Ярченд шептал

Сухая и холодная тибетская степь встречала меня неприветливыми объятиями своей осени. Словно объятия тётушки в старом туркестанском халате. Она легонько провела   мне по спине  пальцами ветра. Вокруг мертвели одинокие очертания холмов, бледным светом семенило солнышко на пустынную землю. Всё это я видел тысячи раз, проходил  сотни  неотличимых друг от друга холмов  и не видел ни одного живого человека, оставаясь наедине  с мелким ручейком и высохшими травами. Так я провёл много недель в пути и только по ночам я слышал  голос говорящий со мной на древнем, нелепом и глубоком языке. И хотя я не понимал ни слова  я твёрдо знал  куда я иду  и чего ему от меня надо.В этом голосе слилась моя и посторонняя воля, склонившее мой разум и дух к этому великому походу.
   Так в эту холодную безлунную ночь когда нетерпеливые ветра
трепали верхушки сухих кустарников. Я  прибился к небольшому ущелью между  серых брусков скошенных гор. Ущелье вело меня в темноту. Только оказавшись во внутренностях этой холодной пещеры я понял, что это некогда святое место  ныне брошенный и навеки покинутый могильник ожидающий возвращения своего народа.С истёсанных годами стен на меня глядели Боги. Грубо нарисованные углём, они заглядывали в мои глаза  и улыбались...
  И вот уже которую ночь, совсем близко к уху мне шептали старинные голоса, заигрывали с моим слухом  и до  самых глубин моего сна дурманили моё сознание... Эти гортанные, протяжные звуки, похожие  на ритуальное пение  горных вершин...
В голове откликался мой собственный, до безумия спокойный голос : Я уже рядом...
    Я открыл глаза, когда в пещеру уже просочился  пепельно-белый свет  осеннего солнца.В первые несколько секунд своего пробуждения, я увидел как мне щербато улыбаются монголоидные черепа древних. Я улыбнулся в ответ , ведь не чувствовал большой разницы между ними и собой. К двенадцати часам дня когда погибшее  и похороненное под  свинцовым небом солнце уже стояло почти в зените, я во всю мял  лысые просторы степи своими ногами. Наконец-то  это бесконечно-долгое путешествие на восток уже скоро должно было завершится.
Поднимаясь на последнюю свою вершину, я слышал биение своего сердца,  которое как ничто другое  в моём теле понимало, что я стою на пороге  неизвестности. Я слышал биение своего сердца посреди оглушающей тишины вечности.
   я взошёл на  гору  и мне стало ясно, что я добрался до самой тайной и сокровенной цели. С высоты мне открылся  затерянных в степях  и древних манускриптах город  Ярченд...
   Осиротевший  город смотрел на меня россыпью  монашеских бараков  окружённых хребтами и рёбрами скал. С этой глубокой и страшной высоты  город напоминал  лицо покойника, умершего от воспаления лёгких. Красные язвенки домов не могли перекрыть бетонной серости  дорог и сводящей с ума бедности  природы.
Из центра города высился  брошенный буддийский храм, гордо переживающий уход былого великолепия. Всё глухо вокруг меня.
Я тяжело спускался вниз, пытаясь  не скатится кубарем  и не разбиться о старые камни  которые возможно уже сотни лет ожидали моего визита...
 Когда я оказался внизу, в моей голове скользнуло осознание того, что эту долину  практически полностью окружают горы, создавая для меня мой личный целибат. Я оставался заперт в холодные кандалы Ярченда...
  Эта мысль быстро и ветрено ушла из моей головы, а всё внутри меня улыбалось.
  Я нетерпеливо причитал   и спешил на свидание с мёртвым городом. Пройдя старенькие домики  для медитации, заглядывая в каждое оконце я думал,что сами эти дома впали  беспробудный сон или медитацию. Через пару минут я уже шёл по одиноко сереющему мосту  который высоко навис  над горной рекой, некогда питавшей весь город. Я   перегнулся через   заграждение и увидел   торчащие выи камней, услышал кипучую водную речь, сбивчивую и дикую. Эта река улыбалась мне как монгольская старица, сверкая своими чёрными зубами.
 Я  не мог долго  стоять на месте и смотреть на буйную реку, в то время как во мне  самом всё кипело и бурлило.   Неотёсанная  каменная брусчатка жёстко пихалась о мои стоптанные ботинки, как  угрюмые прохожие они толкали меня, идущего против течения. 
 Наконец-то я шёл по наполненным ветром улицам. Разевая рты дверей и распахивая веки  окон город лукаво улыбался мне, как улыбаются немые. Легонько звенели китайские колокольчики, приветствуя своего почётного пленника.
  Мне казалось, что  времени не существует, что я вот вот окажусь в центре города, там на городской площади наедине с непостижим мне духом вечности. Но время имело незаметный как ветер шаг и пока я как беззаботный ребёнок гулял по городу, небо сгустилось до черноты, наступала холодная горная ночь.
 Я зашёл в случайный дом, ничем не примечательный среди таких же монашеских полусклепов. Остучав ботинки о грязный и замаранный степной пылью коврик, я пригнулся перед чуть покосившимся дверным проёмом с удовольствием приглашающим меня во внутренности своего  полумрака.
   Моему  утомлённому взгляду предстало бедное жилище монаха. Беднота быта перекликивалась с золотистыми корешками книг, погасшими на век красными свечками. Старые замызганные обои с восточным орнаментом кое где обрывались копотью и вновь начинались странным хороводом. Душами умерших обитателей этого дома  взвивался запах затхлости и старой пыли.
Я решил закутаться в ветхие стены этого дома, ведь в нём было всё необходимое, чтобы пережить эту холодную ночь.
    К тому времени солнце уже истощило свои последние силы и на улице воцарилась тьма, топот и рысканья ветра всё сильнее слышались  в городе. Убого молились горы  под покровом похоронной скатерти ночи. Очерневшие ткани неба, как куски гниющей плоти, нависли над моим новым домом..
  Заброшенный домик таил изнутри много приятных нужностей, чтобы умаслить протянувшего руку путника. Старая банка трав, грязная и плотно закупоренная металлической крышкой, в суконном мешке  находился большой запас ячьих лепёшек  и это гарантировало мне тёплую и безветренную ночь, от этого ещё более одинокую и причудливую. Всё в этом доме было нетронуто и представляло маленькую сокровищницу для любого бегущего от холода и мрака. Я зажёг уже отчаившиеся свечи и растопил ржавеющую без дела печку с причудливыми монгольскими свастиками. Кипел старенький полувековой чайник из нержавейки, напоминавший мне о родине как о том чего я уже давно не помню... Природнился греющий душу запах благовоний, притупились глаза от тёплого света, такого лукавого и редкого в серой степной глуши. А мой разум занимало наблюдение за добрыми язычками пламени, маленькими персидскими танцовщицами  заучившими со времён Прометея и повторяющими один и тот же танец.
  Сначала выстояв, а потом выпив горького степного чая  который к тому же был и без молока, я крепко прижал ладони к рукам  вдавливая синяки под глазами и усталость обратно под кожу.  Было мелочно и одиноко, мне на секунду показалось, что крошки пыли, которые носились по комнате и играли в салочки имели больше смыла чем всё моё существование. Я не помнил, чтоб мне приходили в голову такие мыли, я списал их на усталость  и быстро отмахнулся от них  вновь обретая гладкую уверенность в завтрашнем походе в храм. И всё же я стал тихонько оправдываться перед  пустотой и говорить, что завтра всё свершиться, что завтра весь мир увидит торжество  судьбы  и разве это место и весь этот мир не ждали моего визита? А что скажут они ? Я слегка улыбнулся выражая своё самодовольство, а затем разжал руки  и  прищурившись поглядел мутными глазами на яркую комнату. Мне сразу показалось, что  свет в комнате стал ярче. Краем замыленного глаза  я заметил, как послушно ложится  свет  на узкую  горемычную , наблюдавшую за окном улицу. Я встал со старого, протёртого ковара  и медленно побрёл  к маленькому стёклышку в перекошенной оконной раме. Мгновения и одного взгляда мне хватило, что бы я остолбенел. Там, за дребезжащим от ветра окном, прямо на асфальте лежали худые тени монахов, обращены ко мне, они смотрели на меня своими глазами сливавшимися с телом. Я чувствовал  они  улыбались мне. Точно в японском театре теней являлось мне немыслимое, причудливое  по ту сторону стекла. Чёткие как будто стоявшие за мной силуэты. Я одурел  как ударенный в нос амиачными парами, всё  внутри билось и перемешивалось в адреналиновом соку. Я продолжал смотреть как их плащи развеваются на холодном ветру  не понимая мгновения, не понимая времени.  В момент я отшатнулся,  горячкой съёжилось сердце, судорогой свело ноги, я почувствовал резкую боль, как будто бы мне выкручивали и сжимали мышцы. Горло сдавило, как будто худыми, жилистыми руками. Затем тошнота от запаха благовоний и крики... Эти бесконечные крики не похожие ни ни на речь, а скорее даже на тишину, оглушительную тишину, как когда закладывает уши. Этим крикам подыгрывали свечи, словно взбесившиеся они колебались как по ветру, почти тухли и вновь взмывали. Я не в силах вынести этого, закричал и завыл как загнанный в угол пёс, глотал тяжёлые куски дыма и копоти  щедро перемешанные с воздухом.  Я обессилел, в попытках спастись я сделал неведомы рывок в никуда. Я чувствовал, что долго бегу, хотя на деле я не успел толком сдвинуться как не удержавшись  упал  как гигант на глиняных ногах. С треском и грохотом, не щадя ни старинные доски ни себя. Больно ударился головой о твёрдые рёбра пола. В туже секунду я рухнул в ещё более глубокую  яму - хмельной от благовоний  и  беспокойный от пережитого , тяжёлый как бархан сон...
   Через мгновение или через тысячи мгновений я увидел как золотистые рыбки света, бронзово блестели перед глазами. Я проснулся в осеннем лесу, всё золотилось как цыганские побрекушки. Лес испускал влажные ароматы живой почвы. Земляные черви радовались уходящей жизни. Ёрзали на ветках, разбуженные от влаги птицы. Золотыми колодками закрепостила землю осеняя листва. Извилистая тропа вела меня через густую стаю деревьев, всё близился шум воды, а я повлёкся за ним  с интересом разглядывая окрестности. Я стал упорно поспешать дорогу , пытался опередить её  многоногие следы словно били по лёгким, заставляли глубоко и сбивчиво дышать. Я сорвался на бег и уже не обращал внимания на окрестности. А  неподалёку  уже бурно билась о русло река, вот уже последние баррикады кустов отделяли меня от реки. Продравшись сквозь них  я сделал  пару шагов и остановился. Под крепким и могучим деревом изрядно полинявшим за последние осенние дни сидело высохшее тело аскета, в оранжевой накидке, которую  припорошило листьями. Я осторожно решил подойти поближе и с ужасом и неверием понял, что передо мной сидел Будда
   Чернеющие глубокие глазницы бессмертно таращились на меня загробным холодом, скрещенные  коричневые и сухие руки  безучастно держали друг друга. Растрепались осыпанные листьями, пряди чёрных волос. Я остановился с глубоким как те чёрные глазницы предчувствием беды, моей руке не хватало чёток, а сердцу и уму спокойствия.
 Будда был мёртв...
 111111) Чуть только я задумался развернуть своё  тело в обратную сторону,
Как раздался крик, безумный, тот же самый, который я слышал той ночью! Он безумной волной пронёсся по моей груди и в тот же момент я увидел, как из пожарищ глазниц вылетела огромная стая  громогласных как война воронов. Разъярённо гаркающие, как старые громкоговорители, на городском вокзале, они  раздирали мои уши.  И мне не стоило и секунды, чтобы успеть накинуться на  меня. Словно чумные они набросились на меня своими чёрными как уголь когтями и клювами. Дикая сила силилась заклевать и сожрать меня заживо. Я кричал как покалеченный пушечным ядром солдат, неумело отмахивался, и закрывался изодранными рукавами. Отчаяние и паника вспыхивали на перегонки внутри меня. Я хотел прорваться, прорваться и бежать туда, обратно или как можно дальше, но мои изуродованные конечности уже оставили меня, остался и я сам, крики и страшная боль ознаменовали моё  пробуждение.
    Открылись словно залитые морфием глаза. Всё вокруг забрезжило мутно-серым светом, раскалывалась, моя разбитая о пол голова  и только густо запёкшаяся кровь жалела меня, только ей я был не безразличен. Я с трудом поднялся с пола вместе многочисленными крошками пыли. Вместе с ними  рыскал по комнате в поисках рюкзака. Из печки на меня смотрела братская могила дотлевших углей, смотрела печально и отрешённо, и так же безмолвно прощалась когда я выходил на улицу. Я ничего не хотел, ни есть, ни пить, а только дышать, дышать полной грудью и не думать о пыльных пленниках внутри моих лёгких. Скрипнув челюстями дверей я вышел на долгожданную улицу и тут же подавился холодным до человеческих душ воздухом. Мутное солнце полоснуло меня по лицу стеклянными лучами, как неосторожный уличный цирюльник. Сухой пустынный бриз давал резкие пощёчины  моему бледному лицу.  Равнодушно махало мне опостылившее до смерти небо. Я и думать не собирался о вчерашнем, разве для того я так долго шёл, что бы испугаться? Об этом не могло быть и мысли хотя  неприятное чувство в груди то и дело отдёргивало меня за рукав и притормаживало. Я отчитал себя за малодушие, воодушевился и понахмурив разбитые брови стал выбираться из трущёбного городского брюха, прямо  в небьющееся сердце тоскливого города. Смешливые улицы косорыло озирались на  чужеземного путника, плетущегося по пыльной дороге. Под взглядом неумело играющих добрые роли домов, я всё же начал вспоминать всё то, что подарила  мне эта Тибетская ночь. Всё  это казалось мне выдумкой, но память о страхе жила во мне до сих пор и резонировала как горное эхо. Легче всего мне было свалить это всё на чай или благовония  и в конце концов откреститься от этих воспоминаний,  ненужных в торжественный момент воспоминаний. Я представлял как шёл на вокзал много лет назад... Одна только головная боль не могла оставить меня. Мой череп опасливо озирался во все стороны и без интереса разглядывал бараки. Я думал о судьбах однажды исчезнувших монахов, обитателей этих коробочных джунглей. Сколько лет уже этот город совсем пуст? наедине с собой волочёт своё жалкое и бессмысленное существование. Я не мог найти ответа на все эти вопросы и не мог от них убежать, они разъедали меня. Но скоро это всё должно было кончится, в скором времени всё это должно было узнаться, неминуемо проскользнуть сквозь меня как электрический разряд и  дать мне то, зачем я сюда пришёл. На столько велика, глобальна была эта цель, что моё знание на  ней обрывалось, она лежала  по ту сторону моего понимания. Я не мог сказать сколько уже длится это ощущение,но я чувствовал свой путь как канатоходец чувствует канат под своими ногами. Я не боялся оступиться, всё есть только прямой путь который  следовало преодолеть..и..разве я не был рождён для этого?  Эти рассуждения окатили меня энергией и вернули бодрость духа, я быстро зашагал по ветхим дощатым настилам и то тут то там появляющимся островам асфальтной крошки.Уже скоро до того не менявшиеся лабиринты улиц оборвались и отступили назад, а я вырвался на серые закрытые веки  площади. Морщины камней, незаметившие моего прихода стучали под ногами, а мутная небесная плёнка слегка светилась как металлический лист. Хозяин площади - огромный храм в шляпе из мелких чешуек тёмно-вишнёвой черепицы, которая год за годом тускнела и сыпалась. Облезшая с божественных фигур позолота обнажала серые внутренности. Я в очередной раз чувствовал себя канатоходцем, на этой  огромной площади.
    Мерила брусчатки сокращались пока я не подошёл вплотную к массивным каменным брусьям ступеней,  над которыми находились высокие дубовые ворота. Пёстро выкрашенные в цвет красного молотого перца, кольцевидные ручки  зажатые челюстями мифических животных.
   Я поднял голову кверху и уткнул глаза внутрь, под крышу.
 В ту же секунду на мой горячий лоб упали две холодные капли  воды.
  Всё ожидало внутри и последние песчинки  моих песочных часов вот вот должны были рухнуть точно эти капли.
  Я толкнул деревянную дверь один раз  и почти без продвижения она огрызнулась на меня глупым таким скрипящим звуком. Толчок и ещё толчок, и я едва не упал  внутрь распахнувшегося храма. Прямо как те самые капли...
   Скользкие змеи ветра сквозняком ударили о медные бубенцы где то в темноте. Я пошарил в своём рюкзаке, там я искал холодный но всё такой же верный фонарик. Отыскав его, я взял  его в левую руку, а правой придерживал и без того неподвижную дверь.фонарик послушно  очертил мне дорогу в глубь. Я тронулся оставив страх могильной тишины за дверью, мои глаза горели жаждой так, что я и без фонарика нашёл бы верную дорогу. Узкая тропка света вела меня сквозь богатые, утопающие в пыли убранства, множество фигур, подсвечников отблёскивали нам с фонариком свои приветы.
  Пафосным колоссом разворачивался храм, он казался или в самом деле был бесконечным, новые и новые лампады, подсвечники  и алтари  встречались мне на моём пути. За спиной сгущалась вековая темнота, но я и не думал оборачиваться. А в далёкой темноте едва слышно звенели маленькие  колокольчики, в один момент они всё сильней и упорней  начинали ласкать мой слух, плакать  подобно ангелам. Я понял, что  вдалеке вижу тусклый свет льющийся с неба серой родниковой струйкой. Я побежал, спотыкаясь и громыхая  о скопища сокровищ, никому не нужных  и бессмысленных. Свет приближался, вокруг меня образовалась пустота, я вбежал под маленький кусочек света. Отдышка и взгляд на небо. Я понял, что нахожусь на месте массовых молитв, что когда то на этом мраморном полу сидели тысячи монахов. Сотни, тысячи они могли бы уходить в окружающую меня темноту. В одно дыхание я справился с адреналином  и пристально стал освещать  и разглядывать откружение.
  Когда фонарик наткнулся на огромную золотую фигуру мне стоило большого труда отличить в ней Будду. Он величественно сидел, вскинув ладонь лицом ко мне.
  Он улыбался, улыбался и смотрел на меня своим застывшим взглядом. Память о сне заставляла меня съёживаться, но я перебарывал себя.
  Я упал на колени исполненный благоговения и жажды. Моим рухнувшим коленям отозвался пол, горячий пот заливал мне глаза. Всё кипело всё бурлило и извергалось как сама жизнь как её торжество  и буйство, как танец и как безумный ветер в чреве этого дворца . Всего секунда ожидания, последняя секунда которая как и всё вокруг было воплощением вечности. Вечность затягивалась...Минуты мне стоило понять, что секунда давно ушла...как последняя электричка в полуночи...Вечность затягивалась, а чувство благоговения уступало позиции нетерпения и недоумения.
 ....Я начал чувствовать тошноту,мне как будто что-то встало поперёк горла. Посреди холодного и пустынного храма как удар в старинный колокол  настигло меня осознание бессмысленности, наивности  и пустоты... Я никогда не знал зачем я сюда пришёл! Какая цель и какой финал?  Навязчивость  и глупость! ЧТО !? ПОЧЕМУ !? ЗАЧЕМ !?
  Словно пулемётные очереди мысли сменяли друг друга в беспощадной войне итогом каждой битвы которой оказывалась пустота и ничтожество такое же как и я, как каждый помысел, такой же как и война всех этих мыслей,и само это место
   Я проклинал небо...но... Тишина....Разочарование заполнившее каждую ниточку порванной простыни души.
 Я жадно вдыхал холодный воздух вперемешку со стужей.
  Я кричал и бился о холодный пол как истеричный ребёнок, как душевный больной или как всё в месте. Всё внутри меня перевернулось и смялось. Я ненавидел, я  просто ненавидел себя, эту тишину и эти...колокольчики... Я услышал как всё сильнее нарастал  их звон, превращаясь в топот  монгольской конницы, затем в лавину  и камнепад. Звук плясал повсюду и наступал на мой воспалённый мозг, топтали переносицу и уши, а голова гудела и раскалывалась. В слезах криках  я упёр исколоченное и красное лицо  на встречу взгляду Будды.
  В тот же момент я перешёл границы своего страха и вступил на почву безумия, животного запертого в горящем доме.
   Из некогда просветлённых очей Гаутамы лилась чёрная как ночь смола,  текла маркой дорожкой по его девственным щекам!
  Я надрывался и орал в пустоту, пытался вскочит, но ноги и руки колотило и трясло, то и дело бешеной судорогой прямо как тогда. А вокруг, в тени,  стали мерцать оранжевые накидки и зазвучало хоральное пение тибетских отшельников. С новой силой я пытался вышибить душу из своего тела, с двойной силой раскалывалась моя голова. В один момент я услышал своей собственный крик, а затем только тишину...
   Сквозь темноту мерцали сумбурные отрывки  похожие  на летящие  в даль  опавшие берёзовые листья. Я видел высушенное, истлевшее тело младенца, лежащее в плетённой корзинке, Мне виднелись крутящиеся молитвенные барабаны, богомолившие о моём прощении. Затем мне снилось как я вышел на опушку берёзового леса. Рубцеватая кора таращилась на меня чёрными отметинами, а деревья точно узники освенцема голые и худые они обступали покосившуюся избушку. На веранде сидела девушка в чёрной накидке. Она не обращала на меня никого внимания, а только сидела и крутило веретено. Я молчал.
 Прошла минута моего безмолвного наблюдения, как мне начало казаться, что девушка стареет: на руках стали выпирать вены, черты лица медленно начали грубеть, а колесо, колесо  крутилось всё быстрее. Оно быстро вращалось и теперь уже женщина  с всё тем же неподвижным лицом пряла и пряла дальше.
 Я испугался и хотел было бежать, но и секунды не прошло как  передо мной сидит уже седая сморщенная старуха, а колесо вращается со скоростью когда очертания сливаются с холодным осенним воздухом. Я дёрнулся, выронил шапку которой до этого будто и не было в моей руке.
 " Бежать, бежать, бежать !" - раздавалось в голове бродячего безумца. Выбегая с опушки, я наполненный мыслью о  спасении  и думать не мог, что осеняя листва будет так подло скользить  по слякотной грязи. Я упал на спящую землю, она приняла меня своими холодными  объятиями, а осеняя листва поцеловала меня своими мёртвыми губами.В страхе и отдышке я опреся  о землю, пытаясь встать и вдруг в детском неразумии, оборачиваюсь...
  Там, на крыльце, словно на вешалке, по ветру полощется мантия. Чёрная как уголь она падает когда ветер стихает, обнажая кости, обнажает голый и сырой человеческий скелет, застывший над остановившимся колесом. Время проходит незаметно и я уже было хочу подняться и бежать в бесконечную душу леса, в стан околевших берёз, но в тот же момент скрипучие позвонки  медленно разворачивают ко мне  серый, беззубый череп с пустыми и чёрными как накидка глазницами. В этом черепе я узнаю тот же самый череп который видел в пещере...
 Нет криков, но только страх и ожидание смерти. Вдох, Глубокий и искренний, и Точно поднявший меня из могилы кашель. Я проснулся в ужасе , по среди того же храма, под пристальным взглядом  бронзового идола Будды, бездушно пронзавшим меня всё время моего беспокойного сна.....
   Надо мной нависала чёрная глубина храмовых сводов и только белый, отливающий серостью  лоскут света  ложился на моё  окровавленное  лицо.  Несколько секунд  отведённые на  оттирание губ от крови  и тупое разглядывания  пола  оборвались и привели меня в удушливое чувство ясности.
 Я причитал  и ругался себе под нос, сам же себе отвечал всё теме же ругательствами  пока снова не услышал этот лёгкий вздох приближающегося ветра, как шёпот кладбищенского сторожа он мерещился мне сквозь вереницу  золотых надгробий, а где то вдалеке  всё так же шелестел звук китайских колокольчиков.
   Ничего больше не руководило ими, никакой загадки и магии, бездушные они танцевали  в темноте никого не зазывая, танцевали словно тряпки на ветру... просто так.
  Моё перекошенное лицо больше  не страшилось    лукавой улыбки  Будды,   обступавшей свет тьмы, а только смеялось, там под кожей, над самим собой.
   Исколоченные о пол ноги подняли меня выше к свету, такому маленькому и такому жалкому. В безмолвии я побрёл назад, волоча позади себя сумку  и собственную душу. Меня ни чуть не заботило куда я иду. За моей спиной рушились огромные пирамиды золотых нагромождений, они не долго громыхали, а затем умолкали на веки. Без всякого света я добрался  к выходу  на порывистый  шквал ветра,но я уже не увидел никакого света. Я больше не прощался с щербатой площадью, а зеваки трущоб больше не смотрели на меня, всё было пусто.
  Пока я шёл до своего последнего пристанища, тёплой монашеской каморки, я отирал лаза от скупых слёз, а губы от леденящего душу поцелуя смерти. Я вошёл в покосившуюся избушку  и равнодушно растопил печь.
  Пламя - словно старая танцовщица выплясывало  в который раз  один и тот же танец. Я предугадывал её тепло и каждое движение. Я только и делал, что смотрел на него. Немного посидев я рано лёг спать, уставший и обиженный ребёнок лёг спать, но перед сном он горько заплакал, подавившись собственной злобой. В единственном своём проявлении за многие сотни километров  в округе,  жизнь исчезла вовсе.
   Надо выбираться отсюда, бежать как можно дальше, туда куда только приведёт меня горизонт с его обманчивой осенней дымкой. Нужно бежать туда где всё это останется лишь могилой и похоронами младшего брата. Эти мысли не могли унять моих солёных, как  высохшее озеро слёз. Я держался за свою голову жадными руками безумца, впивался грязными ногтями  в эту бренную голову, которую носили ещё более бренные плечи.
 Я засыпал  под одним одеялом с надеждой и обречённостью...
   Несколько часов, долго мне снилась беспрерывная чернь вокруг и даже это " вокруг " было только декорацией пустоты. Затем я увидел  мир, продиравшийся  сквозь терновые заросли моих моих слипшихся ресниц.  Я проснулся словно ребёнком. Вскочил с кровати в худом монашеском доме, едва отличавшимся от моего. Я протёр глаза своими мягкими руками. Доски пола словно клавиши на фортепиано  вызывали звуки которые хотя и были расстроены но были такими глупыми, забавными. Вокруг было тепло и хорошо натоплено, пахло чем то вкусным. А плотная деревянная дверь с кольцевидной ручкой зажатой в челюстях дракона манила наружу.  Я подбежал к ней и наивно толкнул, а она глупая с радостью поддалась.  Ничто в последнее время не смотрело на меня так безобидно  и ласково. Я в бежал в холодную городскую улицу на которой плясала игривая, юная как я сам метель. Я бежал вслед за ней а мороз словно игривый щенок покусывал меня снежинками за нос.  Я бежал и бежал, хибары и бетонные домики сменяли друг друга пока наконец не сменили заснеженными и прекрасными степями.
  Горные ветра словно сельские ребята носились  по заснеженному полю  и праздновали вечную весну.  Я словно хмельной хлопал глазами и любовался видами пока не увидел вдалеке яркое, безумно яркое пятно  красного цвета. Я продолжал бежать на встречу своему родственнику, ему, всплеску моих детских эмоций. Я быстро приближался, видел дерево  худое и серое  с красными гроздьями рябины, оно улыбчиво самоутверждалось  в  противовес бурям. Точно моя улыбка!
  Точно мои детские глаза и щёки, и точно сам я!
 Оно упорно сопротивлялось  и только шире и уверенней расправляло плечи своих ветвей.
  Красивое и безумное. Два ребёнка в одной степи. Мы приближались друг к другу. Я распахнул свои руки, я хотел обнять это жизнерадостное дитя  со всей силой  и стоять так  часами  и радоваться! Лишь бы оно и дальше стояло так на радость всему живому! Будем же мы как братья, хвастливо радоваться на перекор всему! Счастье, невиданное счастье переполняло меня! Ещё секунда  до праздника жизни и до рождения звёзды как мои морщинистые, слипшиеся от слёз глаза  открылись на встречу давящему свету.
   Я не заметил как оказался на мёртвой от серости улице. Я шёл по грязным дорогам  Ярченда  как по лезвию, царапаясь о резкие порывы ветра. Я не хотел ни думать, ни слушать уханье ветра, я просто брёл  в даль как обгоревший нищий. Моя душа как пепелище остались там, в городе, а сам я уже был в не его . Я брёл  сквозь пыльные степи  в неведомом направлении пока не остановился.  Тусклое как нательный крестик небо, оно с обратной стороны распинало солнце.  и монотонно наблюдало за мной. Сотни камней, словоно чашуйки обрушились с неба и грелись на воображаемом свете эллектрических лампочек в окружении вечного гончего этих забытых Богом угодий  - ветер.
   В  вечной тишине и мёртвых декорациях моей жизни, я посмотрел на вложенный в мою руку старый кухонный нож. Я запрокинул в голову,я не мог понять потерял я или приобрёл,Но в только в тот момент я понял, что всё таки познал торжество мира. А Будда плакал своими мечтами...
  Через секунду  почти безболезненно  я вспорол своё брюхо и упал на спину, поглощая глазами тусклое, опухшее небо. Из за далека, из за гор  прилетели стервятники. Пыльные и исхудавшие  клевали не обращая никакого внимания на непокидающую землю душу.  Я закрыл глаза и сказал себе:" Это мои небесные похороны". И только сухая  и холодная Тибетская степь провожала меня объятиями своей осени...