Оправдательное покаяние Андрея Кураева

МИССИЯ РЕАНИМАТОРА (из блога Кураева в ЖЖ)

Миссиология говорит о том, как привести человека в церковь. Но как его там удержать? В былые времена этим занимались инквизиция и полиция. В условиях же свободы совести сама церковь должна озаботиться тем, чтобы в ней было такое служение «удерживающих».

Есть такая профессия – удерживать человека в Церкви.

Миссионер приводит человека к Церкви. Пастырь отвечает за его жизнь внутри Церкви. Но как быть, когда человек разочаровался в своем пастыре? Кто призван удерживать тех, в ком произошло церковное выгорание? Есть ли имя для такого служения? Реаниматологи?

В древней церкви было служение привратников-остиариев. Их задача - мешать вхождению в храм. «Остиарии, подобно древним aedituis, отпирали и запирали двери христианских храмов, смотрели за лицами, входящими в храм, а лицам, почему-либо подозрительным, заграждали вход, они сортировали присутствующих, указывали места для кающихся и оглашенных и пр. … Остиарии – это ветвь иподиаконата. На первоначальное родство этих двух должностей указывает то, что, по крайней мере на Востоке, иподиаконы долгое время исполняли обязанности придверников храма. Собор Лаодикийский (IV в.) неоднократно (правила 22, 43) внушает иподиаконам не покидать дверей храма во время богослужения» (см. Лебедев А. П. Духовенство древней Вселенской Церкви. Спб., 1997, сс. 105 и 107).

То есть они мешали язычникам присоединиться к христианскому собранию, а также тем, кто был временно от этого собрания отлучен.

Сегодня же явно нужны люди, которые работали бы в обратном направлении: умоляли остаться.

Обычно в нашей «врачебнице» уходящим прописывается тройная доза покаяния: ты сам виноват, твоя вера слаба, нечего смотреть на чужие грехи, когда ты сам хуже всех… Плюс рекомендуется посмотреть фильм ужасов: тебя ждет ад и в этой жизни, и в следующей. И, конечно, прописывается терапия шипением: враги перевербовали, иудины сребренники, печеньки Госдепа… Итоговый приговор: никогда он не был нашим, хотя и вышел от нас.

В тоталитарных группах и обществах это может быть эффективным. С овцами и паствой так можно. А вот с людьми это срабатывает далеко не всегда. Скорее – наоборот. Уходящий, увидев такой оскал «братской любви» и «пастырской заботы» ужасается: так вот куда меня сослепу занесло!

Да, сослепу. В религиозном обращении есть удивительное совмещение двух мотивов: прозрения и ослепления. Прозрения о главном и ослепления в «мелочах».
Если Бог ведет человека, то Он его отчасти ослепляет. В неофитском восторге человек не видит даже очевидной грязи за церковным порогом…

Одна из моих любимых святоотеческих книг – «Душеполезные поучения» аввы Дорофея (начало 7 века). Именно там приведен замечательный образ точек на окружности и центра (точки – люди; центр – Бог. Если все точки хотят стать ближе друг ко другу, они должны двигаться не по окружности, а к центру) . Но через 30 лет после первого прочтения я заметил в этой книге как годами «братья» буквально ссали на авву Дорофея:
«И другой брат также, по искушению ли, или от простоты, Бог знает почему, немалое время каждую ночь пускал свою воду над моею головою, так что и самая постель моя бывала омочена ею. Также и некоторые другие из братий приходили ежедневно и вытрясали свои постилки перед моей келлией, и я видел, что множество клопов набиралось в моей келлии, так что я не в силах был убивать их, ибо они были бесчисленны от жара» (Поучение 4. О страхе Божием). И это происходит в монастыре, где еще недавно подвизался святой Варсануфий и был жив святой Иоанн («Когда я ещё был в монастыре аввы Серида, у старца аввы Иоанна, ученика аввы Варсануфия…»).

Вот так – святые и звери вместе, в одном монастыре…

Но нужно было уже менее восторженное отношение к тексту, чтобы расслышать и оценить такие подробности.
Лишь со временем приходит понимание того, что
а) я сам изменился совсем не в той степени, о какой мечтал. Скажу прямо: обожения не произошло;
б) наблюдаемые церковные люди (скажем, одноклассники по семинарии) не стали более «воздушными», чем были в юности;
в) все страсти, что бушуют в нецерковных семьях и коллективах, вполне полноправны и у нас. Единственное отличие: у нас всё это происходит под парчевой завесой красивых слов о любви, братстве и служении

В пору моего неофитства книги по истории как бы христианских стран порой вызывали у меня протест и недоумение: ведь этим людям, в отличие от советского общества, было доступно и знакомо Евангелие, их наставляла святая Христова Церковь. Но как же тогда они могли так обращаться друг со другом? С атеистов (окружавших тогда меня) – какой спрос… Но – верующие, христиане?!

Гаснут иллюзии – и любимое у Отцов сравнение жизни со спортивной ареной вдруг оборачивается горечью:
Герман Титов стал вторым космонавтом после Гагарина. И всю жизнь его снедала мысль о том, что в истории космонавтики он остался лишь вторым.
Тех, кто его утешал, он спрашивал: "Ты знаешь, кто первым открыл Америку? – Колумб. - А кто был вторым? Вот!" .

Вот и в Новый Иерусалим с земли стартуют многие. Но чемпионов – единицы. А остальные? Как живется несвятым в церкви несвятых?
Как продолжать забег после подножек товарищей, после случаев заведомо предвзятого судейства и травм? И как помочь «споткнувшемуся»? Просто повторить предстартовое тренерское мотивирующее наставление? Еще громче кричать «Спартак – чемпион!»?

И все-таки есть иной путь.
Как помочь плачущему? – спросил как-то замечательный священник Александр Ельчанинов. И ответил – «плакать вместе с ним».

Если человек, травмированный опытом своего и окружающего православия, плачет о неприглядных реалиях церковной жизни, излечит ли его тот, кто будет произносить дежурные и изрядно надоевшие похвалы нашей несравненной «духовности»? Или же «удерживающий» должен вместе с уходящим честно и горько плакать?

Какую интонацию избрать – «всё не так плохо!» или «Всё гораздо хуже, чем ты сказал, но…».
У человека уже разбились розовые очки (как всегда, самым ранящим образом: стеклами внутрь). Предлагать ему запасной экземпляр того же типового рекламного изделия бесполезно.

Остается поговорить с ним честно, с признанием его печальной правоты относительно нас.
Это классический многократно и разнообразно проработанный сюжет перевербовки прозревшего: оказывается, у власти, с которой он борется, стоят такие же как он. Они знают всё то, что печалит его и даже больше, и именно поэтому они консервируют Систему, поскольку ее демонтаж грозит много худшими последствиями. Пример: Странник и Максим в «Обитаемом острове» Стругацких .

(В ранней повести Стругацких с таким же сюжетом («Попытка к бегству, 1962) прогрессор говорит: "Можно напялить белые хламиды и прямо в народ... И мы станем проповедовать социализм... Местные фарисеи посадят нас на кол, а люди, которых мы хотели спасти, будут с гиком кидать в нас калом. А в стране воцарится хаос, из которого вынырнут какие-нибудь саддукеи… Вы понимаете, что хотите сделать? Вы хотите нарушить законы общественного развития! Хотите изменить естественный ход истории! А знаете ли вы, что такое история? Это само человечество! И нельзя переломить хребет истории и не переломить хребет человечеству").

Есть еще советская история:
Человек вбегает в поликлинику, и говорит в регистратуре: «Мне нужен врач ухо-глаз». Медсестра поправляет: «Такого врача нет. Есть ухо-горло-нос». - «Не-не-не, мне — ухо-глаз». - «Такого нет. Может, вам нужен глазник?» - «Нет, я хорошо вижу». – «Тогда, может, вам нужен специалист по болезням слуха? – «Нет, нет, слышу я тоже хорошо». – «Так кто же вам нужен?» - «Мне нужен ухо-глаз… Понимаете, я хорошо вижу и хорошо слышу. Но я не могу согласовать данные слуха и зрения. На партсобраниях я слышу одно, а в жизни-то вижу совсем другое!».

И если это противоречие возникло, его не излечить постановкой шор или увеличением громкости звука.

Тут надо менять слова и привычки докладчиков. Исповедник и сын священника-миссионера Сергей Фудель делился своими горькими мыслями: «Некоторые молодые из недавно пришедших в Церковь бездумно и доверчиво принимают все, что в ней есть, а потом, получив удар от церковного двойника, огорчаются смертельно, вплоть до возврата в безбожие… О церковном двойнике надо говорить с самого начала, говорить ясно и просто, так же ясно, как о нем говорится в Евангелии. Знайте о нем и ищите Христа в Церкви, только Его ищите… Темный двойник Церкви совершает в истории страшное дело провокации: создает у людей впечатление, что иной Церкви, кроме него, не существует, что нет на земле больше Христовой правды… Величайшее духовное неблагополучие Церкви тщательно замазывали каким-то особым елеем словесной веры: «На Шипке древнего православия все спокойно»… В 20-х годах в одном подмосковном храме кончилась литургия. Все шло, как обычно, и священник сделал завершающее благословение. После этого он вышел к народу на амвон и начал разоблачаться. В наступившей тяжелой тишине он сказал: «Я двадцать лет вас обманывал и теперь снимаю эти одежды». В толпе поднялся крик, шум, плач. Люди были потрясены и оскорблены: «Зачем же он служил хотя бы сегодня». Неизвестно, чем бы это закончилось, если бы вдруг на амвон не взошел какой-то юноша и сказал: «Что вы волнуетесь и плачете! Ведь это всегда было. Вспомните, что еще на Тайной Вечери сидел Иуда». И эти слова, напомнившие о существовании в истории темного двойника Церкви, как-то многих успокаивали или что-то объясняли. И, присутствуя на Вечери, Иуда не нарушил Таинства" .

…То есть Фудель предлагает горький ответ на горький вопрос. Его слова про темного двойника Церкви, «как-то многих успокаивали» - в том числе и меня («У стен Церкви» я прочитал еще в 1986-м году в машинописи – и эта книга помогла мне пережить первую травму от вхождения в мир семинарии и профессиональной церковности).
Но это «успокоение» слишком легкое. Двойник – значит, не мы. Иуда – значит, не апостолы. Всё сводится к личному греху. Но почему в некоем сообществе именно грешникам так легко становится проникнуть в управление и говорить от его имени? Почему в некоей больнице так мал процент исцеленных, зато внутрибольничные инфекции становятся массовыми и почти неизбежными?
Православие это не только Символ Веры. Это многомиллионная и уже многопоколенная культурная инерция, далеко не тождественная своему учению и своим книгам. И вот целостного анализа этого исторического феномена, анализа не отдельно богословского и не отдельно фольклорного, а именно целостного – у нас пока нет. Мы сегодня во всех подробностях знаем, как вирус обманывает иммунную защиту каждой клетки в отдельности и организма в целом. Но как мутирует Церковь Христова в своего «двойника»? Что именно в целостной церковной культуре благоприятствует размножению этих вирусов и создает настоящую пандемию?
Тут есть общие для всех людей законы психологии и аскетики. Есть общесоциологические законы функционирования пирамид власти, общие и для КПСС, и для Ватикана.

Но наверняка есть и нечто специфически церковное. Например, странное верование, что «преемником апостолов» можно стать через простое прикосновение руки к макушке. И при этом просто ни в чем – ни в своей жизни, ни в своей системе жизненных ориентиров - не быть похожим на апостолов. Как епископство из жертвенного служения превратилось в личные охотничьи угодья? И ведь не стыдно им слова мученика, призывавшего к мученичеству – «если кто желает епископства, тот доброго дела желает» (Тим 3,1) – относить к своим карьерным похотям! И это преподаваемое в любой воскресной школе верование в то, что таинство может совершать любой мерзавец в рясе (это верование преподносится как обличение «ереси донатизма») точно ли не создает идеальной питательной среды для вирусов и темных двойников? Но ведь это вера самой церкви, а не только ее двойников. Так точно ли они чужды нам?

Конечно, в обществе есть и механизмы защиты от коррупции (нравственной и имущественной). Интересно, что ранняя Церковь предложила рецепты нынешней демократии: прозрачность и гласность. У нас это называлось «публичная исповедь» каждого перед всей общиной и затем столь же публичная многолетняя демонстрация своего покаяния. Те самые «привратники» (остиарии, аколуфы), в частности, должны были не допускать «кающихся» и «припадающих» в помещение, где находились «верные».
Но хотели бы мы сегодня такого? Для самих себя - хотели бы мы отмены тайны исповеди и «возвращения к истокам»? Нет? Так и кто тут «двойник церкви»?

Мало диагностировать болезнь и даже видеть путь ее облегчения. Надо подумать и о последствиях лечения: что придет вместо увиденного извращения. Антибиотик, конечно, поможет вылечить грипп, но не откроет ли он исцеленного человека для более тяжелых болезней?
Неясностей много. Но даже в медицине врач-диагност и врач-хирург – это разные люди и разные специальности. И если лечение не обязано быть радикальным и инвазивным, то диагноз все же должен быть честным. И независимым от авторитетного мнения директора клиники (особенно – от мнения ее финансового директора).

Я не раз говорил, что а) миссионер должен быть немного вне церкви – среди тех, кому он несет свое слово и б) что он должен уметь слушать свою речь ушами своей аудитории. А теперь представьте себе, что миссионер, отойдя от церковного микросоциума, повернулся и посмотрел на него глазами своих неверов. Ну, чтобы понять, как и он сам и представляемый им микросоциум выглядят в глазах соседей по городу и планете. Точно ли его не ждет судьба жены Лота?
Со стороны порой что-то заметнее. Но главное: по церковному мнению у нецерковных людей не может быть благодати. Значит, их взгляд на церковь безблагодатен. Значит, они путают «двойника» с настоящей церковью, а «мелочи» с «главным». Но мы-то «благодатны». Мы этой ошибки не делаем. И если по нашей самооценке это «мелочи» и «двойник», то сама Церковь и должна возглавить войну с этими мелочами, мешающими ее миссии! И она должна быть благодарна если не своим внешним критикам, то хотя бы своему разведчику-миссионеру, который сообщил ей о том, как на самом деле она выглядит в глазах тех, кому вроде бы желает послужить своим примером и словом.

Легко было апостолам возвещать еще совершенно неизвестную и невидимую религию. В них, в первых и очень немногих христианах, было единство эссенции и экзистенции (сущности и существования). Павел = христианин. Что есть христианство? – то, чему учит вот этот Павел. А раз у апостола его слова не расходились с его жизнью, то его слова оказывались весомы.

Но потом христианство стало религией цитат. Мы цитируем слова, которые обличают нас же самих, но мы все равно чувствуем себя вправе их обращать к другим (и даже «мы» научились употреблять, явно не относя к себе лично). Миссионер сегодня не одинок по крайней мере в глазах своих неверов. Для них он представляет известную и властную, богатую и лицемерную институцию (будь оно иначе – они бы уже не были неверами). И если именно в этот имидж он призывает встроиться своих собеседников, то он сам и лично виноват в разрастании «двойника церкви».

Значит, миссионер просто обязан дистанцироваться от этого образа своей церкви. В церкви доказать, что ты не приверженец некоей ереси можно лишь одним путем: ясно возгласить анафему именно ей. Вот и миссионер, чтобы не казаться слепцом или фарисеем, должен порой сказать жесткие слова осуждения дурных церковных манер и суеверий. И лишь оттолкнув «двойника», можно попробовать показать на то, что тот заслоняет.

При этом надо учесть, что миссионер работает сегодня не на острове Пасхи, а рядом со своим родным епархиальным управлением и в поле пристального и порой весьма ревнивого внимания родной Патриархии. И, значит, его обличение «двойника» этому самому двойнику мгновенно станет известно, вызвав соответствующую реакцию. Так что миссионеру предстоит выбор между равнодушным презрением «оглашаемых» и гневом своего владыки.
Есть еще вопросы о том, почему православная миссия так малоуспешна?..

Итак, даже миссионер должен уметь делать горькие признания о реалиях церковной жизни. Уговаривая: может, у вас получится лучше, и вы не совершите наших ошибок…
И тем более должен это делать церковный «реаниматор» - тот, кто пробует удержать уходящих.

Но что ему скажут благочестивцы? – «Не нравится - уходи!»; «Сначала выйди из церкви, чтобы ее критиковать!». И вообще – «сор из избы не выносят», а «родную мать публично не критикуют».

***

это я стал готовить к переизданию книгу "Перестройка в Церковь", вышедшую в 2009-м.