Ода русской женщине

Простая российская тётка шагает с работы домой. В сумищах – мука и селёдка, колбаска и сыр нарезной, капуста со свёклой, морковка и фарш для пельменей несёт. Сугробы штурмуются ловко, о празднике мыслью живёт. В игривых разливах мороза история вспомнилась вдруг: тот праздник придумала Роза… Блин, как её? А, Люксембург! Свободой всех женщин планеты хотела она одарить. Ау, где ж свобода, ну где ты? Эх, сумки бы не уронить!
«Так, значит, салаты, пельмени, - в уме рассуждает она, – пирог, холодец, торт «Весенний». Конечно, бутылка вина». В копеечку вылетит праздник. Да ладно, чего уж грустить! Какое-то разнообразье неплохо раз в год получить. И дочь-вертихвостка причалит, и сын-бедолага придёт, и муж, забулдыга отчаянный, хоть вечер с семьёй проведёт.
До пенсии – ровно три года. Потом – огород и ТВ. Дают лишь такую свободу в финальной, короткой главе. Но силушка есть ещё в мышцах, энергии тоже сполна – и тётка не ропщет, и лишнего от жизни не просит она. Была бы зарплата приличной, и цены бы не росли, и чтобы войны циничной не знал бы никто на Руси. А то как включаешь телек – сплошное расстройство одно: сошли все с ума из-за денег, не жизнь – а плохое кино. Повсюду стреляют и гибнут, и злоба повсюду кипит, и здравого смысла не видно – куда ж этот мир летит?
Уж ночь опустилась на город, он в ней – потерявшийся гость. И ветер холодный за ворот швыряет снежинок горсть. Вот, вроде, и дом родимый – она в нём живёт тридцать лет. Но вдруг отозвался незримо на сердце усталости след. Присела она на скамейку, дыхание перевела – и лёгкой, игривою змейкой вся юность пред взором прошла. Затем – понимание злое, сознание теребя: сложилась бы жизнь по-иному, живи она лишь для себя!
«Вся жизнь – для детей, для мужа, для родственников, для страны. Кому этот пафос нужен? И неблагодарны они. Другие мужей как перчатки меняют – и хоть бы хны. Сплошные у них недостатки – зато в них всегда влюблены. И денег у них навалом, румяны и веселы. В любовниках – генералы, и ломятся в праздник столы... Когда-то цветы к изголовью носил инженер молодой. Жила бы сейчас в Подмосковье – теперь он начальник большой. А я всё – за честь, за гордость… И некому сумки внести… Пора бы какую-то твёрдость на старости лет обрести».
Желание вдруг посетило послать этот праздник к чертям! Но мудрости искра и силы включила шлагбаум страстям. Отринув мечты пустые, сгребла она волю в кулак – и сумки геройски втащила на пятый этаж кое-как. Потом, нацепив халатик, к плите совершила бросок – и как оловянный солдатик с едою поспела в срок.
И вот уже дочка с Тёмой снимают в прихожей пальто, а с нею – и хахаль новый, какой-то кавказец – Дато. И, вроде, мужчина-то видный и деньги, кажись, при нём – парфюм подарил завидный, болтал – хочет строить дом. Эх, жили бы только дружно, в согласии и любви! Чего ещё в жизни нужно?
«Мне нравится, Галя – живи!»
И сын не забыл Алёшка – какой-то весёлый пришёл. Светлана, жена, у порожка: «Сегодня работу нашёл». Вздохнула она, замирая, слезу на глазах утая: «Недаром свечу Николаю Угоднику ставила я!» А внучка какая большая! Ей в этом году – в первый класс.
«Что, Лена, до ста посчитаешь?»
«Бабуля, уймись ты хоть раз!»
И внуки, завидев друг друга, устроили кавардак. И выла за окнами вьюга, бывает ведь в марте и так.
И муж, молчаливо стесняясь, берлоги покинул засов. И ей подарил, словно каясь, дешёвый букетик цветов.