь богач почти, уж знаю, сколько платят вам! Не стоит, я прошу, карман мой тощий разорять.
– Скупец! – офицер отринул ухом от торговца.
– О нет, не скуп я – бережлив! – торговец защищается.
– Да что ты за наглец! Тебе кузнец продал клинок сей за бесценок, а ты его – втридорога! А если я сейчас же к кузнецу пойду, чтоб напрямик купить?
– О сжалься, офицер!
– И не подумал бы, коль времени имел в запасе час! Но не хочу я больше спорить, на, возьми, – протягивает деньги, – давай палаш! Тебя запомню я, и хоть бесчестный ты, торговец, к тебе вернусь – больно кромка хороша у моего оружья нового.
– Благодетель! Велик ты, благодетель! Спас детей моих и жену, обеих, и молоду и стару! Благодетель!

Прощаться начинают торговец с офицером, как вдруг те замечают Вельзевула, что, ухмыляясь, все смотрел на них.
– О славный мой король! Я задержал тебя – прости, дурак я, глуховат к тому же. Нельзя мне пред тобой стоять и на твоем пути, о сжалься, не казни меня!
– Куда казнить тебя, за что? Ведь в очереди ты первей меня, чудак, – отвечает король, – а я лишь так, металл смотрю, и ничего купить не думал.
– Слава королю, милосердному слава! – отвечает толпа покупателей.
– Пойдем скорее, стража, я насмотрелся на металл, – король и двое стражников уходят.

И путники вперед по улице широкой путь свой держат.
– А отчего, друзья, так улица пространна и огромна, широка, как ус китовый, а я так тощ и узок, словно тараканий ус? Неспроста ли улица таких, как я, бы тысячу вместила? Отвечайте, что на уме у вас от слов моих, – говорит король.
– Не можем знать, о наш король! Ведь сам ты приказал построить улицу в таком размахе. А ныне жалуешься, будто на погибель сделал?
– Ах, сам! Да позабыл я, стар уже – сорок четыре года. Да мои плечи, как рога лося, сутулы, кривы. Оборотиться не могу назад я в своей памяти – не вижу из-за них, торчат те за спиной, как горб верблюжий.
– Не стоит, о король, бранить себя. Велик ты, хоть сутулый!
– Да знаю я уж сам. Пойдем скорее, в лавку книжную хочу! Ныне скучно мне чего-то, быть может, книгой развлеку себя.

В пути направились чрез мост и дальше – в книжну лавку. Прошли палатки шумные торговцев, а дальше сад с беседками. Пред садом домики милейшие об этажах о двух. Король без всякого труда узнал знакомый домик – там с детства славный наш все книги покупал.

– Здравствуй, продавец, к тебе я вновь пришел! – говорит король, заходя в лавку.
– Король тот славен больше всех, что больше к знаниям стремится. – Отвечает продавец. – Но предостеречь тебя хочу, одни лишь знания пусты – без понимания. Ты жизнь сперва живи богато, я разумею опыт под богатством, ума ты наберись в бою и в деле, а после книги ты читай, чтоб не загнил твой разум от безумья их.
– Да, знаю я. Ведь сам я приказал тебе все это говорить. Ну, покажи, что нового на полках на твоих.
– А нового великое столпотворение, все то, что старое, забытое – есть новое, лишь вспоминать не стоит. А вот, к примеру, книга хороша: Синдбада-морехода плаванье. Рассказ о глупом купчике, что переживши катастрофу и счастья обретя довольно, вдруг продавал все и плыл вновь, зная, вероятно, что вновь чуть не умрет. В конце же каждом – словно волшебство, но в то не верю – опять он был богат и счастлив. Но полон страсти был купец, был полон желчи. На месте, видно, не сиделось: ему пришлось, не утонув едва, на острове прожить далеком, одиноком; потом другие острова, огромны птицы, змеи, горы; и много что еще – и заживо в земле чужой был похоронен, но выбраться сумел. И укорял себя купец, он говорил себе, что каждый новый случай хуже бывшего с ним раньше. Но ничего! Он словно наркоман, дурак-пропойца, жалел о выпитой бутылке, но сейчас тянулся к новой.
– Красноречивый, книжник, ты, беру! Давай сюда Синдбада, деньги забери. Хотя и кажется уж мне, что я читал Синдбада девять раз, но не хочу я пропустить десятый. Как можно и подумать о пропусках таких? Нет, не хочу я больше, – король машет руками на книжника, который предлагает другие книги, – хватит мне одной. Приду я вновь чрез пару дней, тогда готовь мне книги. Люблю тебя я, книжник. Хоть не знаю твоего я имени – люблю. Вернусь я, жди.

Король со стражами уходит. Пришли они к беседке в садике, там сели, и принялся король читать из середины:
 «Услышав слова царя, я застыдился, и промолчал, и не дал ответа от великого смущения; и царь спросил меня: «Почему ты мне не отвечаешь, о дитя мое?» – «О господин, – отвечал я, – приказание принадлежит тебе, о царь времени!»
И царь в тот же час и минуту послал привести судью и свидетелей и тотчас женил меня на женщине, благородной саном и высокой родом с большими деньгами и богатствами, великой по происхождению, редкостно красивой и прекрасной, владелице поместий, имуществ и имений. А потом он дал мне большой прекрасный отдельный дом, и подарил мне слуг и челядь, и установил мне жалование и выдачи; и стал я жить в великом покое, веселье и радости и забыл о всех тяготах, затруднениях и бедах, которые мне достались. «Когда я поеду в свою страну, то возьму жену с собой, – подумал я. – Все, что суждено человеку, непременно случится, и никто не знает, что с ним произойдёт».

– То явно славный царь, на царство небом предреченный; еще славней его тот человек, что почести смог заслужить, являясь даже чужестранцем. Велик и странен белый свет! – произносит король.
– О мой славный король! – вдруг подбегает знатный вельможа. – Беда, беда, кругом беда!
– Да что случилось, дуралей? Отвечай скорее мне, – король хмурится и отвлекается от книги.
– Помнишь ли соседей наших злобных? – спрашивает вельможа.
– Помню я, забыть нельзя, во сне мне не забыть о четырех проклятых коршунах, что кружат, будто умер я.
– Так слушай, мой король: правитель взбалмошный, упрямый, из Страны Большой Известной тот лицемер жестокий прислал нам ультиматум! Нечестный он злодей!
– Как, ультиматум? Мне? За что же, чем же я – еще не труп – не угодил желудку коршуна? Давай сюда его – проклятый ультиматум!
– Держи, король, но не гневись на жалкого посланца – не желал тебе вреда я, лишь послание принес, – знатный вельможа затихает, король не слушает его, а читает ультиматум. Лицо монарха зеленеет, синеет, белеет и, наконец, краснеет, как и должно. Стражники и вельможа дивятся, глядя на королевское лицо.
– Отчего ж, король, лицо твое позеленело? – спрашивает стражник.
– А оттого, мой стражник, что грозятся культ наш запретить!
– Отчего ж, король, лицо твое синело страшно? – спрашивает другой стражник.
– А оттого, мой стражник, что грозятся дом мой разорить!
– Но отчего ж, в конце концов, лицо твое белее снега стало? – спросил вельможа.
– А оттого, дуреха, что грозятся все законы заменить! А красен я, как бант того злодея, что он меня и вас, вельмож, и вас, о стражи, призывает отправляться в далекие места, цитата – «н***й».
– О нечестивец! – кричат стражники.
– О подлец! – кричит вельможа.
– Скажите мне, вы, трое, не милосердны ли мои законы? – спрашивает король.
– Милосердны, о король!
– Разве не сильны мои войска?
– Сильны, о славный!
– Разве не доволен мой народ?
– Доволен, славный Вельзевул!
– Не умен он разве? И не сыт ли? Не богат? Где мой народ, пусть отвечает.
– Приведите народ, скорее! – кричат стражники.
В беседку входит народ:
– Я народ.
– Ты народ? – спрашивает король.
– Я народ, – повторяет народ.
– Отвечай же, богат ты? – спрашивает король.
– Я богат, – отвечает народ.
– Сыт ли?
– Сыт я.
– Умен ли?
– Куда ума мне больше.
– Так отчего ж соседним славным странам так низко порицать меня? За что же получил я все упреки, чем я заслужил? – спрашивает король и кручинится.
– А тем, что много ль, мало ль лет назад убил ты брата своего, все ради власти и короны! А брат твой был красив и юн, а также добр, кроткий нрав имел, носил он имя дивное – Аббадон, как видишь, и именем он превосходил тебя. За то ты, не убоявшись братской крови, со стражей сговорился и приказал его зарезать сонного! Но видно, что по нраву ты богу славному огню-Яриле, что вручил тебе венец после столь низкого убийства! – так говорил народ.
– Молчи, народ, я не желаю слышать! – кричит король.
– Я молчу, – говорит народ.
– Молчи теперь, однако я услышал, что о Яриле молвил ты. Народ! Ты правильно сказал, Ярило всюду нам на помощь, огонь его горит для нас. И для меня. Скажи, народ: власть такую кто мне дал? И от кого корона мне досталась? – спрашивает король.
– От славного отца твоего, короля Андрея! – говорит народ.
– А от кого тот корону получил? – спрашивает король.
– От славного твоего деда, короля Семена!
– Да нет же, – протестует король, – а от кого весь род наш власть имеет?
– От славного бога огня-Ярило! – восторженно кричит народ.
– Вот правду говорят: глас народа, что и божий глас – об одном вещают, – радовался король. – Славный бог огонь-Ярило на колеснице огненной спускался с солнца жаркого, лишь прознав о счастье королем мне быть. Спускался жаркий бог; пламя, пар, и дым, и град спускались с ним. Побило градом, пошпарило паром, пожгло пламенем много славного народа, но вот огонь-Ярило приблизился ко мне. В руках его венец златой – горящий, раскаленный, красный.
– Известно то, – говорит народ.
– Молчи, народ! – кричит король в ответ.
– Молчу, король.
– Так вот, народ. О чем я? Ах, Ярило! Огонь-Ярило – славный бог, великий и усердный, но больно уж горяч он, аж до боли. Надел он мне венец прекрасный на нагую голову, а голова – гореть. Насилу пламя потушили, венец же было к черепу прирос, но нет, его попозже оторвали. О шрамы, о ожоги, о рубцы – как много вас на голове моей; воистину драга цена для славы королевской. Так вот к чему веду я: сам бог огонь-Ярило оказывал мне честь. Что ж до правителей мне чужестранных, коим не было и чиха от богов? Что за страна у них! Сегодня ты, а завтра он, чрез месяц же другой во их главе. Стоят, нахохлившись, павлины, горды, чванливы, агрессивны. И какова же армия – десятки, сотни тысяч! Вот грозы мира нашего, вот адские тираны! Республикой зовутся гордо, а войны продолжают твердо!
– Как прав ты, наш король, – говорит народ.
– Иди, народ, тебе я благодарен.
– И тебе не хворать, не тужить, песни петь, в достатке жить, – отвечал народ.
Народ ушел из беседки.
– А мы же, стражники, вельможа, скорее во дворец спешим. Совет военный зачинать пора, пора узнать, что думают вельможи помудрее. Совет, совет, скорей совет! Недаром мудрый Аквинат (хоть был не наш – католик), вверял всем: строй монархии тем лучше, чем больше у монархии советов!

Бегут все ко дворцу, король бежит неплохо, хотя хромает на обе он ноги. Хоть стражники хотят помочь ему, но сами стары и еле короля догнать способны. А потому тот толстенький вельможа постоянно впереди бежит.

– Совет, совет скорей держать, как отвечать на ультиматум! – кричит один стражник налево.
– Совет, совет скорей держать, как отвечать на ультиматум! – кричит другой стражник направо.
– Совет, совет скорей… кх… кх… – вельможа пытается кричать, но сбивается от одышки и кашляет.

Король, два стражника, вельможа вбегают во дворец. Лишь час прошел, сбирается совет: в нем пять вельмож (низки все ростом, толсты брюхом), три генерала (чья грудь высока, плечи широки), а также королевский сын, что был Богданом нареченный, и королевский зять, чье имя Жозеф (король его все Жориком зовет). Сидят в углу две барышни, ни род, ни племя их нам неизвестны; другие говорят, что Вельзевула то любовницы, и потому он их в совете держит.

Вошел король и сел на трон. Совет встает, кричит прегромко: «Слава королю, слава Вельзевулу Андреевичу, слава Неизвестной Стране!» Король кивает. Все садятся.

– Писарь! Есть здесь писарь? – кричит король.
А все молчат.
– Иль секретарь! Слуга! Хоть кто-то! – не унимается король кричать.
– Чего мой славный тесть желает? – робко спрашивает зять.
– Куда ты, Жорик, лезешь? Ты писарь иль слуга? Не лезь же.
– Я лишь спросил, о славный.
– Что ж, раз ты спросил, могу ответить – я искал слугу, что зачитает всем нам ультиматум.
– Я могу прочесть, – также робко говорит зять.
– Как, ты умеешь? – удивляется король.
– Конечно, читать – не велика наука. Но читать лишь истину – вот трудность, меры коей нет.

«Как мудр он, – думает монарх, – как хорошо, что он советник мой и друг, и зять».
– Тогда читай, хвалю тебя, – говорит король и дает зятю ультиматум.
Тут зять прокашлялся, встал рядом с троном и принялся читать:

– «Уважаемый Вельзевул Андреевич, тиран и деспот Неизвестной Страны, обращаюсь лично к Вам, а также ко всем Вашим знатным вельможам и старшим офицерам. Переходя на неформальный язык, хочу испугать вас, хочу, чтобы Вы, тиран и деспот, бежали и прятались, поскольку я решил покарать Вас за преступления. Я – Президент Большой Известной Страны готов побороть Ваши войска, состоящие из одних рабов; готов разорвать скрижали с Вашими законами, которые писаны кровью и кабалят невежественных крестьян, которых Вы от земли не открепили, тиран и деспот; готов сбросить все статуи бога огня-Ярило, который не светит никому, не обжигает и не греет, а только тратит народные деньги на глупый и опасный культ; готов я уничтожить и весь Ваш монарший дом, чтобы памяти о Вас, тиран и деспот, не осталось и все предки Ваши забылись, а потомки Ваши в земле лежали. Я желаю освободить Вашу старую и невежественную страну от бремени и тягот, которые Вы на нее навлекаете одним своим существованием. Я и мой Парламент желаем дать Неизвестной Стране великую свободу: всенародные выборы и сменяемость власти; землю в частную собственность и свободу конкуренции; свободу вероисповедания и совести. Опять же не могу формальным языком высказываться, когда мне приходят мысли о Вашей мерзкой армии, где у солдат нет ни единого права, а офицеры злы и глупы, как дворовые собаки…»

– Стой, стой! – кричит король.
– Что, мой славный тесть? – спросил зять, остановившись.
– Жорик, подумай-ка, что за ересь он вдруг написал? Как можно? Какое низкое и пошлое сравненье! Дрянь и гадость, безвкусица, нелепость! Уважающий себя правитель такого допустить не может, его слова не мусор залежалый, он должен изрекаться помудреней, поострее. А тут – всего-то псина. О, как скучно! Ах!.. – Король закрывает глаза ладонью и тихо плачет несколько минут. Покончив со слезами, он глаза утер платком и говорит: – Продолжай, Жорик.
– «Необходимо выпустить всех преступников из Ваших тюрем, – продолжает Жорик, пропустив все места с оскорблениями, – ведь сидят в них одни невинные. Их места займут все Ваши офицеры и вельможи, которые так ненавистны народу Неизвестной Страны.
Жалеть можно лишь об одном: народ Ваш и без того загнулся, а тут еще война. Освободите Ваш народ от потрясений, а я освобожу Ваш род от смерти. Сдайтесь, сделайте все сами: армию – долой, Ярило – долой, законы – долой. Сделайте так, на то неделя – иначе война». Я прочитал, мой славный тесть.
– О горе нам, о горе! Война, откуда ж деньги на нее мне брать? – тоскует король.
– Послушайте, нельзя нам разве сдаться? Ведь тюрьмы лучше виселиц, – говорит вдруг пятый вельможа.
– Да что за тварь ты! Сейчас тебя в тюрьму, раз тебе лучше, – кричит король и машет стражникам. Уводят те его из зала, и зря он им противится, брыкается ногами толстыми.
– Что за страна такая – Большая и Известная? – спрашивает король. – Расскажите мне.
– Все очень просто, мой король, – говорит второй вельможа. – Страна большая та, и нам о ней известно очень мало. Знаем вот что: технологий много в ней, а правят ей полгода люди, что народом избираются; армия, страсть просто, поставь всех в ряд – всю землю опоясают, да дважды. Больше ничего не знаем, и знать не нужно нам. – Второй вельможа, довольный своим знанием и выступлением, сел на место.
– Вот горе на наш дом! Вот страсти! Что же делать, генералы? Жду ответа я, – горюет король.
– Истинно, о славный, горе. И натиск не сдержать нам, коль нападет Известная сейчас. Сил наших мало на границе, но мы лишь отойдем чуть вглубь – мы вглубь пройдем недолго, лишь сотню верст, а там уж встанем крепко и отпор дадим. Держаться будем сколько нужно, хоть месяц или два, на третий кончатся все деньги, а на четвертый станем голодать – кормить войско в сорок тысяч мы не можем дольше.
– Но у Большой Страны Известной, как говорят, солдат – не менее полмиллиона! Пропали мы! О бедный мой народ, за что ему все беды! – горюет король.
– За брата твоего, – отвечает народ.
– Молчи, народ! – цыкает на него король.
– А я молчу.
– Нет, не молчи, ответь мне. Поддержишь ли меня еще два месяца? Расправишься ли с подлым вероломством соседа моего, что в спину, в бок кинжал свой метит мне? Отвечай народ, останешься ли верен?
– Останусь, Вельзевул, о славный, куда мне без тебя. Умрем – так вместе, – отвечает народ.
– Вот, мой народ! Теперь я вижу, не одинок я в целом мире. Народ со мной, огонь-Ярило жаром слепит, мои войска три месяца стоят. Мы победим! Ну а пока пора послов послать в чужие страны. Что нам поделать, нужна подмога, согласны, мой совет?
– Согласны! – кричат вельможи, генералы, зять и две девицы. Наследник зачитался купленным отцом рассказом о Синдбаде и не слышит.
– Вот чудо, верно Аквинат сказал: монарх тот лучше, что совет с людьми держать умеет. Сократ! Иван! Козьма! – зовет король. – Явитесь же скорее.
Сократ, Иван и Козьма являются. Это мужчины тридцати лет, при бородах. Бороды: рыжая, черная и русая.
– Мои верные послы! Я ждал вас. – Король радуется.
– Как, разве мы послы? Не может быть, о наш король, мы не послы, ты вдруг ошибся! – кричат втроем в один голос.
– Я лишь сегодня с поля, от сохи вон вышел, – говорит Сократ.
– А я с утра еще был мельник, – говорит Иван.
– Про меня и речи нет, как был я, так и есть – я лекарь, – говорит Козьма.
– Ах, что мне ваши будничные действа! Страна мы славная – Неизвестная Страна! Мне не нужны глупцы, за партой просидевши, что могут отвечать по мудрому лукаво да знают изречения ученых лиц. Идите вы в чужие страны, говорите, как привыкли, просто и понятно, чтоб соседушки мои, други мои старые, услышали все так, будто бы лично им сказал. Идите! – приказал король.
Сократ, Иван и Козьма вышли, кланяясь: «Слава тебе, о король, о Вельзевул Андреевич!»
– Как я поступил, народ? – спрашивает король.
– Правильно, о король, правильно, – отвечал народ.
– И что, народ, за глупость написал мне Президент? Разве есть у нас тюрьма с невинными? Клянусь я богом, клянусь Ярилою-огнем, и в их стране за кражу кара, и в их стране казнят за буйство, бунты и убийства. Я прав, народ?
– Ты прав, король.
– И дальше: разве я казнил кого? Клянусь я богом, клянусь Ярилою-огнем, что принял все прошения о милости, и жизни сохранял даже яростным убийцам и страшным анархистам. Скажи, народ, а что же Президент?
– Президент убийца славный, что ни бунт – то и расстрел, на петицию – тюрьма, несогласных – в лагерь; там казнь убийц есть дело плевое, лишь ты убил – затем тебя.
– Да что за страсти ты говоришь, народ? И верить не хочу! – кричит король в волнениях.
– Не верь иль верь – то дело не мое; а все же врать тебе не стану.
– Ты благ, народ, поверю я!
– Ты молодец, король наш славный. Спроси еще, что на душе лежит неровно.
– Да что еще спросить? А, вот! Мы малая страна; хоть не бедны мы, все же нет у нас ни самолетов, ни ракет. Зачем же малых нас желать войной порабощать?
– А то тебе, король наш славный, хорошенько нужно знать. Большая хищная Страна желает мир весь переделать, так чтоб равны все были: что царь, то и холоп; что муж, то и жена; что ты, что чужестранец. Мы все равны, так должно быть, так думают они.
– О гадость, о несправедливость! Какой же вой поднимут миллионы, коль каждого лишить земной короны?
– Тот вой не слышим, тихий он: молчи, налог плати; не то набор военный семьи обрывает – ведь служат там не по желанью, ведь служат не за злато там. Пришли, поймали, отвели – и служишь ты.
– О ужас, о земные страсти! – король чуть не забирается на трон с ногами. – Но как такое боги сносят? Скажи, народ, откуда столько силы?
– Не только лишь равны все – одинаковы. Им всем прилично думать, как их власти, чтоб мощным кулаком единым цепи разрывать соседей их. Вот нас теперь порвать хотят, хотя цепей я на себе не вижу, – народ оглядывает свое тело, разводит могучими руками и свободно скачет на сильных ногах.
– О, знаю я, народ, ты сильный. Есть сила в мышцах, сила духа. Куда, однако, мышце против тысячи ракет? Боюсь я за тебя.
– Не бойся, мой король, народ твой крепок, – начинает говорить второй вельможа. – На помощь ты себе, на помощь ты народу послов послал; они нам приведут огромно войско, что врага сметет.
– Вперед, на бой! И умирать не сметь – такой даю приказ, – король вдруг вскакивает с трона и принимает грозный вид. И все встают за ним.
Как вдруг ворота зала распахнулись, и внутрь вошел посол Известной. Тот самый, что доставил ультиматум. Но видит он, король – кричит, стоит воинственно, а оттого кусочек мяса непрожеванный изо рта посла стремится на пол – широ;ко рот открыт, так удивлен он.
– Как? Неужели? О король, неужели на войну согласны вы?
– Согласен я! Подать мой длинный меч! Врага я разрублю! – меч еще не принесли, но король уже демонстрирует, как бы он разрубал врагов. – Поди ты прочь, дрянной посол, поди, пока не посадили за решетку!
И убежал посол из зала.

2 глава.
Скоро дело делается, да не скоро сказка сказывается: за одной главой – вторая, за второй – иная. А дело что? Сделал – гуляй смело; не сделал – гуляй все равно, гулять, так гулять! Да гулять не всегда в усладу можно: иные по садкам и пиркам гуляют, а есть и те, кто не ради забавы своей, а ради долга своего в путь вышел. И много препятствий такие люди на пути своем видят. Вот тебе горы – перейди-обойди. Вот тебе речка быстрая – мосты отыщи иль ствол руби на лодку. Вот тебе лес хищный – от волков беги да зайцев лови на пропитание; спи на деревцах, коль медведей и пчел не боишься; сапоги о ветки сотри да кафтан изорви. Справился? Слава тебе! Недаром король на народ полагается; народ всякому королю помощник и опора.

Вот Сократ, еще утром соху бросив, теперь по горам-косогорам путь свой тянет, по рекам на плотах плывет, по лесам на волках скачет. Не страшны ему волки, не в тягость ему реки, плюет он на горы: куда природе против него. Путь его важен, путь его далек, путь его сложен, но рукой лишь машет бородач на все невзгоды. Достал он черствый пряник – вот еда. Нашел он лужицу лесную – и вода. А волчья шкура пусть в крови, пусть жестче пуха и соломы – куда смотреть на это.

Идет день, идет он два, идет уж месяц наш Сократ, как видит золото вдали. «О! Вероятно, то столица людей прекрасных и бесстрашных, соседей нам им в благость выпала судьба. Помогут они нам, я знаю точно», – подумал Сократ и ускорил шаг. Видит, первый двор на пути его, до края града наш Сократ дошел. Забор, что поля обрамляет, крепок и высок; а дом, что за забором – камень лютый, серый, скучный. Крепок дом, устойчив, как чуется, богат. И вот хозяин сам выходит – мужик лихой, и серебром его рубаха шита. Квадратна челюсть, крепкий лоб, ружье в руках сжимает, Сократа видит – ружье он поднимает.

– Куда тебе? Не вор ли? – кричит хозяин. – Иди-ка стороной, гостей не жду.
– Я не к тебе, хозяин строгий, – Сократ кланяется, – хочу спросить лишь: чья земля вокруг, куда мой путь меня довел?
– Как – чья? – удивляется хозяин. – Меня не видишь ты, слепец? Земля моя, кругом, далече.
– Не о твоем дворе я, ты не понял. Я о стране той чудной, что вокруг лежит.
– То дело не мое, какая здесь страна. Версты на две земля моя, а дальше – дел мне нет.
– Но что за город там вдали? Я вижу, башни золотом горят! Я думал, то столица, куда я долго шел.
– Тот город, разумеется, столица, – отвечает хозяин. – Но все ж мне дела нет. Иди, коль дело там твое, но по земле моей не смей ступать. Вот две версты – пойди, обойди. Не смей ступать дорогами моими, стрелять я ловко обучён, с винтовкой обручен.

«С винтовкой обручен он, во дела! И если много здесь таких, то, видно, сторона сия богата на войну и силу. Вот так союзник!»

– Скорей пойду, тебе – удачи. Хозяин ты, пускай, и строг: помог ты мне однако.
Сократ устремляется быстрым шагом, невзирая на усталость, вокруг забора в две версты. Настроем он высок и весел: и вправду, час прошел, другого половина – Сократ уж в городе на площадь вышел. Обошел он, правда, еще немало строгих земель; никто сказать ему не мог, где же оказался он.
Стоит Сократ на площади, кругом торговля, ругань, крик.

Один кричит:
– Те пряности мои – я больше заплачу!
– Да что ты делаешь, друг, ведь я первый сторговался! – отвечает второй.
– Отдай мне ящики, а то я разозлюсь! – кричит первый.
– Да наплюю я на тебя, тебя я не страшусь! – отвечает второй.
Эти два человека чуть не дерутся: один схватил другого за бороду, а тот – за грудки.
– Друзья мои, прошу, не ссорьтесь. Я вижу, здесь два ящика, купите по одному и разойдитесь в мире! – говорит наш Сократ.
– Нельзя нам так! – кричит один.
– Как можно думать! – кричит другой.
– Пускай не два, пускай – хоть пять. Хочу я все, упертый друг мой тоже. Пойди ты мимо. – Говорят они в один голос и сурово глядят на Сократа, покуда тот не уходит.

И смотрит он на повсюду – чаша ругани и зла везде полна. А все жадность, все корысть, все деньги – ну его, семью, друзей, купить бы больше карасей! Но только лишь он отошел от лавок, как вышел он к фонтану – а там, о чудо! Птица райская, цветная. Хвост ее, что мириад цветов, ярких, броских, расчудесных. Веером раскрыт тот хвост, гордится птица им и важно ходит вкруг хозяина, что продаёт ее.

– О чудо божие! Никак сам бог огонь-Ярило сотворил такую радость нам! О чудо! Народ, ты что? Бери ты птицу поскорее, забудь про карасей и ящики с гвоздикой. И никакой имбирь, шафран, бадьян не сделает вам жизнь вкуснее – без красы такой вся жизнь пресна.
– Каков процент у этой красоты, скажи нам, странник? – кричат люди. – Нельзя ведь птицу в рост пустить. Нельзя продать за сумму за большую, да этот продавец не один месяц здесь стоит! Коль хочешь сам, купи, а красота не стоит денег. Пуста она, и ей не прокормиться. Другое дело – травы, караси!..
– Ведь даже я согласен с ними, – говорит продавец птицы, – куда ж павлин в быту сгодится? Куда его нам в рост пускать? Не стоит птица и гроша, наверно. Красота – пустая глупость, услада для души. С душой прожить, конечно, можно, но куда нам жить без услаждений живота и власти над землей? Земли хоть так, не две версты, поменьше. Забор потом повыше да покрепче, защита от соседей. А птица что? А птица – ничего.
Пошел Сократ дальше, вздыхая и понурив голову.
– Добраться до дворца правителя – зачем? – рассуждает Сократ вслух. – Коль правит каждый землями своими. Здесь все – правители. К кому ж идти? Неужто тот, кто в главном золотом дворце – богаче? Неужто тот владеет войском?
– Владеет, конечно, он владеет! – кричит лежащий под деревом старик. – У одних лишь сто солдат в наеме, у других лишь пара тысяч. У толстяка в наеме тысяч более двухсот! Беги к нему, коль тебе нужно. Силен толстяк, как есть силен.
– Вот эта сила и нужна мне! – радуется Сократ. – Но что ты спишь под деревом, старик, где дом твой?
– На дом я денег не имею.
– О, ты бедняк! Позволь помочь тебе, – Сократ достает мешочек с деньгами.
– Не нужно мне! Богато я живу, смешон мне твой мешок. Денег много у меня на яства и напитки, на куртизанок и веселье. Лишь дом купить я не могу и сплю в кустах.
– Каков чудак! – восклицает Сократ и идет дальше.

И вскоре доходит до большого дома, покрытого безмерными реками золотой краски. Золотые колонны, золотые башни, золотые оконные решетки.

– Ты кто таков? Зачем ты здесь? Пошел ты прочь, коль жить желаешь! – кричит на Сократа подбежавший стражник. У него золотой доспех.
«Как низко! – думает Сократ. – Я знаю, злату место в кошельке, в казне еще – я знаю. Зачем же глупо тратить драгоценность на глупую железку, глупый панцирь? Да стены краской обливать златой, зачем?»
– Посторонись, солдат, мне очень нужно! – грозно отвечает Сократ.
– Куда тебе! Дворец закрыт для мимо проходящих. То богача владенье, что подарил товарные сношения стране. Поди же вон! – сильнее хмурится стражник и нацеливает в Сократа копье.
– Не пойду я, я посол славного короля Вельзевула Андреевича, что послал меня в сию дивную Вторую Неизвестную Страну.
– А ты откуда?
– Из Неизвестной Страны.
– Как, ты посол славной Неизвестной Страны! – изумляется стражник.
– Да, я посол славной Неизвестной Страны! – заявляет Сократ, гордо подбоченясь.
– Пойдем тогда со мной, послам богач наш рад. Пойдем, ты отдохнешь и вкусишь фруктов с медом. Пойдем, пойдем! – стражник ведет Сократа под руки внутрь дворца и усаживает его на мягкие подушки. Тут же набегают слуги и приносят тарелки с фруктами.
– Прошу простить, друзья мои, куда мне есть в такое время? Уж месяц, как из Света Старого я вышел, столицы нашей славной. Мне нужно поскорее сговориться с богачом, коль так правителя зовете.
– Он скоро будет, обожди, посол. Он скоро будет! – заверяют стражники и слуги, которые копошатся вокруг Сократа. Сократ, от неудобства, даже стал грызть груши.
 
Толстяк явился вскоре, он любопытствовал посла, дел не имея никаких. Толстяк был знатным толстяком, четыре крепких человека с трудом несли его на носилках, где он лежал. Лениво слезши с них, толстяк забрался на диван, уставился в лицо Сократу. Сократ сначала так решил, но он ошибся – куда смотрел толстяк, нельзя было понять: тот был косым на оба глаза. Глядел направо и налево, но на Сократа не глядел. Послу тут стало неуютно, хоть в комнате они одни остались.

– Посол, ты говоришь? А чей, напомни, – поправил тут толстяк рубашку белую, что шире покрывала для дивана, где тот лежал.
– Неизвестной Страны. От короля нашего славного – Вельзевула Андреевича, – так скован был Сократ размерами правителя, что чувствовал себя он в школе пред учителем.
– О, наслышан я о нем! Да только в жизни не встречались. Чего он хочет? – Сократ углядел в этих сложных глазах хитрость и дотошность, ему стало ясно, что толстяк общается только по делу; что-то подсказывало, что только по делу выгодному.
– У нас война с Большой Страной. Мы помощи хотим просить у вас, союза, в котором врага нам одолеть удастся.
– Ха, Большая Страна! Они большие подлецы – не больше. Большие подлецы – поболее меня! – и толстяк засмеялся от своей игры слов, схватившись за живот. – Там можно все – на голове пляши, никто не скажет: «Ты дурак». Ты можешь все, там все разрешено. Запрещено лишь запрещать и нарушать запреты власти. Но знаю я их суть, все зло – законы их, их стоит запретить, а не свободу. Чем дальше в лес, тем больше дров – и власти. Не унимается Большая, о власти заявляя, врет всем, что больше стало вдруг свободы. Но больше только власти!
– Так ты поддержишь нас… – Сократ чуть не сказал «толстяк», но вовремя запнулся, – ты поддержишь нас, богач?
– Я – поддержу ли? Все возможно. Сколько же солдат вам нужно?
– Я будто что-то понимаю… Тысяч, может, сто. Не меньше.
– Прожорлив ты, прожорлив я, – а король твой прожорливее, сто тыщ солдат пожрать желает. Хорош!
– Хорош, хороший наш король, – обрадовался Сократ. – Хорош и славен. Грех и великая ошибка не помочь такому королю.
– А я помочь хочу, поверь мне, но не могу я. Но как хочу! О, как желаю! Большая Известная Страна – рассадник злобы, нечистот. Хотят все покорить, переварить, перемешать. Весь мир в одно хотят свести. Но все мы разные, а им то что? Хотят нас всех в одно скатать. А знаешь, что бывает, коль художник смешает всю палитру? А будет цвет коричневый, уточнять я далее не стану. Да мало ли того. Им все политика, все – государство. Хотят пожрать республикой весь мир. Терпеть не стану этого, увольте. Парламенты и выборы, налоги и наборы, все под прицелом, все таи непременно, все; будто закон есть быть свободным, не хочешь быть свободным под колпаками их – веди себя в тюрьму. Вот мерзость! Ее я осуждаю, помочь же – не могу.
– Как? Отчего? – волнуется Сократ.
– Вот слушай. Мой давний недруг – князь Василий – пред тем, как сгинуть, закопал сундук. Сундук был непростой и, как глаголют, был колдуном наш старый князь. Напившись страшно, в смерть, боюсь и говорить: стоял он просто никакой, златою палкой над главой вертел и бормотал заклятья. Весь двор страшился князя-негодяя, считали, с темною связался князь тот силой; творил такие он дела, посол! Я, хоть ни черта в жизни не боюсь, однако князя испугался; когда войною шел к нему в чертог, увидел я такое волшебство… Тебе я не скажу. Скажу одно, меня ты слушай повнимательней. Творил наш князь различные дела, но, видно, был он страшно алчен, желал богатства много заиметь – создал котел, чугунную громаду, что весит несколько пудов. Как в ту громаду жидкости нальешь, так, закипевши, златом станет! Любую жидкость: воду, водку, хоть смолу. Понял ли меня, посол?
– Тебя, богач, я четко понимаю. В одном лишь не возьму я толк, как тот котел мешает объявить войну?
– О, очень просто, мой посол! Вся армия моя почти (да кроме личной стражи) рыскает по землям князя старого и ищет тот сундук. А в сундуке и спрятан тот котел. Меня ты разумеешь?
– Да.
– А армия моя не просто так живет: не заплати им день – все разойдутся. И так плачу им – за поиски – давно. Хочу я это дело окупить. И коли ты, великий человек, сундук мне тот найдешь, тебя я награжу без меры – пойду я воевать, и разобьем Большую. Ну, как, согласен?

Стал тут думать наш Сократ: страны он той не знает; Василия не знает тоже, ни где он жил, ни где гулял; как нашему послу найти тот клад? Решил Сократ, что толстенький царек, ввязавши всю страну во грех похуже войн – в корысть – ему тут врет, лукавит. Но что же делать? Не идти ведь здесь домой, не солоно хлебавши, да свет не ближний – Старый Свет. Задумался Сократ еще сильнее, брови он скосил и хмурится. А толстый негодяй смеется, глядя на него.

– Чего тут думать, славный мой посол, бери же карты всех земель и деньги; ищи-свищи, а коль найдешь, тащи ко мне котел из клада; без войны домой ты не уйдешь! – смеется толстый негодяй, смеется и сует тут деньги, карты.
Сократ все хмурится. Одной рукой берет он деньги, другой рукою рыжею бороду чесать желает. Ну как здесь поступить!
– Согласен, – говорит Сократ, – согласен поискать твой клад. – Берет он карты и идет. Но не идет он к офицерам, но не идет к профессорам, что помощь оказать посильно смогут. Он знает – не нашли они и не отыщут ничего, ибо искать не могут в нужном месте. И не покажется им всем разумным – в лес идти; о нет, здесь лес не оскорбление, но указание прямое. Корыстью коль ты обличен, ты в лес пойдешь не к красоте, к природе – ты в лес пойдешь, чтоб лес срубить, чтоб денег больше наловить, тот лес продав. Был лес стоячим – молодец, но лишь придет наглец, положит лес лежачим.

Сократ то ясно уяснив, бежит скорее к тропкам. В лесу – он знает! – и живет колдун-старик, живет и веселится. Где же еще? Идет Сократ, идет он день, идет и два, наверно. Но знатно накупив еды, уже не ловит зайцев, он мясо дорогое ест, он есть лепешки с сыром, на костре их жарит, поливает маслом – дорогим, оливковым. И хоть Сократ наш шел два дня, но даже потолстел, наел себе бока. И съел последний он кусочек мяса, как слышит: песню люд поет. Как? Где? Что ж раньше он не слышал? Бежит скорее он и видит ясную картину. Трещат в лесу костры, готовится еда. И поросенок над костром висит и чуть не хрюкает от жара. Вокруг – столы, столы, за ними – гости, гости. О сколько же их здесь! Гуляют все и пьют. И что за диво, что за гости? Тут карлик с синей бородой, и жадно ест он гречневую кашу, запивая ту вином. А там – русалка на ветвях, чей хвост зеленый парня по затылку хлещет; но парень непростой – рогатый, а роги – как оленьи. Там дальше человечек тост читает – он ростом с локоть и не больше, читает громко, но пищит. О диво страшное, тут обомлел Сократ. Но растеряться где ему? Король его послал за делом, не глазеть. Вышел тут Сократ к народу странному, а те – ни глазом на него. Идет, дивится, устрашается, но сам идет упорно. И видит вот: в главе стола сидит король, – нет, князь!

– Василий! – тут кричит Сократ.
– Василий я! – отвечает князь и машет золотою палкой. Но князь уж пьян, до смерти пьян, стоять, идти – не в силах.
– Сиди уж, князь, я подойду! – кричит Сократ и подбегает.
– Чего тебе? – глаголет князь.
– За помощью пришел я, – отвечает наш Сократ, – не правда ли, что у тебя котел есть: что туда ты не нальешь, то тут же золотом вскипит?
– Ха! Не знаю, создавал ли я такое. Кто же ты, откуда будешь?
– Я – Сократ. Я – короля посол. Прислал меня король, чье имя – Вельзевул. Ты слышал о нем, может?
– Вельзевул! Мой старый друг! Конечно, о нем слышал. И слышал я, ему страна еще осталась верною женою. Так что же нужно брату моему?
– Война!
– Война?
– Война! Но не сама война ему нужна, но помощь. Ему войну уж объявил его заклятый враг, заклятый враг всех стран – и мира. Тот враг давно уж хочет растоптать весь свет известный, разрушить нужные порядки, люд поработить – политикой.
– Смешно! Не знал я, до чего доходит мир. Но вот моя страна, откуда путь держал ты, там толстый свин – прям вот как этот! – указывает на поросенка, – там толстый свин вдруг власть всю взял, но на него я не в обиде. Я знаю, не поработить ему народа, не дать ему политики – потому как все он отменил, политики уж нет, зато есть деньги! Кругом, в умах, одни лишь деньги, забыли дураки красоты мира. Но все уж лучше, чем политика, пусть уж живут, как им угодно. Все равно – кому не нравится, возвратятся к старому колдуну, хе-хе!
– Прости уж, князь, что тороплюсь, но война давно идет. Ты дашь котел? – говорит Сократ.
Князь открывает рот, но не успевает ничего сказать. Из леса, позади героев, выходит огромный тролль. Он ломает деревья, ревет и кричит, направляется к столам, где сидит дивный народ во главе с князем.
– Что за дело! – князь резво встает, будто ни в одном глазу. Потряхивает воинственно золотой палкой. – Тролль! Здесь! Зачем! Отогнать его нам нужно непременно.
Весь люд молчит, веселые песни и пьяные разговоры стихли.
– Славный Сократ, окажи мне службу – изгони тролля, тогда и получишь свой заветный котел. Вперед, на бой, тебя благословляю.
– Что за дело, что за страхи, – Сократ безропотно отходит от стола к троллю, пожимает от удивления плечами, достает дорожный топор из-за пояса. – Как же одолеть его? Зеленый, страшный, горе подобен стоаршинной. Страсти, страхи, ужасы одни! Но что же делать?

Сократ крепко берет топор в руки и бежит к троллю, стараясь ударить его по ногам и улизнуть от хватких рук. И вот Сократ проскальзывает под кулаком тролля и бьет его по ноге – лезвие вгрызается в икру всего лишь на полногтя. Толста шкура тролля.

Тролль хватает посла, но не сжимает в кулаке, а лишь отбирает топор.
– Прости, князь! – кричит Сократ. – Не побороть мне тролля.
А князь – смеется.
– Не смейся, князь, не обижай меня! – насупился Сократ, готовясь принять смерть.
– Да прости уж, Сократушка, что обманул тебя! – кричит князь Василий. – Прости! Тролль – мой гость тоже, я напугал тебя зазря.

Тролль отпускает Сократа, возвращает ему топор, по-доброму посмеивается, гладит одним пальцем по голове. С больших клыков, торчащих изо рта, течет пена от смеха.

– Ну, князь! Зачем же так обманывать? – держась за сердце, Сократ возвращается к столу. Там все смеются, ободряют Сократа и предлагают ему разные кушанья и напитки, дабы тот пришел в себя.
– Прости еще раз, верный посол брата моего. Будет тебе такой чугунный котелок, пусть его я не творил. Садись же за стол, выпей с нами!
– Да куда мне пить, куда мне время тратить, добрый князь, ведь целый месяц мне назад идти!
– Кому и месяц, а кого и тролль за недельку снесет. Выпей!
– Выпей! – кричит карлик с синей бородою.
– Выпей! – кричит русалка.
– Выпей! – кричит парень с оленьими рогами.
– Выпей! – кричит человечек с локоть.
– Выпей! – страшно ревет тролль.
– Выпей! – кричат оборотни, дряхлые бабки, лешие, водяные и все другие гости князя Василия.
В руки Сократу впихивают большую кружку, которая благоухает травами, медом и корицей.
– Выпей, выпей, славный Сократ,
  Скоро трубы полков зазвучат!
  Выпей, выпей, славь короля,
  Скоро трубы мир сотворят! – запели гости князя Василия и принялись повторять много раз подряд.

Сократ не успел опомниться, выпив первую кружку, а ему уже со всех сторон: то еще кружки суют, то бокалы с вином, ты рюмки с водкой; все смеются, хохочут, играючи издеваются. Тролль, залпом опорожнив бочку, принялся нелепо танцевать, подскакивая на одной ноге (изображал боль от раны), от чего все деревья затряслись и тоже заплясали. Гости мигом выбрались из-за столов и стали танцевать – парами, перекрестившись локтями и смешно подпрыгивая, стараясь дразнить тролля. Сократ вдруг оказался в паре с князем, который подмигивал ему ехидно каждый раз, когда они встречались глазами. Уж неизвестно, чем таким напоили нашего славного посла, но тот потерял ориентацию уже через несколько минут и не понимал, что вокруг творится. То он танцевал в хороводе, то сидел на плечах у тролля, то на ветке обнимался с той русалкой (благо, Сократ не был женатым), то пил с кощеем и водяным из больших дубовых кружек. И лишь раз заметил Сократ, или привиделось ему, как князь, подняв ладони над головой, шепчет что-то, а потом поднимает с земли котел. Но всякое по пьяни привидится, не правда ли?

И вот, на следующее утро, залечив послу похмелье лесными травами, князь отправил тролля с Сократом на спине в обратный путь. Сократ с открытым ртом глядел на мелькающие вокруг ветки и кусты. В три часа до золотой столицы добрались!
Толстый правитель, о котором так глумливо отзывался князь Василий, увидев, как закипевшая вода стала жидким золотом, так испугался и заорал, замахал руками, что Сократ подумал: «не рехнуться бы ему, а то все зря!» Но нет, толстяк лишь сбежал, крича на весь дворец «не верю! не верю!». Потом он к Сократу так и не вышел, но передал ему известие через стражника: «Просьбу о военном союзе исполняю. Все солдаты освобождены от землекопных работ и будут сведены в армии в ближайшие дни. За котел благодарен безмерно, теперь буду думать, как это золото от частных собственников скрыть. А то еще наймут охотников до чужого добра! Хе-хе. До свидания, посол, больше не увидимся».
Счастливый и довольный Сократ возвращался домой, в свою Неизвестную Страну. Тролль был плохим собеседником, но волков на мясо только так давил. Добежали они даже не за неделю, – а за пять дней.

3 глава.
И сказка сказывается, и дело делается. А Иван уж до страны, что нужно, добрался. И видит впереди мощеные дороги – добрые каменщики в этой стране живут. Видит впереди поля ухоженные – добрые крестьяне в этой стране живут. Видит на дорогах и полях тех самых добрых людей, едут они в повозках, иные на пустых, иные на груженых. Здороваются с Иваном люди, о здоровье спрашивают, откуда прибыл к ним, интересуются. А Иван им все отвечает, все рассказывает. Дивятся люди путешествию – дивится Иван приветливости. На том и расходятся.

Но знал Иван, куда он ехал. Он знал, потоки крови, ужаса, страданий несли те люди, обличенные сейчас в улыбку милую. То знал Иван: страна Вторая, куда так скоро путь держал Сократ, стократ слабее и ничтожней Третьей; то знал Иван, что Третья Сторона всю жизнь свою, в веках затеряну, кормилась смертью и войной. Пусть улыбки встречных Ивана не обманут, он то знает, каковы на деле люди, умевшие держать клинок и тот клинок вонзать во плоть врага. То знал Иван!
То знал Иван, но не пугался, не страшился он – напротив, он очень рад, он буйно счастлив. Он видит люд, чьи руки кровью пропитались; он видит лица в шрамах и ожогах; он видит марш из тысячей солдат, что разметает по свету любую гадкую Большую. Он видит славного союзника! А оттого спешит он ко дворцу их государя, спешит он, не жалея ног своих, испытанных дорогой.

Иван узнал все перед отправленьем: как люди говорят, их государь скорей влюбленную в него отринет деву, чем откажет он себе полюбоваться на солдат. Их государь всегда в мундире, их государь всегда готов к походу; не нужен повод даже для войны, как думалось Ивану, не нужен повод государю – лишь блеск мечей вдали сверкает, войну тот государь тотчас начнет. Тот государь, за труд войною награжденный, влюблен в войну, влюблен в солдат. Союз хорош: сверкают дула, достойна Третья славы Вельзевула.

Иван людей не видит, он сразу во дворец спешит. Бежит к парадной лестнице, забывшись, запыхавшись, он не видит пустоты вокруг; вокруг него нет ни души, ни слуг, ни стражи, ни охраны. И даже лестница, коврами красными покрыта, давно потрескалась, ковер уже подгнил. Того Иван не видит, бежит он дальше, пробегает залов, коридоров тьму. Но пустота ему навстречу. И понял наконец Иван, что никого он не находит. И понял наконец Иван, что весь дворец пустой, быть может… «О нет, какая страсть! – кричит Иван. – Какое пораженье! Ведь я посол, но, как я вижу, послать себя мне не к кому. Но нет, не верю я, что пуст дворец. Здесь, вижу, яблока огрызок сочный укуса дожидается, там – чернильница раскрытая, а рядом с ней письмо! (Его читать не буду). А что там дальше? Книжный шкаф, на нем нет пыли; сундук я вижу платяной, а он раскрыт и полон. Нет, здесь живут, мне нужно лишь искать».

Куда идти, Иван не знает. Куда бежать, коль был везде? Идет Иван наверх, повыше, он чует, в башне может жить монарх. Устал Иван и запыхался, но все идет, бредет, влекомый целью благородной. И вот Иван в чертог вбегает и видит чудный зал, залитый светом, что мусором до потолков завален. Упал Иван на пол, устал он, исходился. Не видит государя, что сбоку притаился.

– Ты кто? Тебя не звал. Скорей уйди! – кричит монарх и вылезает из кровати, забитой мусором.
– Как кто? – удивляется Иван. – Я знаю, кто я, я посол. Но не могу понять, кто ты. Скажи мне, милый человек.
– Ты, видно, не из здешний мест, скотина, не знаешь государя ты в лицо! – заявляет государь и полностью вываливается из кровати. Заросший бородой, власами и бровями, в облезшем бархате и рваных башмаках, предстал тот государь перед Иваном и стал грозить ему увечьями.
– Помилуй, государь, к тебе я за подмогой! Не знал я моды вашей стороны, как здесь монархи проживать желают, – Иван пытается извиниться и оправдаться.
– Молчи, глупец! – государь уходит к окну, нахохлившись. – Ты мало понимаешь. Ведь ты – не я, я понимаю много. Чего ты хочешь?
– О славный государь, правитель Третьей Стороны! И месяц не прошел, как мой король, чье имя славно – Вельзевул Андреич, послал меня к тебе о помощи просить. К нам движется война, что, верно, хочет народ наш и законы разорить. Ты, знаю, слышал о Большой Стране.
– Молчи! – государь грозится кулаком. – Я слышал, больше не желаю.
– Прости, мой государь. Но слышал я еще другое: ты очень любишь на войну ходить и жечь селенья, брать в полон. Ты любишь гнуть металл врага, что в кузнях долго сотворяли, не думая, на что наткнутся можно. Ты нужен нам, о государь, ты нужен королю Страны моей!
– Я знаю, знаю Вельзевула. Я знаю и люблю его. И на войну сейчас бы вышел, но… – государь замолкает, ему вдруг становится неудобно, а оттого он раздражен. – Что ж, ладно, слушай, мой посол. Ты, знаю, глуп, но уж пойми меня, старайся.

Государь садится на замусоренный диван, приглашает жестом сесть Ивана, тот, лишь мусор помаленьку разбросав, садится лишь на краешек зловонной мебели.
– Мой род любил солдат всегда, сказал ты мне, что знаешь это. Верно! Слушай. Собрал отец мой как-то армию, чтоб бить врага, – то было тридцать лет уж. Он взял меня, еще мальчишкой, и вот, врага он одолев, принялся расправляться с пленными. Я слышал вой и стон, и страх из уст их, и мне то зрелище противно стало. Когда исполнилось мне двадцать, пошел я сам в поход, в конце которого врага разбил. Но уж не стал я трогать пленных, отпустил тех по домам, солдатам же сказал, что больше нет нужды им резать связанных. За то меня солдаты возлюбили, ведь не нашлось среди них живодеров. Традиций древних, очень страшных, думал я, лишиться – не беда, но благо. На следующий поход сказал солдатам: «Вас больше я люблю, чем дед мой мог любить, и по любви моей свершу я благо: дисциплину я искореняю, вы подчиняться строгим палкам более не вольны». Солдат меня благословил и, вырвавшись из плена офицеров, пошел по деревням он грабить мирных жителей. До той поры такого грабежа моя Страна не знала, обычно дисциплиной все решалось. Но чего, спрошу тебя, глупец, нельзя нам сделать любви за-ради? Офицерство стало недовольно, пришли ко мне и раскричались гневно, крича, они мне сообщили, что без приказов быстрых, что без страха палки нельзя войну вести. На это их уверил я, что следующий поход удачным будет, бояться нечего. Я верил в славную победу, я помнил, воевали деды – побеждали вечно. Не отменю традицию викторий, одолею вновь я всех.
Настал вот третий мой поход, врага мы окружили, но враг тот дрался страшно, был могучим. Офицерство стало глупо, не смогло вести солдат; солдаты спать вдруг захотели – бой шел ночью – и стали с поля уходить. Кричат им офицеры, угрожают, но сделать ничего не могут. На что такие офицеры мне? С поля я бежал, не смог достичь победы, разбили нас, а офицеры умерли.
Придя домой, в сей славный город, я решил – нужно наказать виновных. И распустил я корпус офицеров, сказал солдатам: «Вольны вы! Пора вам, братцы, славно жить. Я вас люблю». Солдат, поклон отвесив, ушел тотчас же в никуда, меня вмиг бросив. Но я-то знал, что нужно тем солдатам послабленье, я тут же отменил казнь дезертиров, чтоб никто не убегал из рая. И отменив такую казнь, я разрешил солдатам пить во время марша и постоя. Случилось чудо: я проиграл войну! Страна моя несла потери – лесом, серебром, землею. О страшно время! Я ничего не понял, ведь всем солдатам я желал лишь счастья и довольства. Ты глуп, посол, меня не понимаешь…
– А что же слуг нет во дворце? – спросил тут Иван.
– А слуги разбежались, как солдаты. Я им плачу, конечно, до сих пор, но нет их, как листа зеленого зимой… – тоскливо произносит государь и роняет голову на грудь.
– Как ты им платишь, коли нет их?
– Отсылаю деньги я домой.
– А кто их носит?
– Я сам, бывает, прогуляться захочу.
Иван замолчал. Он уверился, что глуп государь, а не он сам.

– Но что же делать? Где твои солдаты? Быть может, стоит отыскать их, попросить войной еще сходить?
– О, я с удовольствием! Давно не видел милых подлецов, что бросили меня. Готов им денег дать, готов дать украшений, женщин, драгоценностей. О! Тебе я прикажу их отыскать. Минуту жди.
Государь уходит в темную комнату, дверь в которую пришлось отгребать от завалов, и скрывается там. Возвращается нескоро: в комнатке слышны звон и грохот. Вот наконец выходит государь. Несет он за собой мешков пару, мешки, что для картошки – из грубой рваной ткани.
– Что это, государь? – спрашивает Иван.
– А это – золото, здесь много, – говорит государь. – Пойдем-ка, выглянем в окно.
Государь и Иван подходят к окну.

«Верно и тебя солдаты любят, – подумал тут Иван, – а то бы дворец твой давно по камушку растаскали».
– Ты пойди, – говорит государь, – в наш лес да оставь на опушке эти два мешка, да я еще напишу письмо к солдатом. Может быть, они захотят вернуться и сослужить еще одну компанию. Напишу я, что нужна мне до солдат большая, хочется мне страсть как с нечестным человеком воевать.
– А где твой лес? – спрашивает Иван.
– Вон, из окна видать, – говорит государь.
– Так то не лес, – удивляется Иван, – то садик, четыре деревца стоят.
– Сразу я сказал, что глуп, крестьянин, ты. Да разве можно, не дорастя до государственного ума, государю противиться? Слушай: говорят ведь, что в соснах трех заблудиться можно, значится в четырех соснах и тьме солдат залечь несложно станет. Иди, посол, снеси письмо и золото.

Вот вышел наш Иван из славного дворца – мешок один за левым плечом, мешок другой за правым – сел на ступени и не знает, что поделать. Иван горюет, нет ему ни мысли, ни идеи, куда идти, где брать войска, как одолеть противника Большого. Союз не удался, то дело очевидно. Иван горюет, и смотрит он вокруг. Кругом заросший двор, неубранный и грязный, кругом пир буйных трав; ящики и доски валяются без спросу. Решил на том Иван мешки те спрятать во дворе: их все равно в грязи искать не станут. Огляделся, осмотрелся, сунул два мешка он в кучу ящиков и дерна. До поры. А сам, тоскою поврежденный, решил предаться разума туману. Пошел в кабак ближайший наш Иван, ведь не искать, в конечном счете, солдат в тех деревцах убогих, что в государевом саду растут?

Пришел Иван в кабак и заказал две кружки, вторую – чтоб не бегать часто. Сидит и пьет, грустит, душа его заныла. Не замечает наш Иван, что кру;гом происходит: а полон тот кабак лютейшего народу. Кричат, волнуют воздух злобой, негодуют; а что причиной стало им для ненависти страшной? На то Иван ответ не ищет, он кружки дно желает разглядеть.

Но вдруг услышал он крамольну фразу, кричал там кто-то, будто государя нужно разорвать.
– Ты видно пьян не в меру, сволочь, коль речь такую выдал твой язык! – кричит Иван, вставая. Сам он тоже пьяным стал. – А ну, явись, кто речь ту говорил!
– А ты откуда, мужичок? Тебя в лицо не знаем. Представься и садись ты к нам, не помешает человек, за власти постоять способный, – отвечают ему люди в кабаке.
– А я – Иван, посол я королевский. И прибыл я на Третью Сторону союз искать, да государь ваш мне ответил, будто люд весь разбежался из казарм. Теперь не знаю, что мне делать, и запиваю горе медом.
– О, ты посол! Послу – подарок. Подать сейчас же кружку новую! Тебе посол я что скажу: наш государь сам виноват. Коль слышал ты его историю, со мной ты согласишься; и я предвижу твой вопрос: мы все здесь офицеры бывшие, которых государь наш выгнал из казарм. На добро ты к нам зашел, в трактире по соседству пьют солдаты, от них бы точно слова доброго ты не услышал.
– Ты верно говоришь, я на удачу к вам забрел, о офицеры, – у Ивана загорелись глаза, о почуял, будто не все потеряно, – но что нам делать, мне скажите. Как государя убедить, что нужно в армии поддерживать порядок? Что должно в армии субординации держаться и подчиняться офицерам?
– На то не можем мы ответить, мы с государем часто говорили – но все без толку. Вот если бы достать нам денег, мы б всех солдат перекупили, создали б армию мы заново и с ней пошли бы воевать. Да денег нет у нас, смотри, по две мы кружки еле пьем – на третью нет гроша. Нет жалованья больше, без работы мы живем.
– Трагична, офицеры, ваша доля, – Иван тут же подумал, что не грех было бы отдать те два мешка на новую армию, – но можно ль дело справить так, чтоб государя не обманывать?
– На это, наш посол, нужны солдаты, – послу наливают четвертую кружку, и вот оказывается, что ни у кого из офицеров не наберется денег на пятую. – Солдат наш государь так любит, просто страсть. Дурак наш государь, конечно, что поделать, – но если вдруг к нему придет солдат, что скажет, что попросит вернуть субординацию и дисциплину, что решится офицерам честь их возродить и замолвит кто за нас словечко государю, то государь, уверен я, решится вдруг все возродить. Но где нам, о посол, отыскать таких солдат, что захотят быть снова биты? Что захотят, чтоб их дергали усы и матом посылали в строй? Солдат у государя только деньги держат, у нас же денег нет, да нет и силы бывшей некогда при нас, нет уваженья. Что нам делать?
– На то, о офицер, ответ я знаю; не даром выбран я в послы. Я денег дам, тех денег, что государь мне передал на армию. Но думал он, будто солдат вернется, лишь заметит горы золота вдали. Я в то не верю, здесь нужна и ваша сила. Я дам вам денег, но государю страсть как не хочу вредить. А потому пойду искать солдат готовых с государем говорить открыто и в вашу пользу.
– Благодетель! – закричал трактирщик. – Возьми же кружку пятую без платы!
– Возьму я, друг, благодарю тебя, – говорит Иван.
– Благодетель! – кричат все остальные офицеры. – Неси же деньги поскорей, а мы найдем тебе солдата.
– Как, вдруг найдете? Ведь говорите, нет таких солдат, – удивляется Иван.
– Конечно, нет, коль нету денег. Но с золота мешком любой из сотен тысяч даст главу на отсеченье, что хочет быть он бит в строю.
– Тогда пойду я за мешками. Ждите, вмиг я обернусь, – Иван встает и спешит на улицу.
– Ты погоди, посол, с тобой пойдем мы, – с ним устремляется множество офицеров. – Чтоб не бояться, будто деньги украдут в пути, чтоб не бояться, будто пропадешь ты без известий.
– Ну что ж, пойдем.

Спешит Иван, бегут за ним все офицеры, что в кабаке сидели. Насилу отыскал Иван те два мешка, поскольку множество пудов различной дряни сверху навалило. Но лишь нашел он те мешки, как офицеры их отняли и ведут Ивана под руки обратно в тот кабак.

– О благодетель! – все кричат они. Ивана уж не помня, лишь на золото глядят.
Иван же – в ус не дует. Идет он дальше во кабак, берет под строгим взором офицеров из тех мешков монетки – покупает кружку он шестую. И кружку ту купив, снимает комнату, чтоб ночью переспать.

Наутро, лишь проснувшись, он дивные услышал звуки. То трубы затрубили, и барабаны громко бить принялись. Иван глядит в окно, а там – какая радость! – стоят войска до горизонта. Рядом артиллерия и танки, а дальше – сто повозок видит он, груженных топливом, снарядами, провизией. Идет толпа солдат, а офицеры их угощают по зубам, коль те ступают криво. Идет толпа – вся на вокзал и в поезда садится. Вновь едут на войну. Солдаты, чьи зубы еще целы, улыбаются так ясно и счастливо, как будто едут они в рай, а не в окопы. Да разве знаем мы прямей дороги к раю, чем из окопа вражью стаю поливать огнем?

4 глава.
Вот два удачных дела сделано, вот две счастливых армии в поход пошли. Одна наемна, другая – государя, пусть разные они, зато союз между собой за почесть принимают. Идут те армии в пути и день и ночь. Хотят врага нагнать скорее, чтоб победить его и разметать по полю брани. Глаза горят, сверкают бляхи и погоны, и смазанные дегтем сапоги. Вперед спешат войска на бранный путь, и пусть убитым очень многим быть из них, – все суета, томленье духа, что было, то и будет; война всегда, война повсюду, во имя войн не страшно умереть.

Но что же третий наш посол, добрался ль до страны далекой? Страна действительно та очень далека. За сотни верст, за тысячи извилин местности гористой; десятки рек там преграждают путь. Но все идет Козьма, влекомый долгом, он все идет, желая помощи добиться. Идет недели, идет и месяц, как вдруг прошло уж полтора. Козьма боится не успеть, вдруг силы вражии сумеют одолеть все силы короля до срока, сказанного генералом? Страшится тем Козьма, спешит, не зная сил, спешит он так, что не имеет мочи отдохнуть. И ноги его стали подобны стальным стержням. Бежит – и добирается вконец, а там почти два месяца прошло. Упал Козьма у городских ворот, а стража внутрь не пускает. «Ты, – говорят, – на бродягу жалкого похож. Таких нам в городе не нужно».

Слышит то Козьма, но сил нет отвечать. До боли запыхавшись, осмотрел он там себя и видит – весь он рваный, репьи на нем сидят гроздями, крапивой весь он обожжен, он грязен; склоки, дрязги с тысячею жен будто бы прошел он.

– Не бойся, стража, я посол! Я из далекой стороны к вам прибыл! – кричит Козьма, а стража на стене затылки чешет – сомневается.
– А чем докажешь? – спрашивает стража.
– Нет мне доказательства, лишь борода моя из русой нити мне свидетель. Два месяца назад я вышел поутру из дома, лечил людей я, кости им вправлял, прикладывал к главе примочки. Все утро я трудился, но вот устал и вышел я долой. Как вдруг зовет меня король, я слышу, и бегу я во дворец. Нас было трое, три простых мы человека, Сократ – крестьянин, Иван – на мельнице работал, а я вот в городе лекарством промышлял. Так вот король решил послать людей простых, что посмекалистей ученых и мудреных. Сказал он нам, чтоб говорили по-простому, как говорит он сам. Чтоб будто сам король великой Неизвестной Стороны к вам обращался. И принялся за службу я, и прибежал. Пустите, я прошу, к царю мне нужно вашему!
– Какие речи он ведет! – ухмыляется один стражник. – Пора пустить его, что думаешь?
– Нет, не согласен. Врет он, – отвечает второй стражник.
– Но я не вру! – кричит Козьма.
– Тебе не верю, – отвечает стражник.
– Но я поверил, – прибавляет другой.
– Так что мне делать? – спрашивает Козьма.
Второй стражник отвечает:
– Иди ты прочь, бродяга.
Но первый не согласен:
– Ты подожди вот здесь, я позову начальство.
– Как? – удивляется второй стражник. – Зачем ему ты веришь?
– А мне не в тягость дело разобрать. Быть может, правду он сказал, тогда насколько, брат, мы глупы, если его не пустим? Насколько, брат, мы сильно пострадаем, а?
– Ах, ладно, дело то твое. Я здесь останусь.

Первый стражник уходит за начальством, второй стражник остается на стене, на Козьму он не глядит.
Первый стражник возвращается, за ним – высокий человек с моноклем.
– Ты кто? – бросает он, лишь мельком разглядев Козьму.
– Козьма я. Я – посол, от Вельзевула-короля.
– От Вельзевула! – высокий человек разинул рот, монокль выпал. – Скорей впустить его, болваны. Тебя я, первый, награжу, что ты сходил за мною. А ты, второй, сегодня будешь оштрафован. Открыть ворота!
Вздохнул спокойно наш Козьма, вошел он в город. Его высокий тут же подхватил и за руку повел.
– Куда ведешь меня? – спросил Козьма.
– Веду тебя я в баню и за стол. Нечист ты, голод, некрасивый. Нельзя представить так к царю, ты вымойся сперва, отъешься, одежду новую тебя я отыщу. Потом пойдешь.
– Но нет мне времени! Война, мне нужно быстро!
– Война далече, здесь не пропадешь. Иди, тебе я говорю, и мне ты не перечь. И царь тебя сегодня примет.

Козьму заводят в баню царскую и банщиков зовут, те вмиг пришли и принялись Козьму хлестать; насилу пыль лесную и дорожную повыбили, с большим трудом его отмыли. Отмывши, посадили за столы, что с белой скатертью, на них, не верится Козьме, такие яства, что дороже одним лишь видом вельзевуловой короны. Напитки, вина сладки и чисты, как будто виноград сам царь растил. До толстоты Козьма наелся, с трудом из-за столов вставал; но только встал, так сразу его ловят, и давай в одежды одевать – одежды шелковы да драгоценностями шиты. На славу был одет Козьма, как истинный посол – по меркам и по моде его платье. Отмыли, откормили, одеждой наградили – сейчас его в дворец ведут под локти, никуда не улизнуть ему, если б хотелось. А пред дворцом какие силы! Стоят полки шеренгами наизготовку, словно война идет и здесь; едут танки вкруг забора, а дворец-то сам – версту длиной, а в небо с полверсты уперса. Громадина зеленая, с лепниною резкой и статуями древними, а окна, что хрусталь в горах сверкают.

– О други, я прошу, скажите мне, у вас война идет? Откуда столько войска? – спрашивает ошеломленный Козьма.
Спутники его смеются:
– Нет, посол, ты чуть ошибся: война была два года как, кулак там царский разгромил всех. А это – лишь дворца охрана малая.

Решил тут наш Козьма бояться царский силы и грозы, да тут же вспомнил, что за войной сюда он. Вот то союзник! Вот то величье! Ура, ура! Ура царю Страны Четвертой!

Вокруг посла, что до дворца никак не добежит, уже сбирается народ: глазеет, ручкой машет, в пути к царю благословляет. Народ тот крепок, зрел и бел; одет красиво, пышно; сытен. Посол дивится и желает в ответ народу счастья и довольства.

Но вот и во дворец вошли, проходят мимо страшных и высоких – гвардейцев, шапки чьи посольской бороды длиннее. Те смотрят на него, а он взглянуть не смеет – экая громада, по мерке ставили дворцу! Ведут Козьму через палаты: то белый камень на полах, то жемчугом осыпаны все стены, а то картины полотнищем в семь аршин; везде краса, нигде соринки нет. А у двери, у каждой, те гвардейцы; стоят, глядят послу в глаза, свирепо, что медведи.

С большим трудом, едва и речи не решившись, дошел Козьма с людьми до комнаты приемной, как сказали. Тут провожатые, что дело сделав, Козьме удачи пожелали, бежать – стремглав. Сидит Козьма в приемной, он один, страшится сильно. Ни камню белому, ни камню драгоценному его волненья не унять. Сидит он, дожидается, как вот заходит дедушка: он росту небольшого, ниже вдвое гвардии, бела брада его, укладиста, пышна. Подумал тут Козьма: одежда-то на нем простая, не дворцовая, он словно с улицы зашел.

– Ты тоже, дедушка, к царю? – спросил Козьма.
– Ха, здравствуй, здравствуй. Ты посол? – спрашивает дедушка, будто не слыша Козьмы.
– Посол я, верно ты сказал.
– Чай, я не Пушкин, чтоб туману наводить, да ты, быть может, догадался: царь я. Пойдем со мною.

Козьма того не ждал совсем, открыл он рот, слова сказать не в силе. Идет он за царем, сажают его в кресла бархатны, со спинкою высокой. Сам царь садиться за столы из палисандра, дорогим лаком покрытого.

– Рассказывай, посол, зачем пришел, – говорит царь тихим голосом.
Козьма – молчать. Так поражен он.
– Ты не молчи, посол, тебя прогнать могу я, коль ты бесполезен, – все также тихо говорит царь и спокойно смотрит на Козьму.
– Прости, мой царь, прости меня! Я испугался! – Козьма вскакивает на ноги.
– Сядь, не бесись, – произносит царь.
– Я слышу, я сажусь. Пришел я дела быстрого просить: к Вельзевулу-королю, нет мочи, война бежит, как быстрый леопард. Прошу тебя я, от его лица, ты помоги нам, как союзник.
– Про то я знаю, – мягко отвечает царь. Сосредоточен он и тих, он посмотрел в окно, там люди выселятся хороводом – празднуют посла прибытье. – Война уже давно идет, я думал вам помочь, но никого два месяца не видел – ни послов, ни телеграмм. Ответь мне, почему так поздно ты пришел?
– Бежал, как мог, прости уж, царь. Я бегать с детства не приучен, быть может, другой бы добежал быстрей меня.
– Ты разве шел пешком?
– О да, пешком.
– А как же поезд, самолет?
– Прости уж, царь, но Неизвестная Страна такого не имеет.
Царь хмыкнул:
– Неужели?
– Мне верь; тебе я врать не буду.
– Что ж, верю. А есть ли документ? От Вельзевула.
– Нет, документа нет, письма король наш не писал. Зачем же документ, когда есть я?
– Странный вы народ, я вижу; странен ваш король. Но зазорно воевать с Большой Страною мне. О том, конечно, думал я, но знай, посол, тому назад два года, я был союзником Большой, разбили мы страну волков зубастых. Нет, мне не нравится Большая, известно много про нее недоброго, но как мне порубать союзника, скажи.
Козьма – молчать, опять – ни слова. Не знает он, что должно отвечать.
– Ну что ж, молчи. Я думать стану. Скажу наутро. Пойдем со мной, хочу размять я кости, прогуляемся.
– Пойдем, о славный царь, – отвечает Козьма.
Вот двое вышли из дворца, ушли далеко; Козьма с вопросом:
– Мы что же, царь, гвардейцев не возьмем?
– Нет, не возьмем, здесь безопасно. Войною, слышал я, кругом кормятся страны. А что до нас – войной мы не живем, войной мы благо добываем. Ведь знаешь ты, что половина континента мне принадлежит?
– Того не знал я, славный царь! – Козьма ошеломлен.
Вот вышли путники на улицу широкую, кругом машины, гул гудит, и пара много. Летят по небу самолеты, реки дорожной шум все норовит кусать за уши. По тротуарам – театры, рестораны, там люд, богатой формой облаченный, кутит изрядно, веселится. И всюду – смех. И неужель не грех войной такое заработать?
– Ты, царь, молчишь? – спросил Козьма.
– Да, я молчу. Дай мне подумать.
Уж солнце ясное с неба валится, к закату близится; блики красные, червонные вокруг. Народ хорош, тепло кругом, и разомлел Козьма. Глядит и рад он, что в столице оказался через два месяца скитаний по лесам. Но все же помнит о заданьи.
– Могу спросить я?
– Что ж, спроси.
– Я слышал, говорил Фома, что был Аквинским нареченный, что та монархия блага и хороша, в которой ты, мой царь, стал окружен советом мудрых. Так почему бы не собрать вельмож?
– Ха, слышал он! Кто, право, Аквинат? Католик. Но мы же не католики; не стану слушать его речи. И коль собрал бы я вельмож, то слушай, что бы было – вельможи все хотят войны, дабы богатства накопить; а офицеры на войну бегут, чтоб накопить чинов и славы. Не осужу ни чести, ни богатства; и офицеры, и вельможи тоже гибнут за Страну и за меня. Но лучше нам не гибнуть вовсе, ведь жизнь у человека ценой монет и славы не окупится.

Сказал то царь и вновь – молчать.

Козьма задумался и верными нашел слова царя. И показалось тут, что царь мудрец. Козьма глядеть стал пристальней: рост невеликий, а борода – седа. Следит Козьма внимательно – тяжел царь как-то духом; рука его, коль положи Козьме он на плечо, сломала б кости. На вид спокоен, но давят как глаза! Тщедушная фигурка, шаг медленный, упрямый. «Вот царь, так царь, не может быть таких!» – подумал тут Козьма.

Тем временем, подходят к хороводу громкому, что против баров-кабаков резвится. Там люди приодетые, там люди пребогатые танцуют, смелы они, ногами вверх выстреливают лихо да попрыгивают. А то поют:
– Да лужком девки, да лужком девки, да
Лужком девки гуляли, да лужком девки гуляли.
Да с комарикам, да с комарикам,
Да с комарикам плесали, да с комарикам плесали.
Да комарь муху уловил, да комарь муху уловил.
Да ребёрушки, ребёрушки перломил.
Да суставчики, да суставчики порушил.
Да кричал-зипал, кричал-зипал голосам:
– Да подать, маты-й, да подать, маты-й, топора!
Да сяки-руби, да сяки-руби комара!

Завидели царя пляшущие, кланяются, зовут его в круг танцевать, а царь посмеялся глухо, рукой махнул, сказал, болят, мол, ноги. Говорит, смотреть ему не меньшее веселье. А тут давай народ резвиться, как в последний раз, царь услажден, царь веселится, в глазах тяжелых огонек горит.
Царь хлопает в ладоши, но вот обратно повернул, рукой народу машет. Те ему кричат, чтоб возвращался чрез неделю.
Ушли.

Царь поспешил назад, дворец его, как будто манит; спешит, бежит, как будто не устал в свои года, и белоснежна борода его колышется. Вот поравнялись путники с войсками, что вдоль стены стоят. Те в унисон кричат:
– Служить тебе мы рады, царь!
Кивает царь и вдоль рядов идет, как будто нечто вспоминает.
– А есть ли среди вас подпрапорщик, чье прозвище – Крючков? – спрашивает царь. – Ему еще награда затерялась, но я ее доставил.
– Есть таков, царь-батюшка! – из строя выходит один; фуражка на боку, усы закручены, спина ровная.
– Не смей считать, что я тебя забыл, твой подвиг – мне награда. А то – твоя, держи. Держи, ты мощью заслужил. – И царь цепляет к его груди золотую медаль. – Тебе наград не жаль нисколько.
– Рад стараться, царь-батюшка! – отвечает подпрапорщик и приставляет руку к козырьку.

Царь вновь ухмыляется, кивает и идет дальше, Козьма – за ним.
Все царь молчит, ни звука не проронит. Идут они с Козьмой по улицам широким. Идут, Козьма страшится и дивится чудных зданий, те, как дворец, размером лишь поменьше. А царь молчит, на здания не смотрит. Не видит царского лица посол, не знает, что с царем творится. Вот входят в галерею, чей потолок подобен небу хмурому, высок и держится колоннами могучими. Идут, а справа длинный ряд цветочный. Потом – картины, следом – книги. Все царь идет, и голоса; не слышит, что зовут его. А голоса такие:
– О царь, приди, вкуси последних писков красоты! Картины новые, чудесные; баталий много, много красных дев. Приди, вкуси, о царь! – кричит торговец.
– Царь-батюшка, тебя я дожидался. Тебе могу я книги показать, столь умные, что твой лишь ум постичь их мысль способен. Прошу, зайди ко мне и книги посмотри, – говорит другой торговец.

Но царь молчит, на продавцов – ни взгляда. Как видит, у колонны барышня сидит. Лица на ней уж нету, вниз сползло, грустна бедняжка страшно, хочет плакать. А царь – назад, в цветочну лавку устремился. Зовет солдат, что мимо проходили. Посол на улице все время дожидался разрешения проблемы: вот видит, троица такая: царь, два солдата и цветы – букетов двадцать или больше. Печальной барышне ту груду навалили, и царь обмолвился о тщетности томленья, за ручку белую ту барышню поднял, спросил, куда цветы ей отнести. Та – в слезы, слезы радости. Сказала адрес. Лишь царь солдат по адресу отправил, совет дает ей таковой: беги, мол, хоровод найди, повеселись, развейся. А грусть не может принести довольства. Та девица сбежала, а царь, лишь чуть довольный, к послу вдруг резво подошел.

– Пошли, посол, я все обдумал.
Пришли вот во дворец – и снова в кресла.
– Козьма, послушай, таков скажу вердикт: коль Саваоф мне за ночь мысли не исправит, войны я не начну. Скажу тебе я заключенье завтра. Сейчас иди, поспи в моем дворце, наутро разбужу.
Козьма уставший, сонный, вялый ударом поражен безумно. Что, шел он зря два месяца? Царю перечить он не хочет и говорит лишь:
– Спокойной ночи, славный царь.
– Иди, спокойной, – царь, думою тяжелой награжденный, уходит медленно чрез тусклый коридор.

Наутро царь посла вновь приглашает, сажает в кресла бархатны. Но только речь сказать желает (что начинается вот так: «сказал тебе вчера я, войны я не желаю, и ночь меня убедила…»), как вдруг вбегает некто в царскую палату – сутулый, в рваной шапке и в лаптях, в руках сжимает он неведомую книгу в синей коже.

– Ты, царь, подумай хорошенько! Не зря ты царь – ты дело заверши сперва, – так грозно некто заявляет, садится на диван и – вдруг невидим, растворился.
– Да что за дело! – стал царь зол, он чуду не дивится. – Война опять, война!

5 глава.
– Ты, первый генерал, дурак! – гневно кричит король Вельзевул. – Сказал – четыре месяца ты сможешь продержаться. Но что я вижу, прошло лишь только два и вот, столицу осаждают. Чрез пару дней возьмут.
– Да не возьмут, король, ты мне поверь, – отвечает генерал дрожащим голосом.
– А ты, народ, ты здесь? – спрашивает Вельзевул.
– Да, здесь я.
– Скажи еще: за что мне это?
– За брата твоего.
– Но что мне брат! Вас разве мало? Мой брат был, может быть, умен и крепок духом, но вас сейчас спасаю я – не он. Ведь говорил проклятый Аквинат то, что тиран, забравший власть без права, оправдан может быть – лишь только благо он народу совершит. Скажи мне, генерал, неужто я не благо сотворил союзами?

Но генерал сказать не может, осколками его побило; тут стали падать со дворцовой крыши глыбы камня, то артиллерия врага прицелилась в дворец.

Король, в доспехи облаченный, схвативший длинный меч, бежит на улицу скорее, дабы не лечь ему в камнях.

Повсюду пламя, пепел и песок. Летают трупы от воронок, что от снарядов остаются; летают вороны над скорбным полем. Кругом огонь, война и крики. Кричат солдаты офицерам: "За короля в огонь пойдём!" – идут в огонь, но там сгорают. Везде пальба, предсмертны крики. А житель мирный, позабыв себя, Большую ненавидит — так сильно вероломства тень закрыла свет от благородства.

Три Вельзевула армии столицу защищают, всех вместе — десять тысяч. Да народ вооружённый чем попало. Но и солдат не совершенство – этот с пикой, тот с мечом; один в броне, в металле, другой нашёл бронежилет; тот полк, винтовкой обладая, все держит оборону, квартал не отдавая, что полон раненых. А полк другой, патроны все истратив, бежит штыками грудь колоть. Но добегут не все, из этих множество погибнет, но лишь настигнет цель штык короля, как не уйти врагу от мести.
Но город не большой, и даром что столица. Так много войск во граде во одном не знал никто давно.

Что Вельзевула армия о тысяч десяти держать умеет тысяч девяносто, то чудо – не иначе. Три армии с умом расположились: есть три моста у той реки, что град столичный рассекает, те три моста и местности вокруг и занимают армии. Уж много дней, как захватив полграда, войска Большой пройти не могу дальше. Те армии – преграда премогучая, стоят не насмерть, нет – и по смерти стоят. Но лишь пройдёт недели тёмное знаменье, как кончатся патроны и снаряды те немногие, что Вельзевул хранил. Там кончиться должна и наша сказка, вероятно. Неделю ждать, однако, бесполезно: и контратаки Вельзевул проводит. Берет он в плен, увозит провианты и патроны, он рушит вышки с проводами, он бьёт коней и технику взрывает в гаражах. То капля в море армии Большой, но, кто же знает, быть может – капля дёгтя. Как вот, неделя на исходе, дерётся знатно тот народ, да толку нет, так мало их. "Пли! Пли!" – все офицеры голосят, солдат стреляет – и без толку; как не было конца войскам противника, так мало изменилось.

И вот прорвались армии Большой и взяли мост один. Но не разбили первой армии, та вглубь лишь отошла и стала улицы, что ко дворцу вплотную прилегают, защищать. Как лишь разбили, слышно трубы, и вдруг, откуда не возьмись, войска союзные несутся. То богача и толстяка войска. Напали с фланга, крепко взяли и проломили череп армии врага. И застонал враг, и заныл он, рекой потёк назад он за реку;, чтоб жизни сохранить немногих выживших. Тут обнялись солдаты во союзе и стали праздник праздновать большой. Резервы знатно покутили, солдаты фронта, лишь понюхав, уж веселей глядят. И встали дружно, брат ко брату, и стали защищать тот мост.
На юге града ровно то же: там взяли мост, как вдруг – союз. Летят солдаты с паровозов, а офицеры бьют их по зубам, чтоб им быстрей леталось. Влетели в вражескую кучу, и там давай во всех стрелять. Стреляют мощно, метко, громко и уж разбили насовсем Большой Страны Известной полну армию. Возвеселилися солдаты, пошли гулять, пошли плясать. Держать ведь мост сподручнее вдвоём. И уж не десять тысяч их в столице, но пятьдесят почти стоит. Противник дрогнул, взволновался. "И что же делать?" – словно задаётся он. Прислал ещё он войск для боя, без мысли в голове останешься ты вдруг, как взглянешь на ту тьму, что больше всей столицы. Стоят, гремят, кричат и злятся; как наступают, всех порвут, всех разметают. И устрашилися солдаты трех сторон: Второй и Третьей вмиг затрепетали воины и бросить норовят тут своего союзника. А Вельзевул – кричать, а генерал второй – молчать. Не может он союзниками указывать.

Напала армия Большой на три моста зараз, трещит у Неизвестных оборона, вот сдан один мост, сдан второй – и, вот беда, сдаётся третий. А третий мост, что в сердце города, как раз тот мост, где Вельзевул ходил среди палаток, откуда путь повёл он в книжный магазин. Но взяли мост, побили очень многих, а меньше тысяч тридцати союзных войск сдержать тот натиск не готовы. Но ничего уж не поделать – стоят они вокруг дворца. Давно почти все жители дома покинув, открыли двери для солдата; солдат из каждого окна в Большую метит, из каждого угла кидает копья и снаряды отправляет. Но, как известно, без толку.

Король бросает генералов и сам идёт той армии в главу. Руководит прилежно, умно и держится дворец ещё три дня. Но тут оружье поскончалось, союз – бунтует, видит гибель, солдаты мрут, быстрее мух зимой. Кричит король, чтоб воевали, да некому уж воевать. А сам король на поле боя ходит, не скрывая головы три дня, как вдруг на третий метит вражеский солдат ему в живот. Влетает пуля, брызги, кровь. На то король глядит, не понимая, и безучастно он стоит среди огня и трупов. Но вот спохватывается: "О нет, был ранен я! А вдруг смертельно! Народ, войска, послы, союзы! Простите, чем я задолжал вам, простите и прощайте! О славный бог огонь-Ярило, ты знай, тебя люблю!"
И славный умер.

Упало тело Вельзевула, раскрылось чрево у него. Оттуда – мухи мощной стаей вырвались, по кругу полетали и стали тело объедать. Лишь мало времечко прошло, как все: скелет лежит на той земле. Лишь кости белые, гнилые. Тут грянул гром, печаль в народе; ревет солдат, штыком коля. Решай, народ, достоин ль скорби прах Вельзевула-короля?

Ошеломлен народ, но вот – над Старым Светом тучи наклонились, густая тень, и трубный гул все слышат. И вдруг из темноты из чёрных туч взлетают самолёты, их тысячи, и кажется – мильоны. Летят, гудят, врага стреляют, и падают на головы его снаряды. А дальше – танки, тоже миллионы будто; едут, танкисты машут всем. За танками – пехота, мотоциклы, да что за дело, тоже миллион! И рвут и мечут и берут мосты. Мосты лишь взяв, как устремились дальше, и к вечеру уже стал город пуст – врага изгнали и избили, погнали вновь его к границе. То, не иначе, пришла Четвёртая на помощь, хотя и поздно, но ловчее всех. Наутро, лишь врага изгнав, глядят на улицы, что враг попрал, – там, ужас, множество измученных, изрезанных; там много мёртвого народу, что был убит, избит, врагу не став вверяться. Президента там указ был найден: бить всякого, кто власти новой не захочет. И пусть погибли многие, но Старый Свет стоит; и пусть погиб король – но род его остался.

***

Прошло довольно времени с тех пор, война к врагу перенеслась. Уж месяц как четыре славные Страны врага в союзе избивают. А что же Старый Свет, стоит? Стоит. И в нем великий праздник: и пусть война еще идет, король, однако, новый на престол встает. То Вельзевула сын Богдан корону надевать готовится. Повсюду еще гарь, разруха и руины, но пышный люд собрался во дворце, кричат и славу нову воспевают. Цветы, банты, войска в парадной форме и вельможи с галунами. Кругом народу толпы – все пришли. Взошел король на пьедестал, открыл он окна к небу, а там уж славный бог спешит. Тут все от ужаса с восторгом закричали, а лишь Богдан-король стоит, не шелохнется. И вот огонь-Ярило подлетает; то бог могучий, о шести крылах: двумя крылами лик он закрывает, двумя крылами закрывает ноги, еще двумя – летает скоро. Несет в руках он огненный венец и вот, к Богдану подлетая, венец тот на главу ему кладет. Богдан кричит, от жара больно, но шестикрылый держит, он упрям и стоек. Вот боль прошла, Богдан упал, корона к коже, кости принялась.

Взлетел тот славный бог огонь-Ярило и стал произносить:
– Насчет оружия не думай: о танках, о стрелах, – это оружие всего лишь. Хоть камни, палки – все одно. Об имени не думай также, всего лишь имя и не более. А впрочем… сам решай, народ. Но вот о чем подумай, о народ, вот, что понять тебе бы надо поскорей: я никакой не бог. Не бог!

***

Ой, чоп-чибаточек,
Здрастуй, миленький дружочек.
А у нас дома нездарова,
Семья наша невесёла.
Свёкар с печки убилси,
Старый дед абвалилси.