Пташка Часть 2

Глава 2. Семья.
1
- Ами, пошли купаться? – Спрашиваю я.
Сегодня утром мы приехали сюда, на берег Средиземного моря, настолько далеко от Парижа, что еще пару километров и мы уже будем в Испании.
Ами прижимается ко мне под одеялом, я чувствую ее теплую нежную кожу, туго натянутую на крепкие мышцы баскетболистки. Она молчит. И в ее молчании больше красноречия, чем в речах любого из людей. Невероятно сексуальное молчание.
- Лето заканчивается. – Говорит она тихо. – Хочу снег.
В небольшом домике на берегу рая, в маленькой комнате с большими окнами, я смотрю на берег моря, слышу шум волн, смотрю, как вода накатывается на берег, пенится, обнимая каменный берег, и я успокаиваюсь.
Я очень люблю свою жизнь, но даже мне от нее нужно иногда отдыхать, и я выбрал, пожалуй, один из лучших способов отвлекаться от проданного мира.
- А я не хочу снега. Снег мокрый и холодный. – Говорю я. Тянусь за пачкой с сигаретами на прикроватной тумбочке. – Я закурю, ты не против?
Она кивает. Я не знаю, зачем я вообще задаю ей вопросы, ведь она всегда отвечает утвердительно, что бы я ни попросил. Ами, как же я тебя люблю, ты даже не представляешь.
Я закуриваю, выпускаю тучку в потолок. Ами архитектор, она проектировала здание, на котором сейчас висит реклама со мной в главной роли. Вот так судьба свела нас в моем любимом городе.
Мы познакомились с Ами в далеком две тысячи шестом, мы учились в университете и столкнулись в коридоре, с тех времен мы так и не смогли друг от друга убежать, хоть и пытались. Я бросал ее раз триста уже, она уходила от меня больше пятидесяти раз. И каждый раз мы случайно пересекались в большом городе на улице или на вечеринке, и просыпались в одной кровати, прижимались друг к другу в туалетах клубов. Она – мой островок, где я лежу на пляже и смотрю на солнце, которое искрится золотом на моем личном берегу Средиземного моря.
Легкий ветерок прорывается в открытую форточку и я вижу, как волосы Ами слегка покачиваются на подушке. Я поглаживаю ее щеку, втыкаю сигарету в пепельницу, целую мои любимые губы.
Ами высока ростом, у нее большие ласковые руки и длинные ноги, у нее очаровательные ямочки на щеках, будто скобочки, создающие в ее улыбке новые смыслы. Если бы меня спросили, чтобы я отдал за ее улыбку, я бы ответил, что отдал бы все.
- Пошли купаться. – Повторяю я.
- Пойдем.
На камнях мы упиваемся теплыми солеными волнами, брызги, разлетаясь, под силой солнечного света превращаются в бриллианты. И мы улыбаемся, как школьники, как будто нам снова восемнадцать. Хотя, мне кажется, что я застрял где-то между тринадцатью и четырнадцатью годами. Тело выросло, а голова до сих пор зависла в двухтысячном. В четырнадцать лет я вел себя абсолютно так же как сейчас. Все идеалы четырнадцатилетнего мальчика. И я не просто не против этого, мне даже кажется это идеальным отношением к жизни. Взросление есть смирение. И мое легкое отношение к жизни, и дикое желание выживать – чисто детские черты. Эгоизм туда же. Мое взросление – умение оправдывать свои глупости. Моя фамилия – Пташка – самое подходящее мне определение. Я как-бы порхаю над жизнью. Хотя, пусть жизнь иногда и вставляет палки мне куда не попадя, я предпочитаю порхать, чем бежать или ползать.
Ами выходит из волны, как Венера в раковине пенной воды, ее мокрые длинные черные волосы облипают ее прекрасные плечи. Я люблю ее еще за то, что она никогда не пользовалась косметикой. И не потому что она хиппи или боится рака кожи, ей просто не нужно краситься. Она прекрасна своей натуральной честной красотой. Даже волосы она не красила никогда. На мне самом за жизнь было больше косметики, чем на ней, ведь у Ами даже уши не проколоты. И я наслаждаюсь этой истиной. Живя в мире, полном лжи, переполняешься ей, и такие как Ами, за своим редким исключением, поражают воображение, их презирают женщины за то, что мужчины их обожают.
- Пойдем в дом, здесь холодно. – Говорит она.
Я накидываю на нее большое полотенце, кутаю ее, растираю ее плечи. Войдя в дом, я сразу иду на кухню и включаю давно остывший чайник, полный воды, беру две чашки и ставлю к двум таким же, в которых уже налита заварка и на дне лежат по два кубика сахара. Нам с Ами легко соблюдать диеты, у нас просто нет времени есть, мы слищком сильно заняты друг другом.
Я иду в комнату, где Ами вытирает волосы. Она обнажена, я вижу маленький шрам на ее лодыжке. В девятнадцать лет она сильно ударилась об арматуру, выходя из такси, я помню капли ее крови на моем полу, ее слезу, алмазный концентрат моего сочувствия, катящуюся по ее раскрасневшейся щеке.
- Я нам чай поставил. – Говорю я и запрыгиваю под одеяло.
Морские волны, спокойствие этого берега, тихая гавань. Я плавал несколько часов и теперь так устал и расслабился, что засыпаю.
Мне снится что-то несуразное, что-то темное отделяется от меня и уходит в закат, что-то красивое отламывается от меня, как кусок хрустального прозрачного ледника, осыпается с грохотом вниз и это делает ледник совершенно отвратным на вид, некрасивым. Я просыпаюсь с сильным чувством жажды и ощущением потери. Я просыпаюсь один.
2
Моя мать говорила мне: «никого не люби, кроме себя», она не подводила логической базы, а просто с детства внушала мне эти слова. Она выбивала их в камне, это было ее девизом. Наверное, это иронично, ведь она любила очень многих мужчин.
У одного из ее мужчин, разорившегося английского графа я перенял идею маркетинга, на которой зарабатываю. Он признался мне, поглаживая мою тогда курчавую голову, что будь его воля, он бы легализовал везде в мире бордели и легкие наркотики. Он добавил, что любовь – хороший товар, и ее непременно стоит продавать. И это касается не только проституции, а многих других вещей. Он улыбнулся мне, подмигнул и встал из-за нашего стола. Я больше его никогда не видел.
Я помню один прекрасный момент из детства, который сильно на меня повлиял. Мама хотела уехать куда-то. Говорила, что по работе. Но я не верил. Влюбилась, возможно. Она, бывало, ездила куда-нибудь влюбляться. А я остался с сиделкой. Невероятно сексуальной доминиканкой, Альбой. У нее все было невероятно. Она казалась сказкой. Мне было двенадцать лет, я только-только познакомился с понятием сексуальности. И какая же это была удача – остаться наедине с Альбой. Я был ей не очень интересен, ее больше интересовали сериалы, собственное тело и наше фамильное серебро. В те дни я бежал со школы сразу домой, лишь бы еще разок мельком взглянуть из-за угла на то как Альба кричит на телевизор, когда смотрит сериал, как ее шорты накручиваются на бедре и оголяют немного ягодицу цвета бразильского кофе. Вот откуда у меня такая страсть к кофе.
И вот я возвращаюсь, прогуливаю последний урок, лишь бы поскорее попасть к Альбе, я надеюсь на удачу, залезаю по дереву на карниз нашего дома, оттуда на балкон и прямо в окно своей комнаты. Немного пройдя по коридору, я почувствовал запах, до этого мне знакомый. Такой запах бывал иногда в комнате моей мамы, когда она влюблялась. Это смесь запахов духов, пота и страсти. Я влюбился в этот запах, я не мог надышаться им.
И вот из-за дверей родительской спальни я слышу мужской стон. Я тихо приоткрываю дверь и заглядываю в получившуюся щель. Сердце неумолимо колотится, будто тоже хочет взглянуть.
Я не сразу замечаю Мари, в полумраке закрытой занавесками комнаты. Но когда я ее обнаруживаю, я поражаюсь. Она сидит на корточках, спиной ко мне, а перед ней стоит здоровенный чернокожий мужчина. Глаза привыкли к мраку, и я могу разглядеть, как он со всей силы толкает ее голову к себе, она кашляет, давится, но, судя по всему, ей не больно, она даже наслаждается. Я засмотрелся на ее ягодицы, ровные кругляшки, как две конфетки «меллер», такие манящие и сладкие.
- На нас какой-то пацан смотрит. – Говорит вдруг чернокожий мужчина.
- Dejar que las miradas. – Почти кричит Мари.
Но я так перепугался, что дал деру.
Я около часа бесцельно бродил недалеко от своего дома и размышлял над тем, что же все-таки значили эти слова Альбы. В конце концов, я разозлился сам на себя и пошел домой. Ведь дом в первую очередь мой, в панике должна бежать Альба, а не я.
Дома меня встретила Альба, чернокожего уже не было. Я сказал ей:
- Альба, мама вас уволит, если узнает.

На ее лице показалось выражение настоящего ужаса, будто я на нее двухстволку направил.
- Не говори маме. Давай договоримся. Что ты хочешь? – На это я и рассчитывал.
- То же, что я увидел.
- Оу… - Она смутилась. – А ты любознательный… и красивый.
Вот так я и познал первую в своей жизни женщину. А потом я узнал, что то, что Альба сказала, когда они меня заметили, значит «Пусть смотрит».
Я ничего не сказал матери.
3
Я провел на берегу еще один день, полежал на пляже в абсолютной тишине, посмотрел на перламутровые красивые волны. Я думал, пытался разгадать Ами. Почему она уехала? Я не злил ее, не раздражал. Может быть, ей надоело быть одной из многих, как песчинкой на любимом берегу, она решила запомниться, стать кем-то для меня, стать большим камнем на моей душе? Я не знаю, что у нее в голове, а ведь я думал, что понимаю женщин, хотя бы одну женщину.
В пять утра на следующий день я сел на поезд до Парижа. Через 2 часа я уже был на вокзале Аустерлиц. В Старбаксе я покупаю себе не самый вкусный кофе в картонном стаканчике, и, выйдя на улицу, прикуриваю сигарету. На стаканчике черным маркером написано «Красавчик» и нарисован маленькой целующий смайлик. Как по мне, он больше похож на анус с глазами, не в обиду анусам сказано.
Я ловлю такси и еду домой. Я проезжаю мимо пятнадцатого округа, вижу свой плакат на стене небоскреба. Но, что-то не так. Я прошу срочно остановиться. Я вылезаю из такси.
Слева внизу, по диагонали, как будто черная ленточка на фото покойного, на моем плакате написано еле различимыми черными буквами «Никого не люби кроме себя». Я достаю свой телефон, набираю номер Жизель. Гудки такие вечные, как бесконечное прибытие кораблей в порт.
- Алло.
- Жизель, у нас проблема.
- Ты стал отцом?
- Нет, но если мы не снимем мой плакат с пятнадцатого округа, я стану безработным.
Тут я вижу, как что-то небольшое отделилось от крыши над моим плакатом, это что-то пролетело немного над моим лбом и повисло прямо под правым глазом и задергалось. Как маленькая черная слезинка. Вот тут мне стало дурно. Жизель в трубке орет на меня. Я знаю, кто это. Я только что увидел, как нечто прекрасное в моей жизни только что повисло под моим правым глазом. Ами, за что? Ами, почему? Ами, милая.
Я подношу трубку к уху и говорю:
- Подключай все каналы, у нас очень сложная ситуация.
Вот так, как будто лодка, попавшая под шторм, жизнь иногда поворачивается совершенно неожиданным концом. Тот берег, к которому постепенно тебя нес приятный бриз, теперь ощетинился скалами и готов сожрать тебя с потрохами. Позавчера я целовал эти губы. Теперь я вижу их синими разбухшими круасанами. Шея сломана и искривлена под неестественным углом, глаза выпучены, и синий мерзкий язык вывалился наружу. Пока Ами пролетала мимо моего лба на плакате, она растеряла всю свою красоту. Она не перенесла шторма, ее лодка разбилась и разбила к чертям остатки прекрасного, в которые я еще верил. Как будто шкодливый котенок смахнул с полки дорогую вазу из венецианского стекла.
4
Прошел месяц. Ами похоронена на кладбище Пер-Лашез. У нее прекрасная компания, Эдит Пиаф, Мольер, Пруст и Оскар Уайльд. Последний был бы рад написать ее историю, может быть, он бы даже назвал ее плагиатом. А мой плакат сняли, он не успел превратиться в нечто ужасное, на красивом лице модели нет мерзких струпьев, и опарыши не выедают глаза. Через два дня повесили новый плакат. Не было ни разбирательств, ко мне не приезжала полиция, в небольшой заметке в Паризьен было написано: «Талантливый архитектор Ами Марсилье, после затяжной депрессии повесилась на крыше спроектированного ею же здания.»
Люди Жизель сделали все в лучшем виде. Историю замяли. Мне повезло, ведь никто не знал о нашей с Ами связи. Нужно отдать должное моей мамочке, Жизель не просто устроила грандиозный парад купленных ею ложных показаний, но сама даже не заговорила об этом. Она ни разу не предложила обсудить это событие, не давала советов и не мешала работать.
А я ушел в работу с головой. Моя цена опять чуть-чуть подросла, но поток новых клиентов ничуть не спал. Я слышал, что это старая техника в маркетинге, резко повышать цену на свой товар, отчего он приобретал статус элитного, и его сразу начинали все хотеть. То есть теперь я из разряда элитной проститутки стал просто коронованным альфонсом, как будто я получил золотой билет под юбку королевы, стал частью двора. Теперь Жизель ни за что не отпустит меня на пенсию. Может остров купить?
Новых клиенток я тщательно отобрал и выбрал трех. Две из них просто интересные девочки, одна очень хочет, чтобы я поснимал то, как я кончаю на нее и отправлял ее мужу фотографии. Все условлено, в первый раз она даже пришла с мужем. Мы встретились в гостинице, где они вдвоем побыли в номере и все обсудили, выпили немного и, может быть, передумали. Я за любые извращения, я считаю, если оба партнера, или трое или пятеро или сколько угодно, согласны, почему бы и нет. Я думаю, если ты переживаешь что-то невероятное, если ты попадаешь в руки профессионалов и получаешь кайф, так почему бы не поделиться этим с максимумом людей. Поэтому так популярны социальные сети. Фейсбук – это лучшая площадка чтобы делиться с друзьями страстными новостями. Жаль, что о том опыте, который продаю я, на фейсбуке не расскажешь.
Все прошло прекрасно, я так мило и напористо оттрахал ту даму, что ее муж еще в середине процесса предложил назначить новую встречу у них дома, чтобы больше расслабиться. Я был против. Я не езжу домой к тем, имена которых не запоминаю с первого раза.
Вторая клиентка была для меня открытием. Она смущалась, говорила, что ей сложно об этом говорить, но ей нужен простой нежный и максимально романтичный секс. Ее зовут Марго, она БДСМ модель на закрытых вечеринках и меня ей посоветовала лично Жизель. Она вся в инфернальных татуировках, на спине у нее нарисованы все семь кругов ада по Данте. Под татуировкой на ощупь чувствуются борозды шрамов.
Я работаю с ней. Она неожиданно нежна, она не кусается, не царапается, она обнимает меня, как будто уже очень давно любит. Я целую ее истерзанные соски еле касаясь к ним. Она не кричит, лишь тихо стонет. Я обнимаю ее талию талию и прижимаюсь к ней как к столпу мироздания.
А вот третья клиентка мне понравилась по-настоящему. Она миниатюрная блондинка с шикарными длинными волосами, красивая, точеная и двадцатилетняя. Она дочь нефтяного магната и ей скучно. У нее ко мне шикарное предложение. Она предлагает снять меня на неделю за безумную сумму. В ней столько нолей, что можно сделать цепь и связать нас обоих навеки. Разумеется, я соглашаюсь и отхожу этим самым от своих принципов. Я не помню, как ее зовут.
Моя мама написала письмо неделю назад о том, что ко мне в гости наведается двоюродный брат. За всеми событиями моей интересной, как оскароносный фильм, жизни, я забыл, что у меня есть брат. Я ответил, что жду его, что это не проблема. Но сейчас, когда он, возможно, уже поднимается по лестнице моего дома, здоровается с Виланом на ресепшоне, меня вдруг начинает волновать, что он подумает о моей жизни. Скорее всего, он уже знает, что я модель, видел меня в рекламе от Дольче или на плакате в пятнадцатом округе, когда приезжал в Париж из Марселя посетить Лувр или куртизанок, пока жена в командировке. Но не знает о той части моей жизни, которая как раз и вызывает интерес. Это проблема.
Звонит телефон. В самый разгар, в самый теплый момент. Я отрываю суку от своего члена, затыкаю ее мокрый рот кляпом с черным стеклянным шаром. В шаре блестят маленькие точки как звезды в круглой модели вселенной. Я потуже затягиваю ремень кляпа и говорю:
- В шкаф, мразь.
Она опускает голову и ползет на четвереньках, элегантно помахивая хвостиком из песца.
Я беру трубку.
- Мсье Пуль. К вам молодой человек. Он утверждает, что он ваш двоюродный брат.
- Пусти его, Вилан. И хватит звать меня по фамилии.
- Прошу прощения, мсье Пуль. – Он невыносим.
Я накидываю халат, прикуриваю сигарету, зажимаю поясом от халата свою эрекцию. Мне немного стыдно за это, будто я пытаюсь остановить настоящую природную силу какими-то детскими методами, пытаюсь передуть шквальный ветер или заткнуть вулкан пробкой от прошлогоднего Герструминера.
В дверь стучатся. Я поднимаюсь, мои голые мокрые пятки оставляют следы на черном полу, поверх следов от коленей моей суки. Я открываю.
Блез сильно изменился, он вырос в средненького мужчину, со средним ростом, средней стрижкой на лысеющей голове, с наверняка средним заработком и средней жизнью. Его имя говорит само за себя.
- Здравствуй, Блез. Заходи. Кофе?
- Да, если не сложно. – Он проходит, осматривается. – Ого, вот это у тебя квартира, вот это я понимаю. Моделям много платят, да?
- На жизнь хватает. – Говорю я и стряхиваю пепел в старинную китайскую вазу. Я обычно так не делаю, но стиль проповедует. Блез всегда был лучше меня во всем. Моей маме хватало уже того, что он старше меня на три года. Он лучше учился в школе, он не бросил университет и получил настоящую работу. У него все всегда лучше получалось. Теперь Блез пришел ко мне жалобный, ущемленный, затравленный, у него есть, что сказать, а я хотел бы послушать хотя бы потому, что я, наконец-то, победил его в этом чертовом оскорбительном соревновании. Я ликую.
Мы сели на кухне, я налил нам кофе.
Блез начал из-далека:
- Как жизнь, Жан-Жак?
Я решаю подыграть ему немного.
- Хорошо. У тебя как? – Я лучезарно улыбаюсь. Мне интересно, в какой момент нашего разговора он начнет просить у меня денег в долг. Или выяснять, чем же я занимаюсь на самом деле. Интересно, зачем на самом деле мама послала его ко мне?
- Все в норме, более-менее. – Тут он делает небольшую паузу. – Я же развелся недавно. Жена оказалась меркантильной тварью. Только и думала что о себе.
Я ждал этих слов. Я спрашиваю:
- И что же она сделала?
- Да так. Сволочь и все. – Он скромно опускает голову. Я почти реально вижу над его головой придуманный им же самим нимб, а жена – суккуб, никак иначе – только и делает, что толкает его в бездну.
Я прожил в этом мире не так уж и много. Но уже сейчас понимаю, что нет святых и грешников, все религии мира ошибаются, и как обычные, нормальные, глупые люди, упираются в своем невежестве и даже имеют власть убеждать в этом таких же глупцов. Хотя я даже благодарен религиям, они делают мою работу интересней. Мое дело становится порицаемым, запретным, а оттого более сладким и привилегированным. Зато, в отличие от богов, я, хотя бы, честен с верующими в меня людьми. Может быть, мне стоит, в конце концов, открыть свою церковь, и стать уже богом?
Мне не особо интересна история Блеза, я слушаю вполуха.
Примерно в середине его истории я замечаю, что у меня открывается дверца шкафа, и оттуда, под звенящую тишину, под ошарашенным взглядом Блеза, выползает на четвереньках моя собачка. Голая, сексуальная, с песцовым хвостиком и пышной копной светлых волос. Я совсем забыл про нее, но это ведь тоже часть игры. Пляп в ее рту обливается густыми слюнями, веки покраснели, капилляры глаз покрыли белки красными паутинками. Выглядит она жалко.
Блез некоторое время, открыв рот, смотрит, как она ползет к нам через коридор. На ее белой, исполосованной красными линиями, спине перекатываются мышцы, лопатки поднимаются и опускаются, хвост качается туда-сюда.
- Ты… - выдавливает из себя Блез, - ты ее в плену… ну… держишь девушку… в плену?
Я рассмеялся. Хохочу как в последний раз. Будто накурился с Жаном травы.
- Блез, вот скажи, - я вытираю слезы, - похоже, будто она в плену? Она связана, может быть, я бью ее? Немного есть, но это совсем не то, что ты думаешь. Это игра.
Я подхожу к собачке, отстегиваю кляп, протираю его чистым полотенцем. Слюни стекают с подбородка сучки и капают на пол, как робкое начало сильного нелепого летнего дождя.
Я наливаю воды в чашку и ставлю на пол. Моя девочка подползает, поворачивается к нам своей красивой, как Альпы, спиной и по-собачьи лакает. Ее спинка прогибается и каждый раз, когда она делает очередной долгий глоток, ее позвонки показываются на секунду. Красиво.
- У нее хвост. Это что, ее хвост?
- Да, она моя собачка.
- Но она же человек.
- Нет, она собака. – Я замечаю, что она пролила немного воды на пол. – И при том жутко неопрятная.
Я встаю со стула и шлепаю со всей силы собачку по упругой крепкой заднице. Сучка вздрагивает. Звон шлепка еще долго звенит в воцарившейся тишине.
- Это нормально? – Спрашивает дрожащим голосом Блез.
- Для меня да. Это нормально. Постарайся воспринимать ее как должное. Но прежде…
Я беру собачку за подбородок и поворачиваю к себе.
- Кому я сказал сидеть в шкафу? – Спрашиваю я.
Блез пытается подняться со словами:
- Прости, но мне тут, похоже, не место.
- Сидеть! – Скомандовал я и оба, Блез и сучка, сели.
Я засмеялся и сказал:
- Сучка, я придумал тебе наказание за непослушание. Видишь, наш гость немного встревожен. Его нужно расслабить. Займись им, а мне нужно по делам.
- Что я должна сделать, хозяин? – Спрашивает она своим милым сладким, как весенняя патока, голосом.
- Покажи трюк с хвостиком. Блез, покорми ее.
Я иду по коридору, чуть не подпрыгивая от возбуждения. Это мне и нужно. Я раздеваюсь, надеваю все чистое. Слышится протяжный стон Блеза. Сучка молодец, нужно будет купить ей косточку. Я снова надеваю свою куртку и под звуки громкого оргазма Блеза я закрываю дверь.
5
Небо опять нежно голубое, осеннее солнце, как большая божественная лупа, напоследок фокусируется на моем затылке. Жара в этом году просто невообразимая, еще немного и старые парижские гаргульи начнут плавиться и стекать на наши тупые головы.
Мотоцикл гудит, его сердце щебечет, ласкает слух на светофорах. Я приезжаю к офису «Saint», паркуюсь на подземной стоянке, получаю от накачанного охранника улыбку и парковочный талон. Подхожу к стальной двери, ненадолго задерживаюсь, держась за ручку. Я вдруг пытаюсь найти в себе хоть что-то, из-за чего мог бы сопереживать Ами, пытаюсь почувствовать или хотя бы понять ее смерть.
- Мсье, вам помочь? – Слышу я красивый в своей грубости голос охранника.
- Нет, задумался, выключил ли я утюг. – Говорю я и открываю дверь.
Пока меня фотографируют, я могу подумать о своем. Я стою в строгой позе, в трусах от Кельвина Кляйна, напротив Астона Мартина, Держу в руках водяной пистолетик. Это, вроде как, высокий посыл такой. Джеймс Бонд инфантилен, все мужчины инфантильны. Я зол на Ами, я вижу вновь и вновь, как маленькая черная точка отделяется от края крыши. Я пытаюсь ее понять и слышу голос Люка:
- Молодец, хорошее лицо, задержись так. Это идеально, как будто настоящий Бонд, как будто смесь грусти и злости, обожаю. Молодец, хорошо. Теперь тупую детскую улыбку. Идиотскую. Молодец.
Жан любуется работой в перерывах между милым щебетанием с миниатюрной моделькой и походами в туалет за новой порцией канабиноидов. В последнее время он курит все больше. Я, по совместительству, тоже, ведь приходится часто появляться в офисе «Saint».
Каждая затяжка сопровождается в моей голове шумом моря и голосом Ами. Если я с этим не разберусь, меня это сведет с ума. Хорошо, хоть работать не мешает. Мне иногда кажется, что мне ничто не помешает работать.
Съемки заканчиваются, я одеваюсь и иду к Жану. Он сидит со стеклянными глазами и что-то бормочет под нос. На диване рядом с ним уже никого нет. Я сажусь рядом и говорю:
- Жан, ты с воздухом разговариваешь.
- А? Блин, точно. Как-то сейчас многовато дел стало.
- А где девочка?
- Какая? А, блюет, наверное, она же модель.
- Тоже верно. Может, вечером выпьем где-нибудь?
Жан уставился на меня, будто я только что предложил ему уволиться и отправиться в романтическое путешествие по Африке.
- Ж-Ж, ты что, заболел? Захотелось разнообразия? Я платить не буду, у тебя цена кусается.
- Я думал, ты сейчас деньги не считаешь? – Спрашиваю я.
- Не считаю, но угощаешь ты. Куда пойдем?
- В Делавиль, я там в очередной раз познакомился с очень важным для меня человеком.
- Для тебя есть важные люди? Вот уж неожиданность.
Я посидел немного, посмотрел перед собой, подумал и сказал:
- А как же ты?
Я встаю и добавляю:
- В одиннадцать в Делавиле.
Жан кивает, я жму его потную ладонь и выхожу из душной, прогретой софитами комнаты. До одиннадцати часов у меня есть еще пара важных дел.
В первую очередь я еду в гостиницу, там меня ждет моя студентка. Из новичков.
Мы встречаемся в номере 504. С большого длинного балкона с чугунными перилами открывается замечательный вид на улицу Огюста Барбье, на велосипедную парковку, на прогуливающиеся вечерние парочки. Вот мадемуазель распустилась как весенний цветок, белое платье как лилия, и ее желтые туфли намекают на то, что стоит уже попробовать ее пыльцу. Рядом с ней мужчина, она держится скромно за его руку, будто за крылышко канарейки, специально чуть-чуть подворачивает ногу и облокачивается всем теплым ласковым телом на его плечо. Из-за угла выходит компания куюнов, одетых во фраки. В авангарде один с бутылкой в руках. Они идут прямо на эту милую пару, что-то кричат, один запинается о бордюр и падает на велосипеды. Остальные окружают парочку. Начинается спор. Я не слышу, о чем они говорят, достаю телефон и набираю телефон полиции.
- На углу Огюста Барбье и проспекта Парментье группа какой-то уличной шпаны пытается ограбить молодую пару. Поторопитесь, пожалуйста. Я вижу это с балкона. Нет, я не могу им помочь, это же опасно, вдруг у них оружие.
- Спасибо за звонок, мсье. Мы выслали патруль.
Вскоре появляется полиция. Я прикуриваю сигарету.
На улице штиль и дым зависает в воздухе облаком. Я машу рукой и как бы стираю дым как запотевшее стекло. Еще раз выдыхаю, еще раз стираю, и мне становится видно, как один полицейский уже направил на молодежь оружие. Другой полицейский отвел парочку в сторону по проспекту, поговорил с ними, записал что-то и отпустил. Я выкидываю окурок и захожу в номер, мысленно пожелав мужчине удачи, когда он будет расстегивать платье своей мадемуазель. У таких платьев очень неудобный замок, собачка спрятана глубоко в подкладке, чтобы не было видно молнии, и в порыве страсти ее сложно найти.
Я сажусь в кресло, достаю из минибара крошечную бутылочку молта Охнтошн, отпиваю немного, закрываю глаза и погружаюсь в тишину. Большие теплые руки прикасаются к моим волосам.
Ами сказала тогда:
- Холодно, надень шапку.
- Прическа испортится.
- Я люблю твои волосы, но снег идет, надень шапку. Прическа все равно испорчена.
- Ами… - Я слегка разозлился. Я повернулся к ней. Она посмотрела на меня своими серыми большими глазами. От одного взгляда на нее злость испарилась, как дым из моей сигареты под средиземноморским бризом. Она подняла воротник своей шубки и спрятала щеки в теплом меху. В ее больших глазах, как в двух лунах моего личного Марса, я увидел так много нежности тепла и сумасбродной суицидной заботы, что мне захотелось плакать. Снежинка легла на ее ресницу. Я надел шапку.
В номер постучались.
6
- Открыто. – Говорю я, допиваю молт и оставляю пустую бутылочку на столике.
Заходит высокая блондинка, сбрасывает с себя шикарное черное пальто от Лорана, кидает его, не глядя, на пуфик справа от входа и проходит в комнату, где я сижу.
В номере четыре комнаты, в той, в которой я сижу стоят два кресла, одно напротив другого, между ними низкий журнальный столик в стиле барокко, здесь все в стиле барокко, высокие потолки, лепнина и позолота. Это наш лучший номер, он забронирован на три месяца вперед, но сейчас в нем сломался джакузи и номер на пару дней пустует. Я ждал этого случая так отчаянно, что сам выломал кран на джакузи.
Здесь идеальный теплый желтый свет. Света достаточно, чтобы рассмотреть сапфировые глаза моей гостьи, восхищенные и влюбленные в это великое место. В таких номерах следует проводить собеседования, они сразу заставляют подписать любые договоры, тут даже душа продается за пару евро.
- Здравствуйте, мсье Пуль. – Скромно рассматривая теплый деревянный пол, говорит она.
Красивая. Сногсшибательная. Но недостаточно сексуальная. Неуверенная. И потому ее не хочешь. Ее хочется накормить, обнять, ее хочется согреть и поцеловать, но не трахнуть. Ее не хочется унизить, забрызгать спермой ее светлые, как она сама, волосы. И это проблема.
- Раздевайся и садись напротив.
- Полностью?
- Можешь полностью сесть, можешь на подлокотник. – Я стараюсь показаться угрюмым, суровым, судящим и оценивающим. Мне нужно, чтобы она чувствовала себя неловко, как на первом своем собеседовании в жизни.
- Нет, я, в смысле…
- Раздевайся полностью. – Сам я одет. В пиджаке жарко, но я его не снимаю.
Она послушно, медленно и неинтересно, раздевается. Расстегивает бюстгальтер, снимает белые кружевные трусики. Сейчас она не похожа на секс-игрушку, она похожа на игрушку, которая пытается изображать секс, не создавая его.
- Садись. – Говорю я строго.
Она садится, ноги вместе, смотрит в пол. Тело идеально, соски небольшие, вздернутые, груди похожи друг на друга как две капли амброзии.
- Мне нужно, чтобы ты кончила.
- Что, п-простите?
- Чтобы ты кончила.
- Мне нужно переспать с вами?
- Нет. Мастурбируй. Мне нужно увидеть, как ты кончаешь.
- Но… Я не умею. Я никогда этого не делала.
- Мне плевать! Делай, я сказал.
Она робко раздвигает ноги и касается своего влагалища. Никакого шарма, просто чистая, розовая тщательно выбритая трещинка. Как брак на мраморной могильной плите.
По ее лицу текут слезы, пока она старательно натирает свой клитор. Видно, что ей больно, движения дерганные, аритмичные.
Я встаю и она резко останавливается и смотрит на меня как-то жалобно, но при этом будто с благодарностью. Я понимаю, что она ради этой работы пройдет через все, что угодно. Ей не жалко себя, она пойдет до конца, даже если я попрошу ее убить кого-нибудь. Я захожу к ней за спину, касаюсь ее плеча, наклоняюсь к ней, целую ее шею, она тут же покрывается гусиной кожей. Она меня боится. Это хорошо. Я касаюсь левой рукой ее груди, трогаю твердый сосок, опускаюсь ниже, беру ее руку, прикладываю свои пальцы к ее пальцам и помогаю ей. Я задаю ритм, указываю ей путь, как пастух. Если бы я был офицером, а она простым рядовым, она бы шла первой, я бы пожертвовал ей, лишь бы видеть как она страдает.
Она шмыгает носом, слезы капают с подбородка на грудь, но она вставляет в себя свои пальцы, а за ними и мои, она сжимает свободной рукой мою руку. По ее телу прокатывает дрожь. Каждая клетка тела напрягается, проступают мышцы на ногах, она застыла и готова принять этот момент. Но его нет. Она не кончает.
Мы настойчивы. Мы как кладоискатели в поисках последнего грамма золота. Я знаю, что где-то там есть не один грамм, там целые залежи.
Через минут десять мучительной работы мы снова находим этот Клондайк, но опять ничего не выходит.
- Стоп. – Говорю я. – Хватит.
Я сажусь напротив нее. Она вся раскраснелась, теперь она не сводит ноги, но прикрывается рукой.
- Мсье Пуль. Я не…
- Ты не кончаешь, я понял. – Я нюхаю свою руку. Мне всегда как-то особенно нравился этот запах. Лучшие духи для выходного дня. Я пробую ее на вкус. Смотря на свою руку, я задаю вопрос: – Давно?
- Я никогда не кончала. Но мне нравится процесс. Очень нравится. Мне необязательно…
- Обязательно.
- Но…
- Даже не спорь. Это важно. Куришь?
- Да. Но редко и никогда на работе.
- Кури когда тебе хочется. Одевайся, пойдем на балкон.
Я встаю и выхожу. Хоть балконные двери сделаны из стекла, я не смотрю, как девушка одевается. Сейчас ей важно почувствовать себя в безопасности.
Она выходит на балкон, на ней вечернее платье, простое и красивое, облегает ее тонкую талию по всей длине мышц, очень сексуально лежит на широчайших мышцах спины. Теперь в ней есть секс. Но его все еще очень мало.
- Мсье Пуль, простите. Я буду стараться.
- Милая, успокойся. И зови меня Жан-Жак, прошу.
Я прикуриваю две сигареты, одну отдаю ей. Она красиво курит. Но как-то безучастно.
- Почему ты занялась этим?
- Были причины.
- Ты умная девочка. Ты можешь найти для себя что-то менее тяжелое.
- Почему ты так решил? Почему я кажусь тебе умной?
Я поворачиваюсь к ней. Смотрю ей в глаза.
- Не знаю, чувствую.
Она отворачивается, смотрит вниз, на улицу. Шурша шинами, под нашим балконом проезжает Корвет, синий и блестящий, как ее глаза, сильный, как она. Она провожает его взглядом и говорит:
Ум не имеет смысла, пока он не признан кем-то. Хоть ты самый последний гений, пока это не приняли другие, пока тебя не выбрали гением люди, ты просто человек. Так что спасибо, Жан-Жак.
Она поворачивается ко мне и улыбается. Нежно, как шелк.
И я целую ее.
7
Бар Делавиль открылся двадцать семь лет назад в здании, которое раньше было публичным домом, здесь все выглядит старым, антикварным. Бар полон народу, как и всегда. Здесь очень много зеркал, заляпанных по краям, но зато абсолютно прозрачных в середине. Везде барочные рамки и много золотистых и серебристых частей. Арки, колонны и картины создают ощущение старого дворца, в котором остались только призраки и старики, а молодые давно уехали в город, где интересней. Здесь уютно, высокомерно и дорого. Как у меня в душе и на работе. Я особенно сильно люблю этот бар. Здесь мы в последний раз познакомились с Ами.
Я, разумеется, опоздал. Но Жана все еще нет. Он не изменяет своим традициям.
Я чувствую сильную жажду до алкоголя. Такое бывает, когда делаешь что-то неприятное, гнусное. Сознательно я понимаю, что все, что я сделал сегодня вечером, было скорее актом милосердия, помощи, но в душе что-то оборвалось. Я чувствую моральную усталость и желание сбежать. Физический побег для меня не выбор, поэтому я собираюсь сбежать морально. То есть, я собираюсь нажраться как тупой кэнэ.
Ко мне подходит бармен. В дешевом, но очень чистом и наглаженном костюме, с милой улыбкой и модной прической. Он высокий, с красивыми ровными чертами лица, у него серебряная серьга в губе, которая слегка блестит под местным ярким светом. Подойдя ко мне, он предприимчиво берет в руки золотистый с тиснением шейкер, прокручивает его в руках.
- Что желает мсье? – Спрашивает он.
- Мсье желает выпить что-нибудь вкусное и красивое, крепкое и сладкое, как моя задница.
- Насколько крепкая и сладкая ваша задница, я, к сожалению, оценить не могу, но могу оценить какой крепкий и вкусный коктейль Пашионале. Пьем?
- Да, делай два.
- Второй для дамы?
- Если для дамы, он будет отличаться?
- Я могу сделать для дамы чуть послаще или чуть покрепче, и скрыть это сладостью и тропической кислинкой. – Он подбрасывает одну половину шейкера над головой и ловит за спиной. Он насыпает в большой стакан льда, достает откуда-то два невысоких серебряных стакана и насыпает в них льда.
Выглядит красиво, но я и дома такое могу. В таких местах ты платишь по тринадцать евро за коктейль не потому что он и правда стоит тринадцать евро, а потому что это делается красиво красивым человеком под красивую музыку в красивом месте. Если я вдруг стану недееспособным в своем бизнесе, я открою бар. Работа бара уж очень похожа на мою работу, много лоска и тратятся большие деньги и все ради пары брызг и пары приятных моментов, дурманящих сознание.
- Делай как для себя. – Говорю я и откидываюсь на спинку барного стула.
Бармен насыпает веточки мяты, мякоть маракуйи и три небольших кусочка ананаса в маленький стакан от шейкера, давит это все серебряной ступкой, наливает сверху двенадцатилетний виски и лимонный сок, переливает в большой стакан, трясет. Он энергичен и видно, как переливаются мышцы предплечья. Я замечаю у него на запястьи татуировку, на которой изображен маленький дракончик, обнимающий золотистый шейкер. Элегантная и красивая татуировка. Я бы тоже хотел бы себе татуировку, но не могу придумать такую, чтобы она одновременно несла смысл моей жизни, и в ней не было при этом денежных знаков и гениталий.
Бармен разливает коктейли по бокалам, украшает их мятой, кладет сверху по одной половинке маракуйи без мякоти, наливает немного абсента в них, насыпает сверху сахарной пудры и поджигает. Столько символики, что у меня слюни текут.
Вставляются трубочки в коктейли и бармен ставит передо мной оба стакана на милых крошечных резных подносиках из меди.
- Один тебе. – Говорю я.
- Спасибо, но я не работе предпочитаю не пить.
- Двадцать евро за каждый выпитый со мной бокал.
- Это принципиально, мсье. Вы оскорбляете меня такими предложениями.
- Прости, пожалуйста, не хотел задеть. – Я миролюбиво поднимаю руки.
Чувствую себя свиньей. Как я вообще посмел подумать, что этот вот молодой парень, высокий и красивый, будет таким же меркантильным и беспринципным как я.
Я протягиваю бармену руку в знак примирения, он жмет ее и говорит:
- Аделард.
- Жан-жак. – Говорю я. – Красивое имя.
- Спасибо. – Он отпивает из своего бокала, подмигивает мне и удаляется по своим делам.
А на меня накатывает. Я пью холодный, как раннее зимнее парижское утро, коктейль и сам ощущаю холод внутри себя. Я заказываю еще один, но теплее не становится.
Приходит Жан. Он падает на стул справа от меня и говорит:
- Чертовы наркотики. Я потерял счет времени.
- Не замечаешь, как стареешь?
- Шутишь? Я навсегда останусь молод. Бармен! – Взвизгивает Жан.
- Слушаю вас, мсье.
Я ставлю свой стакан на железную подставку со стороны бармена.
- Мсье Жан-Жак, еще? – Аделард демонстративно проигнорировал крик Жана, принимая у меня заказ.
- Еще. – Киваю я.
- Мне тоже. – Вворачивает Жан.
Мы пьем и болтаем. Сидим как статичные фигуры, пока все вокруг нас меняется. Мы как головы с острова Пасхи, просто уходим под землю, пока вокруг нас сменяются цивилизации.
- Ж-Ж, расскажи-ка, ты правда работаешь на дому? Это что, любовь?
- Жан, откуда ты вообще об этом знаешь?
- От лучших людей. Интересная игра?
- Лучшая. И выигрыш стоит того.
- А ты выиграл?
- Еще до того, как начал играть.
- Так расскажи мне о ней.
- О ком? – Я долго смотрю ему в глаза. Я уже порядком набрался и могу сболтнуть лишнего. В таких случаях лучше на все вопросы отвечать вопросами. Пусть лучше Жан заподозрит меня в секретах, чем их узнает.
- О твоей клиентке, которая живет у тебя. Ты что, надрался и память потерял? Или это не клиентка, а фаворитка?
- Как у короля? – Смеюсь я.
- Как у Жан-Жака Пуля. – Жан вдруг замолкает и смотрит в пол под своим стулом. – Ладно, не важно. Знаешь, что случилось на работе недавно?
- Что же? – Я имитирую неподдельный интерес.
- В общем, та моделька, которая сидела со мной, пока тебя снимали. В Сеинте. В общем, она все время о тебе спрашивала. Все время, представь. Даже в тот момент, когда подо мной стонала. И когда на мне тоже.
- Получается, для дамочек я интересней тебя даже когда мой член в моих штанах. Может, тебе стоит сходить в спорт-зал или библиотеку?
- Женщин исторически интересует только то, что у парней в кармане, а не то, что у них в голове или за ширинкой. За редким исключением. Ну, твоими клиентками, то есть.
- Получается, у меня и кошелек толще.
- Ну, длиннее – возможно, но толще… у тебя же только кредитки.
- Видишь ли, дело в нолях. У меня этих нолей много на кредитках, а ты один большой ноль. – Я обращаюсь к бармену: - Аделард, сделай еще пару этих прекрасных коктейлей.
Пока Аделард смешивает коктейли, я рассказываю Жану историю про мою студентку. Зря рассказываю. По мере развертывания моего вечернего сюжета, Жан все больше грустнеет, его взгляд опускается, а челюстные мышцы напрягаются, скулы становятся все острее.
Жан ушел из бизнеса именно потому, что иногда приходится поступать весьма недостойно с людьми, достойными только любви. Любовь, когда ее приходится продавать, перестает быть чем-то важным и нужным. Слишком много предложения и слишком маленький спрос, и любовь для таких как я, владельцев любви, держателей на нее прав, теряет ценность.
8
Пронзительно покалывает слух звонок телефона. Я открываю глаза.
В горле сухость, как в пустыне, будто я наелся песка с берега моря. Я отрываю голову от подушки и сажусь. Я дома, рядом лежит Жан. Я сбрасываю одеяло. Мы оба одеты. Мои пиджак смялся, на нем желтые пятна от вчерашнего вечера. Рубашку можно выкидывать, остался только один носок. На брюках дыра вдоль штанины.
Жан же, на удивление, выглядит очень неплохо. Не смотря на то, что он оглушительно храпит, и из его рта вытекает тонкая струйка слюны.
Телефон замолкает.
В комнату, пробираясь между штор, попадает немного серого затхлого осеннего света. Свет разливается по кровати и густо стекает на пол. В обрамлении этого света на уже привычных четвереньках стоит моя собачка. В ее зубах блистер с аспирином, а на полу стоит стакан с водой.
Я встаю, поглаживаю собачку по голове и говорю:
- Хорошая девочка. Хочешь что-нибудь вкусное?
Она потирается головой и мою ногу и шепчет:
- Да, хозяин.
Я выпиваю шипящий аспирин в два глотка, иду в ванную, умываюсь, бреюсь, чищу зубы и выбрасываю в мусорное ведро весь свой вчерашний наряд.
Я ставлю кофе, наливаю себе чашку и закуриваю, стоя на балконе. Внизу ходят туристы, их гораздо меньше, чем летом, а к зиме они почти все переберутся на юг. Не смотря на то, что зимний Париж прекрасен. Он весь, как одно целое трехмесячное рождество. Эйфелева башня так сверкает, она так ярка зимой, что каждая отдельная снежинка из декабрьского снегопада, которая пролетает между наблюдателем и башней проживает свою короткую и яркую жизнь. Снег под парижским светом фонарей слишком похож на те самые звезды, что осыпались с неба и падают так медленно и жалобно в наши руки. И тают.
Я посвежел и теперь медленно, как в девственницу, начинаю входить в нормальную жизнь. Я беру в руки телефон. Шесть пропущенных. Два от Блеза, один от Жизель, остальные незнакомые, на которые я не буду перезванивать.
- Алло. – Бодро отвечает Жизель. На заднем плане слышится звон тарелок. Она опять на кухне ресторана, развлекается тем, что напрягает своим пристальным присутствием местный персонал. Она очень дотошна в этом отношении. Все и везде должно быть идеально. Хорошо хоть, за моей работой она так не следит.
- Жизель, что звонила?
- Жан-Жак, радость моя, приезжай, ты мне нужен.
Я прячу телефон, сажусь на корточки перед моей собачкой и говорю:
- Я вернусь и накормлю тебя вкусненьким, обещаю. А сейчас мне нужно бежать.
- А с вашим другом мне что-нибудь сделать? Я могу его растерзать, если захотите.
- Я хочу, чтобы ты сказала ему, что я ушел и неизвестно когда вернусь. Пусть валит куда захочет или остается, мне плевать.
Я беру ключи от машины и ухожу.
- Мсье Пуль, здравствуйте. – Говорит Вилан.
- Привет. Насколько же ты упертый нудный консьерж, Вилан, хватит звать меня по фамилии.
- Прошу прощения, мсье Пуль.
- Пошел ты, Вилан.
- Мсье, простите, я могу с вами кое-что сказать?
Я уже почти вышел, когда услышал это. Я обернулся и вопросительно уставился на Вилана.
- Вилан, у меня совсем нет на это времени.
- Но это важно, прошу вас.
- О чем ты хочешь сказать?
- Это… ну… вроде как очень важно и… - Он, как будто испуганно, смотрит по сторонам.
- Вилан, давай поговорим вечером. Сейчас мне и правда, некогда.
- Ладно, мсье Пуль. До вечера.
- До вечера, Вилан.
Вилан выглядит взволнованным. Может быть, он снова начал употреблять метамфетамин?
Пробка на мосту Искусств, мерзкий кофе из Старбакса, две таблетки Нурофена, дебняк пытается протереть мне окно, он получает пять евро от меня и уходит, благодарит меня со слезами на глазах, я провожаю его взглядом. Мне скучно. Пауль на входе здоровается со мной, я лишь коротко киваю в ответ. Меня слегка тошнит.
Мы встретились с Жизель в конференц-зале, где она сидела на одном из угловых стульев, я сел рядом, но не на соседний стул, а через один. Неожиданно для самого себя, я полюбил свое личное пространство.
- Жан-Жак, здравствуй. – Три коротких поцелуя без прикосновений. Я не сплю с ней уже три месяца.
- Жизель, какие новости? – Я сажусь и прикуриваю сигарету.
- Да все в норме. Жан-Жак, у меня есть к тебе разговор, но сначала расскажи мне, чем ты вчера вечером занимался, я не могла до тебя дозвониться.
- А, это… - Я делаю затяжку, поворачиваюсь к ней и говорю: - Я вчера пил с Жаном в Делавиле. Я не помню ничего с двух часов ночи. Этот чертов мобильник разряжается.
- Именно на такие случаи у барменов всегда есть зарядки и розетки. Ты можешь мне понадобиться в любой момент, ты это понимаешь?
- Жизель, может быть я и твоя шлюха, но я не твоя собственность.
Ее брови приподнимаются, губы напрягаются. Она делает глубокий вдох и пододвигается ко мне всей своей тонкой и сильной фигурой.
Она говорит, будто бьет молотом по моим нейронным связям, чеканит из них монетки:
- Ты моя шлюха, ты не просто моя собственность. Ты часть меня. И точно так же как и со своей почкой, к примеру, я не хочу расставаться с тобой. Но если ты начнешь мне мешать, я вырежу тебя и заменю другой сукой, даже не поморщусь. Ты понял? Ты понял меня, мелкий хреносос? Чертов чрен на ножках, если я захочу, я превращу тебя в бездомного угрюмого и ничтожного алкаша, стоит только щелкнуть пальцами. Твоя шалава покончила с собой, а этого даже никто не заметил. Это моя работа и я ее делаю. А ты перестал работать как надо. Ты, флан, будешь делать то, что я скажу, беспрекословно. Ты забудешь о своей шлюхе, забудешь о своих проблемах и будешь работать с таким усердием, что дым из члена повалит, понял?
Я коротко киваю. Я молчу. Мне страшно.
- Теперь к делу. Одна молодая, высокая блондинка, изъявила желание покинуть наш проект. Ты должен сделать так чтобы она передумала. Сегодня. У меня на нее заказ на конец недели, а она еще и наполовину не готова. Это тоже твоя вина. Работай.
Она встает и идет к выходу. Секунды отсчитываются ее шагами. Как здоровенные настенные часы, стучат ее каблуки. В ее походке столько власти и столько силы, что я сжимаюсь, кажусь сам себе жалким, карликом в ее цирке. Я казался себе важным, казался себе пташкой, но мне потихоньку ломают крылья.
Я вышел из гостиницы спокойно, я не торопился. Я ни с кем не говорил. Я сел в машину, отъехал дальше по улице, повернул за угол.
Я остановил машину на заднем дворе полинезийского ресторана Мауи. Повар, смуглый низенький толстячок, из тех людей, которым доверяешь по факту их живота, кормит бродячего пса остатками рыбного супа, который еще вчера стоил двадцать евро за порцию.
Я выхожу из машины, прикуриваю сигарету, сажусь на капот своей машины и смотрю, с какой нежностью повар гладит собаку по голове, как предлагает ей еще.
- Кушай, милая, мне это все равно некуда девать. Кушай, радость моя. И прости меня, прости. – Он поднимает взгляд на меня и говорит: - Мсье, вам помочь?
- Это ваша собака? – Спрашиваю я.
- Да, мсье. Вот только у моего новорожденного сына очень острая аллергия на шерсть и пыль, и мне пришлось… ну, вы видите. Мы несем ответственность за тех, кого приручили.
- Это верно. – Киваю я, выкидываю на половину скуренную сигарету и сажусь в свою машину.
Я позвонил Американцу Терри, он заведует кадрами в нашей гостинице. Я попросил его дать мне номер телефона и адрес моей ученицы блондинки. Ее зовут Лиа Шаран. Я запоминаю ее имя.
Я еду домой, игнорирую Вилана, который, открыв рот, пытается мне что-то сказать. Я отменяю все встречи, я судорожно открываю двери, вхожу в свой дом.
Я беру поводок, который висел на декоративной черной вешалке справа от двери рядом с гардеробной, в которой живет моя собачка.
- Сучка моя, сюда. – Я свистом подзываю ее к себе. – Ко мне.
Она выползает на четвереньках из спальни. Опять спала на моей кровати.
Она подползает и смотрит на меня преданно снизу вверх. Я замахиваюсь и со всей силы бью ее поводком по спине. Она падает на бок и скулит. Блестит слеза в уголке ее плотно зажмуренных глаз, наливается красный кровоподтек там, где пришелся удар поводка.
Я замахиваюсь еще раз и наношу еще один удар. Он приходится по ее левой ягодице, оставляет яркий красный след. Я снова замахиваюсь. Сучка смотрит на меня жалобно, ее глаза блестят, по щекам катятся слезы, она скулит, она обнимает мою ногу своими тонкими белыми руками. Я снимаю пальто, бросаю его на пол, резким движением я стряхиваю сучку со своей ноги.
Я хватаю ее за волосы и тащу в спальню. Она брыкается, дергает ногой и венецианская ваза, что стоит у меня в коридоре покачивается, наклоняется и падает, осколки разлетаются во все стороны, и я не обращаю на это внимания, тащу свою собаку в спальню. Она пытается остановить меня. Я оборачиваюсь и бью ее еще раз. На этот раз поводок проходится по ее спине, почти параллельно первому удару.
- Хозяин, не надо. – Шепчет она перед дверью спальни.
- Заткнись, сука. Ты забыла, что ты моя собственность. – Я даю ей звонкую пощечину такой силы, что она опять падает. Я разбил ей губу.
Я снова хватаю ее за волосы и тащу в спальню, бросаю ее к черному бархатному креслу, на котором не видны будут капли ее крови.
- Стоять! – Говорю я.
Она встает на четвереньки. Я вытаскиваю из ее зада пробку-хвост и вставляю ей в рот. Замахиваюсь со всей силы поводком и наношу удар по ее ягодицам. Поводок облегает ее зад и проходится по боку. Она вся вздрагивает. Все ее тело дрожит крупной дрожью. Она всхлипывает, но хвост не выплевывает. Я пробую пальцами ее вагину. Она готова.
Я еще недолго бью ее, а потом трахаю.
Потом я стираю капли спермы с ее спины салфеткой, сминаю ее и бросаю на пол. Сучка наклоняется и зацепляет салфетку зубами, ползет к мусорному ведру и выкидывает.
- Сегодня последний день. – Говорит она. – Яблоки в меду.
- Тебе что-то не понравилось?
- Нет, почему, это было волшебно. Особенно в самом конце. Теперь нужно возвращаться к мужу. Спасибо вам за все, Жан-Жак, вы стоите своих денег.
Она встает на ноги и идет, покачивая славными, исполосованными красными линиями, ягодицами, к двери в ванную комнату. Она говорит:
- Прошу вас, Жан-Жак, присоединитесь ко мне.
Я присоединяюсь. Моя бывшая собачка включает воду, залазит в душ и жестом приглашает меня зайти. Я захожу. Она говорит:
- Жан-Жак, у меня есть для вас еще кое-что. Я понимаю, что это немного выходит за рамки отношений клиента и проститутки, но мне кажется, ваш друг, который ночевал у вас сегодня ночью, что-то планирует. Я ночью слышала как он ходит по квартире и либо что-то искал либо что-то делал еще. Я могу ошибаться, но обычно это не так. У меня большой опыт в этих делах и я советую проверить телефоны и некоторые углы вашей квартиры на наличие камер и жучков. Это был бы не лучший исход, если репутация вашей гостиницы будет омрачена столь грустными событиями как слежка. Надеюсь, я ошибаюсь, я еще хочу воспользоваться позже вашими услугами.
- Вы не боитесь за свою репутацию? Вдруг камеры есть и нас засняли.
- Мне бояться нечего я всегда могу засудить тех, кто попытается воспользоваться этой записью. Для моей карьеры кинозвезды это было бы даже полезно. Обо мне бы стали говорит на каждом углу этой планетки. В вашем бизнесе, насколько я знаю, судебные тяжбы не очень распространены. Потрите мне спинку, пожалуйста.
Помывшись, она идет к двери шкафа, который последнюю неделю был ее домом. Она одевается в свое скромное черное и полностью закрытое платье с длинными рукавами, надевает элегантную широкополую шляпку и говорит:
- Удачи вам, Жан-Жак. Надеюсь на дальнейшее сотрудничество.
И, перерожденная, окрыленная нимфа, моя сучка, счастливая извращенка, уходит из моего дома.
Я не закрываю двери, слушаю, как ее уверенные шаги уходят вниз по мраморной лестнице подъезда, эхом отдаются от каменных стен и в моем сердце. Моя собачка, мы в ответе за тех, кого приручили.
Я еду к Лии, звоню ей. Она не отвечает. Я закуриваю, сидя в машине.
Смотрю перед собой, скучаю. По улице идет дама с крошечным шпицем в розовом комбинезоне. Звоню еще, закуриваю.
- Алло. – Слышу я, наконец-то голос Лии.
- Ты дома?
- М-м-м… А кто это?
- Жан-жак.
- А, я вроде, не давала тебе свой номер. В любом случае, я немного занята и говорить не могу.
- Придется, Лиа.
- Жан-Жак, я, правда, занята. Давай, я тебе перезвоню.
- Лиа, ты что, не понимаешь? Тебе просто нужно со мной поговорить, иначе дела у нас не очень.
- Мне плевать на твои дела. Я занята. – И бросает трубку.
О лобовое стекло ударяются редкие мелкие капли воды. Я завожу мотор и отъезжаю от подъезда, но так, чтобы в зеркале заднего вида был виден вход.
Я внимательно смотрю в зеркало, зеваю. Через час на город наползают сумерки, как сырое одеяло для уставшего бездомного. Я выключаю печку в машине, иначе я начинаю засыпать.
Выходит она. В своем стильном пальто, красивая, тонкая, и даже почти сексуальная. На ней красные туфли на высоком каблуке.
Она идет вдоль дома, я выезжаю так, будто подкрадываюсь к ней сзади. Лиа поднимает воротник пальто. Слышатся ее размеренные и строгие шаги. Но шаги, какие бы они не были ровные, не скрывают ее нервозности.
Я ровняюсь с Лиеей.
- Девушка, вас подвезти?
Она оборачивается ко мне, останавливается. Она смотрит на меня прямо, видно, как ее взгляд пугливо прокатывается по машине, будто она ищет опасность.
- Жан-Жак? Ты что, следишь за мной?
- Садись, нам нужно поговорить.
- Я тороплюсь.
- Не особо ты и торопишься. Иначе вышла бы еще минут десять назад из дома.
- Думаешь, то, что ты следил за мной, мотивирует меня садиться к тебе в машину?
- Думаю, тебя будет мотивировать то, что кроме меня за тобой следят еще двое парней мамочки и они сейчас идут прямо за тобой.
Разумеется, меня сильно обижает, что мадам Борбо не верит в мои способности к убеждению. Я не вру, за Лией действительно идут два парня, один из них – охранник из гостиницы, второго я не знаю, возможно, он продажный коп или кто-то, кто хорошо скрывает улики. Это в стиле мамочки.
- Ты не шутишь?
- Я что, похож на идиота? Думаешь, я кайфую от того, что пугаю девушек.
- Я думала, ты кайфуешь от того, что делаешь им больно.
Я открываю пассажирскую дверь, и Лиа молча садится в салон.
- Дождь расходится, а у меня укладка.
- Куда ты идешь?
- Я не могу об этом говорить. Так что мы тут делаем?
- Скажи, куда тебя подвести, и мы поговорим по дороге.
- На угол Дидро и Пикпю.
- На четыре-восемь Пикпю?
- Ох, мамочки. – Шепчет она и смотрит на свои ноги. – Откуда ты знаешь?
- Я семь лет в бизнесе, я знаю всех конкурентов.
- Боже, Жан-Жак, умоляю, не говори ничего мадам Борбо. Я…
- Что такого? Мамочка плохо платит? Или тебе не понравились ее методы?
- Жан-Жак, я не думаю, что я должна об этом говорить.
- Тебе придется. Либо ты скажешь, что происходит и отделаешься очень легко. Либо не скажешь и будешь виновата, если что-то произойдет. Ну так что?
- Я ничего не знаю.
- Тебе предложили встречу. Пообещали хорошо заплатить?
- Не только. Тут все сложнее.
Я сворачиваю на проспект Трон, машин немного и в свете здешних фонарей дождь создает облачка света по бокам от дороги. Как бы я хотел сейчас быть таким облачком, а не заставлять человека, которому я сочувствую, работать на человека, который угрожает мне. Страшно и смешно, ведь я действительно стал сучкой мадам Борбо, перестал владеть самим собой и своей собственностью. И теперь планирую сделать такой же сучкой девушку, которая только начала мне нравиться.
- Лиа, ты должна вернуться на работу в Блю. Это важно.
- Ни за что, Жан-Жак.
- Ты не понимаешь.
- Я все понимаю. А еще понимаю, что Барбо не просто дает работу, она владеет людьми. А я не могу позволить себе стать вещью. Сколько бы за это не платили.
Как же я завидую этой умной девочке. Где был мой ум, когда я пришел на работу к Жизель?
- Прости, Жан-Жак, я не хотела тебя обидеть. – Говорит Лиа. - Ты хороший человек, я это вижу. Жаль, что твой образ жизни и твоя работа заставляет тебя поступать не всегда хорошо. Я с удовольствием буду с тобой общаться и дружить. Но сейчас мне нужно время, чтобы отойти от последних событий между нами. Мне нужно время.
- Времени у нас нет. Ты знаешь, что ты в опасности, но все равно рискуешь, я не понимаю.
- Это жизнь. Я не привыкла пасовать перед страхами. И тебе советую. – Она успокаивающе кладет мне руку на плечо.
Я поворачиваю направо и еду по кольцевой.
- Не доезжай до конца, остановись где-то здесь. Не хочу чтобы меня заподозрили.
- Прическу уже не жалко?
- Если бы я ехала на такси, я бы спасла укладку. Но тебе невозможно отказать.
Я паркуюсь не доезжая целый квартал до Дидро. Лиа целует меня в щеку и выходит. Я не успеваю попросить ее держать меня в курсе. Я просто остался сидеть на своем месте. Лиа уходит по улице вперед, оставив после себя теплый мягкий запах ее духов и нежность поцелуя на моей щеке.
Она уходит по улице, названной в честь великого просветителя, и я понимаю, что она сама для меня просветитель. Она ставит меня перед тяжелым выбором. Я сомневаюсь.
Глава 3. Выбор.
1
Вот теперь я в панике. Я вчера заснул с дрожащими руками. Я выпил две таблетки снотворного и проспал десять часов.
Сегодня вечером у меня встреча с Марго, а ночь я проведу в номере триста восемь с милой парой извращенцев. Работать нужно хорошо. Надеюсь, сегодняшний вечер вернет мне радость жизни. Я всегда уходил от жизненных проблем в работу.
Я открываю глаза и вижу, как солнце нарисовало квадрат на моих плотных черных шторах. Я медленно, как отплывающий Титаник выползаю из комнаты. Мне лень. Если бы можно было не дышать, я бы даже ленился делать и это. Я не чувствую ничего, даже желания жить.
Пью кофе на балконе, курю сигарету. Кофе кажется каким-то жидким, а сигарета горькой. В халате уже прохладно, под подол задувает агрессивный ветер. Бодрит, но настроение не улучшает.
Я никогда не любил наркотики. Не получал от них особого удовольствия, хотя попыток было много. После одного особо тяжелого утра, чувствуя себя как старый матерчатый тапок, в который сходили все соседские коты, я поймал себя на мысли, что только и думаю, что не о еде или чем-то холодненьком, а о том, что я хочу еще наркоты. Метамфетамин, кокаин и остальное дерьмо буквально со второй дозы изменяет сознание. От наркоты становится хорошо на пару часов, она легко снимает боль и голод, зато ты начинаешь думать, что она может навсегда заменить тебе и еду и алкоголь и женщин. Тщательно подумав над этим, я сменил кредитную карточку и перестал скручивать купюры по двадцать евро. Теперь я складываю деньги пополам и курю иногда травку. От нее хочется есть, и ты хотя бы можешь оценить свое состояние.
Но сейчас мне очень сильно хочется наркотиков. Но я ни за что не стану их покупать. Слишком глубоко в голове, как отравленный нож, торчит воспоминание, как меня семь часов подряд морозило адским холодом под пуховым одеялом. И меня навязчиво преследовала идея с кем-нибудь переспать, и было очень сложно себя отговорить, но я ответственно смог.
Звонит телефон. Меня уже начинают раздражать утренние звонки. Может быть, мне телефон потерять?
- Алло.
- Жан-Жак. – Это Лиа.
- Да, да, это я.
Я сажусь на край кровати. И Лиа спасает мой день, а может быть, и жизнь:
- Я решила согласиться работать у Жизель. Жан-Жак, давай встретимся где-нибудь. Может быть у тебя дома?
- Нет. – Резко говорю я. – Я не могу. Прости, давай позже, я позвоню тебе.
- Жан-Жак, это важно. Давай встретимся где-нибудь в кафе или еще где. Только, главное, в тихом месте.
- Ладно, давай в кафе Шамад. Это недалеко от моего дома. – Я называю ей адрес и она обещает:
- Я приеду как можно раньше.
- Я буду тебя ждать там. Тебе что-нибудь заказать на обед?
- Не нужно, я уже обедала.
Я одеваюсь с иголочки, порхаю над полом, чувствую себя по детски счастливым.
Как вдруг.
Я сажусь в кресло в коридоре, смотрю на стену, и в моей голове проносятся, как скоростной поезд, мысли. Они обгоняют друг друга, сталкиваются, крушение превращается в пожар, гремит ментальный взрыв. Я обязан спасти эту девочку. Я не имею права брать на себя еще одну смерть. Я не могу допустить, чтобы еще один ангелочек, крошечный бриллиант на короне Парижа, погиб в этом грязном, угрюмом городе.
Все, что я делал ранее, вся моя жизнь, возможно, вела меня к этому моменту. Я не просто хочу спасти эту девочку. Я хочу спастись вместе с ней.
Я одеваюсь и выхожу из своей квартиры. Я спускаюсь вниз по лестнице так быстро как могу, последние три ступеньки я перепрыгиваю.
Мысль о том, что у меня наконец-то появилась прекрасная, утопичная мечта, окрыляет, трубчатые косточки моих крыльев срастаются.
- Мсье Пуль, простите, можно с вами переговорить?
- Да, Вилан.
- Мсье Пуль, мне кажется, я лезу не в свое дело, но мне кажется, я что-то видел, что может опорочить ваше доброе имя.
- Ты про эту актрису? Мы с ней просто друзья, понял?
- Да нет, я про вашего брата, Блеза.
- Хм. Говори.
- Он, когда вышел из вашего дома, кажется, держал в руках один из конвертов, которые вам приходят. Ну, голубой такой. Вы простите, если я лезу не в свое дело, но мне показалось важным вам об этом сообщить.
- Вилан. – Я делаю паузу, ставлю руки к нему на стойку, и смотрю ему прямо в глаза. – Ты молодец. Ты поступил хорошо.
- Спасибо, мсье Пуль.
- Спасибо тебе, Вилан. – Я оставил ему десятку на чай и вышел на свежий осенний воздух.
В Шамаде как всегда пахнет лакированным деревом, кожей и свеже прожаренным мясом. Я заказал яйца пашот со свежими овощами и красного вина. Я не планирую сегодня садиться за руль. Я праздную.
Я занял столик в углу возле запасного выхода. Это я подсмотрел в шпионских боевиках. В зале кроме моего заняты всего пара столиков, что необычно для Шамада, постоянно заполненного как минимум на две трети.
- Простите, мадемуазель, - спрашиваю я миленькую, заигрывающую со мной, официантку, - почему здесь совсем нет клиентов?
- Мсье, я не знаю точно, но поговаривают, что на соседней улице ресторан взял звезду Мишлейн, и люди переехали туда.
- В моем бизнесе часто бывает так же. Сочувствую.
- А чем вы занимаетесь, если не секрет?
- Я работаю в рекламе. В какой-то степени.
- В какой-то степени?
- Да, я занимаюсь сексом, чтобы продавать товары.
- О, вот как. – И молчит.
- Да, именно так. – Чувствуется, что разговор заходит в тупик.
- Простите, у меня дела. – Она уходит.
Через минут десять и два бокала вина в проходе между столов появляется Лиа. Она встревожена, об этом говорит ее нервозная походка и как она сильно сжимает побелевшими пальцами лямку сумки.
Она садится напротив меня и сразу говорит:
- Жан-Жак, я хотела сказать. Ты прав. Я возьму эту работу. Я буду работать хорошо и выполнять все, что ты попросишь. Обещаю.
- Лиа, ты встревожена. Что случилось? Почему ты так быстро передумала? На тебя кто-то давит?
- Нет-нет, что ты. Просто я плохо спала. Мне приснился жуткий кошмар.
- Может быть, ты хочешь что-нибудь поесть или выпить?
- Нет, спасибо. Жан-Жак… Мне нужно попросить у тебя кое-что.
- Что же?
- Я не могу сказать это здесь.
Она мнет в руках салфетку. Достает из кармана пальто ручку и пишет что-то на салфетке. Она поворачивает ее так, чтобы я мог прочитать.
«За нами следят»
2
На второй салфетке, которую я опустил в бокал недопитого вина, мы договорились встретиться в гостинице на окраине, в одном из самых злачных районов Парижа, Лиа хочет мне что-то рассказать, а я хочу с ней переспать. А потом выслушать.
Я сижу за барной стойкой у Париса. Он нарезает лимоны тонкими ломтиками и складывает их в блестящую металлическую мармитку. Я пью один из его сладких коктейлей, в которых много дробленного льда. Он говорит:
- Ж-Ж, как дела у тебя?
- Знаешь, Парис, - я отпиваю немного, - очень странно. Жизнь, кажется, идет своим чередом, но черед этот какой-то сложный. Ты то как?
- А, точно. – Он гордо выправляет плечи. Он всегда был склонен к какой-то театральности. - Ж-Ж, я открываю свой бар.
- В смысле, ты уходишь из гостиницы?
- В какой-то степени, да. Жизель дает мне денег, инвестирует, так сказать. – Он немного наклоняется ко мне и говорит шепотом: - Я думаю отказаться от ее денег.
- Почему?
- Я немного побаиваюсь ее в последнее время. Она становится какой-то агрессивной и уж слишком властной. Завтра на баре будет стоять камера и микрофон. И это. Я тут слышал, что в каждом номере стоят камеры и пишется звук. Так что будь аккуратен. Я понятия не имею, насколько давно Жизель все записывает.
И он уходит куда-то по своим делам, по дороге оглядываясь по сторонам.
Моя мечта стала еще чуть-чуть ярче. Мысли закипели в голове, как макароны. И в этом вареве со дна сознания всплывает одна мыслишка. Я очень хочу перед побегом воспользоваться этим новым знанием. Я должен придумать что-то, как бы я мог использовать свое новое положение.
Жизель появляется как раз тогда, когда я с громким бурлящим звуком допиваю остатки коктейля. Она садится рядом, кладет руку мне на колено и говорит:
- Молодец, Жан-Жак. Ты сделал все налучшим образом, я даже не ожидала, что ты все сделаешь так быстро. Возьми вот это, в подарок.
Она кладет голубой конвертик во внутренний карман моего пиджака.
Я прождал в номере минут десять, не больше. Успел за это время выпить мохито и прополоскать рот освежителем. Марго приходит вовремя. Она молчит, не раздевается.
В номере не много света, но мне кажется, что весь он скопился вокруг Марго, он ласкает ее черные волосы, собранные в слишком тугой хвост. Она вешает свой плащ на медную винтажную вешалку рядом с дверью, и скромно смотрит на меня. Она говорит:
- Здравствуйте.
- Здравствуйте, Маргарита. Я сегодня пил коктейль, который зовут также как и вас. Он такой же вкусный. Присаживайтесь рядом.
Она заходит в комнату и садится на противоположную от меня сторону длинного коричневого кожаного дивана. Она не смотрит на меня. Я не могу понять, часть это игры или же она действительно чувствует себя неловко.
- Маргарита, может быть, ты хочешь что-нибудь выпить? Я угощаю.
- Нет, спасибо. Я, на самом деле, вообще не знаю, зачем сюда пришла.
- Вас что-то тревожит? – Не важно, играет она недотрогу или нет, я собираюсь сыграть в эту игру. Все-таки, это моя работа.
- Жан-Жак, это вас не касается, простите. Я немного расклеилась.
Она встает и поворачивается к выходу.
- Подождите, Маргарита. Я не могу отпустить вас в таком состоянии. Это было бы просто несправедливо, и я бы чувствовал себя свиньей, если бы отпустил вас в таком состоянии.
Разумеется, на самом деле, я просто не хочу, чтобы другие клиенты видели грустную девушку, которая только что вышла из номера.
Я встаю, усаживаю ее обратно на диван, беру ее за руку и говорю:
- Расскажи, прошу. Что случилось?
- Ты обещаешь никому не говорить?
- Само собой, это часть моей работы. И совести.
- Ладно. Тогда я хочу выпить виски.
- Какого?
- Любого.
Я без особого желания отпускаю ее руку и иду на кухню. В минибаре я беру две крошечные бутылочки молта Охнтошн, два стакана, насыпаю в них льда из льдогенератора холодильника и наливаю виски.
Я возвращаюсь в комнату к марго. Она уже скинула с себя кофту и осталась в милой белой майке через которую виднеются маленькие точки ее сосков с пирсингом. Это как троеточия в конце предложений. Очень уместны. Я передаю ей один стакан, отпиваю со второго.
Она выпивает свой виски залпом и вдруг начинает плакать. Я обнимаю ее, глажу ее плечи. Стаканы падают на пол, рассыпается лед, проливается виски. Горячие слезы Марго капают мне на шею. Я никогда в жизни не мог устоять перед женскими слезами, будь то слезы моих девушек, матери или совершенно незнакомых женщин.
Марго отрывается от моего плеча, смотрит мне в глаза. Ее веки раскраснелись, как бы подчеркивая ее глаза красными линиями, как учитель в школе подчеркивает ошибки. Ее тушь растеклась и оставила на лице грязные черные следы. Она ловко стирает эти пятна рукой, заметив, как я брезгливо покосился на ее щеки. Я проявил непрофессионализм.
Марго смотрит на меня долго и как-то грустно. Она говорит:
- Прости, пожалуйста.
И целует меня нежно, и как-то по-домашнему тепло, в губы, как будто мы влюбленные дети. И я сам впадаю в детство. Я впервые за время нашего знакомства запускаю свой язык в рот Марго.
Молодые и красивые, как змеи, которые закручиваются вокруг чаши, мы сливаемся в одно целое, прижимаемся друг к другу и греем своим душевным и таким дорогим теплом. Она сдергивает с себя майку и снимает с меня пиджак и рубашку. Она проводит пальцами по моей груди и целует ее. Я отнимаю ее лицо от себя, прикасаюсь к нему руками, смотрю ей в глаза.
- Мать заставляла меня трахаться с отчимом.
Я молчу.
- Она бил меня, если я отказывалась. И тогда я сбежала.
Я молчу.
- И сейчас она меня нашла. Она приехала в Париж. Она пришла ко мне домой. Отчим звонил сегодня. Я не могу понять, как они меня нашли.
- Скажи как ее зовут, и как ее искать. Я помогу.
- Я расскажу. Но сначала я бы хотела, чтобы ты меня пожалел.
Я провожу рукой по ее щеке и так получается, что стираю немного тонального крема, под которым виднеется вчерашний, светлый синяк.
Я больше ничего не говорю. Я утешаю Марго. Утешаю ее руками, пальцами, и ладонями. Я утешаю ее языком. Нежно, ни капли боли, я будто выкапываю нежность из земли, молодую, только-только давшую корни нежность.
Марго засыпает у меня на плече и оставшийся час спит, как младенец, посапывая. А я этот час переписываюсь с Лией по смс. Она пишет:
- Жан-Жак, Жизель просила, чтобы меня натаскал за неделю, когда можно начать?
- Сегодня ночью. Часам к трем приезжай ко мне домой.
Я пишу ей свой адрес. Она отвечает:
- Не думаю, что это будет уместно.
- Это будет уместно. Тем более, прости, но не тебе диктовать условия.
Она долго не пишет, но в конце концов от нее приходит сообщение:
- Буду в три.