Мужик сверху

Уже вторую неделю сверлили. Наверху, на седьмом этаже, прямо над квартирой Глушковых. Месяц назад старые соседи (семья музыкантов) съехали, а кто там поселился Глушковы пока не выяснили. Всё понятно, конечно: новые жильцы – новый ремонт, но сверлили почему-то по ночам. Тихо, с изящными паузами, аккуратненько, еле уловимо для слуха. Но, всё же, даже это лёгкое попискивание мешало спать. Правда только отцу семейства. Ни до детей, спавших крепко и беспечально, ни до жены, страдавшей бессонницей, ни до других жильцов дома, никаких звуков не доносилось.
– Слышишь? Опять сверлят, – замирая и вслушиваясь, обратился Глушков к жене.
– Отстань! Ничего не слышу, – небрежно и хрипло ответила Глушкова. 
– Пойду, все-таки поднимусь, поговорю. Невозможно так жить. Почти полночь, а какие-то придурки сверлят!
– Ладно, – вздохнула Глушкова, – иди, только быстрее.
Сегодня впервые за месяц Глушковой хотелось заняться сексом с мужем и этой возможности нельзя было упускать. Потом ведь опять ничего не будет. Она это знала и потому мужа поторапливала.
Глушков влез в спортивные штаны, накинул домашнюю рубашку в мелкую черно-белую полоску и направился на седьмой этаж. Не стал дожидаться лифта, пошел пешком. На лестнице пахло сырыми окурками и кислостью. Гул сверла по мере подъема нарастал. На лестничной клетке тонким нарезным слоем лежала строительная мыль. В ноздрях от неё защекотало, а в легкие провалилась тяжесть. Глушков приблизился к обтянутой полиэтиленовой пленкой двери. Вместо звонка болтались изогнутые провода. Он постучал. Не открыли. Ещё бы! Визжащее сверление перекрыть стуком было, ну никак, невозможно! Тогда он просто дернул за грязную ручку. На ладонях отпечаталась лилово-серая пыль. Дверь поддалась, и он попал в квартиру, мысленно проговаривая аргументы против нарушения общественного порядка. Звук дрели резко оборвался.
Голые стены, строительные ведра повсюду, малярные кисточки. Обычная картина ремонта. Глушков прошел вглубь, туда, где, как подсказывала ему интуиция, должна располагаться кухня. В квартире висела какая-то наполненная тишина, выдающая присутствие человека.
На кухне сидел лысый мужичок и бессмысленно смотрел на дрель. Увидев Глушкова, он отложил инструмент и направился к пластиковому столу, где на развернутой газете «Спорт-Экспресс» лежали розовые шматы докторской.
– Угощайся, сынок, – сипло предложил мужичок. – Сейчас и чаек заварю.
– Ба, батя! Ты что ли? – поперхнувшись слюной, выдавил Глушков.
– Да я, я! Кто же еще? – сказал дядюшка и утопил в чашке пакетик «Эрл Грея». В кипятке пакетик набух и раздался от важности.
– Ты же умер, три года назад, ты что прикалываешься, батя?
– Ну умер, да. И что? – задребезжал знакомый смешок. «Кхе-кхе-кхе».
– Рад тебя видеть, – как-то неуверенно произнес Глушков.
– Извини, что ночью сверлю. Не привык пока ко времени, у нас там нет дня и ночи. Сейчас днем сплю, а ночью работаю, но скоро перестроюсь. Ремонт делаю, понимаешь ли. Хочу поближе к тебе переехать. Контролировать тебя надо. Да и за детьми могу последить, если чё, – папа протянул сыну кусок колбасы, а затем нервно потер неприятно сухие руки.
Сын, давясь от брезгливости, запихнул его в рот и подумал почему-то о мышах, живущих на колбасной фабрике. Колбаса отдавала известкой.
– А почему один, без мамы?
– Эх, – вздохнул отец. – Не захотела она возвращаться. А такая возможность была, блин! Дура! – тут он потряс кулаком в сторону невидимого собеседника.
– Жаль, – Глушков был короток. Слов попросту не было. Маму он любил и новость о ее отказе возвращаться в мир ужасно огорчила.
– Знаешь, сынок, хреново ты живешь. Люське изменяешь, с детьми не делаешь уроки, пьешь не пойми что. Ты бы хоть хорошую водку пил, что ли, а не паленое дерьмо какое-то, — приступил к нотациям папа.
– А ты-то сам как жил, святой херов? – Глушков мгновенно рассвирепел. – Трезвым тебя видел только в детстве! И то, пару раз, от силы.
– Эх, сынок-сынок, жизнь была тяжелая, время такое было, ничего ты не понимаешь, – с легкой меланхоличностью принялся ностальгировать папаша. – А у тебя, смотри, все есть. И продукты, и денежки кое-какие, и в Турцию вот съездили, детишки на море хоть побывали.
– Знаешь что, папа, шел бы ты, – тут он заставил себя взять паузу, чтобы не сматериться, – шел бы ты...обратно.
Отец посмотрел на сына. В глазах его виноградинами застыли старческие слёзы. Глушков, почувствовав некоторую вину за свою грубость, попытался приобнять папу. Так они всегда мирились.
– Не надо меня обнимать, не вздумай! – на этих словах папа зарыдал, – родного отца прогоняешь! Сволочь ты последняя! Понимаешь, у меня был шанс сюда вернуться! Я там со всеми договорился, меня отпустили. А ты… ты мне говоришь, что я здесь не нужен, – выл отец.
Повисло роковое молчание. Все еще можно было заболтать, заговорить, но сын ничего не отвечал. Поняв, что приглашения не будет, отец продолжил причитания:
– Эх, несдержанный стал, плачу часто. Ну, давай, я пойду, – папаша поднял дрель и начал собираться. Этой манипуляцией он намеревался надавить на жалость. Ждал, что сын бросится к нему со словами: «Не уходи». Но Глушков не поддавался. Так они и смотрели друг на друга, ожидаю, кто первый дрогнет.
– Давай провожу тебя, что ли, – делая шаг к примирению, но давая понять, что компромиссы невозможны, — сказал Глушков.
– А, проводи! – отец хоть и досадовал по случаю такого приёма, но был явно удовлетворен ссорой. В его тоне появилась даже некая бравада. После конфликтов он всегда как-то преображался, остальные же члены семьи, наоборот, сникали. Памятуя об этой особенности бати, Глушков окончательно решил предка не возвращать.
……………………………………………………………………………………………………………..
Лифт приехал быстро. Глушков нажал на выжженную чьей-то хулиганской зажигалкой кнопку. Кабинка полетела вниз, жадно глотая этаж за этажом.
– Батя, ты же без куртки! Холодно-то в октябре, – с излишней заботливостью засуетился Глушков.
Папа лишь хмыкнул, процедив: «Я привык».
Этой ночью полетел первый, нелипкий снег. Снежинки резво падали на лысую голову отца. Однако холод действительно не достигал его тела.
– Автобус там, только ночью редко ходит, – махнул Глушков куда-то влево.
– Знаю, бывал, – односложно буркнул батя.
– Метро тоже еще не закрыли, может и успеешь.
– Разберусь как-нибудь… Давай, сынок. Будь здоров. Пока.
– И ты не болей, – попробовал пошутить отпрыск.
Отец побрел к остановке. Шагал он беззвучно. Перекрученное, как булочка-косичка, сверло дрели поблескивало в свете блеклых окраинных фонарей. Добредя до детской площадки, папа повернулся, чтобы помахать сыну. Глушков медленно поднял руку и едва пошевелил пальцами. Батя исчез.
 
 
…………………………………………………………………………………………………………………
Глушков вернулся к себе. Помыл руки в тесной ванной, интенсивно почистил зубы, чтобы ликвидировать вкус докторской, застрявший где-то на верхней стенке рта и пошел в комнату. Жена была готова: розовое кружевное белье, чулки, обтягивающие толстые квадратные ноги. Глушков улыбнулся и сально сверкнул глазами.
– И кто это был? – равнодушно спросила она.
– Да так, хмырь какой-то, больше сверлить не будет, я с ним серьёзно поговорил. А если и будет, то я его завалю, суку!
– А меня завалишь сейчас? – хохотнула жёнушка.
– Завалю, конечно! – с игривым рыком отчеканил муж.
Без излишней деликатности, пренебрегая прелюдией, Глушков толкнул супругу на давно нестиранное белье и навалился на ее белое тело. Жена засмеялась, а уже через несколько секунд принялась мурлыкать. И задышала всё чаще и чаще.