Серёжины квартиры

В 1953 году, когда велось «дело врачей», в одном Московском роддоме группа медицинских работников прививала полиомиелит новорождённым мальчикам. Пострадавших набралось больше сотни. Среди них был младенец Серёжа Марцинковский мой старший брат. Болезнь проявилась, когда ему стукнул годик.
Серёжа пережил девять операций за десять лет. Десять лет маминых слёз, надежд и передачек в больницы. Десять лет растягивающих колодок на ножках у мальчика и крики жестоких сверстников: «Хромой - хромой!». Десять лет ребёнок привыкал к одиночеству и погружался в замкнутость.
Девять операций — словно девять кругов ада. Оставь надежду, всяк сюда входящий!
Всё-таки операции и колодки принесли результат. Левую Серёжину ногу докторам удалось спасти. Правая же, была чуть-чуть короче и худее левой — он никогда не одевал шорты. При ходьбе хромота была не сильно заметна,  но правую ногу он немного  подволакивал.
Страдания физические и душевные не пригасили доброту и мягкость, присущие Серёже с первых месяцев осознания себя. Но в болезненной ранимости, проникавшей, наверное, в каждую клеточку его тела, Сергей закрылся от мира. Он стал молчалив и сдержан.

                * * *

Сцены между отцом и матерью только углубляли его отчуждённость. Сергею было шестнадцать, а мне всего семь, когда кульминационная ссора родителей привела к развязке: вскорости отец и мать развелись.
Красавец отец, душа компании, — и мать, находившая себя длинноносой дурнушкой. Я бы её так не назвала: перебирая снимки её молодости, я вижу обратное.
Вглядываясь в прошлое с высоты прожитых лет, я замечаю то, чего не понимала, не могла понимать в детстве и юности.
В наследство от мамы мне передалась низкая самооценка. Долгие годы я несла эстафетную палочку — не палочку, а целый плакат! — с надписью: «Самоуничижение».
В расставании родителей сыграла роль и разница в возрасте: старше в семье была женщина. Биология и арифметика заключили союз и ополчились против неё. Мать была старше отца на шесть лет — и ревновала.
Имелись ли для ревности поводы? То мне неведомо.
Вечер, когда семья раз и навсегда раскололась и распалась, изменил необратимо судьбу мамы, Серёжи и мою.
В поздний час я спала на своём диване в большой проходной комнате. Меня вырвал из сна оглушительный хлопок — с треском и лязгом захлопнулась входная дверь.
С дивана я могла обозревать прихожую, где помещалась одна только вешалка. В прямоугольнике света у вешалки стояла мама, нервно срывая с головы платок — это она отыгралась на входной двери. Щёлкнул замок, вошёл отец — и завязалась перебранка. Видимо, продолжалась ссора, начавшаяся на улице.
Тотчас меня скрутил страх. Спросонья я свалилась с дивана, отчего быстро пришла в себя. Вскочив с четверенек, я повисла у отца на руке.
— Ну пожалуйста, не ругайся с мамой!
Отец стряхнул меня, как букашку. Его рука отбросила меня так, что я пролетела до своего дивана и пребольно ударилась головой о деревянный подлокотник.
Я и представить не могла, что он на такое способен. От боли и обиды я завыла пожарной сиреной.
Дальше был финал. И без того крепкий градус скандала подскочил до запредельной отметки — и наша семья в тот вмиг распалась.
Спустя полчаса отец ушёл, наскоро побросав в чемодан свои вещи. Сегодня модно повторять: никогда не говори «никогда». Так вот, отец никогда больше с нами не жил. Развод случился так быстро, что я, маленькая, долго не могла осознать эту непоправимость.
Впрочем, на меня тогда работал мой детский эгоизм, самый обыкновенный. Он защитил меня, помог пережить случившееся. Но вот моему брату так не повезло.
Безрассудство двоих взрослых эгоистов произвело что-то вроде взрыва в его замкнутой душе.
Со скандала в прихожей минула неделя. Вернувшись из школы, я застыла как вкопанная. Если неделю назад я познала грубость отца — в первый и последний раз, то теперь мне открылась новая страница жизни брата.
Скорчившись, Серёжа спал на полу посреди комнаты. Он был совершенно пьян. Беспомощная взрослая поза брата и сивушный дух ошеломили меня. Если б не этот дух и не сопение спящего, я бы решила, что брат умер. Уронив ранец, я бросилась вон из дому.
Я неслась по улицам, крича в лица прохожим:
— Мой брат валяется пьяный!
Семилетняя девчонка, орущая так, словно повстречала первого всадника Апокалипсиса.
Вспоминая это десятилетия спустя, я не понимаю, отчего я стремилась поделиться семейными новостями с незнакомыми людьми, отчего желала поведать о пьяном брате всем городским улицам.
Быть может, я, бегущая по улицам, искала человека — искала родную душу, чтобы рассказать обо всём и выплакаться. Мама днями пропадала на работе, и мы с братом были предоставлены сами себе.
Никто не разделил моё горе и мой ужас.
Весь день я провела на улице; домой вернуться боялась. Мне мерещился мёртвый брат.
Было уже затемно, когда мама вернулась с работы. Её удивило, что я не дома в такой час, а околачиваюсь у подъезда на скамейке, вместо того, что бы сидеть и заниматься на пианино. Но, войдя домой, она всё поняла. Должно быть, ей было очень больно в тот вечер. Сначала дочь, дрожащая на скамейке от страха и холода. А затем, дома, пьяный сын, наблевавший на пол.


* * *

Наша жизнь — замочная скважина, в которой судьба поворачивает ключ.
С того дня, когда я неслась с криками по улицам, минул год.
Серёжа вступил в прекрасную пору — пору юности. Пустяковая гулянка положила новую точку отсчёта в его судьбе: свела его с ровной дороги и бросила в вязкую топь.
Сергей не мог похвастаться толпою друзей. Два-три приятеля — весь его круг.
Один из его друзей, Федя, был жертвой той же прививки. Только из Феди болезнь сделала калеку без оговорок: одна его нога была намного короче другой, а та практически не сгибалась. Он ходил с палочкой, припадая на правую ногу, — и с каждым шагом его тело страшно переваливалось, качалось наподобие маятника.
Однако полиомиелит и непослушные ноги не сломили жизнелюбивого Федю. Когда ему недоставало естественной радости, он добавлял искусственной. Пить так пить, гулять так гулять — вот его кредо.
На вечеринке у Феди дома Серёжа познакомился с шестнадцатилетней девушкой. Разбитная и доступная Наташа была не против уединиться с незнакомцем. В пьяном угаре приятели любят пошалить — и паре помогли уединиться.
Ключ судьбы повернулся.
Серёжа впервые был близок с девушкой. А, вот о Наташе ходили неоднозначные слухи. Её семья, происходившая из оседлых московских цыган, ухватилась за Сергея.
Отец несовершеннолетней Огневушки-поскакушки явился в нашу квартиру и объявил Сергею при матери:
— Обрюхатил — женись, ромалэ не поймут. Иначе твоим домом будут нары!
Мамины подружки, помню, судачили:
— Девицу-то нарочно под вашего наивного добрячка подложили! Её ж срочно надо было сбагрить. А то пробы ставить некуда!
Так и женился мой брат на Наташе — под угрозой суда и тюрьмы.
Ему только исполнилось восемнадцать. Скоро родился Кирюша. Мама тогда сказала:
— Не важно, чей бычок вскочит, — телёночек наш!
Ребёнка приняли в семью и окружили любовью.
Сергей бросил чертёжное училище, где он не только с увлечением и успешно учился, но и играл в вокально-инструментальном ансамбле на бас-гитаре, которую, кстати, он сконструировал своими руками! На Серёжу давила семья юной жены: ищи работу! Впрочем, её родственники и помогли Сергею найти такое место, где он мог бы получить квартиру.
Правда, место это было далеко. Ездить ему приходилось в Загорск. В Троице-Сергиеву лавру требовался гальваник.
Долгие годы мой брат работал в монастыре: методом напыления наносил сусальное золото на кресты и церковную утварь.
От работы ему дали квартиру в Орехове-Борисове. В те времена этот район, получивший за свою отдалённость насмешливое прозванье Орехово-Горохово, представлял собой сплошные новостройки. Окна новенькой квартиры Сергея выходили на пустырь. Первый этаж: забыл ключи — лезь в окошко.
В этом гнёздышке Серёжа почти не жил: его рабочая неделя проходила в монастыре, лишь на выходные дни он возвращался домой.
Его молодая супруга Наталья устроилась работать в парк Горького — продавщицей в винно-водочный ларёк.
Что же ребёнок? Мальчик почти полностью был на нашем с мамой попечении. Мы бесконечно ездили в это Орехово-Горохово.
Шло время. То самое время, что со всего срывает покровы.
Однажды терпение моей матери лопнуло.
Кирюше было тогда четыре года. Ранним утром в нашей квартире зазвонил телефон. На другом конце провода была соседка Серёжи по лестничной клетке.
— Кирюша уж три дня как спит у меня, — сказала женщина. — Я обнаружила его на лестнице. Сидит на ступеньках… А дверь в квартире открыта. Один раз увидела — сидит. Домой иду — опять сидит. Поначалу не придала этому значения. Позднее выглянула — а он всё так же сидит, а квартира нараспашку. И знаете, оттуда ни звука. Вот что мне делать? Ну, наутро я снова выглянула. А он сидит. И я спросила: «Ты почему тут сидишь?» А он отвечает: «Маму жду, она на работу ушла». Стало быть, он второй день маму ждёт на лестнице? Ну, тогда я в квартиру-то и заглянула. Там ни души. И я взяла мальчика к себе. Выяснила, что всё это время он не ел. Накормила его, потом бросилась в квартиру — искать какую-нибудь записную книжку, чтоб позвонить родным… Сразу-то не нашла. На другой день повезло: откопала в хламе записную книжку. Вот и звоню, — закончила она. — Только имени в книжке той нет, только «свекровь» написано, так что и не знаю, как звать вас…
Мы с мамой произвели нехитрые арифметические подсчёты: Натальи нет дома уже три дня! Хорошо хоть, соседка не вызвала милицию, иначе не избежать бы Кириллу детского дома! Как могла Наталья забыть о ребёнке? Почему нам не позвонила?
Ясно нам было лишь одно: с самой мамашей ничего не случилось, иначе бы милиционеры нам сообщили.
Известие от Серёжиной соседки для моей мамы было подобно взрыву бомбы. И даже у меня в мои четырнадцать лет не укладывалось в голове: как Наталья могла оставить маленького ребёнка совсем одного, без присмотра?
Мы поскорее отправились в Орехово. Полчаса езды на автобусе дались маме нелегко: она оказалась на грани инфаркта. Слава богу, она совладала с чувствами, до сердечного приступа не дошло.
Из Орехова мы привезли ребёнка к себе. Дозвонились Сергею. Был четверг, но он упросил начальство отпустить его домой на день раньше: обычно он возвращался из Загорска в пятницу.
Мама предъявила Сергею ультиматум:
— Всё! Больше так продолжаться не может! Ребёнок будет жить у нас. И никаких возражений!
Наталья объявилась к пятничному вечеру. Никакой загадки в её исчезновении, конечно, не было. По её виду мы поняли: все эти дни она беспробудно пьянствовала. Одутловатое лицо вытянулось и похудело, водянистые глаза отекли, а перегаром от неё несло, как из прогнившей винной бочки. Мягкий и добрый Сергей впервые поступил неинтеллигентно: ударил свою жену.
С той поры бабушка заменила Кирюше мать.
Мальчик рос с нами. Детсад был у нас прямо за окном. Позднее Кирилл пошёл в ту школу, в которую ходила я.
Сергей отрабатывал квартиру ещё несколько лет, мотаясь в Загорск. Что до Натальи, то она всё так же работала в парке и пропадала по несколько дней. Дабы умаслить мужа, она притаскивала ящик портвейна. Пили вместе.
Когда же муж был в Загорске, Наталья приводила в квартиру собутыльников. Стесняться она не умела. Приезжая домой в пятницу вечером, Сергей не раз заставал полураздетых алкоголиков, утомлённых вином и объятиями. Вакханалии вошли у жены в привычку.
Предел есть всему. Сергей бросил в лицо Наталье: «Хватит!», — и подал на развод.


* * *

Штамп в паспорте не даровал Сергею свободу. Парадоксально, но свободу получила Наталья.
Она привела своего нового товарища по пирушкам в квартиру. Он поселился с ней в одной комнате, Сергею осталась другая.
Квартира была спланирована «распашонкой»: пара комнат, расположенных по разные стороны коридора. На комнатных дверях появились замки. «Распашонка» превратилась в коммуналку.
Дабы облегчить трудную жизнь своему бывшему, Наталья, по-прежнему таскавшая вино с работы, подносила Сергею стаканчик.
Дебоши и ночные разборки «весёлых ребят» в соседней комнате имели место быть постоянно. Пропахшие портвейном субботы и воскресенья. Ранним утром понедельника в прокуренной кухне Сергей на скорую руку готовил себе завтраки, стараясь не разбудить спящих. Скорее в Загорск, на работу — туда, где покой! Он с облегчением покидал опостылевшую квартиру.
Однако за отъездом неизменно следовало возвращение.
От шумных и скандальных «коммунальных» жильцов Сергей отгораживался музыкой. Он купил дорогой проигрыватель с колонками. Сергей добывал все эстрадные новинки — покупал пластинки популярных советских исполнителей, особенно «Песняров», его кумиров: он даже стригся в подражание им. Музыка стала основной статьёй его расходов. Виниловые гиганты рока выстроились на двух смежных полках. Его коллекции могли позавидовать иные меломаны.
Музыкальное искусство стало для бывшего басиста ширмой — он прятался за мощные аккорды электрогитар; выкручивая громкость на полную, он глушил крикливые пьяные оргии. Впрочем, алкаши за дверью умудрялись перекрикивать и усилитель. Тогда Сергей выключал колонки и надевал наушники.
Случалось, компания за дверями меняла стратегию: Сергея приглашали что-нибудь отметить. Когда на душе кошки скребли, он на уговоры поддавался.
После пьяных выходных возвращаться в Загорский монастырь было настоящим испытанием. Поэтому Сергей всякий раз обещал себе на провокации не поддаваться. Но, как говорит пословица, соблазн на грех наводит.
Таким образом мой брат просуществовал пару лет. В выходные он постоянно приезжал к нам — повидать сына и поговорить. Быть может, так он убегал от домашних кошмаров.

* * *

На Серёжином пути случился поворот.
Сергей встретил Ольгу. Не помню в точности, как это произошло. Она: невысокая, худенькая, круглолицая, с огромными живыми глазами, азговорчивая и располагающая к себе, сразу влилась в наш семейный коллектив. Неужели счастье на пороге?
Пара расписалась. До встречи с Сергеем Ольга работала на швейной фабрике по лимиту. Выйдя замуж и быстро забеременев, она перешла на полное обеспечение Серёжи. Родилась Рита.
Но только вот жили они там же, в той комнате, где прежде обитал Сергей, закрываясь от пьяниц на замок. Двухкомнатную квартиру в Орехове-Борисове делили теперь две семьи: Серёжа + Ольга + новорождённая Рита и Наталья со своим новым дружком. Позднее подросший Кирилл прозвал этого типа Жопиным.
В ту пору Сергей держал себя в узде и бутылки берёгся. Его цель была проста: помочь жене и себе выжить. Но это равновесие оказалось столь шатким, что очень скоро нарушилось.
В очередную пятницу Сергей приехал домой. Квартира выглядела как после Мамаева нашествия — туалет и кухню словно саблями рубили. Верёвки перерезаны, пол в коридоре усеян клочьями пелёнок. В туалете всё вверх дном, зеркало над раковиной разбито по центру — в него будто кулаком заехали.
В комнату Сергею пришлось стучаться: было заперто изнутри. Ольга так боялась, что не сразу открыла.
Потом она рассказала, что произошло.
Наталья была на работе, и её сожитель в пьяном угаре привязался к Ольге. Сначала приставал, а потом дошло и до погони с ножом.
— Вот почему всё перевёрнуто и перерезано, — рассказала Ольга. — Я едва успела закрыться в комнате с Ритой. Так весь день и просидела. Ну, наконец-то ты приехал. Я ведь и сообщить никому не могла: телефон-то в прихожей…
В тот же день Сергей написал заявление в милицию. Жопина повязали. Жить в этой квартире дебоширу запретили. Ему, но не Наталье. Впрочем, запрет забулдыгу не остановил: время от времени он появлялся и пьянствовал со своей красавицей-Натальей.
Летело время. Закончилось монастырское батрачество, отъезды в Загорск прекратились. Казалось бы, Сергей мог почувствовать себя хозяином ореховской квартиры, заработанной долгим честным трудом. Ну, вот уже можно наслаждаться жизнью, отдавая своё время не автобусам и электричкам, а любимой жене и дочери.
Но «славная соседушка» через коридор, вечная «Огневушка-Поскокушка» — бывшая  Сергея не была сторонницей распорядка. У ребёнка — тихий час или вечер поздний уже (Рита была очень чутким ребёнком, и плохо засыпала) — «А нам Татарам всё одно!». Гулянки гудели днём и ночью, вино лилось рекой. Чем больше вина, тем краше жизнь. «Глубоких» философских взглядов придерживалась Наталья.
Интеллигентные Ольга и Сергей просили Наталью и убеждали, уговаривали и улещивали. От уговоров переходили к скандалам.
Наталья словно бы поставила себе цель: испортить им жизнь.


* * *

То, что нужно при монастыре, не требуется в большом городе.
Руки мастера-гальваника стали такими же драгоценными, как золото. Поэтому работу Сергей нашёл быстро: его приняли в Мосгаз. Человек покладистый и дружелюбный, он моментально освоился в коллективе. Новая профессия далась ему легко.
Мне до сих пор обидно и больно за Серёжу. Не довелось ему трудиться по призванию — всегда он батрачил по нужде.
Человек с явным интеллектуальным и музыкальным потенциалом, он играл на нескольких инструментах, великолепно рисовал, прочёл немало книг, а в юности у него были все шансы стать хорошим чертёжником. Сергей мог бы стать инженером, имей он возможность учиться. Вместо этого он пахал как вол — добывал своим жёнам и детям жилплощадь.
Новую поворотную точку в судьбе Сергея обозначил как раз вопрос с жилплощадью.
 Наконец-то Орехово решились разменять. Как положено, поместили в объявлении: «Двухкомнатная квартира номер один на первом этаже девятиэтажного многоподъездного дома по улице Ореховский проезд в районе Орехово-Борисово с окнами, выходящими на разные стороны здания, с кухней в восемь квадратных метров и раздельным санузлом.
Разменять такую квартиру на две однокомнатных в Москве было очень непросто. В конце концов отыскался компромиссный вариант: крохотная комнатка в аварийном состоянии на Арбате, которую жилой-то и не назовёшь, и девятиметровая комната в двухкомнатной квартире в Хлебниковском переулке. Арбат достался Наталье, Серёжина семья переехала в Хлебниковский. Большую комнату в квартире занимала старушка.
Тут снова проявила волю моя мама. Всё семейство оказалось у нас: Сергей, Кирилл, Ольга, Рита.
К тому времени я училась в Гнесинском музыкальном училище. Потом, в девятнадцать лет, я выскочила замуж — как считала тогда, за любовь всей своей жизни. И период двухкомнатного «грибка-теремка» моей семьи пропустила, потому как жила в трёхкомнатном «грибке-теремке» семьи моего мужа. Однако судьба обожает закольцовывать реалистические сюжеты. Вскорости меня накрыло семейное разочарование — муж поставил ультиматум: «Либо я, либо твоя профессия». Я, профессиональная певица, выбрала профессию. Детей я тогда не успела завести, потому развод получился скорым. И я оказалась жиличкой той самой комнаты со старушкой-соседкой. Ирония судьбы: довольно-таки известная певица, которую показывают по телевизору, обитает в девяти метрах. Ну да ладно, я сейчас не о себе рассказываю.
Прошло около семи лет. Сюжет сложился кольцом и у моего брата. Сергей наступил на те же грабли.
Звоночки звучали ещё в ореховской квартире, однако Серёжа, кажется, их не услышал. Для восприятия таких звоночков требуется иной слух, не музыкальный.
Первые три года совместной жизни Ольга представлялась идеальной женой. Женщиной, живущей во имя любви и семьи, живущей вопреки трудным условиям быта. Но наступил момент слома.
Ольга словно с цепи сорвалась. Она обратилась в полную противоположность былой домоседке. Она стала исчезать, оставляя Риту то на Сергея, то на меня. Помнится: она уже исчезала так, оставляя Риту на Наталью в ореховский период. Просто теперь эти её исчезновения перешли систему.
Понять Ольгу немудрено. Житьё в Орехове-Борисове по соседству с алкоголиками (да и Сергей нет-нет да прикладывался к бутылке, выпивал то с приятелями Натальи, то со старым весёлым другом Федей) выводили её из себя. Ольга противилась этому веселью как могла, но вразумить пьющую компанию не выходило. Вопли почитателей Бахуса за стеной, пьяная гитара Феди на кухне и крики малышки Риточки — вот из чего складывалась её жизнь.
Постепенно она придумывала свой мир, мало общего имеющий с реальностью. Она мечтала о встрече с иностранцем — вот бы уехать за границу!
Недолго она скрывала эту идею фикс от мужа. Видя отчуждение жены, Сергей глушил душевную боль привычным способом, привитым ему первой женушкой: лучшее лекарство от тоски — стакан с «градусом».
Пил он в тот период больше обычного. Причиной пристрастия к змию был не только разлад в семье и быту. Рабочий коллектив оказался тем самым местом, куда человек не входит, а буквально вливается. Градуса добавлял и друг Федя.
На моих глазах брат превращался в запойного алкоголика: он пил неделю, допиваясь до зелёной пены изо рта, затем наступала пара месяцев затишья; далее следовал новый срыв. Ольге претило жить с таким пьяницей — она устраивала себе свою жизнь, иную. И гуляла сама по себе, как та кошка. В ту пору ей хотелось на пески Греции.
Чем сильнее Ольга рвалась к новой жизни, тем глубже Сергей тонул в пучине хандры и пьянства. Ольга искала принца на белом коне, говорящего на языке этрусков или, на худой конец, греков.
Пока одна подбирала принца, а другой пил, Рита и Кирилл жили на нашем с мамой попечении.


* * *

Разводом занялась деятельная Ольга. Повод для неё был очевиден: пьянство мужа. Сохранить семью она не стремилась. Как знать! Быть может, окружи она мужа заботой и любовью, он не дошёл бы до жизни такой.
К тому времени старушка, занимавшая большую комнату квартиры в Хлебниковском, скончалась. В этой квартире обосновались Ольга с Ритой, а я вернулась к маме. Спустя три года дом в Хлебниковском признали аварийным. Ольге с Ритой дали двухкомнатную квартиру в новеньком доме на Кожуховской улице. Настоящие хоромы: два туалета, огромная кухня, передняя — хоть гопак танцуй!
Казалось бы, самое время Ольге выбиться в люди.
Она зарабатывала шитьём. У неё прорезался подлинный дар портнихи: за какой-то день она шила модельное платье сложнейшей конструкции. Однако талант сгубила злая парочка: лень да беспечность.
Неделями мариновала Ольга клиентов, ждущих заказов. Ей бы немного усердия, трудолюбия и ответственности! И она бы наверняка открыла собственную швейную мастерскую. Быстрота, с которой Ольга работала, видение моделей, умение строить выкройки по лекалам — всё способствовало бы успеху её дела.
Но она предпочитала расслабленное существование, плыла по воле волн. Потому-то у неё никогда не было постоянной работы, да она её и не искала. В итоге она и дочь Рита перебивались с хлеба на воду. Одна из комнат в квартире сдавалась — плата жильцов и кормила семью. Рита, не знавшая дорогих игрушек, не носившая модной одежды, росла с ясным сознанием собственной ущербности.
Сергей жил с нами: мамой, Кириллом и мной, переселившейся из девятиметровки.
У него начался новый батрацкий круг — он хотел переехать в собственную квартиру. Ради этого он устроился в ЖЭК. Там он быстро влился и в круг новых приятелей-собутыльников.
Судьба улыбнулась ему. В скором времени Сергей получил однокомнатную квартиру — в престижном районе, на Профсоюзной. Правда, изрядно запущенную. Подлатав своё жильё, жэковец зажил в гордом и счастливом одиночестве.
Судьба — дама игривая. Одиночество Серёжино продолжалось недолго.
В один прекрасный день в квартиру заявилась Наталья.


* * *

— Давай жить вместе, — сказала она.
Куда делся её Жопин — помер, пропал без вести? Тайна сия покрыта мраком.
Серёжа, мягкая душа, не помня зла, пустил Наталью к себе.
И начался у двоих марафон под названием «Кто кого перепьёт».
Однажды пришлось вызывать скорую: Наталья едва не захлебнулась от желудочного кровотечения. Врач предупредил её:
— Ещё один такой рецидив — и вас не станет. Голубушка, вам надо остановиться, если вы не хотите уйти на тот свет, не попрощавшись с родными и намного раньше срока!
Доктор оказался пророком. В подсознании Натальи уже работал механизм самоуничтожения. Желание пить перевесило желание жить.
Алкоголизм — болезнь необратимая, свирепая, пожирающая свою жертву без остатка. Особенно страшен женский алкоголизм. Пьяное порождение зла, подобно гомеровской сирене в «Одиссее», заманивает прекрасными звуками. Алконавты тянутся к забытью и за сладкие часы расплачиваются годами, прощаясь с жизнью раньше срока.
Наталью безудержно несло на рифы. Она не в силах была изменить курс своего корабля. Проплывая между Сциллой белого и Харибдой красного, её утлое судёнышко потерпело кораблекрушение и чудовища сожрали её.
Пасмурным утром Сергей проснулся от ощущения каменного холода. Рядом с ним в кровати лежал уже похолодевший труп Натальи. Подушка её пропиталась кровью.
Приходя в этот мир звёздами, мы призваны сиять. Наше предназначение — созидание. Созидание — наш способ познавать жизнь, обретать опыт.
На этом пути по-настоящему важен выбор. Свободный выбор, главенствующий постулат нашей вселенной, при искушении тёмных сил часто приводит нас вместо созидания к разрушению.
Таков был путь Наташи — путь разрушения. Самое горькое здесь не её выбор, а выбор, к которому она подтолкнула других. Её выбор и её ответ перед Богом — это только первое деяние. А вот и второе: её саморазрушение явилось разрушением для других.
Сколько таких Сергеев было на её пути, скольких она утянула в омут?
Жаль её: за сорок пять лет она за дном бутылки не разглядела жизни.


* * *

Одиночество лишь подхлестнуло пьянство моего брата.
Я пыталась вытащить Сергея из тьмы алкоголизма — таскала его по врачам-наркологам. Его кодировали. Полгода свежего воздуха — и опять очередной мрак запоя.
Невыносимо смотреть на муки родного человека, который барахтается в этой страшной трясине алкоголизма. Любое движение затягивает глубже…
А тут ещё Сергею пришлось съехать с квартиры. На семейной повестке дня снова встал квартирный вопрос.
Девятнадцатилетняя Рита неожиданно для всех уехала в Норвегию на заработки. Там выскочила замуж, родила Антошу — и сбежала с ребёнком от папаши, частенько поднимавшего на неё руку. Вернувшись с ребёнком к своей матери, Ольге, молодая женщина кое-как протянула годик в квартире с ней. Начавшийся ещё в детстве антагонизм разросся до размеров пропасти. Вот и уговорили Серёжу поселить Риту с ребёнком на Профсоюзной. Квартира без подселения, можно спокойно растить ребёнка. Тут возник и Миша — новый муж Риты. Он стал настоящим отцом маленькому Антошке.
Сергей поселился в нашей с мамой квартире. Невеликое наше двух-комнатное семейное жильё никогда не пустовало. На ту пору здесь жили Кирилл со своей женой Юлей; только-только родилась их старшенькая — Саша. Что до меня, то я уже проходила свои круги ада за океаном (об этом расскажу в другой истории).
Серёжа терзался от осознания собственной ненужности, его преследовал ужас погубленных надежд. Мягкость души, врождённая тактичность и интеллигентность умирали в гибельных условиях быта. Со своими приятелями из ЖЭКа он кланялся бутылке.
Нередко Сергей допивался до невменяемости и расхаживал нагишом по двухкомнатной квартире, полной женщин. В страхе глядели на него мама, Юля и подрастающая Саша.


* * *

Умерла мама. Рак, безмолвный убийца, съел её за три месяца.
Двумя годами прежде я оказалась — неожиданно для себя — в далёкой эмиграции. Прилететь в Россию я не могла никак.
Это очень больно: находиться далеко от мамы в последние дни её жизни, не помочь ей, не проститься с ней. Никому такого не пожелаю.
В те горькие дни Кирилл был её сиделкой, кухаркой, медбратом и скорой помощью. Он согревал бабушку всем своим горячим сердцем. Слава богу, Кирилл не надел старых ботинок своих стариков: он сказал «нет» алкоголю и сказал «да» спорту и образованию. Именно он воплотил бабушкину мечту — сформировал из себя достойного человека, который умеет жить ради своей семьи. В дальнейшем из него вышел толковый бизнесмен — вероятно, его закалили перипетии детства и кошмар девяностых годов, пришедшийся на его взросление.
После маминого ухода ситуация с Серёжей ещё больше усугубилась: запои длиннее, траты на наркологов — крупнее. Семейный совет возглавил Кирилл. Постановили перевезти папу к Ольге.
— Квартира у неё большая, она там одна, — сказал Кирилл. — Раз уж Рита живёт в папиной квартире, значит, папа будет жить в квартире, где прописана его дочь.
К сожалению, на семейном совете не учли простого факта: вторую комнату Ольга давно сдаёт. Поэтому Сергею оставалась лишь кухня.
Там ему и выделили закуток, отгородив тесное пространство шкафом.


* * *

Моего брата загнали в угол — в прямом смысле. Он, всю жизнь зарабатывавший квартиры другим, поселился за шкафом.
Несколько лет Сергей отстранённо наблюдал из угла за жизнью бывшей жены. Ольга крутилась в водовороте загранпоездок и с увлечением рассказывала о новых «встречных пареньках». Под её рассказы Сергей топил свои мечты в красном и белом. Протрезвев, он — в который раз! — клялся бросить. Произнесённые слова ещё не умолкли, а рука уже тянулась к стакану. И всё же периоды просветления у него случались.
Однажды он не пил полгода. Остановился он после желудочного кровотечения — в точности такого, какое могло бы стать предупреждением для Натальи, но не стало. Врач строго-настрого запретил Сергею употреблять спиртное: «Следующий твой раз будет последним. Пить тебе категорически нельзя, если хочешь остаться жив. Выбирай сам».
Работал он тогда в очередном ЖЭКе. На работе что-то стряслось. Его начальник разорался и выгнал Сергея из кабинета. Сергей давно научился молчать и терпеть, но в тот раз не выдержал и поделился болью с Кириллом — объяснил, что обвинения были абсолютно напрасными.
Неизвестно, что привело Сергея к бутылочному дну: то ли ощущение несправедливости напополам с чувством одиночества, то ли стремление к роковой черте… Одному богу известно.
Минуло три дня.
Ольга крутилась в каком-то черногорском или кубинском вояже. Девушка-жиличка не появлялась второй день. В квартиру на минуточку забежала Рита — захватить что-то из забытых вещей.
В передней лежал ничком её папа. Под ним запеклась огромная лужа крови. Он был мёртв.


* * *

Сергею дано было многое, кроме одного: шанса расправить крылья.
Его жизнь — непрерывное страдание нераскрытой души. Его жизнь — крик русского мужика, отчаяние, придавленное плитой безнадёжности. Для кого-то его смерть — пометка в статистической таблице алкоголизма, а для меня — боль, которую мне суждено нести с собой всю жизнь.
…Как-то я была в Москве. Оставался день до отлёта. Серёжа заехал повидаться.
Часа два мы сидели за столом — пили чай и говорили взахлёб, говорили так много, что я удивлялась. Из-за девятилетней разницы в возрасте мы всегда чувствовали некоторое отдаление друг от друга. Вдобавок Серёжа по натуре был молчалив, жизнь научила его не откровенничать чрезмерно.
За одну встречу я поняла, каков мой брат, — и поняла, как мне его прежде не хватало.
Вот он поднялся, собираясь уйти. Нарушив привычную дистанцию, я соскочила со стула, обняла его и сказала, еле сдерживая слёзы:
— Серёж, я очень тебя люблю, пожалуйста, береги себя!
Едва ли это было сказано голосом — мне казалось, говорило сердце.
Молча он обнял меня так крепко, как никогда не обнимал.
На пороге Серёжа обернулся. Навсегда врезались в мою память поредевших кудрявые волосы, седые, но по-прежнему стриженные под «Песняров». На меня смотрели ясные и добрые, но грустные глаза. Они блестели, и, как я думаю, из-за непрошеных слёз он и хотел поскорее уйти.
Этот грустный взгляд я и по сей день вижу.
Я и предположить не могла, что пройдёт несколько месяцев, зазвонит телефон, я сниму трубку — и Кирилл сообщит мне трагическую весть. В тот же день я поднимусь над океаном — помчусь, рыдая, на Серёжины похороны.
Единственная счастливая нота звучит в этой трагедии: я успела сказать Серёже, что очень его люблю.
Дорогие мои читатели! Не экономьте, не удерживайте при себе слова любви. Скажите о своей любви тем, кто вам близок. В этом бренном мире нет тех, кто не нуждается в любви.
Мы приходим на землю ради любви.
Говорите о ней. Делитесь ею. Не ждите звонка.