Был ли Н. Бердяев православным мыслителем?

18 марта этого года исполнилось 146 лет со дня рождения видного русского религиозного философа Николая Бердяева. Так сложилось, что именно он является наиболее известным русским религиозным философом на Западе и поэтому, чаще всего, люди на Западе судят о православной религиозности, исходя из трудов, именно, Н. Бердяева. Да и у нас, в том числе и среди православного духовенства, найдется немало людей, склонных считать Бердяева православным мыслителем.

В этом контексте мне вспоминаются, не так давно опубликованные, материалы богословской конференции, организованной обществом «Евразия» в Донецке, среди которых был прочитан доклад под громким названием «Католическая и православная религиозно-философская мысль о роли христианства в обществе». Проблема этого доклада заключалась в том, что его автор использовал в качества православного источника не труды святых отцов Православной Церкви, а именно труды Н. Бердяева, чем немало удивил православную сторону.

В данной статье сделана попытка ответить на вопрос, – являлся ли Н. Бердяев православным мыслителем на самом деле, и если нет, то почему?

За что Бердяева любят на Западе?

Для западного читателя Бердяев ценен, прежде всего, как «певец» свободы. Как человек, который одним из первых придал понятию свободы самодовлеющий, непреложный, высший онтологический смысл, чем, фактически, упразднил библейское представление о всемогуществе и единовластии Божием. Именно это и ставил ему в упрек прот. С. Четвериков, когда писал Бердяеву в своем открытом письме следующее:

 «…По-видимому, Вы не допускаете единовластительства Божия, по крайней мере, человеческую свободу Вы объясняете из другого источника, находящегося вне власти Божией… Мне хотелось бы выяснить для себя, как можно совместить эту Вашу точку зрения с христианским мировоззрением, которое, насколько я могу судить, не допускает ограничения единовластительства Божия?».

Не одному прот. С. Четверикову хотелось бы услышать ответ на этот вопрос, но, все же, сейчас мы будем говорить не об этом. Если бы позиция Бердяева не совпадала с православным богословием только в вопросе свободы, это было бы, что называется, – «полбеды». Но, увы, мы можем с уверенностью говорить о том, что в своём мировоззрении Бердяев не только шёл вразрез со святоотеческим богословием, но и отрицал саму Православную Церковь. Фактически, мы можем рассматривать философию Бердяева, ни больше ни меньше, как бунт против Церкви, как бунт против Евангелия.

Чем Бердяева не устраивала Православная Церковь?

В том, что Православная Церковь не устраивала Бердяева, не приходится сомневаться. На протяжении всей своей жизни он неоднократно предъявлял претензии, как к Православной Церкви, так и вообще к христианству:

«Христианство выродилось в религию греха и зла, – пишет он в одной из своих работ, – в человеконенавистничество и человекоистребление… Жизнь Церкви замерла, окостенела и может возродиться лишь в религиозном творчестве человечества, лишь в новой мировой эпохе. Христианство состарилось и сморщилось, христианство – двухтысячелетний старик».

Как ему казалось, у него были все основания для того, чтобы сделать столь радикальные выводы.

В первую очередь, Бердяев усмотрел противоречие между реальной церковной жизнью и тем, что написано в Евангелии. По его мнению, христианство вошло в мир как восстановление той истинной свободы, которую потерял человек. И поэтому Церковь родилась и вошла в мир как дар Святого Духа, как свобода сынов Божиих. Но со временем Церковь обмирщилась, обросла многочисленными условностями, обрядами и прочими нелицеприятными вещами: казенщиной, скукой, «иерархическим страхом», которые прикрываются «священностью» и «торжественностью» традиционного православного обряда. В итоге Бердяев восстает против церковных ритуалов, обрядоверия и богослужебного символизма и с негодованием пишет о том, что в современной ему Церкви «Заветы Христа не реализуются, а символизуются. Христианская любовь и милосердие выражаются в условных знаках, а не в реальностях. – По его мнению, – церковный приход есть не реальная церковная община, а условная символика ее… И храм православный, с его пышным и торжественным культом и нагруженной изобразительной символикой, скорее стал походить на театр, где были и свои постоянные зрители, и актеры, и костюмерная, и сцена, и кулисы…».
Однако, Бердяев не ограничился только лишь критикой православной церковной жизни: в том числе (это во-вторых) он «ставит крест» и на православной аскетике, которая также кажется ему надуманной, искусственной, ненужной и вообще противоречащей самой сути евангельского призыва к свободе в Духе Святом. По мнению Бердяева, христианская аскеза предназначена для просветления тела как орудия духа, как храм Святого Духа, но не для умерщвления его или небрежения им. Он обвиняет христианскую аскезу в платоническом, манихейском и даже индусском влиянии, в результате чего она приобрела отрицательный смысл:

«Аскеза была понята как безразличие и нелюбовь к твари, – утверждает Бердяев, – отворачивание, отрешение от всего тварного мира… Так была разорвана евангельская двуединая заповедь любви к Богу и любви к ближнему. На этой почве произошло перерождение и дегенерация аскезы. Она была превращена из средства, из метода в цель. – По его мнению, – там, где действует Божественная любовь, там подвига, понимаемого как отрицательное волевое усилие для преодоления тех или иных своих влечений, нет. Кто полон любви Христовой, в ком эта любовь стала как бы природою, тому нет нужды отрекаться от каких бы то ни было привязанностей к миру вещей, от рабства страстям, ибо он свободен от всего подобного…».

В итоге он яростно восстает против любых внешних аскетических норм Церкви, утверждая их полную и абсолютную ненужность, ибо, по его мнению:

«В действительности действие Святого Духа на человека, без которого он не мог бы начать борьбу с грехом, не мог бы верить и надеяться, есть наиболее сокровенно внутреннее…».

Короче говоря, стоит только лишь человеку приобщиться к любви Христовой, как тут же для него отпадает всякая необходимость в аскезе, церковных обрядах и многих других «условностях» церковной жизни, о которых Бердяев пишет с нескрываемым отвращением. Точно также, по его мнению, и Евангелие не является аскетической книгой. Для него Евангелие является только лишь благой вестью о наступлении Царствия Божия, а не раскрытием аскетических методов по спасению души. Так Бердяев дошел до отрицания монашества и христианства как такового.

И это не преувеличение: он буквально издевается над христианскими аскетами, старцами и святыми отцами Церкви (в том числе и над практикой умной молитвы), возлагая на них вину за «деградацию» Церкви и христианства:

«Реставрация старого святоотеческого сознания и старого православного быта есть великое препятствие на пути христианского возрождения, – пишет Бердяев по этому поводу и добавляет следующее: – Одна старая и вечная христианская святость бессильна перевести человека в творческую мировую эпоху, за омертвение христианской жизни ныне ответственны не худшие из православных, а лучшие из них. Быть может, всего ответственнее старцы. Христианское человечество в истории своей не осуществляло любви, благодатной жизни в Духе, оно жило под законом природного мира, и великие подвижники его учили ожесточить сердце свое, чтобы победить греховные страсти…».

Мысль Бердяева, в сущности, проста: историческая Церковь, отягченная многими грехами и несовершенствами, не отвечает потребностям наступающей эпохи и должна как-то преобразиться в новую Церковь (о свойствах которой он, как правило, скромно умалчивал). Именно поэтому он делит всю историю откровения на три этапа: ветхозаветный – «Завет Отца», новозаветный – «Завет Сына», и завет будущего – «Завет Духа». В этом смысле, согласно его утверждению время второго завета, «завета Сына», время Евангелия прошло, и теперь человечество живет в ожидании «нового откровения» – «завета Духа»:

«Религия любви еще грядет в мир, это религия безмерной свободы Духа… С третьей творческой религиозной эпохой связано чувство конца, эсхатологическая перспектива жизни. В третью эпоху, эпоху религиозного творчества, должны выявиться все концы и пределы мировой жизни и культуры. Творчество этой эпохи по существу направлено на последнее, а не на предпоследнее (т. е. Новозаветное, – прим. автора), все её достижения должны уже быть не символическими, а реалистическими, не культурными только, а бытийственными. Религиозный центр тяжести перенесется из сферы священническо-охранительной в пророчественно-творческую… Не ангельское начало (священство), а человеческое начало должно властвовать».

Этим и только этим его ожиданием можно объяснить всю безжалостность в оценках христианства, Православной Церкви и всего того, что только и может быть связано с Новозаветным Откровением. Буквально, негодуя, он пишет по этому поводу следующее:

«О христианском государстве, христианской семье, христианской общественности, охраняемой и опекаемой, позорно уже говорить и стыдно слушать. Этого обмана современный человек не может и не должен уже выносить. Тут свято право и провиденциально современное неверие».

Оправдывая Бердяева, некоторые его апологеты пишут о том, что он весь был устремлен в будущее, именно поэтому его философия эсхатологична и устремлена к грядущей эпохе Духа, к преображенному миру, к царству Духа, т.е. к тому самому царству Божьему, обещанному Христом, которое также может строить человек, в противовес царству объективации (т.е. внешней церковной организации), в противовес царству Кесаря.

Чего так и не понял Бердяев в христианстве.

В этом последнем абзаце как раз и скрывается главная причина непонимания Бердяевым самой сути христианского вероучения. Сути, которая заключается вовсе не в эсхатологии, не в ожидании Царства Будущего Века (хотя конечно христиане ожидают его). Суть христианства заключается в антропологии (т. е. в учении о человеке) и потому христианство изначально является религией аскетической. В том числе и Евангелие является аскетической книгой. Достаточно только вспомнить слова Христа о том, что: «От дней же Иоанн Крестителя доныне Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его» (Мф. 11:12).

И это не единственное место в Новом Завете, указывающее на аскетическую природу христианства как такового. Более того, призыв Христа к богатому юноше: «…если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим… и следуй за Мной» (Мф.19:21), согласно св. отцам Православной Церкви, вообще является призывом к монашескому подвигу. Именно эти слова Христа услышал молодой Антоний Великий, когда зашел в храм во время Литургии. И именно эти слова послужили для него поводом удалиться из мира, в результате чего он стал основателем монашества.

В отличие от Бердяева, прп. Антоний Великий понял суть христианства и поэтому принял решение реализовать его в своей жизни. Ибо для него, в христианстве, главным была жизнь по заповедям Евангелия в Церкви, а не философствования о ненужности и ограниченности земного института Церкви и ожидание «третьего завета Духа» при полном игнорировании заповедей Нового Завета.

Прп. Антоний Великий понимал, что одной нашей устремленности к Богу, одного ожидания Царства Будущего Века явно недостаточно для того, чтобы войти в это Царство полноценными гражданами. Он понимал, что смысл христианской жизни состоит в ОБОЖЕНИИ человеческой природы, поврежденной грехом и страстями. И в этом смысле земная Церковь – это больница, в которой нам подаются лекарства (Таинства Церкви), необходимые для исцеления и преображения человеческой природы. Но и этих лекарств будет мало, если со своей стороны мы не будем помогать врачу-Христу в процессе исцеления нашего человеческого естества от греха и страстей, что, собственно, и составляет реальную, истинную суть православной аскетики.

Так что аскетика – это не магия, не одолжение Богу, не плата за грех и т. д. Аскетика – это те необходимые оздоровительные процедуры, которые помогают нам двигаться по пути к здоровой, полноценной христианской жизни. Увы, но лекарства не помогут тому, кто не подкрепит лечение соответствующим режимом, ибо нельзя одновременно принимать лекарства и, тут же, продолжать вредить своему здоровью.

Собственно, этого и не понял Бердяев. Поэтому его обвинения, с одной стороны, православной аскетики, например, в индуистских методах, а с другой стороны – в «формальности, искусственности, обрядовости» Церкви звучать, как минимум странно.

Это как раз Бердяева можно легко обвинить в симпатиях либо к гностицизму, либо к индуизму, т. к. именно для него внешняя, телесная, физическая сторона христианской жизни является, как бы ненужной, «мешающей актуализироваться Духу» во внутреннем делании человека. Он не понял того, что деление человека на «дух, душу и тело» есть деление условное, возникшее в результате глубочайшего онтологического повреждения человеческой природы грехом и страстями, повреждения, которое собственно и мешает нам стать полноценными гражданами Царства Божия. Преодоление этого повреждения состоит не в преодолении физического тела и материи, как ненужного балласта, а в ОБОЖЕНИИ человека, которое есть обретение человеком первозданной целостности. Вот почему в конце времен нас ждет не упразднение материи, а ее преображение, в том числе и преображение тела.

В человеке все взаимосвязано: наше физическое состояние отражается на состоянии души и наоборот, состояние души может влиять и на физическое состояние. Как бы нам не хотелось, но мы живем в материальном мире и поэтому все формы нашей духовной жизни, практически всегда, находят свое отражение в мире внешних форм, в том числе, и в виде церковных обрядов и священнодействий. Ещё раз скажу – Церковь – это больница, где врач Христос предлагает нам Свое лечение, где есть свои лекарства (Таинства Церкви), где работают санитары (священнослужители), которые, перед тем как войти к больным, одевают «белый халат» (священнические облачения), берут в руки медицинские книги и инструменты (Евангелие, евхаристические сосуды и т.д.), где болящие (в том числе и сами санитары) соблюдают особый режим, помогающий их организму выздоравливать и восстанавливаться. Но здесь главное, безусловно, – Таинства, среди которых Евхаристия занимает центральное место.

Коротко говоря, Церковь – это народ, который собирается в определенном месте и в определенное время для того, чтобы стать Телом Христовым. Вот почему Церковь созидается не учением, не повелением, но созидается из Самого Господа Иисуса Христа (к слову сказать, Бердяев так и не увидел в Церкви этой ее ОНТОЛОГИЧЕСКОЙ сути). Образно, процесс спасения человека в Церкви можно описать следующим образом: люди (как живые клетки) присоединяются к здоровому организму – Телу Христа – и получают в Нем исцеление, т. к. становятся единоприродными со Христом.

В этом смысле, Церковь является не просто средством индивидуального освящения человека: на Кресте Христос в Самом Себе исцелил нашу человеческую природу и потому приобщение к Его Телу и Крови дает нам возможность стать причастниками и Его Божественного естества, дает возможность обрести действительную полноту жизни в Духе Святом. В этом смысле необходимость «третьего завета», о котором писал Бердяев, лишена всякого смысла, т. к. Христос уже позаботился о том, чтобы мы могли стяжать Духа Святого (именно сошествие Духа Святого на апостолов и было началом Церкви), способного преобразить, исцелить и наполнить Собой все человеческой естество. Но для того чтобы приобщиться Святому Духу, нужно уже здесь, на земле, в этом бренном теле, прикладывать усилия для благодатного соединения с Богом. В конце концов, Господь хочет видеть наше движение к Нему, наше желание стать другими, желание обожиться, желание причаститься к Его божественной жизни. Это движение и есть аскетика, т.е. то реальнее усилие, с помощью которого достигается Царство Божие. И это труд для всего человека – и для души, и для тела! Ибо в Царство будущего века можно войти только целиком, будучи преображенным и телесно и духовно.

Как относится к человеческим недостаткам?
Бердяев не первый, кто заметил некоторое несоответствие между тем, что написано в Евангелии и той реальной жизнью, в которой люди пытаются осуществить заповеди Евангелия в Церкви. Об этом писали многие святые отцы, например, свт. Иоанн Златоуст, который частенько сетовал на то, что в его время трудно отличить истинного христианина от того, кто только кажется таким по наружности. Но это не давало повод свт. Иоанну хулить Церковь и ставить под сомнение Евангельское откровение.

Потому что Церковь, – это Мистическое Тело Христа: она для того и предназначена, чтобы стать той средой (больницей, как мы уже писали), в которую входят кающиеся и желающие спасения грешники. Да, мы приносим весь смрад своего существования с собой в Церковь, но от этого она не утрачивает своей святости. Точно также, как наличие больных, зловонных, пораженных проказой людей не отменяет необходимость больницы. Но именно это почему-то так сильно раздражало Н.Бердяева.

Если хотите, Церковь – это доменная печь, в которой переплавляется и смешивается с «золотом» Христа наше ржавое, прогнившее естество. И то, что в «сердце» этой печи горит огонь Духа, не умаляет наличия, часто неприглядной, внешней ее оболочки.

Был ли Бердяев верным чадом Церкви?

Увы, Бердяев так и не понял этого ОНТОЛОГИЧЕСКОГО аспекта Церкви. Но, тем не менее, формально, он был прихожанином Православной Церкви. Сразу скажем, что тут нет ни противоречия, ни какой бы то ни было неувязки. И сейчас, нередко, с сожалением, приходится констатировать тот факт, что многие из тех людей, которые регулярно посещают церковь и даже приступают к церковным Таинствам, не понимают, а потому не принимают христианства таким, какое оно есть на самом деле, исповедуя при этом какую-то свою, часто имеющую мало общего с Евангелием, веру. Скорее всего, Бердяев был из числа таких людей.