Солнышко по небу катится - 4

Глава третья:       http://proza.ru/2020/05/23/2060

Глава четвёртая

Растревожило душу предложение Риты разыскать сына, но что-то останавливало. Вспоминала рассказы, что после, бывало, сожалели об этом. В памяти живёт один образ, обычно наделённый надуманными чертами, а встречают спустя много лет не родных, а совсем чужих людей. В минуты встречи плачут от смешанных волнующих эмоций, а пройдёт эйфория первых мгновений и неожиданно приходит понимание пустоты и ненужности этой встречи и хорошо, если она не принесёт и не создаст новые проблемы.
Так рассуждала Ольга. Подруга не разубеждала и не настаивала. "В конце концов, – думала она, – это не моя жизнь».

Но мысли о сыне не отпускали. Достала коробку с фотографиями. Ваниных мало, всё больше её: то на производстве, то на трибуне, демонстрации, несколько красивых для доски почёта – все какие-то обезличенные, холодные. Собрала детские сына, несколько родительских, что взяла после их смерти, почти тайком приехав в родное село. Стыдясь, старалась ни с кем не встретиться. Памятники поставила, дом оформила и поселила в него дальних родственников. И им в помощь и себе хорошо – хозяйство под присмотром.

отложила нужные фотографии и долго раскладывала их по годам, подписывая каждую. Даже альбом не заполнила – такая отстранённая от ребёнка жизнь у неё была. Последний снимок сына прислан из армии. Статный, широкоплечий, взгляд напористый с холодным прищуром. Смотрела, пытаясь воссоздать образ Вадима и… не получалось. Тщательно вглядывалась и не помнила. Ничего не вспомнила, даже фамилию позабыла: то ли склероз, то ли утекло со временем за ненадобностью.

Детсадовские отнесла в ателье и сделала коллаж. На стену повесила. Удивилась, что просто фото на стене в рамке, а в доме стало теплее. Живее, а ещё жизнерадостные суматошные попугаи тарахтели, не замолкая, весь божий день. Прибегали младшие внуки Риты «с птичками поиграть». И квартира наполнялась незамысловатой детской болтовнёй, птичьим гомоном и дни стали радостнее, веселее. Шутила, посмеиваясь над собой: «Я теперь всё попугаями меряю, как в мультфильме и даже смысл моей жизни теперь тоже попугаи». А какая разница, в чём он, главное, чтобы было ради чего и ради кого жить.

Ради них же и пошла с утра в зоомагазин за кормом. Июнь стоял жарким, душным. Рита на даче с внуками, её с собой звала – не поехала. Впервые почему-то отказалась. Возвращаясь, издалека заметила сидящего на скамейке у подъезда немолодого уставшего мужчину. «Опять кто-то квартиру гастарбайтерам сдал», – недовольно подумала. В последние годы дом, в котором жила, всё больше походил на общежитие для приезжих, что прибыли на заработки в Москву, но жильё снимали в Подмосковье – дешевле. Хорошо, если селились семейные, а то бывало и так, что целая бригада рабочих кочевала из квартиры в квартиру, перевозя с собой частенько клопов и тараканов.

Мужик немолодой, крупный, жилистый. Сидел, ссутулившись, опираясь на дорожную сумку и нервно крутил в руках бейсболку. Видать давно ожидает кого-то. Футболка потная, потёртые поношенные джинсы. Грязные растоптанные кроссовки с растрёпанными шнурками.
Хотела спросить к кому и зачем, а встретившись взглядом – хмурым, настороженным, ёкнуло сердце и все слова в горле застряли.
Смотрела на обветренное лицо с красными сосудистыми прожилками, глубокими морщинами, седыми висками и глубокими залысинами, и не узнала – нет, сердцем поняла – Ваня. И он тоже вряд ли признал в худенькой и маленькой, словно высохшей, старушке, с дрожащими узким губами и трясущимися руками свою строгую холодную мать. Догадался скорее.

Встал, потянулся обнять и… застеснялся. Руки крепкие рабочие, ладони крупные жёсткие с въевшейся в кожу чернотой. Как можно такими руками к её белому кружевному костюму прикоснуться, не испачкав, а она смотрит на него снизу-вверх – соломенная шляпка упала, обнажив кожу черепа под жиденькими крашенными волосёнками. Вдруг ойкнув, зашаталась, припала к широкой груди, прижалась, крепко обняла: «Ванечка… Живой… Не забыл, вернулся… Идём домой… "

Ног под собой не чует, голова кружится, руки трясутся: "Надо же – начала вспоминать и приехал".
Мечется по квартире, не знает о чём спросить, чем угостить – в холодильнике молоко да йогурты и Риты, как назло нет.
– Чем же тебя покормить? – волнуется. – Я сейчас в магазин сбегаю. От волнения пот льётся по лицу и сердце трепещет так, словно норовит выпрыгнуть из груди.
– Ничего не надо, чаю покрепче.

Иван осматривается вокруг, увидев фотографии, удивляется: «А я и не думал, что ты помнила. Надо же».
Ой, как стыдно стало, лицо запылало, в голове запекло, сердце закололо огнём: «Прости меня...»
– Да ладно, мать, быльём поросло – оба теперь старые. Я ведь тоже не подарком был, так что и ты меня прости.
– Ну, и будет. – Ольга сунула нитроглицерин под язык, устало опустилась на диван. – Ты ко мне или проездом?
– Да и не скажешь сразу, – помолчал немного, – в последний год, как сын женился, стал почему-то тебя вспоминать – невестка всё вопросами мучает кто мы да откуда. Я ей говорю, что Иваны мы не помнящие родства, а она возражает, мол, так не бывает.

Дышит тяжело, с одышкой, говорит тихо. Лицо обветренное, болезненное. «Пьёт, наверное, – с испугом подумала Ольга и тут же жалостью заполнилось сердце, – жизнь, видно, нелёгкую прожил. Руки в наколках… Может и в тюрьме сидел… Ой, тяжко-то как!»
Глаза прикрыла, только слышать не видя, легче. Помнила сына маленьким чистеньким, а сейчас сидит чужой незнакомый мужик – не таким она его представляла. Глазами не видит, а сердце ещё глубже понимает, чувствует Выдержит ли?

– Я жену схоронил в прошлом месяце – болела она долго… Отмучилась… К сыну в Москву подался. У нас в районе работы нет, да и родня её дом кинулась делить. Меня дружно прогнали, обвинив во всех грехах! – как-то обречённо покачал головой, что-то своё вспоминая. – У тебя выпить есть что?

Подпрыгнуло от страха сердце у Оли: «Перенесу ли я всё это?» Достала бутылку водки, что недавно купила для полынной настойки, рюмку поставила. Огурцы нарезала, хлеб.
Опрокинул рюмку махом, хлебом занюхал. «Я в магазин», – и быстро вышел.

Уходу обрадовалась, надо было передохнуть. Противоречивые мысли рвали мозг.
Включила вентилятор, подставила лицо остудить: «Радоваться надо, а я опять ропщу. Живой, какую бы жизнь не прожил, не пропал. Сына женил». Ударило в голову: «Внук мой тут недалеко в Москве живёт!»
Иван тоже вышел остыть и обдумать – нелегко давался разговор. Он правильно это сделал - паузы в тяжёлой беседе облегчают общение: дают возможность обдумать, понять, чтобы не сболтнуть сгоряча, обидев; что-то принять, с чем-то смириться. Гулял долго.

А после, за привычным для себя ужином, что сам и приготовил, с отварной картошкой, жареной колбасой и прочей незамысловатой закуской, допил в одиночку бутылку.
– Ты пьёшь? – замирало сердце матери.
– Нет, я же дальнобойщик. Не разгуляешься. Испугалась? – усмехнулся.
– У тебя дети ещё есть?
Откинулся на спинку стула. Лицо потное, красное, взгляд колючий. Необъяснимо почему, сердится.

– Да у меня, почитай, в каждом городе, куда груз возил, по жене и выводок детей – в народе ж так говорят, –  засмеялся хрипло, неприятно развязано, – две дочки живут на юге. Долго там сожительствовал с одной, ну и помимо Артёмки есть два пацана. Это что я знаю. Так, что семени своего я много раскидал.

– Как же так можно, Ваня? – вспомнила Вадима, обещания и… мятую десятку в ладони. До боли неприятно стало.
– Как? – вскинул лохматые брови. – Я по молодости знатным парнем был – девки сами в койку прыгали, стоило пальцем поманить, а сердцем ни к одной не прикипел. Нет у меня к бабам доверия, а наше дело простое мужицкое, нам честь не хранить.

Сжала голову руками: «Зачем? Зачем я его вспоминала? Зачем эти дурацкие фотографии повесила? Зачем Ритку слушала? Лучше не знать».
Вспомнился дерзким неуправляемым подростком: «Что я ждала – дурная кровь… Сами в койку прыгают». Бахвалясь, невзначай глубоко обидел, грубо ткнув в самое больное место.

Зачирикали попугаи, прося есть. Подошла к маленьким птицам и подумала, что ближе они ей и роднее, чем этот совсем незнакомый дальнобойщик, которого она родила много-много лет назад. Запутанные чувства истязали, выжигали душу. Трудно было признать и принять сына в этом потрёпанном жизнью мужике. Вспоминала ребёнком, представляла похожим на Вадима – столичным щёголем и мало задумывалась, чаще переживая о себе, каким он мог вырасти и кем стать.

Родился неугодным, рос беспокойным, не принося радости, и вместо здоровых материнских чувств образовалась в душе пустота, которая скрыла все краски жизни, превратив её в чёрно-белое скучное существование. Она, после разговора с Ритой, ждала его и боялась одновременно, и сейчас подсознательно понимала, что надо открыть сердце и принять его любым – он твоя плоть, твоё продолжение. В этом и его и её спасение. Понимала, но так было страшно!

Иван, опьянев и расслабившись, всё рассказывал, рассказывал…
Прослужив и получив профессию водителя, уехал на юг с товарищем и крутит баранку всю свою жизнь. Не женился, дом не построил, только на стороне «детей настрогал». С последней женой сошёлся надолго, но расписаться боялся – свободой дорожил. Артём получил строительную профессию и уехал на заработки в Москву. Познакомился с девушкой из-под Луганска. Та тоже не от лучшей жизни покинула родные края.

– Артёму повезло – стоящая невеста попалась. Мы – люди простые, а она культурная. Гордая! «Никогда, – говорит, – с тобою просто так жить. Или женись или гуляй дальше, но уже без меня». И вот они с Дашей расписались. Ну и я к ним подался – пора якорь бросать, да нормальную семью создавать. Внуки появятся. Пусть будет у них дед.

Посмотрел на мать: «Ну и про тебя вот вспомнил – не чужая… – вдруг стукнул кулаком по столу, – неправильно всё у нас. Не по-человечески, не по-людски! Ни бабок не знал, ни отца. Вся жизнь, словно приблудный щенок среди чужих людей околачивался! Больше всех всегда своих боялся, поэтому и не женился, не привязывался ни к кому. Лена – Тёмкина мать – добрая была, нетребовательная, но, если бы не заболела, может и её бросил. А так, жалко стало. Родня горластая, склочная – оставить боялся – заклюют.

Достал вторую бутылку водки: «Не смотри так, всю душу ты мне вымотала! Я с детского сада не понимал, почему детей забирают домой, а меня – нет. Я к нянечке в сыновья просился. Эх…»
Рюмку выпил, вторую. Встал: «Поехал я, мать».
– Оставайся! Это же и твой дом! – подошла сзади, неловко обняла за плечи. – Ты прости меня, сынок. Я себя, больше всех наказала. Глупая была не гордая, мне ведь всего семнадцать было, как сбежала из дома за… поманившим пальцем… оставайся».

– Поэтому и не любила, – подытожил Иван, – только я в чём был виноват? Ладно, проехали… Пошёл я.

Судорожно стала хватать сына за руки: "Не уезжай, не бросай, не переживу я. Все вместе приезжайте… не бросайте меня, я ведь тоже… ваша семья".
Жалкая в своём горе, старости, бессилии, готова была упасть к его ногам.
Приобнял, часто заморгав: «Приедем, жди». 
Вытер ладонью глаза и, не оглядываясь, быстро побежал по лестнице вниз.

Обессиленная легла на диван и дала такую волю слезам, что глупые попугаи замолчали, сочувствуя.
Она как будто и не плакала, казалось, что эта неожиданная встреча, вскрыла наконец-то  болезненный нарыв в её душе, открыло жерло вулкана и вся тупая загнанная вовнутрь боль, все страдания и многолетние обиды, терзая и душу, и тело, как огненная лава вырвались на свободу, а чтобы было легче и не разорвалось сердце – смачивали, охлаждая, путь слезами.

Вышла на балкон. Жизнь текла своим чередом. Дневное пекло сменила вечерняя духота, которую лёгкими порывами пытался разогнать ленивый ветер. Шумели машины; птицы разноголосыми трелями, свистом и щебетаньем в предвечерней суете подняли неимоверный шум, который пытались перекричать попугаи. Кричали, смеялись, визжали дети, слышался стук мяча, где-то лаяла собака. «Звуки жизни», – подумала Ольга и посмотрела на заходящее небесное светило. Его дневной цикл был на исходе, но от этого солнышко было ещё более прекрасным, чем днём: нежнее и ласковей. На миг вдруг показалось, что именно ей оно улыбнулось.

Продолжение:    http://proza.ru/2020/06/02/68

27.05.2020