Алия

Часть первая

Вообще-то, правильнее было бы писать слово "Алия" через букву "О", произнося нечто среднее между звуками "О" и "А", так как в иврите это слово, означающее подъём или репатриацию в Израиль, происходит от "олЕ хадАш"- новый репатриант, и пишется не через букву "Алеф", а через "Аин". Но эти тонкости мало кого интересовали в те далёкие девяностые годы двадцатого века. К тому же иврита мы ещё не знали, а лишь собирались идти его изучать. Мы - это я и мой папа. У мамы тогда врачи обнаружили онкологическое заболевание, и ей было не до учёбы. Эта болезнь мамы и развал экономики Советского Союза после Перестройки, меня- студента последнего года обучения в Саратовском политехническом институте, заставляли всё чаще задумываться о переезде в Израиль.
 И мы с папой вместе пошли на курс иврита, который энтузиасты организовали при одной из школ в центре Саратова. Профессиональных учебников ещё не было, как не было и интернета с обучающими программами. Просто один из учебников, привезённый кем-то из Израиля, перепечатывался сотни раз на печатной машинке или копировался на копировальной машинке-ксероксе. Но нас не останавливали трудности в обучении: язык не похож ни на один из европейских языков, а преподаватель и сам его знал плохо. Тем неменее, мы выучили алфавит, около двух сотен слов и немного грамматики.
 Сама идея переезда мне нравилась, как и любому человеку в двадцать три года, осознающему, что его судьба в его руках. Тогда же я написал пару стихотворений. Вот это, когда завалил сложный экзамен:

Завал. Ужасен этот час.
Ты обречен- не знаешь, что сказать.
И говорят: "Придите в другой раз..."
Не веришь- мол, еще не помирать.

Последний шанс выпрашиваешь ты;
Вершитель судеб- тоже человек?
Как будто веришь в доброту стены
В жестокий безрассудный век.

Но не упал. Надежда все же есть.
Лети туда- откуда привели.
Спасай свою и родственников честь.
Достигни обетОванной земли.

Не пропадешь- раз веришь в доброту.
Учи язык и собирайся в путь.
Увидишь всего мира красоту,
А Родины жестокость ты забудь.

Прости ей все, что вынужден стерпеть.
Великодушием растопит зло.
Лишь надо свое сердце подогреть,
Используя Израиля тепло.


И второй стих для мамы, когда она лежала в больнице:

Мама! Почему ты далеко?
Уж очень грустно мне
Когда болеешь ты.
Я понимаю- и тебе там нелегко.
Хочу я подарить тебе цветы.
Но не могу- поэтому пишу,
Пишу, что нет дороже в жизни никого.
И папа очень-очень ждет тебя,
А ты- его.
Ты не скучай и приезжай быстрей,
Ведь надо собираться нам в дорогу.
А там... избавишься от боли ты своей,
Забудешь все плохое понемногу.


 Мой двоюродный брат позвал меня в синагогу на какую-то встречу с представителем организации СохнУт из Израиля, и я, естественно, согласился.
Маленький неприметный домик в центре Саратова оказался оживлённым местом. Было много молодёжи, а само собрание мне напомнило подпольное собрание большевиков из какого-то старого фильма. Русскоязычный израильтянин уверенно агитировал нас бросить институт даже на последнем курсе, чтобы доучиваться в престижных университетах Израиля. Было непонятно- сколько лет обучения нам засчитают из четырёх лет обучения в политехе, но мы и не сильно вникали в подробности. Нам обоим ужасно надоела учёба, мне не хотелось пересдавать сложный экзамен... В общем мы вместе с двоюродным братом бросили институт на последнем году обучения.


Часть вторая

 Мы потихоньку продавали вещи. Нужно было оформить документы подтверждающие, что мой папа во время Второй мировой войны находился в еврейском гетто на Украине. Тогда в Виннице жил папин брат с семьёй, и мы поехали к ним в гости. Пока папа ездил из Винницы в Кацмазов и оформлял документы о своём заточении в гетто, я со своей двоюродной сестрой отправился в гости к её подружке, с которой был знаком ещё с детства, когда мы приезжали к родным в Винницу. У этой подружки была младшая сестра. Её я не помнил, так как она была младше меня на четыре года. Но именно начиная с этой встречи, я хочу Вам поведать историю, которая не только сильно изменила наши планы отъезда в Израиль, но и изменила всю мою жизнь.   
 Родители подружки встретили мою двоюродную сестру и меня - как родных. Они хорошо знали с молодости наши семьи... И тут появилась ОНА. Девочка, девушкой её трудно было назвать. Она не выглядела на свои девятнадцать, я бы дал не больше шестнадцати: худенькая, в комбинезончике с открытыми красивыми остренькими, но спортивно широкими плечиками, с опущенными глазками, боясь на меня взглянуть, тихо поздоровалась и прошмыгнула к себе в комнату. Тем временем быстро накрывался стол как для дорогих гостей... Я в Саратове не привык к такому украинскому гостеприимству, и мне было очень неловко чувствовать себя дорогим гостем, когда сам я их помнил с трудом. Моя же двоюродная сестричка была старше меня на четыре года, знала их очень хорошо: они жили много лет рядом на одной лестничной площадке, а старшая сестра этой девочки была лучшей подругой Иры с детства, поэтому Ира чувствовала себя там как дома. Говорила и смеялась больше она, а я глупо улыбался и думал: "Если в очередной раз опустошить свою тарелку, то я лопну, а если оставить в ней больше половины, то обидятся хозяева". А они всё подкладывали и подкладывали еду в мою тарелку, как будто проверяли мои физические возможности. Столько много я не ел никогда в жизни. Когда мы наконец покончили с первым, вторым, третьим блюдами, с чаем и сладким, и я уже собирался встать из-за стола и поблагодарить гостеприимных хозяев за замечательный обед, плавно перешедший в ужин, тут прозвучала знаменитая фраза хозяйки, которую мы вспоминаем с улыбками до сих пор: "Может вам ещё супчика?", а тогда я просто был в полном мысленном нокауте-ступоре. Спасибо, Ира со своим "Гы-гы" сказала: "Нам пора". Представился Винни-пух, застрявший в двери. Но нам повезло, и мы, поблагодарив ещё раз хозяев, с трудом вывалили на улицу.
 Вернувшись к Ире домой, где мы с папой ночевали у его родного брата, я постепенно отходил от шоковой терапии перееданием, и уже на следующий день договорился по телефону встретиться с Нонной, так звали эту девушку, в районе автовокзала, так как ей было удобно туда подъехать на троллейбусе, а я в Виннице знал только эту единственную дорогу и мог дойти туда пешком за десять минут.
  Честно говоря, дальнейшие события разворачивались для нас обоих довольно стремительно, и, возможно, многие детали я уже и не вспомню. Но помню: при первом свидании, мне удалось разглядеть её чуть получше, чем в доме, хотя и было ужасно неловко поглядывать на неё: уж очень я был стеснительный, хотя и был небольшой опыт знакомств и свиданий с несколькими девушками за три года после армии.
 Пару взглядов на красивые и выразительные еврейские карие глазки, немного заострённый подбородок, непонятного светло-каштанового или тёмно-русого цвета слегка волнистые волосы чуть ниже плеч спереди, а сзади - до середины спины. Периферийным зрением уловил стройные ножки под джинсовой юбкой чуть выше колен, но боялся опускать взгляд, чтобы не дай бог она не подумала чего плохого обо мне. Кажется мы проехали пару остановок от автовокзала до городского парка. В парке ели мороженое и как-то незаметно разговорились о своих друзьях и подругах, об учёбе, обо всём понемногу, но разговор был лёгкий и непринуждённый, как будто мы были давно знакомы. Вспоминали детство и смеялись над вчерашним "супчиком" после чая. Договорились встретиться на следующий день ближе к вечеру уже в этом парке.
 Вот второе свидание уже точно было совершенно другим, как ни с одной девушкой, с которыми мне случалось встречаться. Дойдя до набережной Южного буга, мы сели на скамейку небольшого прогулочного катера, солнце опустилось низко, подул прохладный ветерок с реки, и когда катер тронулся, Нонночка съёжилась от холода, а я осторожно положил свою руку ей на плечи, хотелось хоть как-то согреть девушку, и посмотрел ей в глаза, чтобы понять: не обидится ли она. Она подняла взгляд и не отдёрнула плечо, а затихла, как мышка. Эта минута, когда мы были ближе друг к другу, ощущали внутреннюю теплоту, и стала тем моментом, который называют: взаимная любовь с первого взгляда. Мы ещё молчали несколько минут, но это было только внешнее молчание, внутри же наши души пели и были безумно счастливы, каждая - ощутив свою половинку, потеряв отсчёт времени и пространства, улетев куда-то высоко-высоко в небо...
 Мы обменялись адресами, обещали писать друг другу письма (интернета ещё не было), и номерами телефонов (тогда это были домашние телефоны, а не мобильные).
 А ещё через день отец и я уже ехали домой в поезде Москва-Саратов.
Тогда я записал себе в блокнот стихотворение, которое так и назвал "В поезде":

Немного говорили
Пленительные глазки,
Но душу озарили
Таинственностью сказки.

Расставшись слишком срочно,
Украсили мечты.
Теперь я понял точно-
Нужна мне очень ты.

В окне леса мелькают
Как будто дни в судьбе.
Ход времени меняют
Все мысли о тебе.

Жаль, поступил я скверно,
Что не сказал тогда.
Из наших уст, наверно,
Текла одна вода.

Как та, что в Южном Буге
Спокойно лишь течет.
И не грозит подруге
Страстей водоворот.

Неловкое молчание
Лишь выдавало нас.
При скромном расставании
Разгаданном сейчас.

А может, плод фантазии
Разбужен был во мне.
Ты скажешь:"Безобразие,
Ошибся при луне".

Как хочется мне ясности
И слов:"Я очень жду".
В неудержимой страстности
Я вновь к тебе приду.


Часть третья

 Уже через день я написал Нонночке первое письмо, но не решился послать в нём это стихотворение. Ждал неделю ответа, а его всё не было и не было.
Так появилось второе стихотворение "Ожидание":

За окном ослепший дождик
В подоконники стучит.
"Хорошо- не нужен зонтик"-
Тихо мне он говорит.

Хоть и вечер- солнце светит,
И как-будто легче ждать.
Старый дом мне не ответит:
Как с судьбою поступать.

Сам себе вершитель счастья.
Это понял я давно.
Сколько б не было ненастья,
Горевать немудрено.

Все мечты к одной лишь цели
Я обязан устремить.
Как объехать злые мели,
Чтобы легче было плыть?

Надо мне найти удачу
И по времени успеть,
Расстояния задачу
Без проблем преодолеть.

Очень хочется вернуться,
Вновь волненье испытать
И улыбке улыбнуться,
И плечо к плечу прижать.

Если ты ответишь нежно
Что-то вроде слова "Да",
В море счастия безбрежном
Утону я навсегда...

Жду письмо я с нетерпеньем.
Очень долго- трудно ждать,
Утешаясь лишь мгновеньем:
Эти строчки дописать.


 Просто изливал душевные переживания в стихотворной форме, не подозревая, что желание писать стихи будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь. Когда стихотворение рождалось - это немного успокаивало и давало ощущение: день прошёл не зря. Я ждал ответа, но не было сил так долго ждать и я продолжал писать новое письмо и новые стихи.

Вновь за окном гремит гроза,
И дождик льет как из ведра.
Передо мной твои глаза,
И не усну я до утра.

 После того как я отправил пятое письмо, наконец, пришёл её тёплый ответ на моё первое. К этому времени я точно знал: поеду к ней снова. Когда же пришло письмо, то уже уверенно сказал об этом родителям. И они меня поддержали. Мама видела и чувствовала, что со мной творится, и поговорив с папой, сказала: "Виталик, мы видим: это серьёзно. Езжай к ней прямо сейчас, пока у неё ещё не началась учёба в сентябре".

Держу письмо твое в руках.
Как отвечать- пока не знаю.
Тоскливой скуки близок крах,
Раз я в дорогу выезжаю.

Несется поезд встречный за окном,
И солнце ярко светит,
И где-то позади мой дом.
Что сердце мне твое ответит?..


 У нас было целых десять дней - самых счастливых дней в той моей жизни. В жизни, в которой я ещё был гражданином Советского Союза, пусть разваливающегося, но позволившего мне свободно ездить из России на Украину и обратно.
 Через три дня ежедневных свиданий я признался ей в любви. Ещё через день мы  целовались, и я точно знал: чувства взаимны.

Милая, любимая, родная.
Нет. Счастья большего,
Чем быть с тобою я не знаю.
Всю ночь мечтаю вновь тебя обнять,
А днем пытаюсь сам себя сдержать.

Но это очень трудно мне дается.
Когда же счастье нам обоим улыбнется?
Когда мы сможем вместе быть всегда?
Когда взойдет счастливая звезда?


 Ещё когда я только собирался на второе свидание с Нонночкой, мой дядя Ирин папа предупредил меня на полном серьёзе: "Виталик, они не поедут в Израиль. Ты зря тратишь своё время и потом будешь только расстраиваться. Найдёшь себе там другую девушку". И добавил в шутку: "Поверь моему опыту: все они одинаковые между ног, да и так - тоже". Но я не придал значения его словам, сердце подсказывало: это мой единственный шанс настоящей любви, а мозг сносило больше и больше...
  Дни пролетели как миг, один светлый и неповторимый миг сумасшедшего счастья. Родители Нонны тоже осторожно намекнули: дочку не отпустят заграницу, максимум - в Россию. И когда Нонночка провожала меня на поезд, я спросил её об этом.
- Ты хочешь поехать со мной в Израиль?
- Хочу
- Ну тогда мы найдём решение и уговорим твоих родителей
- Не думаю, что мы сможем
- Почему?
- Они даже мою сестру не отпустили в Америку, когда та была замужем, и собиралась туда поехать с семьёй мужа...
- А без их согласия ты бы поехала? Ладно, не отвечай. Что-нибудь придумаем.
 Я уехал в Саратов, пообещав вернуться на Новый год. Продолжалась наша переписка, я продолжал посвящать ей свои стихи, рисовал её портреты. Каждую неделю пытался дозвониться по телефону, иногда это удавалось, но связь тогда была ужасная. Да и письма шли иногда больше недели. За неделю я посылал два или три письма, а получал одно от Нонночки за предыдущую неделю. Такое редкое общение было невыносимо тяжело, но мы выдержали, а чувства не только не остывали, а наборот, подогревались нашими мечтами и воспоминаниями.
 Когда я ехал в Винницу на Новый год, то был почти уверен: смогу уговорить родителей Нонночки отпустить её со мной в Израиль. Собирался сделать ей предложение выйти замуж. Спешил ещё и из-за ухудшения состояния моей мамы. Химиотерапия не помогала. Папа искал пути: как ускорить оформление выезда в связи с заболеванием.
 Новый год мы с Нонночкой отмечали в доме у её сестры. Под утро пьяные гости разошлись. Нонночка немного умела гадать на картах, и я её попросил погадать на нас. Карты показали: мы поженимся. Это развеяло сомнения, придало нам уверенности и сил, и я пообещал: вечером сделаю ей предложение при родителях, чтобы они дали нам согласие на отъезд.
 Я пришёл к ним с букетом роз, сказал:
- Мы с Нонной любим друг друга и хотим пожениться.
- Но мы готовы отдать дочку замуж только при условии, что Вы останетесь в России. И если Вам надо ехать из-за лечения мамы, то ты должен решить: ехать со своими родителями или остаться.
 Меня поставили перед ужасным выбором: больная мама или любимая девушка. Помню: от волнения у меня тогда пошла кровь из носа. Мы вышли вдвоём на улицу и договорились: Нонна будет меня ждать, а я отвезу маму на лечение... а там посмотрим. Расставание было очень грустным, было ощущение будто расстаёмся навсегда- неужели гадание было неправильное?!
 Я сильно расстроенный приехал домой. Сказал маме: "Мы поедем в Израиль без Нонны, а потом я постараюсь за ней приехать. Всю ночь не спали, смотрели концерт Рождественские встречи. Запела Алла Пугачёва песню "Придумай что-нибудь".
- Мы никуда не поедем, Виталик, - решительно заявила мама, - Я не хочу ломать тебе жизнь, ты любишь её и вам надо пожениться и остаться в Саратове.
- Мама, но мы должны ехать тебя лечить, иначе потом будет поздно... А Нонна обещала ждать, и я за ней потом приеду.
- Нет, сынок. Её и потом родители не отпустят. А ты ещё долго или вообще никогда не сможешь жениться. И Лёню (старшего сына) я не могу бросать здесь. Его Люда тоже не уедет, и тогда вряд ли я с ним увижусь. Без своих детей мне в чужой стране нет смысла жить.
  Передо мной стояла жуткая дилема: согласиться с мамой- значит обречь её на скорую смерть, но не потерять любимую девушку, либо отказаться от своей любви ради маминого спасения? Я уже фактически отказался, вернувшись из Винницы с решением не жениться в ближайшие годы. Но не повезу же я маму насильно в Израиль, если она сама того не хочет?! Я не знал - что делать. Подумал: утром с папой решим. Хотя интуиция подсказывала: ты пожалеешь, что согласился с мамой и будешь себя винить всю оставшуюся жизнь.
 Мама уговорила папу остаться простым способом, сказав примерно следующее: "Мы своё пожили, даже двух внуков у старшего сына увидели, а теперь пусть дети будут счастливы. Если мне и продлят несколько лет жизни в мучениях, и это ещё не известно... Но я не хочу ломать жизнь своему младшему сыну и бросать одного старшего сына. Останемся в Саратове". И папа, скрипя сердцем, конечно согласился. А я? Я чувствовал себя ужасно- ведь это из-за меня мама не поедет на лечение. Но и сопротивляться не мог: я очень любил и маму, и свою девушку, вот только мама настаивала, а я предательски молчал... До сих пор у меня осталось это чувство собственной вины в смерти мамы, так и умру с ним.
 А тогда я на следующий день позвонил по телефону Нонночке и сказал: "Мы остаёмся и летом, когда ты и я получим дипломы - сыграем свадьбу".


Часть четвертая

 Мне пришлось восстанавливаться в институте и по индивидуальному плану догонять своих ребят- студентов из моей группы. Тот ненавистный экзамен я сдал с третьего раза: практически весь огромный материал по курсу "Оптимальные и адаптивные системы" выучил наизусть, отвечал на пятёрку, но получил тройку, так как это была пересдача. За тройку я не переживал. Передо мной стояли другие задачи. Я знал, что получу диплом, а оценки были неплохие по большинству предметов. Когда я защищал диплом, дипломную работу мне помогали делать на СЭПО (Саратовское Электро-агрегатное производственное объединение), но меня распределили на Саратовский авиационный завод. Это было престижным местом, да и работа с самолётами должна была быть более интересной, ответственной и высокооплачиваемой. Но двух моих друзей распределили на СЭПО- завод, где я проходил преддипломную практику, расположенный в десять раз ближе от дома. К тому же я планировал завести семью. И тогда я договорился в институте получить "свободный" диплом без распределения, а сам пришёл на СЭПО к начальнику конструкторского бюро (отдел новых разработок), и оформился там на временную работу на два года вместо ушедшей в декретный отпуск женщины инженера-дизайнера.
 В июне 1991 года мы оба получили дипломы, а уже 6 июля сыграли свадьбу в Виннице. Вспомнился курьёзный случай в Винницком загсе, где вся церемония проходила на украинском языке: сразу после расписывания, нам сказали напутствия и в конце была фраза: "Привітайте один другого по дружньому". Я ответил: "Спасибо". А Нонночка мне улыбаясь шепчет: "Целоваться надо". Я то понял эту фразу вроде как "живите дружно", а оказывается это переводится как "поздравьте друг друга по кругу". Мы ещё долго потом смеялись над этой моей заминкой, ведь снимали на видео: Нонночка потянулась ко мне целоваться, а я стоял и тупо улыбался.
 Через месяц мы переехали в Саратов к моим родителям, и Нонна начала работать по своей специальности воспитателем в детском саду, а я вернулся в СЭПО. Время летело быстро дома, но ужасно тянулось на работе. Ещё одно важное событие произошло у нас через год: родился сын.
  Маме становилось хуже и хуже, и на месяц, чтобы помочь с ребёнком, к нам приезжала мама Нонны. Ещё через полгода, когда мои родители получили разрешение на выезд в Израиль, мой папа бросил работу и они с мамой начали срочно готовиться к отъезду. Папа снова поехал в Винницу с целью уговорить родителей Нонны отпустить её с нами в Израиль. И это ему с большим трудом, но удалось. Было решено: мои родители поедут в Израиль на несколько месяцев раньше, так как у них документы были оформлены, и маме нужна срочная операция, которую делать в Саратове отказались. Местные врачи были уверены: мама операцию не выдержит, и ей осталось жить не больше месяца. Папа должен был привезти Нонну с нашим полугодовалым сыночком к её родителям, а я пока смог бы оформить документы, продать вещи и квартиру, которую папа переписал на меня перед отъездом.
 Мои родители уехали в Израиль, Нонна с сыном была у её родителей, а я около двух месяцев жил один в Саратове. Вещи и мебель я продал довольно быстро, деньги отправил Нонне на жизнь, на дорогу и на обучение вождению. Продать квартиру никак не получалось: в то тяжёлое перестроечное время орудовали мафии, и легко можно было остаться и без квартиры, и без денег, либо, просто, могли убить.
Тогда я переписал квартиру на старшего брата и попытался её сдать на съём на три года, чтобы получить как можно больше денег авансом. Даже таких сумм у обычных людей не было. Два объявления о сдаче на съём квартиры, которые я давал в бесплатных газетах, так в этих газетах и не появились.
 Зато уже дня через три мне позвонил один парень, который был готов снять квартиру на три года и жить в ней со своей матерью. Он приехал ко мне и даже дал очень крупную по тем временам предоплату в пятьсот долларов наличными. Но в этот же вечер он перезвонил и сказал: нашу квартиру он снимет не как частное лицо. Его босс хочет сдавать её под гостиницу на короткие сроки. Меня же, устраивать из нашей квартиры притон совсем не радовало. Я позвонил папе в Израиль, он подтвердил: на таких условиях отказывается сдавать квартиру. А когда я перезвонил тому парню и попросил забрать аванс, который он мне дал, то в ответ услышал угрозу.
- Я разговаривал с боссом, - сказал он, - и тот требует возврата задатка по "неписанным" законам в десятикратном размере.
Я был в шоке.
- Не понял. Какие ещё неписанные законы?
- Разговаривай с боссом сам.
- Ну дай ему трубку.
- Неее. Это не телефонный разговор. Приезжай к нему завтра в офис - там и поговорите.
 Он отключился, а я задумался. Вспомнился фильм "Воры в законе": утюг на груди и отпиленная рука. Нет. Они могли просто приехать ко мне и заставить меня подписать любой договор на квартиру. Либо могут ещё приехать. Их деньги ещё у меня, а сбежать с ними они мне точно не дадут. Но, с другой стороны, для них это не большой риск, а рулетка. Завтра они могут выбить из меня долг в пять тысяч вместо пятисот долларов. И хотя у меня своих только сто долларов да этот аванс, а остальное я отправил жене в Винницу, всё же я понимал: по-хорошему разойтись вряд ли получится. Решил посоветоваться со старшим братом и позвонил ему. Когда он выслушал мой рассказ, возникла минутная пауза. Он тоже был женат, двое детей... Зачем ему рисковать жизнью ради меня, если мы с ним в детстве постоянно дрались?
- Лёнь, ты мне ничего не должен. Я не хочу тебя втягивать в это опасное дело. Просто, позвонил, чтобы спросить совета. Может у тебя будут идеи получше, чем завтра ехать к ним в логово одному? Ну и если я... исчезну, то хоть расскажешь милиции. Хотя сейчас милиция: что есть, что нет.
- М-да... Ну ты даёшь. Влип капитально. К тому же может быть и телефон на прослушке. Ты и меня уже им подставил.
- Не думаю, что телефон на прослушке...
- Значит так. Я как раз завтра в отпуске. Поедем к ним вдвоём. Только мою новую "Четвёрку" жалко. Припаркую её подальше от их улицы.
- "Четвёрку" жалко? Блин, да тут жизнями рискуем, а ты за свою машину переживаешь, - улыбнулся я, но немного успокоился: раз пойдём к ним вдвоём, то вряд ли станут двоих убивать ради такой суммы. Хотя... всё может быть.
- Не боись - я сам боюсь. Но брательника надо выручать.
- Спасибо, Лёнь.
- Подожди спасибо говорить. Завтра скажешь - если выживем, - улыбнулся он.
- Ну тогда жду тебя утром. Приезжай пораньше. Авось и выкрутимся.
- М-да... Хорошо. Приеду в девять. Двери закрой и никому не открывай. Весёленькая у тебя будет ночь. Ну пока, - и он положил трубку.
  Спать, конечно же не хотелось довольно долго. Но под утро я заснул. Разбудил звонок в дверь.
- Лёнь, это ты?
- Да
 Узнав голос старшего брата, я немного успокоился и открыл дверь. Мы молча выпили по чашке чая: напряжение скрыть было невозможно. Ехали в центр города тоже почти молча. Периодически брат жаловался в шутку, мол "зря он со мной поехал", но наконец мы нашли нужную улицу и, оставив "драгоценную" машину на соседней улице подальше, отправились пешком по нужному адресу.
 Как я и думал - это был частный дом дореволюционной постройки, как и множество домов в старом центре Саратова. На доме висела небольшая вывеска "Феникс - агенство по недвижимости". В центре большого кабинета, в который мы вошли, за полированным столом восседал босс на вид лет пятидесяти. Кивнув на стулья, он заговорил первым.
- И так, если я понял правильно, сразу пять штук вы заплатить не можете?
И сам же ответил.
- Хорошо, разобъём на три платежа. Надеюсь, на первый платёж у вас есть деньги?
- Нет. Мы Вам принесли Ваши пятьсот долларов, так как договор был на сдачу частному лицу на длительный срок, а раз условия с Вашей стороны нарушаются, то нового договора и не будет...
Ответил я, поглядывая на двух верзил у выхода. Босс заметил мой взгляд и начал угрожать уже более твёрдо.
- Эээ, ребята, у нас серьёзная фирма, и нет времени на игры. Наш сотрудник уже объяснил, и если вы нарушаете договор, то и заплатите всё со штрафом как положено... Хотите вы этого или нет.
Его взгляд остановился на тексте договора и тут он спросил после небольшой паузы.
- Смотрю - фамилия знакомая... Александр Михалыч - не ваш родственник?
- Это наш отец.
 Сказал брат, уже напрягшийся, как и я, от предыдущих фраз.
- Эээ, так он же вроде в Израиль уезжал... жену лечить?
- Да. Они уехали два месяца назад.
- Ну так я вашего отца хорошо знаю. Как они там устроились? Сделали ей операцию?
- Пока нет, обследуют. Я вот тоже собираюсь туда с женой и ребёнком ехать.
- Ну, ребята, вам повезло. Только из уважения к вашему папе. Мы ведь земляки.
 Он подмигнул, и мы поняли - что он имел ввиду.
- Вам повезло. Я знаю вашего папу, - повторил он, видимо, с небольшим сожалением.
- Ладно. Давайте пятьсот баксов. И вы свободны. Но больше на таких вещах не попадайтесь. Другие бы с вас взяли штраф. Будьте осторожны.
  Мы с облегчением вернули деньги их владельцу, пожали друг другу руки и довольные вышли на улицу.
- Пошли - проверим или машина цела, - пошутил я.
- Дааа. Отделались лёгким испугом, - с улыбкой добавил брат. 


Часть пятая
      
 Я потихоньку продавал содержимое квартиры и уже почти потерял надежду даже на её сдачу на съём. Но тут подвернулся счастливый случай. Продавая книги, среди которых было много немецко-русских и русско-немецких словарей (мама была учителем немецкого языка), я познакомился с молодой парой: она - студентка факультета иностранных языков педагогического института, он - частный предприниматель или кооператор, как тогда их называли. Покупая книги, они спросили - или не хочу сдать им квартиру на съём. Денег у них на большую предоплату не было. Но, по крайней мере, я мог получить хоть немного на дорогу до Москвы. И уже в январе 1993 года мы, наконец, встретились с женой и сыночком, а утром 22 января (рейс перенесли с вечера на утро, и мы всю ночь прождали с полугодовалым ребёнком на руках в Шереметьево), мы приземлились в аэропорту Бэн Гурион в Израиле.

Ночь. Зима. Аэропорт в снегу.
Толпы вожделенные прозреньем.
Попрощались. И к таможне все бегут.
Как всегда отложен рейс последним.

Ночь. Билеты в пропасть на руках.
Миг и вечность воедино слиты.
Сдавливает неизведанности страх.
И как будто все в душе разбито.

Утро. Взлет. Полет и приземление.
Все чужое. Странно жарко и светло.
Бюрократии часы в оцепенении.
Вторая Родина! Чуть-чуть душе тепло.

Мерседэс-такси везет в Ирушалаим.
Там нас ждут родители мои.
На иврите сотни слов еще не знаем.
Будем жить в одной квартире- две семьи.

Подъезжаем. Мусор. На балконах тряпки.
Черномазые мальцы кричат:"РусИ- дафУк!" **
Бросив камень, убегают без оглядки.
А я не понимаю этот странный звук.

Но чувствую, что что-то тут не так.
Совсем иным мне представлялся этот день.
Готовился и знал, что буду я бедняк.
Потуже затяну неМой ремень.

Не мог я знать, что будет впереди:
Мытье полов, посуды за копейки;
Враждебный взгляд; промозглые дожди;
Охрана без ружья и душеГрейки.

Тяжелая болезнь и мамы смерть.
Работа днем и ночью до упада.
Автобусов взрывная круговерть.
Жестокая война и интифАДА...

Но ко всему мы быстро привыкаем.
И вот прошел начальный "курс иврита",
За ним- война. На фирме я паяю.
Иду по улице, где кровь моя пролита.

Летят года, порою проползают-
Когда как раз хотим, чтобы летели.
Не обижаешься, что русским называют,
Ведь было время, мы того хотели.

И постепенно плечи расправляешь.
Уже гордишься- свой ты и еврей,
Газеты, книги, песни понимаешь,
Меняя фирмы ты растешь быстрей.

Наполовину выплатил квартиру,
Есть новая машина у тебя.
И вновь стихотворенье даришь Миру,
Вторую Родину ругая и любя.

** дафУк (на иврите)- придурок

 В этом стихотворении были сжаты десять самых трудных после армии лет жизни. Первые месяцы мы с женой учили иврит в разные смены, чтобы сидеть с маленьким ребёнком и больной мамой. Первой моей подработкой было мытьё полов в соседнем подъезде. Месяц по ночам я охранял четыре новеньких мазды возле Иерусалимского театра, выставленные для рекламы, спал по три часа в сутки. По выходным подрабатывал мытьём посуды в большой столовой лагеря для подростков из разных стран.
 Из-за незнания языка и обычаев было немало курьёзных ситуаций.
В апреле перед праздником Пэсах - еврейской пасхой, как нам сказали, израильтяне выбрасывают старую мебель. И это было правдой. Обычно они её выставляли возле мусорных баков. Но в соседнем подъезде, где я мыл полы, как то раз выставили неплохой диван. Нам он не был нужен, а так как его поставили под лестницей на первый этаж возле входа в подъезд, и на него могла стекать грязная вода, то я рассказал другой молодой паре, приехавшей с Украины, которым был нужен диван:  есть то, что они ищут. Помог им отнести этот диван в соседний дом через улицу.
 Через пару часов к нам в дверь стучат двое полицейских. Они нам говорили на иврите, а мы не могли ничего понять. Повторялось только несколько раз слово "ганав". Мы позвали соседского парнишку, который уже год отучился в девятом классе израильской школы. Он то нам и перевёл, что "ганав"- означает украл или вор. А "украли" мы ни много, ни мало - диван у офицера полиции, который жил в том подъезде, где я мыл полы. С трудом нашему переводчику Марату удалось успокоить полицию. Мы быстренько вернули диван на место. Оказывается, они выставили этот диван на улицу, собираясь заняться побелкой и уборкой собственной квартиры, а потом думали вернуть диван на место. Арестовывать меня не стали, но уже на следующий день, когда мы выходили с сыночком в коляске прогуляться в парк, семилетний сын этого полицейского стукнул ногой по колесу коляски и выкрикивал "ганав" и "руси дафук", что означало вор и русский придурок. Ну а диван так и простоял под лестницей ещё месяц, пока совсем не испортился, и его всё таки выбросили на мусорку. Сложно нам было понять логику  этих израильтян, особенно выходцев из Марокко. А в нашем бедном районе их было большинство.
 Потом как-то нам сказали, мол где-то в центре Иерусалима, кажется в здании возле здания бывшей английской мэрии для детей репатриантов "олим хадашим" бесплатно выдают памперсы "хитулим". Мы с папой пошли туда пешком, а это километров восемь, чтобы сэкономить на проезд на автобусе. Обошли с десяток кабинетов в этом здании спрашивая: где тут выдают бесплатно "хитулим"? На нас смотрели как на сумасшедших. Оказывается: эти кабинеты были адвокатскими конторами. Неудивительно, что нас никто не понимал: откуда у адвокатов бесплатные памперсы? Но мы то с папой думали, что это они бестолковые: не знают слово "хитулим"...
 Сейчас, оглядываясь на своё далёкое прошлое почти тридцатилетней давности, мне смешно вспоминать эти моменты. Но тогда я был молод, нёс огромную ответственность за семью и был настолько увлечён этой борьбой за выживание в Израиле, и мне, естественно, эти случаи казались не смешными, а грустными.
 Как-то я увидел на улице старика, еле несущего две огромные сумки продуктов, и предложил ему помочь, насколько хватало моего иврита. Он понял меня, дал мне сумки, а когда мы дошли до его дома, и я собирался его оставить, он мне сказал замечательную фразу, которой я стал следовать всю оставшуюся жизнь. Он сказал на иврите: "Когда делаешь доброе дело, делай его до конца". И мне пришлось поднять эти сумки к нему в квартиру на третий этаж. Но эти важные слова врезались в память, и я ему очень благодарен.
 Примерно в те же дни я закончил начальный курс иврита и начал ходить на курс по ремонту компьютеров. Курс на иврите мне давался очень тяжело, но ещё тяжелее было на этом же курсе учить английский. Точнее английскому на нём почти не обучали, так как считали: базовый язык и грамматику знают все. Но я в школе и институте учил только немецкий, поэтому, не успевая записывать диктанты и домашние задания, я чувствовал: не смогу угнаться за остальными студентами израильтянами, которые знали и иврит, и английский очень хорошо. А тут ещё маму снова положили в больницу, положение её ухудшалось. Папа не мог дежурить возле нёё круглосуточно. И я бросил этот курс, чтобы дежурить в больнице чаще.


Часть шестая
      
 Вскоре и нашёл для себя первую более приличную работу. А вышло это так. Придя в очередной раз отмечаться по безработице в бюро трудоустройства для тех, кто с высшим образованием, я попал на приём к одной религиозной сотрудница этого бюро. И она сказала: есть маленькая фирма, разрабатывающая какую-то электронику для компьютерной связи. В ней ищут человека на рабочую должность, но если себя покажет, то переведут на должность инженера. Сотрудница бюро дала мне номер телефона на клочке бумаги, так как это было не официальное направление. Я им позвонил, с трудом понимал, а когда они спросили или я умею "лехальхим", сказал "да", хотя не знал этого слова. Когда же приехал в первый день работать, то мне крупно повезло: там уже работал один русский инженер, который перевёл мне это слово. Они спрашивали меня: или я имею опыт в пайке электронных плат. Опыта у меня, конечно, не было. Но я знал примерно как это делается, а через пару недель уже выполнял и перевыполнял норму. Паять приходилось в маленьком подвальном помещении без окон и вентиляции, при слабом освещении по десять часов в день.
 Получив первую зарплату чуть больше минимальной, я был счастлив. Мой папа работал в ресторане уборщиком, Нонна - уборщицей в мебельном магазине. Сын пошёл в садик. Первые недели он не понимал иврит совсем, сидел в садике весь день в коляске и не хотел из неё выходить. Но постепенно начал вставать и играть с израильскими детьми. Ему тогда было чуть больше года. Но жизнь потихоньку налаживалась.
 Тогда же одна моя тётя, которая приехала в Израиль на пару лет раньше нас, посоветовала нам взять ссуду-машканту в банке на две семьи, пока моя мама ещё может подписать документы, и купить квартиру. А маме становилось хуже и хуже. И мы по-быстрому посмотрели три квартиры, третья нам понравилась: центр Иерусалима, каких-то двести метров пешком до Старого города, две с половиной комнаты с балконом на минус первом этаже в семиэтажном старом, но тёплом с отоплением здании. За первую зиму в съёмной квартире мы так намёрзлись, а эта квартира показалась нам замечательной. Опять же: низкий этаж и балкон для мамы. Большинство жилых зданий в Иерусалиме находятся на склонах холмов, по-этому с одной стороны здания в квартиру надо было спускаться на этаж, а с другой стороны - подниматься на этаж. С этой стороны и был балкон. Мы начали процедуру покупки и оформления ссуд. Часть документов мама подписала, а часть - нет...
 Она умерла рано утром шестого апреля тысяча девятьсот девяносто четвёртого, когда с ней дежурил папа. Помню: у меня сильно пошла кровь из носа, когда папа нам позвонил и сообщил об этом. У евреев хоронят в день смерти. Нам предложили похоронить маму на еврейском кладбище на Масличной горе- Хар-хазейтим, где якобы мёртвые встанут первыми, когда придёт мессия-мошиах. И мы согласились, тем более до этого кладбища было три километра от нашей новой квартиры и можно было ходить туда пешком. Но потом мы пожалели, что похоронили её там, а не на основном кладбище в районе Гиват Шауль. Буквально через год начались серьёзные конфликты между евреями и арабами. А Масличная гора находится на стороне арабских районов и деревень, с противоположной стороны Старого города. И добираться туда с каждым днём было опасней и опасней.

Когда я одинок- пишу стихи.
Перед портретом мамы я молюсь,
Чтобы простила за глупейшие грехи,
Которых почему-то не боюсь.

О, Мама! Как мне трудно жить
И безнадёжно видеть пустоту:
Мир доброты и детства позабыть,
И всех вопросов перепутать простоту.

Исчерпаны как будто силы все.
Порой так хочется забыться и уйти.
Но детский смех в улыбке и красе
Не позволяет к смерти снизойти.

А ты лежишь на той горе святой,
Которую Масличною зовут...
Все чаще наше сердце жаждет бой,
Ведь святости арабы заберут.

Не сможет сын твой камень положить.
Надгробных плит обруганная тень
Останется сама с собою жить,
Страдая в эту ночь и в этот день.

Я не хочу, чтоб заграницей стал
Тот мир, где Храм святой разрушен.
Мы будем драться за священный вал
И защищать покой, что был нарушен.
 
 Количество конфликтов с арабами и террактов быстро росло. Я прошёл медкомиссию и экзамены в Иерусалимском военкомате. Был уверен: меня призовут снова в армию, на этот раз Израильскую. Двоюродный брат, с которым мы бросали институт, уже служил в Израиле год. Но он был на два года моложе, не был в Советской армии в отличии от меня, да и не женат. После этих проверок военные про меня как-то забыли. А потом я узнал, что по возрасту и семейному положению, к тому же я всего лишь полтора года в Израиле, закон освобождал меня от службы.
 Арабские смертники продолжали усиливать атаки. Почти каждый день то в одном, то в другом городе раздавались выстрелы и взрывы. В основном гибли мирные жители, ведь чтобы взорвать или обстрелять двух солдат на автобусной остановке, смертники убивали стоящих рядом женщин и детей, наезжали на людей тракторами и грузовиками, взрывали кафе и автобусы.
 Очень сложно писать об этом, но для Российского читателя необходимо прояснить некоторые детали. Будь то гражданская война, религиозная или чисто территориальная, всё было бы гораздо понятнее. Но периодические обострения в отношениях между арабами и евреями, происходят запланировано. А это значит: где-то сидят те толстосумы, которые "дёргают за верёвочки" из своих удобных кресел, простые же люди, доведённые до отчаяния, калечатся и гибнут за чужую идею и чужое обогащение. Им с детства вдалбливают патриотические лозунги: это их земля и они так "плохо" живут из-за "оккупантов", что им не дают свободы выбора, ущемляют в правах и так далее. При этом, когда гибнут родные, друзья или знакомые, либо оказываются в тюрьме, человек перестаёт объективно смотреть на конфликты. К тому же повышенная рождаемость приводит к понижению среднего экономического и культурного уровня людей, а это увеличивает разрыв между бедными и богатыми.
 Что же касается более образованных евреев, то и у нас есть масса нерешённых проблем, когда изначально тебя ставят перед фактом, мол ты - враг и должен быть уничтожен, и кончая бестолковой игрой в демократию нашего правительства, когда ты вроде бы и нужен государству, но само государство и правительство - это колосальная бюрократическая машина, способная тебя защитить лишь частично с задержкой в несколько месяцев и то, благодаря неграмотному ведению войны арабами, а не разумному подходу к ситуации армии и полиции.
 В отличии от слишком жёстких мер, принимаемых Российским руководством в подобных конфликтах, Израиль терпит гораздо больше на правах сильной стороны и, как любая сильная сторона, проигрывает информационную войну. К тому же у нас есть чёткая граница только с Газой, а остальные территории заселены вперемежку еврейскими и арабскими поселениями или кварталами внутри одних и тех же городов. Часто арабские семьи с христианскими корнями селятся и в еврейских кварталах, чего евреи себе позволить не могут из-за страха оказаться во враждебном окружении. Эта неуверенная политика правительства Израиля и крупные вложения в террор со стороны Ирана и других арабских стран привели к быстрому росту конфликта.


Часть седьмая 
    
 Когда я вспоминаю себя и мою семью в те уже далёкие девяностые и двухтысячные годы, то невольно всплывают картины опасностей, среди которых мы жили. Почти каждый день, а иногда и несколько раз за день, можно было услышать в новостях об очередном взрыве и жертвах, обстреле или нападении с холодным оружием.      
 Уже за последние три месяца 1993-го года было совершено более двадцати нападений на мирных граждан и погибли десятки людей. Начиная с апреля 1994-го года арабы переходят от единичных убийств к массовым убийствам: взрываются автобусы на севере Израиля, в Аргентине в Буэнос-Айрес террорист-самоубийца подорвал себя в Еврейском культурном центре и унёс за собой 86 жизней, в Лондоне бомба, спрятанная в багажнике, взорвана у израильского посольства - ранено 14 человек...
 Смотрю в Википедии: там далеко не полная картина. Что смог - добавил. Помню как в 1996-м третьего марта в семь утра Нонна собирала трёхлетнего сыночка в садик на праздник-карнавал Пурим, нарядила его в маленького солдата и они уже собирались выходить, как раздался оглушительный грохот. На соседней от нас улице террорист-смертник взорвался в автобусе и унёс за собой девятнадцать жизней, около тридцати людей были тяжело ранены.  Это в каких то десятках метров от той дороги, по которой должны были идти моя жена и сын. Конечно же праздник отменили. Водители автобусов отказывались их водить. Правительство приняло тогда решение: в каждом автобусе будет рядом с водителем ездить вооружённый охранник, который будет проверять входящего в автобус на наличие взрывчатки и оружия. Тогда террористы-смертники стали взрываться на остановках возле людей, давить бульдозерами и тракторами, легковыми машинами, закладывали мины замедленного действия и т.д.
 После долгих споров в правительстве, началось строительство заградительных бетонных стен высотой в восемь метров между Палестинской и Израильской территориями. Как показал последующий опыт- эти затраты были оправданными. Частота терактов стала уменьшаться, несмотря даже на то, что стены были построены не везде и в некоторых из них до сих пор есть проломы. Естественно, главную роль в усмирении террора сыграла наша разведка в сотрудничестве с полицией и армией. Очень многие терракты предотвращались и предотвращаются сегодня на самой ранней стадии до взрыва или обстрела гражданского населения. Но очень дорогой ценой достался нам этот опыт.
 Пролетали дни, шли недели, ползли года. Уже на Рош-Хашана (еврейский Новый год) в сентябре 1995-го у нас родилась дочка. Я продолжал работать на двух, а иногда и на трёх работах почти без выходных. Жена нянчила двух наших и двух чужих детей, экономя на детском садике. Экономить приходилось на многом. Одежду детям, а иногда и себе, мы брали не совсем новую на так называемых складах для "олим хадашим" (новых репатриантов). Мой папа, бывший начальник котельной, работал теперь уборщиком в ресторане и часто приносил оттуда, как он шутя называл "забобохи" - остатки готовой пищи, но не со столов, конечно, а с кухни. Повара откладывали ему коробки сами: они знали, что первые годы в Израиле даются очень нелегко. Себе они не имели права брать еду. Это бы рассматривалось как воровство, но помочь "бедным олимам" приветствовалось и начальством.
 И всё же далеко не многие израильтяне принимали нас как "своих евреев". Когда папа мыл пол в ресторане, выставив жёлтую табличку "Осторожно, мокрый пол", пробежала израильская девочка, подскользнулась и расплакалась. Её папаша, здоровенный молодой мужчина, вскочил из-за стола, схватил моего невысокого папу за ворот, которому было тогда почти шестьдесят лет, и начал душить. Спасибо - за него заступились сотрудники ресторана, хотели вызвать полицию и скорую помощь, но папа отказался.
 Купив за огромные банковские ссуды маленькую трёхкомнатную квартиру: маленькая прихожая-зал, маленькая кухня с большими тараканами, в которой не могли разойтись даже два худых человека, и две спальни. Купить новую мебель мы уже не имели возможности. Папа нашёл возле мусорки огромный двуспальный матрас - это и было нашей с Нонной первой своей кроватью. Сыну купили маленький диванчик, а дочка спала в деревянной кроватке сына, которая нам досталась бесплатно от дальних родственников. В этот период к нам должен был приехать мой старший брат из Саратова в гости со своей семьёй: жена и двое сыновей-школьников. Чтобы их как-то принять, мы купили на много платежей нам с Нонной узкий раскладной диван, но мы были худенькими и нам не только хватало, но к нам лёг ещё и четырёхлетний сынок. А всю семейку гостей разместили на широком матрасе и диванчике сына.
 Моему брату хотелось посмотреть Израиль, побывать на трёх морях и озере Кинерет. Он привёз половину денег с проданной в Саратове папиной квартиры и, естественно, расчитывал, что мы как "богатые иностранцы" сможем его везде возить и всё показывать. Но мы работали с утра до ночи, включая выходные. А привезённые им деньги тут же вернули в банк, чтобы хоть немного погасить часть особо агрессивных ссуд. Он, конечно, не мог понять нашего положения. У него была своя государственная квартира в Энгельсе, да и работал он начальником в крутом кооперативе. Только раз нам удалось в выходные поехать с ними в Эилат на Красное море. А Нонна осталась с малышами дома.
 Тогда же мы собрались после обеда сходить к маме на могилу. Кладбище находилось в нескольких километрах от нашего дома, и мы: папа, брат с женой, мальчиками и я, пошли пешком. На кладбище Масличной горы мы пришли ближе к вечеру, а возвращались, когда уже начало темнеть. На обратной дороге нас поджидали с десяток арабских подростков. Они увидели светловолосую жену брата и начали выкрикивать: "Русия" (русская) с полным набором ругательств на иврите и арабском. И при этом кидали в нас камнями. Нам пришлось сойти с дороги и обходить через могилы. Домой вернулись, когда было уже совсем темно. Впечатление у наших гостей об Израиле осталось мягко говоря отвратительное. Неудивительно, что когда через несколько лет брат с семьёй решил уехать из России, то он поехал не к нам в Иерусалим, а в Германию. И ещё долго мне напоминал дескать была "плохая реклама". В этом смысле мы с ним совершенно разные. Для меня Израиль - это моя страна, где, конечно, много трудностей, но Родину не выбирают. А для него Родиной осталась Россия. Хотя он и родился в Украине, и уже четверть века живёт в Германии. Но я с ним перестал говорить на эту тему. Всё равно не поймёт. К тому же его русская жена крестила своих детей. Её родители так и остались жить в Саратове, куда они едут почти каждый год. В Израиль из Германии за четверть века они приезжали пару раз и то, когда папа оплачивал им дорогу...


Часть восьмая   
   
 Вернёмся к тем временам, когда мы ещё не чувствовали себя в своей стране, а были "олим" с плохим ивритом.      
 По выходным мы подрабатывали в Сохнутовской столовой при международном молодёжном лагере: убирали столы и пол, мыли посуду, помогали поворам-арабам готовить, накрывали на столы. Оплачивали по двойному тарифу. Но ни одного израильтянина с нами не работало: в пятницу вечером и всю субботу евреям работать запрещено религией. Обычно нас было восемь человек: четверо арабов и четверо "олим"-репатриантов из СССР. Эти арабы были гражданами Израиля, а не из Палестинской автономии, но тем неменее настроение у них было далеко не политкорректным. Если двое старших Муса и Махмуд имели по шесть или семь детей, и ради детей, да и в силу собственного религиозного воспитания, относились к нам с уважением и доброжелательностью, то двое других, молодые Мадьжди и Ахмет, только и искали способы перекинуть на нас самую тяжёлую и грязную работу и, при этом, поиздеваться морально. Мы далеко не все слова понимали в иврите, арабского не знали вообще, но догадывались. Физических конфликтов не было, но когда Мадьжди оставался за старшего и с брезгливой улыбкой сказал Ахмету обо мне явно что-то нелицеприятное по арабски, я посмотрел на него сердито, и ему сразу стало не по себе. Уже не помню как именно, но он тогда сказал что-то оскорбительное и на иврите. Я ему ответил, что он об этом пожалеет. Он реально перепугался и после этого бегал за мной с извинениями. У меня не было в мыслях  заявлять начальству, не собирался с ним и драться, не думал ничего предпринимать. Моего взгляда и интонации ему вполне хватило, чтобы ещё пару лет, которые мы там периодически работали вместе, он чувствовал себя виноватым и разговаривал со мной заискивающе.   
 На основной работе на фирме, где я поначалу работал паяльщиком электронных плат, нашего брата "русим" (русских), как нас называли израильтяне, да и теперь так называют, в основном недолюбливали два человека: начальник и паяльщица кабелей. Оба - евреи марокканского происхождения, причём начальник Ави был родом из Франции, преподавал электронику в университете, а паяльщица Вэрэд (Роза по-русски, но для русских сотрудников это имя скорее ассоциировалось со словом вредина), девушка лет двадцати пяти, нигде не училась после армии. Мне было двадцать восемь, когда я там отработал больше двух лет. Меня сначала "повысили": с пайки плат перевели на механическую сборку и тестирование, а потом даже дали должность "начальника" по отправкам продукции в другие страны. На зарплате чуть больше минимальной эта должность никак не отразилась, но у меня появилось в подчинении два молодых парня только пришедших из армии, и теперь я подчинялся не начальнику производства, а именно этому Ави, который был на ступеньку выше. Тогда же я помог устроиться на нашу фирму своему дяде Боре из Хабаровска. С его то прихода на работу всё и началось. Ему тогда было лет сорок с небольшим, он недавно приехал в Иерусалим и иврита почти не знал. Но для Вэрэд, девушки очень ограниченного развития и, действительно, вредной, трудно было понять, что Боря с высшим образованием, умён и опытен. Ей он казался бестолковым из-за плохого знания иврита. К тому же говорила она очень быстро, как большая часть современной молодёжи, проглатывала часть звуков, использовала армейский жаргон. Бедный Боря её совсем не понимал и бегал ко мне, чтобы я ёму перевёл и объяснил. Я терпеливо переводил, но нетерпеливая Вэрэд уже бежала жаловаться начальству: ей в помощники отматывать, измерять и отрезать кабели дали "ненормального русского". Добродушный разведённый Боря улыбался этой Вэрэд, пытаясь как-то наладить с ней контакт, она же эти улыбки воспринимала как заигрывание и издевательство над одинокой девушкой, а это бесило её ещё больше. Перестала с ним разговаривать и здороваться, сразу же шла ко мне со словами "объясни этому..." или "скажи ему по русски: он меня достал". А мне приходилось регулярно тушить эти пожары и однажды я не выдержал и слегка повысив голос, при других работниках объяснил Вэрэд, что если её Боря не устраивает как помощник, то пусть жалуется начальству не на него, а на меня, так как это я его привёл и отвечаю за него. Она снова побежала к начальнику, но на этот раз и начальник по-видимому был на моей стороне, так как из его кабинета она выскочила раскрасневшейся и крикнула: "Тогда я сама уйду!" Тем неменее увольняться ей не хотелось, дни пролетали, а Боря быстро освоил несложную работу и уже лучше понимал требования Вэрэд.
 Но спустя некоторое время появилась проблема у меня. Из-за задержек производства я получал товар на отправку заграницу вечерами в последние минуты рабочего дня. Мои ребята не успевали проверить содержимое картонных коробок и быстро паковали товар так, чтобы успеть передать посыльным из соседней фирмы, которые уже заканчивали рабочий день. Эта гонка за временем в постоянном напряжении часто сказывалась на качестве отправок: мы забывали положить в посылку то один, то другой кабель. А порой нечестные покупатели сами нас подставляли жалуясь, что не дополучили часть кабелей, хотя мы точно знали: отправили им эти кабели. Мой начальник Ави не вникал в проблемы производства - там руководил израильтянин, но на русского ему было проще наезжать за все проблемы вместе взятые. Я работал до поздна, перестал спать по ночам и понимал: дальше так продолжаться не может. Козлом отпущения я быть не собирался, да и предыдущего начальника по отправкам уволили по этой же самой причине. К тому времени я успешно заканчивал курс по компьютерной графике: хорошо рисую с детства. И я решил уволиться. Увольнялся вместе с ещё одним русским инженером-программистом Олегом, которого этот Ави выжил из фирмы как и меня. Через три месяца я уже начал работать в маленькой фирме дизайнером рекламных плакатов и щитов. Боря тоже нашёл себе работу получше. Вэрэд вышла замуж и уволилась, потом попала в автомобильную аварию и потеряла память. Ави уехал в Америку. Программист Олег вернулся обратно на эту фирму, когда узнал, что Ави ушёл, и работает там до сих пор.


Часть девятая 
    
 Год я проработал в фирме, делающей и устанавливающей рекламные щиты и плакаты. Числился я там специалистом по компьютерной графике, но при этом, как скоро выяснилось, мне также нужно было помогать трём работникам-арабам сколачивать, красить эти щиты, а иногда и устанавливать их на большой высоте. Работа была тяжёлая и грязная, платили почти тот же минимум. Единственное преимущество, что были дни, когда я несколько часов проводил за компьютером и скорее чертил, чем рисовал, все эти плакаты и щиты. Кроме того, начальник - еврей из Ирака, знающий хорошо и иврит, и арабский, с этими арабами общался на арабском, а я ничего не понимал. Целый день я слушал арабский язык и потихоньку даже начал понимать некоторые слова. Но один молодой араб с первого же дня относился ко мне по-хамски. Демонстративно делал вид будто меня нет рядом, жаловался на меня начальнику и уговаривал того, чтобы я делал самую грязную и тяжёлую работу. Как я понял потом из разговора его напарника: он бросил учёбу в университете и женился. У этого хозяина Эли он понемногу обучался черчению на компьютере. Но когда пришёл я, то его вернули на физическую работу с молотком и пилой. Вот он и точил на меня зуб. В отличии от предыдущих работников на моей должности, я успевал всё делать и на компьютере, и помогать арабам собирать, красить и клеить щиты и плакаты. Начальник был мной доволен, но когда прошёл год, я понял, что для такой работы мне не стоило изучать компьютерную графику. Я записался на курсы программирования и сказал начальнику: ухожу учиться. Он расстроился и спросил:
- Виталий, объясни мне, пожалуйста. Почему на твоей должности у меня никто не задерживается даже год. Ты проработал больше других и я собирался тебе прибавить зарплату. Что не так с этой работой?..

Продолжение Вы найдёте на сайте ЛитРес.