Семен Матвеевич часть2

ДОЧКА ИДА СЕМЕНОВНА
Дядя Сеня не только много работал, он еще умудрялся каждый день заниматься с дочкой. И поэтому она уже с пяти лет читала свои первые книжки, а чуть позже и писала, подписывая свои фото, которые отправляли с письмами своей тете в Чимкент: «На память тите Кате».
Как говорила так и писала «титя Катя», потому что с рождения говорила на «а», что в селе на средней Волге было редкостью, все на «о» разговаривали. И на девочку, как на чудо, приходили смотреть и слушать односельчане, окающие с самого рождения.
— Ба! Глянь-ка, это ж надо так разговаривать! — удивлялись они.
Семён Матвеевич очень любил свою дочку и гордился ей. Иногда в редкие свободные вечера или выходные, он ходил в гости к своим друзьям или родственникам жены. Заходя, он открывал дверь и пропускал маленькую дочку вперед, проводил ее на середину комнаты и говорил:
— Вот знакомьтесь — это моя дочь, Ида Семёновна!
И хотя дочке было лет пять, все начинали улыбаться и говорили весело:
— Ну, проходите, Ида Семёновна, будем знакомы.
— Моя дочь обязательно будет учиться в институте, пусть с детства привыкает к своему имени-отчеству!
Семён Матвеевич любил похвастаться, хотя хвастовство его и было оправданно. Дочка его, впоследствии, окончив школу, действительно будет учиться в институте, и не в одном. Cпособностями ее Бог одарил щедро.
Однажды возвращаясь из гостей, Семён Матвеевич с дочкой забрели на своей улице в недостроенный дом, коттедж на одну семью. Он строился для какого— то начальника, сели вдвоем на крылечко и было им так хорошо, что и домой им идти не хотелось и они не торопились.
— А что такое культ личности? Все говорят об этом, везде говорят и по радио и на улице...— спросила маленькая Ида
— Культ личности — это когда, например, мы Хрущева называем «кукурузником», а нас за это не наказывают. А если бы был культ личности, то за такие слова посадили бы в тюрьму или расстреляли.
— Да, это плохо, когда культ личности, — вздохнула Ида
— Конечно, плохо, но этого больше не будет, и мы можем говорить с тобой, о чем захотим, — успокоил отец Иду.
Не знала тогда Ида, что отец ее, Семён Матвеевич отсидел шесть лет после войны за этот культ личности, по пятьдесят восьмой статье. Сидели в семье и родные Михайловны, брат Петр и сестра Екатерина, но никогда об этом в семье не говорили детям. И прошло много десятилетий, когда они уже ушли из жизни, мы узнавали эту правду по крохам, случайно из разных источников.
В семье никогда не ругали ни начальников, ни власть, как бы тяжело не жили и как бы несправедливо власть с ними не поступала. Просто эта тема в разговорах никогда не присутствовала, как будто по какому-то молчаливому договору между людьми.
Я видела только страх у мамы, когда ночью у дома внезапно останавливалась  машина, и мама подскакивала с испугом к окну со словами:
— Черный ворон!
— Да, успокойся! Не будет больше черных воронов! Все, культ личности прошел! — говорил отец, поворачиваясь на другой бок. И тогда она тоже садилась на кровать и, перекрестившись, тихо ложилась спать.

ГОСТИ
Что касается религии, то Семён Матвеевич в Бога не верил и был он рьяным атеистом. Когда в гости приезжала его теща, истинно верующая Капитолина, он мог с ней часами спорить, задавая неоднократно свой вечный философский вопрос:
— А кто первым появился на свет курица или яйцо?
Баба Капа тоже не сдавалась, и их спор был долгим и горячим, но уважительным друг к другу. Семён Матвеевич очень хорошо относился к родственникам жены. Когда приезжала теща летом, он шел во двор с топором, ловил курицу и отрубал ей голову в честь приезда тещи. Бабушка Капитолина сопротивлялась, говорила что не надо, а он никого не слушал и делал свое дело. А жена его Михайловна, смеясь, говорила:
— Да он сам курицу хочет вот и бегает за ней!
Но послушно готовила курицу. А готовить ее было, ох как не просто! Это не сейчас, когда мы берем готовый полуфабрикат и на сковородку!
А тогда, в те далекие пятидесятые, курицу надо было поймать, отрубить ей голову (а она еще потом с отрубленной головой бегает по двору немного, по инерции и из отрубленного горла текла кровь прямо на землю), потом вскипятить большую кастрюлю с водой, ошпарить ее в кипятке, затем ощипать все перья и только потом уже готовить из нее вкусный куриный суп.
В доме часто бывали люди: кто приходил занять денег, кто за советом, кто просто обсудить последние новости.
Часто всего это было, поздно вечером, когда Семён Матвеевич ужинал, возвратившись поздно с работы или после шабашки: открывалась дверь и заходил сосед с очередным вопросом:
— Садись! — отец приглашал к столу, указывая рукой на стул, накладывал ему тарелку, доставал бутылку, наливал по рюмке, невзирая на просьбу непьющего соседа:
— Да, не надо...
— Вот теперь говори, что у тебя за вопрос? — отвечал отец за столом, под тусклым светом керосиновой лампы. И долго что-то объяснял соседу, помогая разобраться и решить его вопрос.
В доме часто отключали свет, всегда были какие-то проблемы на подстанции, поэтому в доме были и керосиновая лампа, и керосинка, и керосин, в общем, керосиновая жизнь пятидесятых.
Последние новости Семён Матвеевич слушал очень внимательно и картина утром была такая.
Когда на стене радио, в виде черной тарелки, говорило: «Последние известия», то есть новости, раздавался его громкий голос:
— Тихо!
И вся семья замирала, каждый на своем месте. Это было что-то похожее на игру: «Замри». И пока известия не закончатся, лучше было бы и не дышать, иначе в тебя может полететь что-то неожиданное и нежелательное. Потом все выдыхали и продолжали собираться.
Семён Матвеевич считал, что все должны знать, что творится в мире.
— Вот раньше не слушали, думали, что это нас не касается, а война началась, и всех коснулось. А если бы слушали, да в курсе были, может быть и войны не было бы, — философствовал он спозаранку.
Училась грамоте, младшая дочка с удовольствием, чего нельзя было сказать про старшую.

СТАРШАЯ ДОЧЬ ИЛИ ПАДЧЕРИЦА
В комнате из мебели стоял круглый стол со скатертью и парой стульев, еще была пара табуреток под столом, этажерка с книгами и большой кожаный диван с прямой спинкой. Слева печка-голландка и кухонный стол, справа вешалка с одеждой и маленький сундук. Под железной кроватью большой зеленый чемодан. Над столом светила лампочка Ильича и висела на стене керосиновая лампа на всякий случай, если отключат свет, а его постоянно отключали. Когда зажигали керосиновую лампу, то ее ставили прямо на стол.
Кровати были в основном железные, наиболее дорогими считались те, у которых была никелированная спинка, то есть верхняя часть боковушки. На кровати лежали толстая, пухлая перина, ватное одеяло, сверху все было заправлено простым солдатским одеялом, а позднее появились хлопчатобумажные пикейные покрывала. На покрывале лежали большой горой подушки: две или три, на подушках была кружевная накидка из тюли. На боковушках были такие коленкоровые занавески, снизу с выбитым узором и такая же занавеска была под покрывалом, с таким же выбитым узором, который выглядывал внизу и назывался этот занавес — подзорник. Иногда в некоторых домах были такие же занавески на окнах, назывались они шторки. Они были тоже из белого коленкора с выбитым внизу узором и это уже считалось богатым убранством в доме.
Под кроватью лежал большой зеленый чемодан, на дне которого под вещами, мама хранила фотографию своего первого мужа, пропавшего без вести на войне. И иногда тайно, когда никого не было дома, она доставала чемодан и задумчиво смотрела на фотографию своего любимого.
Чемодан долго лежал под кроватью, но с годами за ненадобностью, перекочевал в сарай. Там он пылился в углу, иногда я доставала и рассматривала его содержимое: фотографий там уже не было, а был он битком набит облигациями, такими большими бумажками, похожими на крупные деньги. Только на них купить ничего нельзя было, их давали папе вместо зарплаты иногда, но накопилось их много.
Эти облигации любила перебирать и моя старшая сестра. Разница у сестер была девять лет, и в это время у старшей был подростковый возраст, она и так-то была не очень вежливой, а тут еще больше все обострилось. Она с пятерок съехала на двойки, стала прогуливать и, когда приехала в гости тетя Катя, она, рыдая, попросилась к ней жить, жалуясь на Семён Матвеевича, на своего отчима.
А вопить, по другому это и не назвать, она умела классно: по пустяку плачет так, как будто мужа на фронт провожает и видит его в последний раз. Но после того как добьется своего, слезы ее тут же высыхают. И вскоре она забывает, что плакала, и по какому поводу.
Тетя забрала ее с собой в город Чимкент. Но у тети Кати она прожила только год и та выпроводила ее со словами к маме:
— Забирай ее! Думала, что дочь твоя правду говорит, но она и меня не слушает, грубит, учится плохо, все танцы и мальчики.
Итак, старшая дочка вернулась домой после восьмого класса. В девятом ничего не изменилось, как бы ее отец не ругал. И тогда Семён Матвеевич принял крайние меры.
Он пошел к директору ее школы и попросил у директора несколько учеников вместе со своей дочерью, которые могут хорошо учится, но не учатся, к себе на стройку подсобными рабочими.
— Я ребят там так погоняю, что они на всю жизнь запомнят, что такое тяжкий труд, который ждет в жизни, если они не исправят учебу!
И это ему удалось. После стройки падчерица сказала:
— Я еще десять лет учиться буду, но на стройку не пойду!
И последний класс, она учила днем и ночью, повторила все, что пропустила, чтобы сдать хорошо экзамены и поступить в техникум. Поступила она в Торговый техникум, закончила, и благополучно всю жизнь проработала в престижном магазине.
Уроки Семён Матвеевича не прошли даром. И мальчишки, которых он взял из школы на стройку, сильно исправились в учебе, и один из них, я знаю, даже окончил институт.
Уже в последние годы, когда открылись многие данные, я нашла имя Семён Матвеевича в списке жертв репрессий по Самарской области, оказывается он сидел 6 лет по 58 статье.
И вот что удивительно для поколения наших родителей, невзирая ни на что: ни на сиротское детство, ни на лишения из-за войны, ни тюрьма не лишили Семена Матвеевича человеческих качеств. Доброта, участие в судьбах людей, борьба за справедливость, чувство юмора и много хорошего, — вот о чем вспоминают люди долгие годы, знавшие его, с благодарностью.

НА БОЛЬНИЧНОМ
Последние годы он часто болел и даже лежал и в больнице, уж очень сердце его пошаливало. Когда он был на больничном дома, зимой, то читал книжки, которые сам же и покупал для дочерей, для школы, в основном, классиков, из серии «Библиотека для школьника». Это был и Толстой и Шолохов, у которого ему нравился дед Щукарь и он смеялся над его шутками, повторяя их вслух. А у Толстого ему очень нравилась Екатерина, восхищенно говорил он:
— Вот это — женщина!
Хоть и редко, но ходил он и в кино, в наш клуб «Искра», там люди сидели, где хотели, а если мест не было, то и на полу. Михайловна не любила кино, а дочку, которая просилась с ним, он не брал:
— Маленькая еще такие фильмы смотреть, это для взрослых — говорил он, уходя смотреть «Тихий дон».
Однажды его положили летом в больницу, до которой надо было ехать автобусом пару остановок, а пешком было идти далеко. Моя соседка Аля по коридору, которая была старше меня на год, почти что первоклассница, узнав что дядя Сеня в больнице, сказала мне:
— А пойдем его навестим?
— Пойдем — отвела я, шестилетняя.
И мы, закрыв каждая свою комнату, положили, как обычно, ключи под коврик, взялись за руки и пошли. Когда нас иногда взрослые брали с собой, то они нас учили ходить, взявшись за руки, особенно, когда дорогу надо переходить.
Так мы и шли. Перешли все железнодорожные пути, обойдя все составы, потом по тротуару вдоль дороги, так мы и дошли до больницы. У Семён Матвеевича был полдник и он вышел на крыльцо, с тарелкой манной каши, которую еще не съел. За ним выбежала медсестра и удивленно спросила:
— А вы зачем пришли? Где мамы у вас?
— Мамы на работе, а мы пришли навестить— ответили мы.
Я уже уминала его кашу на высоком крыльце, а Семён Матвеевич попросил смущенно медсестру:
— Если можно, дай нам еще тарелку каши, или принеси, пожалуйста, нам еще одну ложку для подружки, а то их двое.
Девушка принесла еще тарелку манной каши. Он смотрел на нас и на глазах его были слезы, особенно после слов медсестры:
— Какой вы счастливый, что у вас такая дочка, маленькая, а заботливая, пришла с подружкой навестить! К другим и взрослые родственники не ходят.—
Дома вечером я рассказывала маме, как мы ходили в больницу и навещали. Она долго смеялась:
— Кто же так навещает?! Пришли к больному человеку, съели у него кашу и ушли!
— А как надо?
— Надо наоборот что-то вкусное отнести ему, чтобы он ел и быстрее поправлялся.
И вот на следующий день, вечером, после работы, она, собрав в сумку приготовленную еду, взяла меня за руку и повела навещать Семён Матвеевича, как полагается, чтобы я на будущее знала, как навещают больных в больнице. Мы сидели на высоком крыльце, и она все шутила и смеялась над нашим вчерашним детским визитом.

ПЕРВЫЙ БУКЕТ ЦВЕТОВ
Когда, спустя десятилетие Ида, младшая дочка, его любимица, сдала последний экзамен в школе и шла домой, ей встретился недалеко от дома дядя Павел, друг отца:
— Как дела? Как школа?
— Вот сдала последний экзамен!
— И как?
— Пятерка! — гордо ответила она.
— Дочка, подожди!
И он побежал куда-то в соседний дом, к хозяйке, что была на огороде, в палисаднике, и вышел оттуда с большим букетом цветов:
— Вот тебе дочка, за отца!— сказал он смущаясь, протянул букет, обнял, неуклюже поцеловал в щеку и пошел своей дорогой.
А Инна стояла, зарывшись лицом в букет, и глаза ее были полны слез.
Как это, прошло десять лет как нет отца, а сегодня, в день окончании школы, вдруг встречает ее старый друг папы и дарит этот букет?!
Как будто бы с небес, отец попросил своего друга поздравить дочку с этим знаменательным днем. И не было в мире букета, дороже в ее жизни чем этот, полученный совсем неожиданно. И она тихо шепнула, уткнувшись в цветы:
— Спасибо, папа!

ПАМЯТЬ
Еще долго ей будут встречаться люди, проявляющие к ней редкое внимание и заботу.
В хрущевское время, когда хлеба не хватало, потому что большинство полей засадили кукурузой, в магазинах за ним стояли часами.
Других продуктов было полно: и колбасы, и сыры, и масло, и конфеты, и сгущенка, и даже черная икра стояла в бочках, а вот хлеба не было.
После окончания уроков в школе, Ида подходила к огромной очереди, кто-нибудь из женщин подзывал ее и вставлял в очередь перед собой. Они там с утра стояли, и если кто-то возмущался, то говорили, что это дочка Семёна Матвеевича, и тогда затихали возмущенные голоса со вздохами:
— Правда это его дочка? Ну, тогда ладно.
И спустя долгие годы, она однажды, удивляясь, скажет своей маме:
— Надо же, как меня помнят, уже много лет живем в разных районах города, а меня узнают те, кто раньше с нами жил в одном доме.
— Они не тебя, они отца твоего помнят, — тихо ответит ей мама.
... Спустя много лет, когда соседка Аля вернулась в родной город, посещая своих родных, на кладбище, с трудом отыскало то место, где был похоронен Семён Матвеевич и удивилась тому как там было убрано. И хотя родственники его уехали из города, было видно, что сюда постоянно приходят люди, хотя время давно уже отсчитывало ХХI век...