Австралийское чудо

      У входа в наш 8й  подъезд росли  удивительные  деревья.   Очень быстро, буквально  за пару лет они повырастали,  окрепли,  и к моей школе уже стали  высокими и вполне  матёрыми…   Даже  когда их оголенные  кроны надевали на ветки  перчатки из инея или  льда,  или  были завалены  липким снегом, к нашему дому слетались зимующие птицы. Всё -  благодаря рябиновой щедрости.  Её  примороженные гроздья,  уже   не поражавшие  огненной  красотой,   служили знатной приманкой и для  желтогрудых синиц и красногрудых снегирей, составлявших особенно резкий контраст  суровой черно-белой картинке. Не говоря уже о воробьях…  Синички  пугливо,  как голодные детки,  шныряли  поодиночке и, склевав пару ягод, обычно, надолго не задерживались. Снегири   - вальяжно являлись   небольшими семейками: 3-4-5 и сидели, отдыхали,  круглыми телами прогибая тонкие ветки. А воробьи  совершали разбойничьи  налёты бессовестными  и бессчетными стаями, как будто в таких коллективах легче   могли  согреться  на морозе. Они и   садились дружно,  на одно дерево,   и дружно   вспархивали, испуганные  кошкой  или  проезжающей машиной, превращая  на несколько секунд  свой случайный «аэродром» в круглое  снежное облако.

    А весной… Весной  у нас начинался парад высокой моды.    Как только сходили сугробы, первым  открывало сезон, достающее аж  до третьего этажа шикарное абрикосовое дерево. Я никогда не видела его плодов, видимо, этот южный сорт и не предполагал, что они будут вызревать в нашем относительно суровом климате, Да и кто смог  бы у нас   собирать абрикосы на такой высоте?! Зато на фоне набухающих на других деревьях почек и уже прорезавшихся  крохотных  клейких листочков стояло во всей красе, прекрасное  и днём, и в сумерках под домом  дерево-невеста – всё бело-розовое, как сакура или миндаль…
      Затем по очереди выходили на подиум ароматные  до головокруженья  белая  черёмуха и сирень, посаженная поодаль – ближе к 7-му подъезду.  Почти одновременно с бледно- желтой  акацией зацветали   окаймлявшие палисадник  колючие кусты шиповника,  продолжавшие  дарить  яркий цвет и аромат аж до середины лета.   И наконец, - пирамидальные тополя, росшие в ряд, вдоль дороги производили  намного  меньше мусорного пуха, чем их ширококронные собратья, но всё же…  Это об этом времени я писала:

…уже цветет сирень,
черёмуха устала,
 и белых лепестков
 умчалась вдаль метель.
 Я знаю, от весны осталось очень мало.
А дальше – белый пух от пыльных тополей…

  Скромнее всех на этом фоне выглядели, пожалуй,  зонтики рябины,  зато к июлю, когда  её ягоды  наливались оранжево-алым соком, она становилась главным гвоздём программы и продолжала  радовать глаз аж до  декабря или января, пока птицы не расклёвывали их вчистую…
 
   И  вот, представьте,  среди всей этой изысканной красоты открывалось окно первого этажа,  и в нём  появлялась мерзейшая почти разбойничья физиономия, увенчанная темной, непонятного цвета вылинявшей  тряпкой в качестве косынки, с полуседыми всклокоченными волосами, выбивавшимися из-под неё, глядевшая на нас черными, узкими глазами  и  улыбающаяся жутким огромным ртом. В нём – во рту – красовались  два или три  отдельных друг от друга почти черных железных зуба.Ну точно - баба Яга!
   
     Наше коллективное эстетическое чувство неистово сопротивлялось тому, чтоб  на всю эту ботаническую красоту любовалось такое страшилище.
   И вот  мы –  четыре  хорошо воспитанные  еврейские девочки из интеллигентных семей - начинали хором выкрикивать, совершенно неподобающую, особенно  по отношению к пожилому человеку, дразнилку:
 
«Бабка Сашка, старая какашка.
Сгинь, изыди, раз два три.
В палисадник не смотри!»
или просто
«Тьфу – сгинь  – пропади!…»
И хохотали…

  Тогда  она, всё еще улыбаясь своим страшным оскалом, закрывала створку окна и исчезала за бледными полотняными шторами.  Мы переглядывались: чего эта она лыбится? 

   Удивляло нас еще, почему эта самая бабка Сашка ни разу не пожаловалась нашим родителям, ведь все они были поблизости – в том же  подъезде  и в соседних…  Но  и  этим вопросом  мы не слишком  заморачивались. Из окна не было видно,  но мы-то знали, что помимо прочего,  шкандыбала эта кошмарная бабища в линялом и ветхом бумазейном халате с помощью огромного и тоже деревянного костыля, на деревянной ноге, коряво расставляя в стороны все свои конечности, … Первые этажи в нашем доме, в отличие от всех верхних не имели балконов. Поэтому, вдобавок ко всему,  вывешивала бабка Сашка своё латаное–перелатанное бельё на верёвках, натянутых между столбами во дворе, служившем нам детской площадкой.

    А потом вдруг и  она, и её бельё  действительно куда-то пропали. Мы тогда учились в четвёртом или в пятом…  В её  квартиру  вселились другие соседи, не имевшие привычки выглядывать из окон, а потому нам незнакомые.   

    Всеведущая Инка – дочка глухонемых с первого этажа –  сообщила однажды, что бабка Сашка уехала  в Австралию с дочкой, зятем и маленьким внучком…. Мы этому никак не могли поверить: «Ну  кто пустит в приличную западную страну такое чудовище?»
    Еще Инка рассказала нам, что ногу бабка Сашка потеряла на фронте. Она была там санитаркой. Ночью, когда она  с поля боя вытаскивала раненного, рядом с ней разорвался снаряд, которым ей  оторвало всю голень  – до самого   колена. И никто из сослуживцев  не знал, что была она в то время еще и беременной. Она никому  не рассказывала, чтоб её не выгнали из части.
    А потом   она  оказалась в   тылу – никому не нужной калекой, причем, с младенцем на руках. Бедовала ужасно. Милостыню просила. На кладбище могилы убирала, покойников обмывала, чтобы прокормить себя и дочку. Зато такой счастливой была, когда ей,наконец, через двадцать с лишним лет  как инвалиду войны,  дали эту квартиру… Сама все   саженцы в наш  палисадник   неведомо откуда навезла, почти сразу после переезда, сама  почти  всё  и посадила вместе  со своей Лиличкой…

     Дочку её я вообще не знала. Видимо, она  вскоре съехала и здесь у нас  не жила…
      Моя физиономия при этом рассказе, помню, залилась свекольной краской, глаза поднять я не могла, поэтому других  лиц я не видела…

    Интересно  откуда всё это могла узнать Инка?! Ведь её родители были вообще глухонемыми и ничего не могли ни спросить, ни услышать, ни рассказать?!...
      А  когда мы   учились уже  в восьмом или в девятом и  в палисаднике как раз доцветали акация и сирень, вдруг позвала меня  по имени сидящая на скамейке элегантная женщина в  темных очках.   Еще не старуха, но уже явно не молодая. Волосы черные – как смоль и немного волнистые.  Незнакомая.
 - Как,  ты меня уже  не помнишь?  - удивилась она. Я же тут жила – на первом этаже. У меня окно прямо в этот  палисадничек выходило… - и она указала взмахом руки на то самое окно.
 - Алек-сандра…? -   чуть слышно пролепетала я…
Она коротко улыбнулась, сверкнув жемчужным рядом зубов:
- Ну да! Та самая «бабка Сашка».
- А, скажите,  это правда, что все эти деревья и кусты здесь вы посадили?
- Нет. Шиповник и тополя ЖЭК выделил, и  сажали их тут дворники.
- А всё остальное – Вы?!!
- Ну да… почти… Мне хотелось, чтоб тут было как у нас, в Конотопе, до войны... Я поэтому и квартиру просила на первом этаже… Ну и еще из-за хромалки этой,    проклятой, - она похлопала себя по колену, и я заметила, что одета она в непривычный и элегантный  брючный костюм цвета терракот… и на обеих ногах у неё  тёмно- коричневые лаковые лодочки.
 - Вы так изменились! – наконец выдохнула я. – Я бы никогда Вас не узнала…
Она грустно улыбнулась:
- Да, в Австралии оказалось всё проще. У них ведь не было такой… войны… - я увидела через затемненные стёкла, что в её узких  смоляных глазах стало больше влаги, чем они могли выдержать, и одна капля пролилась  из-под очков  и покатилась вниз по щеке.
- Простите нас, пожалуйста! Мы тогда ничего не знали. Просто дурочками маленькими были…
- Успокойся. – Александра опять показала в улыбке свой жемчужный ряд. – Я на вас не сержусь, и никогда не сердилась… Вы же «аидише киндерлях*»!… Вы для меня были чудом. Мне ведь казалось после той войны, что я никогда больше не услышу смеха еврейских деток... Вообще никогда…
- Но ведь мы…
- Оставь… – она хотела, видимо, сказать еще что-то, но в этот момент к подъезду подъехало такси  с шашечками на крыше, и моя  незнакомка, в которой я всё еще не могла признать нашу страшную бабку Сашку, опираясь на тросточку,  слегка хромая, но не оглядываясь, пошла к машине. 
    Вероятно, это всё же была она… Невероятно!
-------------------------------------------------------

* аидише кинднрлях -еврейские дети (идиш)