Надежда

Посвящается моей бабушке Рае

Стояла ясная солнечная погода без единого облачка на небе. Выжав выстиранные пелёнки и повесив их на верёвку, протянутую через весь двор, Рая, девочка семи лет, оглянувшись и никого не увидев, забилась в свой потайной, в зарослях малины, уголок между сараем и забором. Здесь за берёзовым поленом в фанерном ящике, укрытом от дождя клеёнкой, сидела подаренная ей отцом тряпичная кукла. Взяв на руки, она прижала её к себе.

Ягоды на кустах уже начали чуть краснеть. Рядом с малиной, как всегда, буйно росла крапива, и жужжали большие чёрные, отливающие жёлтым мухи. Это жужжание и густой тяжёлый дух, идущий от зарослей распаренной крапивы, были неприятны девочке. Но это было единственное место, где можно было на какое-то время укрыться от требовательного, властного взгляда мачехи, у которой постоянно находилась работа для Раи.

Вот и сейчас послышался повелительный голос:

— Ну, где ты опять?! Нужно покормить Соню и Лизу, я приготовила им.

Это были сводные сестры Раи — пяти и трёх лет. Третьей сестре, Ане, было ещё три месяца, и мать кормила её грудью.

Девочка посадила куклу обратно, прошептав ей: «Не грусти, я скоро вернусь», устало поднялась и пошла в дом.

У Раи был родной брат на семь лет старше её, но он уехал в город, когда мать при родах девочки умерла. В городе жили родственники отца, и брат устроился у одного из них, сапожника, подмастерьем с проживанием. Отец же Раи быстро женился — хозяйство и дочь-младенец. Мачеха, правда, выкормила девочку, однако нехотя, поневоле, и уже с четырёх лет та стала прислуживать ей, ухаживая за Соней и только что родившейся Лизой и убираясь в доме. Отец был молчалив и всегда в работе — он был единственным сапожником на всё небольшое местечко, потому заказов было очень много. Лишь иногда он не выдерживал ругань жены на дочку и, прижав Раечку к груди, как та свою куклу, произносил: «Ничего, ничего, потерпи дочка, вот вырастешь, приедет Бешт…» Бешт был добрым волшебником из еврейских сказок, которые изредка в субботний вечер рассказывал он ей перед сном, спасителем от злых колдунов и духов, от разбойников и молитвенником за души несчастных людей.
 
Однажды, вдруг откуда-то взявшись, поднялся сильный ветер, и новое красивое, только что выстиранное субботнее платье мачехи слетело с верёвки и упало в ещё не просохшую после вчерашнего дождя лужу. Рая в это время сидела в своём закутке.
Сколько так платье пролежало в грязи, неизвестно, но когда мачеха увидела, она побагровела и закричала:

— Где ты, а?! Почему не смотришь? Ну, подожди… Я тебя сейчас, и на отца не посмотрю! Где ты забавляешься проклятая? Чтоб ты провалилась там, где ты есть!

Отец сидел на скамье в своей сапожницкой, дверь которой выходила во двор и была открыта. Он отложил работу, тяжело дышал, закрыв глаза, и большие натруженные руки его, лежавшие на коленях, дрожали. Желваки ходили на скулах его бледного лица, но он молчал.

Раечка появилась из закутка. Мачеха швырнула грязное платье прямо ей в лицо.

— На, стирай и суши, как хочешь, но чтобы к вечеру платье было как новое! — Она резко повернулась и, ни на кого не глядя, направилась к дому.

— Жена! — наконец воскликнул отец.— Не надо так!

— Ну, что от тебя, старого дурака, взять? — резко обернувшись, ответила та.— Фаршилтн ир(1)! Зачем душу свою надрываешь? Кормишь, поишь, всему потакаешь… Что ещё нужно? Ох, ни до чего хорошего всё это не доведёт…

Ни в чём не виноватая Раечка, по щекам которой вперемежку со слезами текла грязная вода, взмолилась в своей душе: «Мама, мамочка моя, где же ты? Почему бросила, оставила меня!?..» Она представила себе образ матери, который ей, как мог, нарисовал отец, когда она спрашивала его о ней. Мама смотрела на Раечку с любовью, молча — ну что она могла сказать дочке? — и слёзы тоже текли по её щекам…

… Как-то приехал в их местечко родственник — так, «седьмая вода на киселе», но добродушный, улыбчивый человек. Приехал он — большой-небольшой человек — однако из Питера. Зашёл и к ним в гости. А тут снова крики мачехи, вздохи отца и слёзы Раи. Послушал он, послушал, да и говорит отцу, когда они остались наедине в сапожницкой:

— Слушай, отпусти девочку со мной в Питер, там у меня знакомая молодая семья есть, и им как раз нужна прислуга. Интеллигентные люди, только что свадьбу сыграли, ребёночек намечается. Будет в чистоте жить в городской квартире, сыта будет, одета, обута — они обеспечены, всё то же будет делать, но без всяких коз и курей, да и без криков и оскорблений. Дело ли так жить? Правда, мачехи разные бывают, и многие не в пример твоей жене.

— Страшно отпускать одну в такой большой город,— сказал отец.— Но и здесь ей ой как не сладко. Моё сердце разрывается, когда слышу такое.— И он кивнул в сторону двери.— А каково ей-то всё это терпеть?

— Вот и не надо терпеть. Поверь, всё будет хорошо.

На том и порешили…

И вот Раечка в городе Петрограде. Хозяева и впрямь хорошие попались, культурные, слова обидного не допустят, тем более крика. И она в ответ на их доброту старается, всё делает по совести, хорошо, не откладывая в долгий ящик. Хозяева и приодели, и приобули её — она приехала в чём была, так как ничего другого у неё и не было, захватив с собой только любимую куклу,— кормят со своего стола, и в награду за старание отпускают погулять.

Вот и сегодня между делами Рая решила прокатиться на трамвае. Сидит, смотрит в окна по сторонам — какой город красивый! Куда там их губернскому — где останавливалась с родственником по пути в Питер,— до него, не говоря уже об их местечке. Потом решила выйти на остановке и пройти пешком. Идёт и видит: много людей столпилось на площади у завода что ли, не может понять. Решила подойти, посмотреть, что там. А там какой-то коренастый, невысокого роста и лысый человек с бородкой говорит с возвышения, а все его затаив дыхание слушают. И Рая тоже стала слушать, однако мало что понимала.

Вдруг к ней подошёл человек по виду рабочий или ремесленник и ска-зал:

— Слушай, мала;я, ты худенькая, везде пролезешь, протиснешься между ног, не чета мне, мне где уж… Понимаешь, записку нужно передать человеку, который выступает — вон видишь,— а люди так плотно стоят, что не пролезть, да и отвлекать их неохота. А тебя никто и не заметит, как проберёшься. Ну, что, сделаешь?

— Сделаю дядя,— сказала Раечка, чуть не захлебнувшись от гордости, и взяла сложенный вчетверо листок.

Она, действительно, достаточно легко пробралась вперёд, и когда очутилась перед возвышением, с которого выступал тот человек, периодически выбрасывая правую руку перед собой, словно показывая куда-то, а левую держа в кармане пиджака, то немного заробела. Но потом, набравшись храбрости, она сказала:

— Возьмите, это вам! — И протянула записку.

Человек нагнулся к ней, взял листок, улыбнулся и другой рукой погладил её по голове.

— Спасибо, девочка.

Рая, окрылённая выполнением порученного ей, как взрослой, дела, стала пробираться обратно. Того рабочего, как девочка его не выглядывала, уже нигде не было. Тогда она, немного смущаясь, спросила у женщины, стоящей рядом с ней, показывая на выступающего:

— Тётя, а кто это?

— Это, девочка, Ленин!

— А кто он такой? — спросила она, не понимая имя ли это, фамилия либо слово, означающее принадлежность кому-то или чему-то.

— Он за простых людей, за народ: за меня, за тебя, за вот всех их,— ответила та, показав на людей, одетых в простую, неброскую одежду, плотной массой стоящих перед возвышением, казалось, каждой своей клеточкой слушающих выступающего. Лица их были светлы, и в глазах светилась надежда. Надежда.  Но ведь и Рая приехала в этот город с надеждой на свою лучшую детскую долю. И она своим детским сердечком хорошо поняла в тот миг, что эта лучшая доля её как-то связана с этим человеком, с Лениным. А он, будто почувствовав движение её чистой детской души, улыбнулся ей.

(Рассказ написан по старым записям со слов моей бабушки).

(1) Чёрт тебя возьми! — на идиш.

10 апреля — 23 мая 2020 г.

© Шафран Яков Наумович, 2020