Лампадовна о ночах бессонных да о днях окаянных

      
           Что-то заслабла моя Лонгина, в больницу не хочет, да и стариков-то ныне туда не очень стараются приглашать. Так, сами тянутся на пилюлях, если ещё те удачно прописаны…
          Понимаю её, когда на исходе ночи звонит: старые опасаются ночи, боясь не проснуться. Вот и на сей раз беру трубку, готова слушать. И она, мудрая, зачинает про свои мысли да беды:
         «Я, кажется, совсем «раздружилась» со своим сном. Вспоминается родной край, где на свет явилась. Падая, разбивая коленки, училась первым шагам, при этом плача и лепеча что-то невнятное. Вставала, упорно стремясь одолеть свою первую дистанцию до маминых протянутых ко мне рук. Кажется, я это помню… смутно. Лет с трёх-четырёх началось практическое познание мира. Ярко помнятся все дорожки-тропинки по деревне, каждое деревце в лесочке за околицей, и где какой гриб нашла, и на каком пригорке собирала землянику, а где – клубнику…
          По сию пору в ушах журчание родника с хрустально-чистой ледяной водой, питающей рядом цветущую духовитую мяту… Не исчезает ласковая память о родной бревенчатой избе, пусть подгнившей, срубленной ещё дедом-пахарем Тимофеем, лишённым во время грозного разора крестьян и земли, и леса, что сажал когда-то семилетним мальцом с отцом Леонтием.    
          Потом наш переезд в город. А душа осталась там, дома, и точит меня, корит, зовёт к себе, в родное место, где околица родная, где пение скворушек да соловушек…
         Там ДОМ, другого нет и не было, а были всё квартиры, что по значению – временное пристанище на какой-то чужой территории. Вот и я, выходит, чужая, временная в них. Оттого, видать, и душа болит по единственному родному месту…
         Нет давно моей деревни, опустела округа, зарастает бурьяном да лесом благодатная земля.  Лишь два тополя, посаженные дедом в 1897 году, вопреки сиротству, поныне гордые, могучие, тянутся вверх, обозначая наше опустевшее родовое гнездо…
         Вот такими мыслями итожу бессонную ночь, встречая весенний рассвет, зачинателя нового дня.         
                ***
        А что день нынешний? Порадует? Опечалит? Хотя куда уж печальней … Немного радостей ныне в мире. Вот и у меня…
        Единственная мне родная кровиночка, двоюродная племянница (ближе-то уж давно никого нет) привела в моё последнее двухкомнатное обиталище постояльцев – четверых, чужаков по вере, по обычаям. Вот уже год, как очередь на кухню, в туалет, в душ. Зачем она это устроила? Чтобы в своём в три этажа особняке обслугу оплачивать, дворника да повара. Стыдно признаться … из грязи  – в позорное «новорусь-ворьё-князьё».
       Увидали бы мои отец, мать, деды – в петлю бы сразу, от стыда-срама перед людьми! Мы из поколения в поколение – неустанные труженики, на земле-кормилице ли живя,  в городе ли… Трудились честно, никого  не надувая. не барышничая. А отпрыск наш вон, от подозрительной какой-то  «чайной-перекусочной» – дворец, обслуга…
        Ох, вернутся наши – несдобровать ей, не миновать беды внукам. А прийти должны, обязаны, иначе – погибель Руси-матушки, конец виден. 
        А тут ещё на весь мир какое-то устрашающее поветрие, да и на Русь мою. То ли это силы небесные послали нам в наказание за «новоришей», вроде моей «князящей без князя в голове», то ли эти вирусы в склянке заэмбрионились, как отпрыски у мадонн да королей позорной ныне сцены…
Суть пока неведома, однако старики «заспешили» на место, отводимое каждому, будь ты хоть с пухлой мошной, хоть с не пришитым за ненадобностью по бедности карманом – один путь, на последнее тихое место из двух квадратов…   

 – Да ты меня, чай, не слушаешь, молчишь, Аль уснула? – спохватилась вдруг
 рассказчица. 

 – Вся превратилась в слух, мозгую. 

 – И что намозговала про дни прошлого и дни окаянные нынешние? – волновалась
   Лампадовна.

 – Лонгина, ты – оракул. Прочитала и пересказала мои мысли, вплоть до деталей…      
               
                27.05.2020 г.