de omnibus dubitandum 111. 34

ЧАСТЬ СТО ОДИННАДЦАТАЯ (1902-1904)

Глава 111.34. ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЬ ПАМЯТЛИВОСТИ…

    Нужно мне лететь в Отей. Может быть, Диана знает. Кто это — Диана? Записи аббата Далла Пиккола обрывались тут.

    Удивительно, что он не унес с собой столь компрометирующий документ. Это было доказательство, в каком смятении находился аббат. На этом кончалось все, что я мог знать об аббате.

    Я возвратился в квартиру, выходившую на тупик Мобер, и уселся за стол. Каким образом жизнь аббата Далла Пиккола перекликивалась с моею? Разумеется, в первую очередь напрашивалось объяснение: аббат Далла Пиккола и я — одно. Если принять эту гипотезу, все становилось на места, в том числе соединенные квартиры.

    Тогда, выходит, я вернулся переодетым в Далла Пиккола в квартиру Симонини, снял и сутану и парик и улегся спать. Но кое-что мешало принять эту гипотезу… Если Симонини — это Далла Пиккола, почему мне ничего не известно о Далла Пиккола? Почему я не аббат Далла Пиккола, который ничего не знает о Симонини?

    Почему, более того, мысли и чувства Далла Пиккола я узнаю лишь после чтения его помет? Если Далла Пиккола — это я, мне бы сейчас полагалось быть в Отее, в том доме, о котором аббат, похоже, знает все, а я (я — Симонини) не знаю ничего. И кто такая Диана? Единственное, может быть…

    Если я — частично Симонини, не помнящий о Далла Пиккола, и я же частично Далла Пиккола, не помнящий о Симонини… Это не так уж невероятно. От кого я слыхал о случаях раздвоения личности? Вроде это наблюдалось у Дианы? Но кто такая Диана?

    Я сказал себе: будем действовать по порядку. Я точно знаю, что веду тетрадь со списками дел. Мои записи на ближайшее время такие: 21 марта месса 22 марта Таксиль 23 марта Гийо — завещание Бонфуа 24 марта к Дрюмону (?) С чего я должен был двадцать первого идти на мессу — не знаю. Непохоже, чтобы я был верующим. Верующий верит во что-то.

    Верю ли я? Навряд ли. Следовательно, я неверующий. Это по логике. Оставим на время. Бывает, что на мессу нужно пойти по множеству разных причин. И вера в подобных случаях ни причем. Но вот в одном обстоятельстве сомневаться никак невозможно. Это в том, что я думал, будто был понедельник, а был вторник. Не 22-е, а 23-е марта. И действительно, приходил Гийо для составления завещания Бонфуа. Двадцать третьего. А я-то полагал, будто было двадцать второе. Как же я провел двадцать второе? Кто такой или что такое Таксиль? Относительно того, чтобы в четверг видаться с Дрюмоном, не могло быть и речи.

    Как я мог встречаться с кем-либо, если даже не знал, кто такой сам я? Надо бы пересидеть, пока все это в голове не утрясется. Дрюмон… Я себя уговаривал, что прекрасно знаю, кто такой Дрюмон. Но как только я усиливался припомнить, кто это, голову как будто окутывал пьяный дым.

    Попробуем порассуждать, сказал я себе. Во-первых: Далла Пиккола — это кто-то другой, кто по непонятным причинам нередко загуливает ко мне, а наши квартиры связаны коридором, более или менее тайным.

    Вечером 21 марта Далла Пиккола явился в мои комнаты, что выходят на тупик Мобер, снял с себя сутану (но для чего он ее снял?) и перешел спать в собственную квартиру, а на следующий день пробудился в беспамятстве. И в том же самом беспамятстве проснулся и я на следующее утро после Далла Пиккола.

    И все-таки: чем именно я занимался в понедельник 22 марта, перед тем как пробудился в беспамятстве утром двадцать третьего? И почему аббат Далла Пиккола снимал свою сутану в моей квартире? И в каком же он виде, сбросив сутану, шел к себе по коридору? И в котором часу? Вдруг напал на меня ужас — а не пролежал ли этот аббат первую часть ночи со мной в постели…

    Господи, женщины внушают, конечно, мне отвращение, но аббат — это ведь еще хуже. Я девственник, а не извращенец. Или все-таки я и Далла Пиккола — одно? Как-никак его сутана висела у меня в опочивальне. По идее, я мог вечером в день мессы (двадцать первого) возвратиться через тупик Мобер в обличье Далла Пиккола (если я ходил на какую-то мессу, то, вероятнее всего, под видом аббата).

    Возвратившись, избавился от парика и сутаны и перешел в апартамент аббата (позабыв, что сутана осталась у Симонини). На следующий день, в понедельник двадцать второго марта, пробудившись в обличье Далла Пиккола, не только не сумел обрести свою память, но и сутаны не нашел в изножье кровати.

    Продолжая быть аббатом Далла Пиккола, потерявшим память, натянул запасную сутану, висевшую в глубине коридора, и прекрасно мог бы, как планировал, сначала отправиться в Отей, а ближе к вечеру передумать, отбросить страх и вернуться все-таки в Париж в квартиру на Мобер. Там снять сутану и повесить ее на крюк в спальной комнате.

    А с утра, наново, лишившись памяти, но уже став капитаном Симонини*, провести вторник, воображая его себе как понедельник. В этом случае, старался я рассуждать, Далла Пиккола не держит в памяти событий 22 марта и, обеспамятев проводит целый день, а на следующий, двадцать третьего, пробуждается как беспамятный Симонини.

    Это вовсе не удивительно, о подобном я уже слыхивал от… как зовут этого медика из той лечебницы, что в Венсенне? Хотя нет, не получается. Я перечитал записи. Если бы все так и было, Симонини двадцать третьего утром должен был бы найти в своем спальном помещении не одну, а две сутаны.

    Ту, которую он снял вечером двадцать первого, и ту, которую он снял вечером двадцать второго. А нашел только одну. Ох, да что за глупости. Далла Пиккола вернулся из Отея вечером двадцать второго на улицу Мэтра Альбера, снял сутану в той квартире, а потом перешел в квартиру на Моберовом тупике и улегся там спать до самого следующего утра. До утра двадцать третьего числа.

    Просыпаясь, он стал капитаном Симонини и увидел на крючке на вешалке только одну сутану. Правда, будь это так, утром двадцать третьего числа, придя в квартиру Далла Пиккола, я должен был бы найти у Далла Пиккола в комнате сутану, оставленную там вечером двадцать второго… Но может быть, Далла Пиккола пошел и повесил сутану на место в коридор, туда же, откуда взял? Пойду-ка проверю…

    Я вышел в коридор с фонарем и при этом сотрясался от страха. Если Далла Пиккола — это не я, говорил я себе, то не исключается, что он сейчас идет навстречу с другого конца коридора с таким же точно фонарем в руке. Слава небесам, ничего этого не было. На крючке в коридоре висела сутана.

    И все-таки, и все-таки. Если Далла Пиккола вернулся из Отея и, повесив сутану, прошел по всему коридору вплоть до моей квартиры и улегся, ничтоже сумняшеся, почивать в мою кровать, это могло произойти лишь только при условии, что он обо мне имел понятие и понимал, что у меня он может располагаться как у себя дома, ибо он — это я и есть. То есть Далла Пиккола укладывался в кровать, понимая, что он Симонини.

    В то время как Симонини на следующее утро, проснувшись, вовсе не знал, что он — Далла Пиккола. Другими словами, Далла Пиккола потерял память, потом снова обрел ее, а своим беспамятством на следующее утро одарил капитана Симонини.

    Беспамятство… Это значит «противоположность памятливости»… Это слово внезапно открыло передо мной будто бы просвет в тумане. Что-то давно позабытое. Был ведь у меня разговор о беспамятных! Разговор был в «Маньи». Примерно около десятка лет назад. Собеседниками были я, Сосо и Вардаянц, Семанов и австрийский тот самый доктор.

*) ТЕР-ПЕТРОСЯН Симон Аршакович, известный под партийным псевдонимом КАМО; (15 [27] мая 1882, Гори — 14 июля 1922, Тифлис) — российский профессиональный революционер-уголовник, один из организаторов подпольных типографий, транспорта оружия и литературы, денежных экспроприаций. Неоднократно сбегал и организовывал побеги из мест лишения свободы. Попав в Берлин и спасая свою жизнь, искусно симулировал сумасшествие и нечувствительность к боли, чем озадачил лучших врачей Европы того времени и вызвал огромную поддержку со стороны многих социалистических газет, прозвавших его «героем революции», а также лично Карла Либкнехта. Четыре раза приговаривался к смертной казни, заменённой согласно амнистии по случаю трёхсотлетия дома Романовых двадцатилетним заключением. Освобождён Февральской революцией. В 1918-1920 годах — организатор большевистского подполья на Кавказе и юге России.
Родился в городе Гори Тифлисской губернии в армянской семье состоятельного подрядчика первым из пятерых детей (его матери на момент родов было почти 16 лет). С семи лет учился в армянской школе, а одиннадцати лет перешёл в городское училище. В 1898 году был исключён за плохое поведение (на уроках закона Божьего), после чего уехал в Тифлис к тётке с целью готовиться на вольноопределяющегося. Тогда же порвал с отцом. Вскоре по причине разорения отца и болезни матери вернулся в Гори, а после её смерти увёз сестёр в Тифлис.
С детства близкий знакомый, а затем соратник своего земляка Сталина. Тот, будучи у него репетитором русского языка, привлёк его к революционной работе. Под влиянием Сталина и Вардаянца он познакомился с марксизмом. В 1901 году вступил в РСДРП, два года исполнял технические поручения и получил имя «Камо». Руководил молодёжной группой при Тифлисском комитете партии. В 1903 году вошёл в союзный кавказский комитет РСДРП. Организатор подпольных типографий, денежных «экспроприаций», доставки из-за границы пропагандистской литературы и оружия, в чём ему помогал Борис Стомоняков. Активно участвовал в отправке делегатов на II съезд РСДРП.
В ноябре 1903 года был впервые арестован, спустя 9 месяцев бежал из тюрьмы. В 1904 году примкнул к большевикам. В 1905 году приехал в Тифлис, где в декабре того же года во время восстания был ранен, избит и арестован. Активный участник революции 1905 года. Просидев в тюрьме два с половиной месяца и поменявшись фамилией с неким грузином, сумел скрыться. Участвовал в организации побега 32 заключённых из Метехского замка. В 1906 году по заданию боевой группы при ЦК РСДРП побывал в Петербурге, Финляндии, Швеции, Германии; работал с председателем комиссии ЦК по закупке оружия М.М. Литвиновым. Участвовал в доставке в Россию закупленного большевиками за границей оружия, однако корабль с ним из Болгарии затонул по пути. В 1907 году под именем князя Дадиани ездил в Финляндию, был у Ленина и вернулся с оружием и взрывчатыми веществами в Тифлис. Участвовал в нашумевшем в своё время ограблении филиала Государственного банка в Тифлисе (13 июня 1907 года), организованном Сталиным. Однако «тифлисский экс» не принес положительных результатов. Из воспоминаний Надежды Крупской: «Деньги от тифлисской экспроприации были переданы большевикам на революционные цели. Но их нельзя было использовать. Они были в пятисотках, которые надо было разменять. В России этого нельзя было сделать, ибо в банках всегда были списки номеров, взятых при экспроприации пятисоток. И вот группой товарищей была организована попытка разменять пятисотки за границей одновременно в ряде городов. В Париже при этой попытке попался Литвинов — будущий нарком иностранных дел, в Женеве подвергся аресту и имел неприятности Семашко — будущий нарком здравоохранения. Впрочем, часть добычи удалось реализовать... Чтобы не было в Европе компрометирующих партию новых попыток размена экспроприированных пятисоток, в 1909 г., по настоянию меньшевиков, оставшиеся неразмененные билеты решено было сжечь».
В августе 1907 года Камо уехал в Берлин.
По наводке провокатора Якова Житомирского, немецкая полиция провела 9 ноября 1907 года обыск на берлинской квартире Камо, где было найдено большое количество оружия, а также чемодан с двойным дном, заполненным взрывчаткой, и литература революционного содержания. Сам Камо был арестован. По результатам обследования Камо, проведенного немецкими врачами после его ареста, в Моабитской тюрьме, его признали душевнобольным. В конце 1909 года как неизлечимый больной был выдан России, доставлен в Тифлис и помещен в тюрьму, а затем в больницу.
В августе 1911 года бежал из Тифлисской психиатрической больницы, где находился под охраной. Как свидетельствовал арестованный служитель больницы, оказавший Камо помощь в организации побега: «Он при докторах и надзирателях вёл себя иначе, чем без них: при них он говорил бог знает что, а без них рассуждал как здоровый».
Уехал через Батум за границу. Был в Париже у Ленина, который снабдил его деньгами. Из Парижа поехал в Константинополь, а оттуда в Болгарию. При попытке вернуться на Кавказ арестовывался турецкими властями, но сумел добиться освобождения, назвавшись турецким агентом. Вернувшись в Россию, предпринял в 1912 году попытку устроить экспроприацию денежной почты на Коджорском шоссе. Ограбление не удалось, Камо был ранен, арестован и опять помещён в Метехский замок. Приговорён к смертной казни по каждому из четырёх инкриминируемых дел. Прокурор суда Голицынский, симпатизировавший Камо, затянул посылку приговора на утверждение, дотянув до объявления амнистии по случаю трёхсотлетия дома Романовых. Приговор Камо был заменён двадцатилетней каторгой. С 1915 года отбывал заключение в Харьковской тюрьме. «Он собирался бежать как граф Монте-Кристо — притворившись мертвецом, — пишет С. Монтефиоре, — но вовремя узнал, что тюремщики головы умерших в тюрьме разбивали кувалдами — на всякий случай».
Освободился из тюрьмы во время Февральской революции, уехал в Москву, затем в Петроград. Работал в Бакинском совете и ЧК, затем в Москве готовил группу для борьбы в тылу у Деникина.
Осенью 1919 года доставил в Баку по морю оружие и деньги для подпольной партийной организации и партизан Северного Кавказа. В январе 1920 года был арестован в Тбилиси меньшевистским правительством и выслан. В апреле 1920 года принимал активное участие в подготовке вооружённого восстания за власть Советов в Баку.
В мае 1920 года приехал в Москву, учился в Академии Генштаба. В 1921 году работал в системе Внешторга, в 1922 году — в Наркомфине Грузии.
В.И. Ленин характеризовал его как «человека совершенно исключительной преданности, отваги и энергии».
13 июля в 11 часов вечера Камо ехал на велосипеде по Верийскому спуску (ныне — улица Михаила Джавахишвили) Тифлиса, где попал под встречный грузовой автомобиль. Ни грузовик, а легковушка, ни чекистский, ни под колесами. Ехал на велике по верийскому спуску и столкнулся с медленно выезжавшей машиной. Камо упал затылком на бордюр, а "киллер"... срочно отвез в больницу.  С тяжёлой черепно-мозговой травмой, в бессознательном состоянии он был доставлен самим водителем грузовика в ближайшую Михайловскую больницу, где скончался через несколько часов 14 июля 1922 года. «Удар был настолько силён, — писала тифлисская газета, — что товарища Камо отбросило в сторону, и, ударившись головой о тротуарную плиту, он потерял сознание… В больнице, не приходя в себя, он скончался»].
Камо был погребён в Пушкинском сквере Тифлиса. Однако в связи с приходом в 1991 году к власти в Грузии Звиада Гамсахурдиа возникла угроза сохранности захоронения известного большевика и родственники перенесли прах Камо на Вакийское кладбище, к могиле его родной сестры Джаваир.
Жена — Софья Васильевна Медведева-Тер-Петросян, вышла замуж в 1920 году.
Награждён орденом Красного Знамени Грузинской ССР.
Сам Камо на одном из политических допросов в 1909 г. о происхождении своего нового имени говорил: «Ещё тогда, я учился в горийском городском училище, меня товарищи в насмешку называли «Каму» за то, что я неудачно отвечал один раз по-русски, на вопрос учителя вместо «чему», я сказал «каму» (Из протокола № 28 допроса Камо в Тифлисе 19.10.1909 г.). По утверждению Семанова и Кардашова, эту кличку ему дал Иосиф Джугашвили (Сталин). Прозвище понравилось Камо, оно, по его мнению, было интернациональным
Посмертная слава «художника революции», как называл Камо Максим Горький, как локально, в советском Закавказье, так и на территории остального СССР была огромной. Ему посвящались книги и статьи, стихи и поэмы. Его партийно-боевым псевдонимом называли улицы и площади, школы и предприятия, совхозы и районы. Его именем называли мальчиков в Армении. С 1982 года и до распада СССР в городе Гори работал музей Камо — две комнатки в небольшом здании. Ранее неофициальный музей был устроен в квартире сестры Камо, Джаваир Хутулашвили, в доме 3/5 по улице Галактиона Табидзе в Тбилиси.
С 1959 по 1996 год имя Камо носил город Нор-Баязет в Армении, нынешний Гавар.
В советский период именем Камо назывались одна из улиц города Баку (Нижняя Приютская) (сегодня — улица Сулеймана Рагимова), Еревана (ныне — Ин Ереванцу), Тбилиси.
Секретарь Политбюро ВКП(б) в 1920-х годах Б.Г. Бажанов, бежавший в Париж в 1928 году, в своих воспоминаниях писал:
Лидеры в эмиграции (были) постоянно заняты поисками средств. … Анархисты и часть социалистов-революционеров нашли способ добывать нужные средства — просто путём вооружённых ограблений капиталистов и банков. Это на революционном деловом жаргоне называется «экс-ами» (экспроприациями). Но братские социал-демократические партии, давно играющие в респектабельность и принимающие часто участие в правительствах, решительно отвергают эту практику. Отвергают её и русские меньшевики. Нехотя делает декларации в этом смысле и Ленин. Но Сталин быстро соображает, что Ленин только вид делает, а будет рад всяким деньгам, даже идущим от бандитского налёта. Сталин принимает деятельное участие в том, чтобы соблазнить некоторых кавказских бандитов и перевести их в большевистскую веру. Наилучшим завоеванием в этой области является Камо Петросян, головорез и бандит отчаянной храбрости. Несколько вооружённых ограблений, сделанных бандой Петросяна, приятно наполняют ленинскую кассу (есть трудности только в размене денег). Натурально Ленин принимает эти деньги с удовольствием. Организует эти ограбления петросяновской банды товарищ Сталин. Сам он в них из осторожности не участвует.
Предложенная Камо программа чистки большевистской партии от действительных и потенциальных полицейских осведомителей была жёсткой. Суть предложения Камо состояла в идее переодеть в форму жандармерии нескольких боевиков и самого Камо и произвести ложные аресты ведущих большевистских активистов в России:
Придём к тебе, арестуем, пытать будем, на кол посадим. Начнёшь болтать: ясно будет, чего ты стоишь. Выловим так всех провокаторов, всех трусов