Неоконченная картина

Самый обыкновенный июньский вечер. Никто не удивляется его ласковому теплу, свежей зелени деревьев и воздуху – первое очарование летом прошло. Все давно забыли, как ждали таких вот вечеров зимой и поздней осенью, ёжась и сутулясь от холода и ветра, промокая под бесконечными ноябрьскими дождями. Забыли и привыкли. Хорошее быстро перестаёшь замечать. Да и некогда: рабочий день кончился, и все спешат. Кто куда. На троллейбус и трамвай. В метро. К любимому и любимой. За малышнёй - в детский сад и школу. По магазинам. К телевизору и дивану. В пивную и парикмахерскую. На свидание. В театр и на дачу. В ресторан. Ну, это редко, и туда идут, не торопясь.
            Впереди небольшой компании, рядом с Ирочкой, девушкой лет двадцати двух, шёл виновник торжества Игорь Воронин, красавец лет тридцати: правильные черты мужественного и умного лица, плюс сочетание синих глаз и  тёмных волос. Вместе с ними, иногда отставая, шёл невысокий крепыш с живыми карими глазами Мишка Чуркин. В каждом движении Игоря чувствовалась уверенность в себе взрослого человека – и в неторопливой походке, и даже в том, как он курит: медленно подносит сигарету ко рту, с чувством затягивается, словно наслаждаясь каждым своим жестом. А у Мишки этого и близко не было. Он смотрел по сторонам, провожал взглядом встречных женщин, реагируя на всё своим подвижным лицом. Увидев девушку, которая на секунду остановилась и посмотрелась в зеркало, стоящее в витрине, Мишка поднял кверху большой палец, сделал одобрительную гримасу на лице и заработал улыбку.
        - Ну, до свидания, Игорь Александрович, - сказала Ирочка своим чуть писклявым голосом.
        - Какое «до свидания»? - с лёгким недовольством на лице ответил Воронин. - С нами пойдёшь.
        - Вы что, шутите? – спросила она, на ходу стараясь заглянуть в лицо Игоря.
        - Какие шутки! Вместе работаем, и отдыхать вместе должны!
        - Ну, что вы! Меня муж дома ждёт.
        Игорь сказал, что подождёт. Ирочка начала растерянно объяснять, что сегодня она никак не может.
         - Начальник сказал – надо выполнять, - встрял Мишка, с трудом сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. – Не пойдёшь – премию не даст, он такой, я его давно знаю.
- Ладно, сегодня иди, - с каменным лицом разрешил Игорь, - но смотри, в следующий раз не пойдёшь – поссоримся.
Ирочка обрадовано пискнула: «До свидания» и побежала к переходу.
- А ведь она и правда поверила, - сказал Мишка.
Воронин взглянул на него немного свысока, мол, что же тут странного: я хотел, чтобы она поверила, она и поверила. И, как всегда, сходу меняя тему разговора, сказал:
- Послушай, ты когда-нибудь нормально работать начнёшь? Неужели тебе не стыдно?
- Ну не надо сейчас о работе, - взмолился Мишка.
- Нет, надо. Объясни мне по-человечески, что тебе мешает нормально работать. Только не спеши, - слегка поморщившись, продолжил Игорь, - и поменьше эмоций: первое, второе …
- А компот? – прогнусил Мишка.
- Какой компот? – обалдело посмотрел на него Воронин и тут же улыбнулся, - балбес.
- Вот именно, - сказал Мишка, - и фамилия у меня Чуркин. А инженер из меня, как из говна пуля.
Метрах в десяти от них не шёл, а тащился Суслик – он же Дмитрий Сусленский, высокий блондин, сверстник Игоря. На его приятном, слегка поблекшем лице застыло выражение равнодушия и усталости от жизни. Он говорил  невысокой черноволосой женщине, идущей с ним:
- Света, пойдём с нами, не пожалеешь.
- Эх, - вздохнула она, - а и, правда,  взять что ли и пойти?! Пусть сам хоть один вечер покрутится!
- А утром заедем к тебе, и я подтвержу, что транспорт не ходил.
- Тридцать лет, а ума нет, - Света махнула на прощание рукой и свернула за угол.
Суслик лениво пробежался и догнал приятелей.
- Кто о чём, а Воронин о работе, - сказал он.
- А ты помолчи, - ответил Игорь.
- Рабочий день кончился товарищ начальник: хочу – молчу,  хочу - нет.
На перекрёстке Мишка заметил, что проезжающим трамваем управляет симпатичная женщина,  стал «смирно» и отдал ей честь. Она в ответ подмигнула ему.
- Нет, он точно больной, - вырвалось у Игоря.
- Сам ты больной, - ответил Мишка. - Если бы у меня была такая рожа, как у тебя, я бы….
            - Через месяц помер от истощения, - закончил за него Суслик.
Увидев двух девушек, уставившихся на Воронина, Мишка выкрикнул, чтобы они не пялились на него, потому что он голубой. Те захихикали.
- Придурок, - спокойно произнёс Игорь, - по-твоему, все, кто не бегает, как ты, за каждой юбкой, голубые….
Суслик, слегка отпихнув Мишку, взял Воронина под руку и начал выспрашивать, сколько он получил за свои рацпредложения. Тот не сразу, но сказал, что больше тысячи. А когда Суслик ахнул, предложил ему самому этим заняться и пообещал завтра же подкинуть две идеи.
- Согласен, если разрешишь в рабочее время…
- А я что, в рабочее? – возмутился Игорь.
- При чём тут ты? Ты же… - Суслик покрутил пальцем у виска. - Вы оба с Мишкой ёб…, только ты работой, а он бабами.
Мишка что-то пробурчал и поинтересовался, где Мальков. Воронин ответил, что у него какие-то дела.
- То-то мне дышится легко, - сказал Суслик.
Мишка понимающе улыбнулся, а Игорь возмутился:
- Да что вы въелись в него?! Что он вам сделал? Конечно, у него есть недостатки, но не вам же о них судить.
За ними шли бородатый гигант Юра Закревский – типичный  художник или что-то в этом духе, и Андрей Мячиков – круглолицый, розовощёкий мальчишка с голубыми глазами, которого Суслик иногда называл «Родился и удивился». Они говорили о картинах Глазунова.
- Что значит «просто нравятся»? – говорил Закревский. - Ты же не свинья, которой просто нравится лежать в луже.
- Не свинья. Как же сказать? Ну, понимаешь, каждая его картина вызывает у меня какое-нибудь чувство или воспоминание…
- Ну, это уже другое дело, а то заладил: «Нравится и всё».
            Перед входом в ресторан  Мячиков, смущаясь, сказал, что не пойдёт с ними. Его не уговаривали: знали крутой характер жены. Только Игорь сказал, что жалко. Мишка
ехидно посочувствовал, что не с кем теперь Воронину будет про нуклоны и мю-мезоны поговорить.
- Не с тобой же про них разговаривать, - съязвил тот, - тебе же что реактор на быстрых нейтронах, что кастрюля.
В зале к ним сразу подошла официантка. Приветливо, как со старыми знакомыми поздоровалась, предложила на выбор два столика. Когда они расселись, посетовала, что давно не заходили. Суслик усталым голосом пожаловался на множество работы: нелегкое это дело - поднимать атомную энергетику.
- Катя, - сказал Воронин, - это они тут, перед вами  Курчатовых и Королёвых  изображают, а на работе лишний раз пальцем не пошевелят.
- Как гулять будете? - спросила она, улыбнувшись. – Скромно или…
- По полной программе. Почти гениальное открытие отмечаем. Так что никакой экономии.
 - Ты не наглей, - оборвал Суслика Игорь и сказал Кате. – Из расчёта ста пятидесяти рублей. Всё на ваше усмотрение.
Когда официантка отошла, Воронин спросил:
- А вы заметили, что она как-то смущается, и даже слегка покраснела.
 Суслик  глянул на Мишку, который делал вид, что кого-то высматривает в зале, и сразу понял:
- Вот животное, и тут отметился…
- Ничего, - сказал Игорь, - триппер словит, успокоится.
- Типун тебе на язык, сволочь, - Мишка поплевал через левое плечо.
Суслик сказал, что не словит, и удивился, что они не знают, какой секретный подарок получил Мишка от сотрудниц на день рождения. Воронин предположил резиновую женщину. Суслик согласился, что это было бы правильней всего, и объявил,  что это были триста презервативов.
 - А вот и Катя, - просиял он, - прямо метеор. О! Грибочки! Селёдочка!
             - Давайте за нас, - предложил Закревский, когда Мишка разлил водку по рюмкам, - за то, что мы столько лет вместе.
             - И пока, слава богу, друг другу не опротивели, - добавил Суслик.
             Совсем чуть-чуть поговорили о работе, и Мишка опять налил.



             - Ну, давайте, - вскочил он, - за самое лучшее, что есть на свете, за женщин. За тех, которые были, которые есть. А, главное, за тех, что у нас будут.
             - Кто о чём, а вшивый про баню, - вставил Суслик, чокаясь.      
              Потом Игорь отказался рассказывать о Венгрии и предложил вместо себя Мишку:
              - Он за два месяца, наверное, увидел больше,  чем я за три года: везде свой нос совал. А ещё добрешет и природу красочно опишет.
              Тот рассказал, как наши специалисты собирали в радиусе десяти километров от посёлка всё, что растёт: орехи, полудикие яблочки и грушки. Как воровали по ночам кукурузу и варварски рыбачили. А при неудаче ловили сеточкой мальков и делали из них, мешая с мукой, блинчики. Про спор о сомнительных грибах: одни утверждали, что их можно есть только под водку, а другие, что под водку как раз и нельзя. Он сделал паузу и сказал, что спор этот не закончился даже после того, как трое оказались в больнице. Суслик вставил, что наших называли санитарами полей. Игорь - что собирательство кончилось только когда по «Группе советских специалистов» вышел приказ, запрещающий всякие промыслы и даже хождение по посёлку с корзинами и вёдрами.
            - Мне каждый раз кажется, что вы про детей каких-то беспризорных рассказываете, а не про взрослых, далеко не бедных мужиков, - сказал Юра.
            - Ты не представляешь, до чего там доходили, - заговорил Игорь, - чтобы машину купить: экономили на всём, даже на детях, одевались, как оборванцы, стучали друг на друга.
            - Давайте за гения нашего выпьем, - Суслик поднял рюмку, - пусть почаще изобретает. И, главное, чтоб не жлобился нас угощать.
- Игорю жмотство не грозит, - вставил Юра, - его даже заграница не испортила.
- Ура! - завопил Мишка.
- Чего ты орёшь? - поморщился Воронин, - давайте хоть раз без эксцессов посидим…
                _

Не получилось. Часа через два Суслик пытался вырвать у одного из музыкантов микрофон:
- Пусти, я, правда, умею, одну песню и всё. Те, что до вас тут играли, они мне всегда разрешали. Да я в Большом пел!…
- Это ваш? – спросил музыкант у подошедшего Закревского. - Заберите его, ради бога.
- Подавись, лабух, - сказал Суслик, выпуская микрофон, и заговорил Юре:
- Я же, правда, в Большом театре пел, в хоре мальчиков, даже в «Борисе Годунове. А потом голос пропал. Но всё равно им с их голосами даже до того, что у меня осталось, как до неба. Те ребята, они понимали, они мне всегда давали спеть. Помнишь, как я эту пел? - Суслик засвистел мотив песни Челентано.
- Помню, старый, - сказал Юра, - И как ты нам под гитару свои пел.
- Что-то все сегодня трезвые и скучные, - сказал Суслик, подойдя к столику.
Заиграла музыка. К Игорю подошла девушка и пригласила потанцевать.
- Ничего себе! – восхитился Суслик. – Жалко, Мишка не видел. А куда он делся?
Закревский указал взглядом в сторону большого стола, в торце которого стоял Мишка и говорил тост.
- В своём репертуаре, через десять минут любимый человек.
- Самое интересное, - сказал Юра, - что народ солидный: сорок-пятьдесят, не меньше.
- А ему, что восемь, что шестьдесят – со всеми общий язык находит, особенно с бабами, - давай ещё по рюмашке, пока Воронин не видит…
- Ленка моя Мишку тоже обожает: он в прошлом году у неё вожатым в лагере был. А в этом, когда узнала, что его не будет, даже ехать не хотела. Еле уговорили. Давай за нас, - вообще-то Закревский хотел сказать за детей, но вовремя спохватился.
- Предателям не наливать, - выкрикнул Суслик, увидев, что Мишка подходит к их столу… 
                _

            Всего полчаса назад здесь горел яркий свет, и всё пространство большого зала было наполненным звуками музыки и смехом, дружным звяканьем по тарелкам ножей и вилок, гулом разговоров. А сейчас был полумрак и тишина. Официанты убирали со столов и поторапливали оставшихся посетителей. Сидящих за этим столиком не беспокоили, Катя даже спросила: «Принести ещё что-нибудь?»
- Нет, Катенька спасибо, - ответил Закревский, - уже пойдём.
У него и Воронина вид, будто они вообще не пили. Суслик, услышав их разговор, с трудом оторвал отяжелевшую голову от стола:
- Не надо меня никуда отвозить, сам доберусь, я - трезвый. Давайте освежимся, - он взял рюмку.
            - Помолчи уже, - возмутился Игорь, отобрав её, - трезвый он! Скажи спасибо Юре, что он с музыкантами договорился. Это ж надо было додуматься помидорами в них швырять!
- Они же мне спеть не дали, - гордо пробормотал Суслик, с трудом удерживая туловище в вертикальном положении. – Но тебе, Воронин, этого не понять. А где Мишка? - тут же спросил он.
- Увели твоего Мишку.
- Ге-ге, - расплылся Суслик в довольной улыбке, - опять тётенька лет сорока.
- Ну, сорок не сорок, но годочков тридцать пять ей было. Ладно агрессор, поднимайся.
И тут же Воронин нахмурился: увидел приближающуюся к их столику свою знакомую.               
       
                II
            …Таня в потоке людей шла к нему навстречу. Да, это была она. Точно она. Она шла к нему, смотрела на него, улыбалась ему. Он замирал, когда её лицо терялось из виду, заслоняясь другими, а она опять показывалась и улыбалась. Красиво, немного смущённо и только ему. Вот до неё десять шагов, пять, три, вот, наконец, она прямо перед ним. Он бережно берёт её за плечи, смотрит ей в глаза и видит, что это не её глаза, не её лицо. Он отдёргивает руки от этой незнакомой девушки, которая сразу же начинает смеяться прямо ему в лицо. Он оглядывается по сторонам и, увидев удаляющуюся  Таню, громко зовёт её. И не слышит своего голоса, потому что он тонет в смехе девушки, которая всё ещё смеётся, и все вокруг смеются. Он опять во всю силу зовёт Таню, хоть и знает, что она не сможет услышать его из-за этого смеха. А она вдруг оборачивается и смотрит на него грустно-грустно. Он хочет побежать за ней, догнать и не может сдвинуться с места…
           Игорь проснулся, некоторое время лежал, не двигаясь, смотрел в потолок, на стену перед собой. Думал о сне, о Тане, которую не может забыть. Он на мгновенье повернул голову в сторону той, что спала рядом, вздохнул и осторожно, чтобы не разбудить её, встал с дивана. Быстро оделся и, притворив за собой дверь, вышел на кухню. Выпив воды, сел за кухонный стол. Закурил и тупо смотрел на невымытые бокалы и чашки, на пепельницу с окурками. У него ничего не болело, но ему было так тошно, так тоскливо, что хотелось лезть вверх по стенке, прыгнуть с балкона или плакать. Он знал, что от этого его состояния нет никакого лекарства. Ни убежать, ни спрятаться, ни напиться. Оно приходило после ночи с женщиной, а уходило… когда как. Игорь подошёл к балконной двери и, расплющив нос о стекло, стал смотреть на дом напротив, на пустой школьный двор, залитый утренним солнцем, на девушку, играющую с собакой, на большие чистые облака. Дом просыпался: открывались окна, люди выходили на балконы. На четвёртом этаже полный мужчина в очках делал зарядку. «Конечно, если всё у тебя хорошо, - подумал он, - тогда стоит делать зарядку, тогда даже  вокруг дома стоит побегать…Интересно, а есть в этом доме напротив, хоть один по-настоящему счастливый человек? Дом ведь вон какой! Должен быть. На седьмом этаже, или на первом? А может, именно на двенадцатом, в такой же, как моя, квартире, с тем же номером? Может быть, он как раз сейчас просыпается…?               
 Игорь сидел на самом краешке дивана и удивлённо, будто в первый раз смотрел на Таню, любовался её нежным, почти детским лицом, во сне казавшемся слегка обиженным. Спала она, положив голову на сложенные вместе ладони. Нежность, желание защитить, укрыть от всего, что есть в жизни плохого и страшного, сумасшедшая радость и страх  перемешались в нём, вытеснив всё другое.
«Неужели она здесь, со мной? Неужели я всегда, каждое утро буду просыпаться рядом с ней и видеть это лицо? Как же я раньше мог жить без неё? А если бы я не встретил её, не нашёл? Нет, я не мог её не встретить, и потерять тоже не могу, - пронеслось у него в голове.
Ему захотелось коснуться её лица, но, когда он уже почти донёс руку, веки её дрогнули, левый глаз хитро посмотрел и совсем открылся.
- Что ты? – шёпотом спросила она.
- Ничего, - тоже тихо ответил он и почувствовал спазм в горле.
- А почему так смотришь?
- Как?
- Не скажу, - Таня взяла его ладонь, положила на подушку, прикрыла своей ладошкой, закрыла глаза и сказала. - И ты ничего не говори.
Игорю было совсем неудобно сидеть так, и рука очень скоро затекла, но он не шевелился, он готов был сидеть так хоть до вечера.
Воспоминание мелькнуло и растаяло. Игорь почувствовал, как по щеке сбежала непрошеная солёная капля, и резким движением вытер её рукавом. Он представил, что его бы сейчас увидел кто-нибудь из знакомых. Усмехнулся: не поверили бы. «Самый короткий анекдот - сказал бы Суслик, - Воронин плачет»…
Он вздрогнул и застыл:  Тамара обхватила его сзади руками и прижалась к нему. Он боялся повернуться и говорить, чтобы не выдать, что ему неприятно прикосновение её тела, дыхание. Знал, что любые её слова будут раздражать его, что правильнее, честнее всего было бы сказать ей, чтобы она уходила. И всё-таки на вопрос, хорошо ли ему с ней, он выдавил из себя жалкое «да». И почти тут же сказал, что ему сегодня на работу надо пораньше…
            В метро к Воронину пришла неплохая идея, над которой стоило поломать голову. Но в троллейбусе она приняла такой оборот, что его благополучно оштрафовали. За него стали заступаться: не успел человек (пятак он держал в руке). Но Игорь молча заплатил, взбесив контролёра своей улыбкой.
Войдя в комнату, Игорь поздоровался, сел за свой рабочий стол и начал набрасывать схему. До его прихода кипели страсти по поводу пришельцев, но, увидев Воронина, все замолчали и разошлись по рабочим местам.
- Когда глухарь поёт свою брачную песню, - сказал Суслик, - а нашего начальника осеняют идеи, они ничего не слышат.
 Все засмеялись: получилось довольно громко, но Воронин никак не отреагировал.
- Что я говорил, - прокомментировал Суслик.
            Зазвонил телефон, Игорь снял трубку, ответил: «Его нет» и положил. Достал из стола небольшую картонку с красной надписью «Я – в отгуле!» и прикнопил её над собой к стенке. Телефон снова зазвонил, трубку взяла Ирочка, сказала: «Он – в отгуле». Из трубки послышались недовольные возгласы, и Ирочка не выдержала: «Игорь Александрович». Тот взял параллельную трубку, ответил: «Не глупости, а я – в отгуле, заявление у экономистов». В комнату вошёл Мишка, обратился к Воронину, тот не прореагировал. Суслик указал на табличку и развёл руками.               
               
                III               
        Электричка была почти пустой, Игорю совсем немного пришлось пройти по вагону, чтобы сесть у окна. Поезд тронулся – перрон с людьми и скамейками побежал назад, замелькали заборы, убогие привокзальные здания, чахлые деревья. Он старался не думать о том, куда и к кому едет. Вспомнил сегодняшний телефонный звонок матери. Их обычный разговор: «Как живёшь?», «Что нового?». И в конце она сказала, чтобы Игорь, если что нужно, звонил и приходил.
        - А если ничего не нужно? - спросил он. - Приходить?
        - Ну, конечно, боже ты мой, в любое время, когда захочешь, - ответила она и добавила: - только предупреди, пожалуйста, хотя бы за два дня.
        Она не поняла иронии. Игорь достал сигареты и вышел в тамбур.
       «Всегда мешал ей: путался под ногами и нарушал её идеальный порядок. Только когда разменяла квартиру, вздохнула спокойно… Мишкина мать, хоть и живёт в Харькове, звонит ему почти каждый день, а тот ездит домой на все праздники. А иногда приезжает она, на субботу-воскресенье, и они вместе ходят в театры и на выставки. Моя мать сказала бы, что это патология. А звонить сыну раз в месяц, говорить: «Приходи, если хочешь» - не патология?» Моя жизнь никогда её не интересовала. Только один раз она вмешалась…
        Он хорошо помнил тогдашний разговор. Они с Мальковым зашли к ней после работы и пили кофе в её вылизанной до блеска квартире.
        - Слава, я для своего сына видно уже перестала быть авторитетом. Может быть, он хоть вас послушает? - сказала мать, пригубив рюмку с ликёром.
        - Мама, опять?! Я же просил! Не нужно об этом, – Игорь резко отодвинул чашку с блюдцем к середине стола, - всё уже решено, через месяц мы распишемся.
        - Решено так решено. Но кричать-то зачем? Человеку двадцать пять лет, а он до сих пор нормально  разговаривать не научился. Слава, вы видели эту девушку?
        Мальков ответил, что видел. Мать спросила, как она ему.
        - Ничего, симпатичная девушка.
        - По-моему, тоже ничего,  бывают, правда,  интереснее и тоньше, я не имею в виду её талию. Образование у неё, насколько я помню, среднетехническое?
        - Да она физико-технический институт закончила! - выкрикнул  Игорь. - Да она…Я прошу тебя не обсуждать её.
        - А я ещё раз прошу тебя разговаривать спокойно. Так вот, бывают и интеллигентнее, МФТИ -  не показатель в этом смысле. Но раз уж эта «Мисс Овражки», - сказала она, ухмыльнувшись, и посмотрела на Игоря, - я, кажется, опять неверно назвала этот милый моему сердцу город?
        Он промолчал: она прекрасно знала название городка, в котором жила Таня, но ей каждый раз доставляло удовольствие придумывать ему новые названия: Потёмкино,  Тараканово, и тому подобное…
        - Игорь Александрович обиделись, - подмигнула мать расплывшемуся в улыбке Малькову, и продолжила: - раз уж она так глубоко запала в душу нашему Ромео, пусть делает, что хочет, он, в конце концов, самостоятельный человек. Знаете, Слава, копейки у меня не берёт.  Я только одного не понимаю, почему ему нужно отказываться от поездки в Венгрию. Вы согласны со мной?
        Тот кивнул.
        - Ну, можете вы понять или нет? Я же вам обоим сто раз говорил. Она беременна. Бе-ре-мен-на, - по слогам повторил Игорь.
        Не обратив на этот раз внимания на громкий голос Игоря, мать спросила Малькова, делала ли его жена аборт. Тот с готовностью ответил, что делала.
        - А чем твоя Таня лучше Лены? Она, насколько я понимаю, на свежем воздухе росла? И со здоровьем у неё наверняка получше, чем с интелек…Ладно, молчу.
         Мальков сказал про отца их одноклассника, который прямо дома делает аборты.
        Игорь послал его, заставив мать поморщиться. А Мальков, видя её поддержку, начал свою любимую тему про Венгрию: о том, кто и что оттуда привёз -  машины, аппаратуру и дублёнки.
        - Ты же через два года вернёшься другим человеком, - подытожил он.
        - Оденешься хоть по - человечески, - сказала мать, - а то смотреть противно, ходишь, как оборванец.       
       - Люди ради таких поездок, - опять вставил Мальков, - горло готовы друг другу перегрызть, а ты собственными руками отпихиваешь кусок, который тебе прямо в рот кладут.
        А ещё он сказал, что едва ли начальник  отдела останется доволен тем, что Игорь не поедет. На следующий же день Саныч вызвал Игоря к себе в кабинет и сказал, что ехать надо не через два месяца, как должно было быть, а через полторы недели, так как венгры потребовали телеграммой отозвать Коврова и «прислать более квалифицированного специалиста».
       - Так что собирайся, - сказал тогда он.
        А Игорь даже не заикнулся в ответ. Стоял потом в коридоре, за дверную ручку брался, но так и не вошёл.
        При любом настроении и ситуации мысли Игоря возвращались к работе - и среди ночи иногда вставал и работал, и в компании, бывало, выбирался из-за стола и, где-нибудь пристроившись, чертил в блокноте, не обращая внимания на недоумённые взгляды и остроты. Сейчас он подумал о расчёте, который должен был закончить Мячиков, и о Мишкиной ошибке в схеме аварийной воды, о которой забыл ему сказать, и…почувствовал, что на него смотрят. Игорь поднял голову и взглянул на девушку, сидящую напротив. Она слегка кивнула ему и опять уткнулась в книгу. Он не узнал девушку, да и не особенно постарался вспомнить, привык, что его узнавали гораздо чаще, чем он.
                IV
         Они тогда втроём сидели после работы в кафе. Суслик доказывал Мишке, что любая из женщин, к которой подойдёт Воронин и «напомнит» ей, что отдыхал с ней, например, в Сочи, «вспомнит» об этом.
        - Каждая вторая, - не соглашался Мишка.
        - Каждая первая, - настаивал Суслик.
         Мишка сказал, что замужняя может не вспомнить. Суслик ответил, что замужняя, наоборот, быстрей вспомнит. Сговорились спорить на армянский коньяк. Сцепили руки и попросили Воронина перебить. Мишка начал объяснять, в чём заключается спор, но Игорь прервал его, спросив, что получает он. Они поторговались и, наконец, договорились, что за двести грамм  и плитку шоколада Игорь должен подойти к трём девушкам.
        - Понимает, Ален Делон фиговый, - проворчал Суслик, - что мне без него не выиграть.
        На улице Мишка придирчиво оглядывал возможных кандидаток, и на все предложения Суслика отвечал отказом. Наконец он радостно воскликнул:
       - Вон та чёрненькая, в джинсах! - и указал на девушку с сердитым лицом, которая стояла у троллейбусной остановки.
       - Так не пойдёт, - сказал Суслик, - она ждёт кого-то.
       Но в этот момент девушка  быстро зашагала в сторону подземного перехода. Игорь догнал её, тронул за плечо. Она обернулась.
       - Что тебе надо? – сказал её взгляд.
       - Привет, - улыбнулся Игорь.
       Взгляд девушки сразу изменился, стал удивлённым: «Какие глаза! А ресницы!»
       - Разве мы знакомы? – спросила она.
       - Эх, вы, - покачал головой Игорь, - не ожидал, что не узнаете.
       - Простите, - неуверенно сказала она. («Вот трепач, неужели я б его, такого не запомнила!»)
       - Так и быть, - сказал Игорь, - прошлый год, Сочи, пансионат «Светлана».
       - Ах да, припоминаю. («Какая там «Светлана», я и в Сочи-то не была!»)
       - Вы же Наташа?! – наугад сказал Игорь.
       Она кивнула и улыбнулась.
        - Наташа-то Наташа, - проговорил Игорь, - но улыбка у той Наташи без щербиночки была, да и звали её, кажется, Даша. Так что извините.
        Воронин резко развернулся и не увидел другого лица девушки, ставшего некрасивым от злости.
        - Один ноль, - торжествуя сказал Суслик.
        Второй «жертвой» стала пышная блондинка лет тридцати пяти, на её правой руке красовался в полпальца толщиной символ супружеской верности. Она сразу «вспомнила». Игорь, заглядывая ей в ничего не понимающие глаза, пожал руку и попросил передать  большой привет супругу.
        Третью Мишка выбирал ещё дольше, чем первую. Воронину уже надоела эта игра, к тому же он вспомнил, что ему должны позвонить домой. Когда он сказал об этом, Мишка указал ему на девушку, и они вдвоём с Сусликом так насели на него, что он сдался. Игорь с трудом отыскал её взглядом - она успела далеко отойти от них, ему даже пришлось пробежаться. Обогнав её метров на пять, он остановился, а когда она оказалась рядом, обернулся, сияя улыбкой.
        - Здравствуйте, - сказал он и…увидел её лицо, её глаза.
        Она поздоровалась и остановилась. У Игоря сильно забилось сердце, с лица снесло улыбку, пересохло во рту. Он не мог заставить себя сказать ни слова и не мог оторвать от неё взгляд. Они какое-то время молча смотрели друг на друга, потом девушка, покраснев, сказала: «Вы обознались».
        Девушка напротив сделала какое-то движение, видно, устраивалась поудобнее. Воронин посмотрел на неё и вспомнил…               
               
               

                V
        Это был первый их с Таней целый день вместе. Они долго гуляли по центру города,                потом в парке. Смотрели на реку, останавливались у старинных особняков, заглядывали в уютные, знакомые ему до мелочей дворики. Игорь показал Тане дом, в котором вырос, свои окна, школу, рассказывал про одноклассников, учителей и соседей. Про лучшего друга Славку Морозова, сорвавшегося с крыши вот этого дома. Как они со Славкой, навсегда оставшемся для него тринадцатилетним, наблюдали по вечерам жизнь большой еврейской семьи, подтаскивая  по вечерам скамейку вот к этому окну. Про мать, про то, как убежал из дома в седьмом классе. Таня слушала и рассказывала о себе, о том, как жили в многосемейном бараке, о погибшем в армии старшем брате. Как однажды, когда ей было меньше года, переползла через пути на другую сторону железной дороги…
        Им было удивительно хорошо разговаривать, словно они когда-то давно уже знали друг друга, а потом расстались, очень скучали и, опять встретившись, торопились рассказать как можно больше, как можно подробнее.
        - Давай сходим в Музей, - предложила Таня, увидев парня с мольбертом,  - я давно не была.
        - А как поедем? – спросил Игорь.
        - Нэ-э, - Таня покачала головой, - только пешком.
         Когда она говорила это своё протяжное «нэ-э», с Игорем  всегда начинало что-то твориться: то хотелось сделать какую-то глупость, то нападал страх, что что-то случится. Или становилось жалко всех вокруг, до слёз жалко: и рябого мальчишку, и эту старушку, которая одна сидела на лавочке.
        - Ты что? – спросила Таня, остановившись,  заглядывая ему в глаза.
        - Да нет, ничего, - сказал он, - просто хорошо с тобой очень. Я ведь никогда, ни с кем... никому столько о себе не рассказывал. Особенно про мать. А ты…Ты всё понимаешь. Мне никто,  кроме тебя не нужен и… ничего.
        - А как же работа? – лукаво улыбнувшись, спросила она.
        - Ну, кроме тебя и работы…
        О еде они совсем забыли, но в сквере недалеко от музея, где они присели на лавочку, прямо напротив них расположилась шумная стайка мальчишек лет одиннадцати. Они с таким удовольствием поедали десятикопеечные пирожки, что Игорь сглотнул слюну.
        - Ты знаешь,  а я в детстве больше с мальчишками дружила, - сказала Таня, проведя глазами и улыбкой двинувшую по своим неотложным делам братию, - в футбол играла, по деревьям лазила, дралась, вечно в синяках и ссадинах ходила…
        - Спасибо ребятам, что попались нам, - сказал Игорь, - а то заморил бы я тебя голодом.
        - Ты знаешь, а я совсем не голодная.
        - Не верю. Такого испытания не выдержала бы даже моя соседка, твёрдо решившая похудеть после того, как перестала пролезать в свои «Жигули». Так что, признавайся…
        - Ладно, ладно, признаюсь, - сказала Таня, - просто я имела в виду, что не хотела есть до того, как мы повстречали этих товарищей.
        - Я тут  одно очень неплохое кафе знаю, - сказал Игорь, - и, главное, совсем рядом. Так что  после него и в Музей сходим.

                VI
         В кафе было почти пусто и уютно – покрытые белыми скатертями столы на четверых, цилиндрические светильники над каждым. Хорошие чеканки на стенах, изображающие кавказское застолье, натюрморты с шашлыками и кувшинами вина, фруктами и рыбой. Они сели за крайний столик у окна. Таня вспомнила Пиросмани, они заговорили о его картинах и жизни.
        Их прервал недовольный голос официантки:
        - Вы что, разговаривать сюда пришли?
        - Почему же? Не только: поесть и выпить тоже, - обворожительно улыбаясь, сказал Игорь.
        - Спрашивать нужно прежде чем садиться, не у себя дома. Этот столик не обслуживается, - не поддалась на его улыбку официантка, - или пересядьте, или…
        У Игоря потемнели глаза, он уже открыл рот, чтобы высказать официантке, что думает о ней, этом кафе и вообще о сфере обслуживания, но на его руку легла Танина рука, и он по её глазам понял, что она хотела сказать: «Не надо, всё так хорошо, такой день, не стоит из-за ерунды…»
         Игорь приторно-вежливым голосом спросил, за какой стол им позволено будет сесть.
         - Вон за тот, - удивлённо ответила  официантка, приготовившаяся, как пантера к прыжку, к словесной атаке, и указала на стол в самой середине зала, за которым к тому же сидели.
        Парочка, к которой их подсадили, встретила их молчанием. Молодой человек, сосредоточенно и не спеша, с помощью ножа и вилки, расправлялся с цыплёнком. Девушка, опёршись подбородком о ладонь, смотрела на него – наверное, он только что говорил, и, сделав паузу, занялся цыплёнком. Он очень походил на птицу – носиком, глазами и тем, что губы у него были очень тонкие. Как и положено пернатым мужчинам, наряд носил яркий – рубашка с большущим воротником и галстук немыслимого рисунка и расцветки, в которой преобладал оранжевый. А девушка была самой обыкновенной, но милой, и одежда у неё была обычной….
        Официантка принесла  меню, в котором было всё, что голодной душе угодно, но не отошла, а с минуту не без ехидства дивилась их наивности. А когда ей это наскучило, сказала, что есть только цыплята, мясное ассорти и овощной салат, а из выпивки только «Рислинг» и шампанское.
         - А осетрины нет? – спросил Игорь.
         - Нет, - ответила она. /«Ещё чего! Осетрины захотел!», - было написано на её лице /
         - Ну а шашлык?
         - Нету, - как-то даже гордо ответила она.
         Игорь взглядом показал на тарелку девушки.
         - Кончился, - сказала официантка.
         - Ну, может быть, хоть бараньи отбивные есть?
         - Вам русским языком говорят: цыплята и мясное ассорти.
         - Давайте и то и то. А из вин? Написано же «Ахашени», « Кинзмараули»? Может, найдётся бутылочка?
         - Мало что написано! Сказала же только «Рислинг».
         - Шампанское хоть «Советское»? – всё ещё на что-то надеясь, спросил Игорь.
         - Нет, - отрезала официантка, - только венгерское.
         - Давайте, - смирился Игорь.
         Когда она отошла, Игорь и Таня погрузились в чтение заманчивых названий кавказских блюд и вин: «Напареули» и «Мукузани», «Пити» и «Чахохбили», « Лобио» и «Сациви»…
        И вдруг услышали голос соседа по столу: «У тебя ведь нет дачи?!»
        - Ты же знаешь, что нет, - ответила ему девушка.
        - И машины у тебя нет, – сказал он.
        Девушка покачала головой.
        - А мне нужно, чтобы у меня была и машина и дача.
        Игорь поднял голову от шашлыков и люля-кебабов и внимательно посмотрел на человека, которому нужны были машина и дача. Тот спокойно встретился с ним взглядом и продолжал:
       - У тебя ведь отец конструктор?!
       - Конструктор, - ответила девушка.
       - Я его помню - приятный человек, весёлый, интеллигентный. Но понимаешь, он не академик, не член-корр и даже не профессор.
       И молодой человек заговорил о себе: поведал о том, что он студент физического факультета Университета,  круглый отличник. Потом спросил: «А  кем я стану завтра?», посмотрел на Таню и Игоря,  приглашая и их послушать:
       - Через два года? Кем? Рядовым физиком, каких тысячи, десятки тысяч. Запрут меня в «ящик»,  дадут в лучшем случае сто сорок, и привет. Хочешь паши, как вол, хочешь - не паши, всё равно  кандидатскую раньше чем  через пять лет не сделаешь. А как  жить эти пять лет? Копейки считать? Дотягивать от зарплаты до зарплаты? А я  не хочу так! Я, в конце концов, не середняк: золотая медаль в школе, олимпиады, одни пятёрки в универе, я хочу и имею право жить по-человечески. И я не виноват в том, что мои родители ничем не могут мне помочь: у них ни денег, ни связей.  А без блата ничего у меня не получится. Ведь правда? – он захотел получить подтверждение у Игоря и посмотрел на него.
       Игорь отвёл взгляд и  вспомнил Чистова, которым восхищался, когда только пришёл на работу: тот, казалось,  знал и умел всё: разбирался и в конструктиве, и в схемах, мог ответить на любой вопрос дотошного Воронина, - а со временем, узнав поближе, перестал уважать. За сладкую улыбку, которая всегда появлялась у того при разговоре с начальником отдела, за намеренно проигранные ему же шахматные партии и регулярные подарки в виде американских сигарет и дорогих коньяков. А ещё подумал о Малькове, который разбазаривал свои способности, пролезая в комсомольское начальство. Игорь понимал, что без поддержки пробиться трудно, даже если человек талантлив и умеет по-настоящему работать. Но он знал, что об этом так не говорят. И совсем нельзя говорить об этом девушке, которая с тобой.
         А уверенный голос продолжал: «У меня не будет никаких проблем, он академик, правда, оптик, но связи-то у него есть. Я уже знаю, где буду работать. Когда я был у них дома, с её отцом попивал чай заместитель директора того самого института, она его называет «дядя Толя». Представляешь, всемирно известный Киселевский – «дядя Толя?» Вот это я понимаю: жизнь!»
        Игорю стало противно, и он понял, что сейчас что-то сделает. Скажет этому, кто он есть: одно короткое словечко так  и просилось на язык. А ещё обольёт его шампанским или вымажет горчицей. Он уже открыл рот, но…на его руку легла Танина рука….
        Он хорошо помнил свою тогдашнюю реакцию на слова пернатого о даче, машине и дяде Толе, и оттого его предательство по отношению к Тане казалось теперь ещё более отвратительным.
        Ему через год в Венгрии продлили командировку и отпустили на неделю в отпуск. Он приехал домой и собирался завтра к Тане. Но его позвали на день рождения, и там он познакомился с Инной. Игорь хорошо помнил, что окончательно впечатлился ею, когда она вела свою новенькую «Волгу»: в машине и принял приглашение ехать к ней на дачу. А на даче была терраса на втором этаже с ветками сосны, заглядывающими в окна, выходящая прямо на озеро. И там у него промелькнуло в голове: «Как здорово бы здесь работалось!» И он к стыду своему подумал сейчас, что не будь тогда машины и этой террасы, он бы не остался на весь отпуск с Инной.      
        Поезд притормозил. Девушка положила книгу в сумку и поднялась с сиденья. Игорь встретился с ней взглядом и улыбнулся.
        - Вспомнили меня? – спросила она.
        Он кивнул.
        Девушка вышла из вагона, и он увидел, как к ней, идущей по перрону, подбежал пятилетний малыш. И ещё успел заметить, что в нескольких метрах от малыша быстро шёл, радостно улыбаясь, тот самый парень, которого Игорь хотел  облить шампанским.
        - Ты чего там такое углядел, сынок? – спросила у него бабка, севшая на место девушки.
        - Да так, ничего, - ответил Игорь.
        - А если «ничего», то чего вскакивать? Раз вскочил, значит, увидел что-то такое. Да разве ж они скажут?! – обратилась она к женщине, сидевшей рядом с ним, поняв, что Игорь не собирается вступать в разговор. – Взять хоть  дочку мою. Смотрю вечером, глаза зареванные. «Что случилось» - спрашиваю. «Ничего, мама, всё нормально», - отвечает.
Как же «ничего», если  плакала? Значит есть «чего». Так скажи матери! Матери-то родной можно сказать?! Нет, копют, копют. Всё в себе!»
        Игорь усмехнулся, когда услышал о «родной матери», подумал: «Значит, парень просто болтал. А ты, сука…»

                VII
        В то давнее морозное утро он приехал к Тане домой. Она открыла дверь и прямо засветилась от радости. Обняла его и уткнулась лицом в плечо. Потом убрала руки и улыбающаяся, смущённая от этой своей радости, быстро заговорила:
       - Что это я на тебя набросилась? И куртку снять не дала. Ну не буду, раздевайся. Просто я соскучилась очень. Я же тебя почти два дня не видела: полдня и целую ночь. И во сне ты мне не приснился. А мои уехали к бабушке, только завтра вечером вернутся.
        Игорь повесил куртку на вешалку, повернулся и сказал:
        - Таня, понимаешь…
        - Что-то случилось? – испуганно спросила она, заглядывая ему в глаза.
        - Понимаешь, я уезжаю через пять дней, - быстро сказал он.
        Они вошли в комнату, сели, и Игорь, избегая её взгляда, заговорил:
        - Приходится ехать, такая ситуация. Ты же знаешь, я отказывался, но  не вышло, меня не спрашивают – хочу я или нет. Если не поеду – хоть увольняйся, другого выхода нет: Коврова отозвали, а у Чистова, как назло, приступ язвы…
        Игорь поднял голову и встретился с Таниным взглядом.
        - Что ты говоришь? – вопрошали её глаза. – Я не понимаю. Ты же совсем недавно сказал, что никуда не поедешь и никто тебя не  заставит? Что, через год поедем вместе?…
        Он разглядывал свои пальцы, бахрому на скатерти, пол, увидел что-то блестящее между половицами, и говорил о том, что его, а значит и их будущее, зависит от этой поездки. Что он не может не использовать эту возможность, потому что потом его не пошлют. Что, если он не поедет, сильно испортит отношения с руководством…
        Он говорил и уходил от её глаз и всё-таки нет-нет да встречался с ними и опять уходил от них.
        - Ты, наверное, обманываешь меня, - говорили они, готовые вот-вот наполниться слезами. – Ты просто шутишь. Как ты не понимаешь, что так нельзя шутить? Да я и не верю тебе…
        - Конечно, - продолжал Игорь, - я мог бы наплевать на всё, и уйти с этой работы, но я столько сил вложил, ты же знаешь, как я работал…
        - А как же я? – спрашивали её глаза. – Как же он? Ведь он уже есть! Разве есть на свете что-то важнее его?
        - Год - не так уж много, - говорил Игорь. – Не успеем оглянуться, и опять будем вместе. И всё будет хорошо, и больше уже не будем расставаться. Я буду каждый день тебе писать, а ты мне. Ведь будешь?
        Он решился посмотреть ей в глаза и увидел, что они замолчали.
        - Конечно буду.
        И тут он сказал о самом главном, сказал, что хоть ему и очень жаль, что он никогда не простит себе этого, но ей нельзя оставлять ребёнка. Что будут говорить, и ей трудно будет это перенести. Что нужно сходить к отцу его одноклассника, «он прямо дома делает, и все говорят, что у него золотые руки»…
        Она посмотрела на него удивлённо, с лёгким презрением, но и безразлично, как смотрят иногда на чужих людей, сказавших или сделавших что-то очень не то. Посмотрела и сказала незнакомым ему, спокойным голосом:
        - Игорь, ты не беспокойся, у меня тоже есть такая знакомая. У неё тоже золотые руки.
  Этот голос обдал его холодом. И он сказал:
        - Таня, пожалуйста, не обращай внимания на всё то, что я только что говорил. Я хочу, чтоб  ты это поняла: если ты скажешь, чтобы я не ехал,  я останусь. Конечно, ехать нужно, эта поездка имеет большое  значение для меня, но если ты скажешь…
        Она перебила его тем  же чужим голосом: 
        - Игорь, я всё понимаю, поезжай. Надо значит надо.
        Он ждал чего угодно – её слёз,  резких слов - упрёков, отчаянного: «Не уезжай!», но только не этого спокойствия. И камень свалился с его души. Нет, конечно, он понимал, что она разочаровалась в нём, может быть, даже перестала уважать, но это не очень волновало. Он ведь знал, что он не такой, как она думает сейчас о нём. Просто так получилось, так сложились обстоятельства. «Ничего, - думал он, - со временем всё забудется и простится – она отходчива. Главное, что она спокойна и не плачет, пусть презирает – это даже поможет ей в первые дни. А потом всё будет хорошо. И письма буду ей писать, и столько всего привезу»…
        И он ушёл тогда от неё почти с лёгким сердцем. Конечно, было неприятно, что на его поцелуй она ответила не так, как всегда, даже не прижалась к нему, но ведь и не отстранилась же. На улице, вдохнув свежего морозного воздуха, увидев голубое небо, он ощутил радость оттого, что всё обошлось, как-никак, а обошлось, ведь ждал куда худшего. С радостью ударил он тогда по мячу, подавая его мальчишкам, игравшим на снегу в футбол, как-то весело бежал к электричке, один раз даже разогнался и проехался по «скользинке». А как ему было не радоваться – столько всего было впереди! И самостоятельная работа, о которой всегда мечтал. И первая в жизни поездка за границу. Новые знакомства, впечатления, а, значит, другая, всегда такая заманчивая жизнь.… И предвкушение этой жизни волновало, вытеснило тяжёлые мысли о Тане и о самом главном, убедило, что всё обойдётся.
        И вот эта-то его тогдашняя радость больше всего и мучила потом – не Танина счастливая улыбка, с которой она встретила его. Не её глаза вначале, от которых он убегал, готовые в любую секунду наполниться слезами. Не холод и презрение в них потом, а именно эта его радость, с которой он ушёл тогда от неё.
        Игорь опять смотрел в окно и почему-то странным, казалось ему, видеть эти, такие знакомые места. Те же поля и леса, придорожные деревни и станции. Высокий косогор, на котором они с Таней сидели, провожая поезда и заходящее солнце. Она тогда говорила, как любит, проснувшись ночью в поезде, смотреть в окно с верхней полки. Видеть встречи и проводы, и торопящихся по своим делам людей, и обходчиков с фонарями. Слушать объявления по вокзалу, звучащие ночью совсем по-другому, чем днём. Рассказала, как однажды на юге, подъехав к  какой-то станции, увидела старушку во всём чёрном, стоящую на перроне. А когда поезд отошёл, её одинокая фигура  так и осталась неподвижной. Но больше всего удивило Таню, что, когда она через три недели возвращалась домой, опять увидела на перроне ту же старушку.
        «А вот сейчас, - вспомнил Игорь, - будет мост через нашу речку». Им с Таней так понравился её изгиб, с растущими на берегу развесистыми ивами, что они  решили когда-нибудь поставить там палатку и пожить хотя бы неделю. И обязательно только вдвоём.
Как раз на том самом месте, на их месте, стояла сейчас тёмно-зелёная палатка…
        Он опять вышел в тамбур покурить и подумал о Мишке с Сусликом: «Наверняка в четыре часа пойдут пиво пить, - он посмотрел на часы, - уже пошли».               

                VIII
Из пивной они шли молча. Мишка давно хотел спросить у Суслика, что у него                случилось. Но, зная, что тот всё равно серьёзно не ответит, помалкивал и, как всегда, смотрел по сторонам. В какой-то момент он не выдержал:
- Дима, - сказал Мишка (наедине он всегда называл Суслика по имени).
         - Не спрашивай ты меня ничего, - сразу оборвал его Суслик. - Я ж тебя про Катю, официантку, не спрашиваю.
- При чём тут Катя? – удивился Мишка.
- У тебя, что,  правда, с ней что-то было?
- А что тут такого? Я её как-то вечером встретил. Расстроенную. Зашли в кафе, разговорились: муж у неё алкаш и сволочь. Я её к себе пригласил. Она и пошла, по-моему, просто назло ему…
- Ну, она ладно, а тебе-то зачем? Мало у тебя баб? Она же, извини, просто некрасивая, и лет ей, наверное, сорок.
- Сорок два.
- Так зачем? Что за кайф?
- Она классная женщина, - заговорил Мишка, - остроумная, ласковая и очень живая. И представляешь, - он замялся и продолжил, - она с мужем двадцать лет прожила, а до меня даже не знала, что такое оргазм, считала себя фригидной. Что же это у неё за муж такой, который за двадцать лет…?
Суслик ответил что-то про обычных питекантропов и опять вспомнил лицо Гали, с каким она уходила в больницу. Так захотелось поехать к ней, посидеть рядом, обнять. Не велели: «Полный покой. Никаких эмоций. Не больше одного посещения в день».
        - Мишка, - попросил он, - пойдём где-нибудь посидим, - у меня десятка лишняя.
        Вообще-то у того были свои планы, но он и словом не обмолвился об этом: понял, что Суслик не хочет оставаться один.
        - Смотри, - сказал он Суслику и указал на торопливо идущих в сторону метро Мячикова и Закревского.
        - Интересно, куда это они?
        - Опять, наверное, на какую-то выставку.
               
                IХ
         Мячиков с открытым ртом смотрел на картину. Поляна в лесу, освещённая солнцем, белая скатерть на траве. И вокруг неё те, кого он знал, с кем встречался почти каждый день. Вот это-то больше всего и тронуло его. Андрей уже видел Юрины картины: осенние пейзажи с рекой, цветы: он любил писать сирень и нарциссы. Портрет жены, Нины с очень грустными глазами. Чудесный портрет дочери Леночки со щенком на руках. Несколько не очень понятных Андрею картин под общим названием «Одиночество». Ему нравилось, как пишет Закревский, и он очень гордился тем, что этот талантливый, взрослый человек общается с ним и даже показывает свои работы. Но эта картина… ему просто не верилось, что можно так. Он обернулся, но Юры в комнате не было, и Андрей продолжил смотреть на картину.
         Игорь. Как всегда серьёзный. А ещё заметно, что ему хорошо, и он как бы стесняется этого. Его рука касается руки незнакомой Андрею женщины. Её обычное лицо освещается искренней улыбкой, сквозь которую проглядывает ум и внутренняя сила. Непохожий на себя, какой-то очень жизнерадостный Суслик, с травинкой во рту, полулежит, опёршись на руку. Рядом с ним гитара. А у его Гали выражение лица возвышенное и отрешённое: она будто вслушивается в себя. «Беременная» - догадался Андрей. На картине ей что-то ласково говорила Нина. Её Юра написал в белом платье и счастливой. Мишка, стоящий на голове. Вокруг него дети: смеющаяся Леночка Закревская хлопает в ладошки, двое мальчишек-близнецов. Похожая на Мишку девочка в изумлении прижала руки к лицу. Ещё одна незнакомка, темноволосая и миловидная, не понравилась Андрею. Не понравилась своим взглядом, обращённым на Мишку. «Злюка», - решил он.
        Ему очень хотелось спросить про женщин и детей. И почему Юра никому не показывал этой картины. Ведь всем было бы так интересно увидеть себя!
        Когда тот вошёл и увидел лицо Андрея, он, не дожидаясь вопросов, заговорил:
        - Это был день рождения Воронина. Я рисовал эскизы, а Мишка предложил: «Нарисуй нас всех вместе, только постарше. С детьми». Ну, я и…. Как стукнуло мне, дураку, в голову, так и написал. А потом у Гали выкидыш был, и ещё один. Мишкина жена с их дочкой за границу уехали. У Игоря…, - он не договорил и тут же сказал, - пойдём, старый, по рюмке выпьем.      








               
               
                Х
        Воронин проходит в калитку, находит воспитательницу Наташу, которая улыбается ему и всегда почему-то краснеет. Они садятся на скамейку и разговаривают. Обо всём - о детях  (Наташа любит о них рассказывать), о фильмах и книгах. И обязательно каждый раз Игорь говорит о реставрационных работах, которые очень скоро начнутся в одной из церквушек, но которые всё откладываются, не по его, конечно вине.
        Вокруг них занимаются своими делами, бегают и прыгают, смеются и грустят маленькие человечки. Их тут много, есть двое почти  одинаковых. Этих двоих и старается держать в поле зрения Игорь: они очень дороги ему, он сделал бы для них, наверное, всё, что только можно сделать для кого-то на этом свете. А не может ничего, даже привезти им пустяковые подарки или просто подойти и поболтать. Он даже наблюдает за ними, скрывая это от Наташи. Дело в том, что они очень похожи на него. Она в первое же его появление спросила, не родственник ли он им?
        - Да, родной папа, - ответил Игорь.
        И она приняла это, как шутку. Как он и хотел.
        Он не знает, что Илюшка поздно заговорил, а Вовка тяжко переболел в два года, не знает даже, как их различают. Заметил только, что один из них всегда в компании и не прочь подраться, другой - тихоня и любит всякую живность.
         Без десяти пять Игорь прощается с Наташей, говорит, что, теперь уж точно, совсем скоро будет работать с ней по соседству. В который раз ловит её недоуменный взгляд: «Опять ничего такого не сказал! И встретиться не предлагаешь. Зачем же ты приходишь?»
        Он выходит за калитку и, спрятавшись за старый клён, смотрит туда, откуда должна появиться Таня. Если она запаздывает, он нервничает. Хоть и смотрит он на дорогу к садику, не отрываясь, она всегда появляется неожиданно. Та же неспешная походка и рассеянный взгляд. И, кажется Игорю, выйди он сейчас из-за дерева, она также радостно улыбнётся ему, как улыбалась когда-то…
        Он видит, как к ней подбегают малыши, как она садится рядом с Наташей и о чём-то с ней разговаривает. Всё как обычно, как в последний его приезд, как в предыдущие. Он ещё постоит минут пять и уйдёт. Но тут один из малышей берёт Таню за руку и  ведёт за собой. Игорь, стараясь остаться незамеченным, идёт вдоль забора за ними. В самом углу сада Илья (или Вовка?) показывает Тане большого червяка, кладёт его на скамейку, говорит: «Постоложи» и убегает. Она сидит так близко, что Игорь с трудом удерживается, чтобы не окликнуть её. Он видит, как она таким знакомым ему жестом поправляет волосы - это нестерпимо, и он хочет уйти.
        И вдруг на него залаяла неизвестно откуда взявшаяся собачонка. Игорь замахнулся на неё, прошипел: «Пошла вон!», но это только разъярило её, и она зашлась злым, с подвыванием, противным лаем. Таня обернулась.
«Как глупо, - подумал он, - не убегать же», - и вышел из-за дерева.
Таня поднялась со скамейки и подошла. Они стояли совсем рядом, их разделял только невысокий забор.
- Здравствуй, Игорь.
- Здравствуй, - сказал он, избегая смотреть ей в глаза.
- Как живёшь?
- Нормально. А вы?
- Тоже нормально. Зачем ты приезжаешь?
Он спросил, откуда она знает.
- Наташа как-то сказала, - Таня улыбнулась, - что  тут один, «вылитый Ален Делон» иногда заходит, я сразу поняла, что это ты. Кстати, ты ей очень нравишься.
        - Ничего, что я приезжаю? – спросил Игорь.
        - Ничего, - ответила она, - мне всё равно.
        - Всё равно, - усмехнувшись, повторил Игорь.
        - Да, правда, всё равно, даже не верится, - сказала Таня. - Когда твоя мама сказала по телефону, что ты уже давно вернулся и уехал в свадебное путешествие…
- Не было у меня никакого свадебного путешествия! – сказал Игорь.
- Какая теперь разница, – сказала Таня и продолжила, - …я подумала, что всё, моя жизнь кончилась: ничего не хотела, только спать, один раз двадцать часов подряд проспала, даже на них внимания не обращала…
 - Почему ты мне не написала о них, я же не знал…
 - Не знаю: не захотела, не могла простить. Потом, правда, твои письма.…Да что теперь об этом говорить! Понимаешь, Игорь, у меня ведь  всё хорошо. А то, что с тобой было, -  как давний сон, - Таня улыбнулась, - красивый, правда…
 - Послушай, - сказал Игорь, - может быть, вам нужно что-нибудь, ты только скажи.
 - Не понимаю, о чём ты.
 - Ну, малышам, - быстро заговорил он, - ну можно я им что-нибудь куплю? Велосипеды? Лодку?
  - Зачем? – удивилась она. - Почему ты им должен что-то покупать?
  - Ну, зачем ты так? Они же всё-таки.…Ну, другие алименты платят.
  - Папка! Папка пришёл! – вдруг закричал Илья (или Вовка?), только что подошедший с новым червяком, и бросился бежать к воротам.
      Они оба посмотрели в ту сторону. Таня, увидев лицо Игоря, сказала с неожиданной для него теплотой:
       - Извини, я пойду.
      Он кивнул. Она повернулась и пошла. Ей навстречу, неся на руках Илью и Вовку, шёл здоровенный парень, которого Игорь один раз видел на фотографии. Нос картошкой, широкое улыбчивое лицо. К такому лицу, наверное, очень не шли слёзы.
       - Если б ты видел, как он плакал! - говорила тогда давно Таня. - Если б только видел! Нет, меня обязательно за него бог накажет! Может быть, уже наказывает. Тобой.
       - Не накажет, - ответил тогда давно Игорь.
             - А сейчас он что со мной делает? – подумал он. – Что я сам с собой сделал?!               
               
                ХI
            Было уже довольно поздно, когда Игорь подошёл к своему дому. Он всегда очень уставал от этой поездки. Тамары перед домом не было: из-за неё он и не поехал сразу домой, а бродил по городу. Он облегчённо вздохнул, когда увидел, что её нет и в парадном. А когда поднимался в лифте, в голову полезло такое, что.… Выйдя из лифта, он улыбнулся: перед его дверью прямо на коврике, загородив проход своими длинными ногами, сидел Закревский и, как ни в чём не бывало, рисовал в большом блокноте.
           - Наконец-то, - сказал он, поднимаясь. – Я уж думал, что не дождусь тебя.
           - Чего это тебя принесло? – спросил Игорь, открывая дверь.
           - Да так, почувствовал, что один мой старый знакомый выпить хочет. Ведь хочет?
           - Хочет. И давно ты тут?
           Юра ответил, что с девяти. Что за это время познакомился и с бабушкой-соседкой, и с участковым, которого она вызвала. В комнате Закревский сел в кресло, а Игорь убрал в шкаф постель и вещи со стульев.
           - Что-то у тебя сегодня с порядком не очень, - сказал Юра.
           - Вот уйдёт от тебя Нина, - пробурчал Игорь, - посмотрим, как у тебя будет.
           - Не уйдёт.
           - Так найдёт себе кого-нибудь. Рога тебе пойдут, будешь вылитым Мефистофелем, - сказал Игорь и добавил: - так что давай по сто коньячку, и дуй домой, пока не поздно.            
           Он полез в бар за  бутылкой, а Юра сказал безразличным тоном:
           - Ты же знаешь, что я тебя одного сегодня не оставлю.
           - О чём ты? – Игорь в упор посмотрел на Закревского.       
           - Не надо, старый, ты знаешь, о чём я. Не зря же мы десять лет.… А если не хочешь, чтобы приятель украсился рогами, поехали ко мне.
           - Да ты что! Поздно.
           - И хорошо. Посидим, пополуночничаем, как в старое доброе время. У меня куча новых джазовых записей. И на твой дилетантский вкус есть.
           Игорь согласился, что идея неплохая, но засомневался, что она понравится Нине.
           - Обижаешь, - возмутился  Юра. - Разве она когда-нибудь была против посиделок? И сама с удовольствием с нами посидит. Переночуешь у нас: Ленчик наша в лагере, так что не стеснишь.
        Вечер получился. Сначала ужинали: Игорь хвалил, говорил, что кое-кому уж слишком повезло. Юра отвечал, что так его кормят только когда гости. Нина возмущалась, обещала посадить на магазинные пельмени и концентраты. Потом перешли в комнату. Разговаривали и пили шампанское, слушали Окуджаву, Дольского и Поля Мориа. Юра заскучал: ему не давали поставить джаз. Нина похвасталась платьем, которое за два вечера сшила для дочери, сказала, что их Ленка будет играть принцессу.
        - Где? – спросил Игорь.
        Нина рассказала и удивилась, что он не знает, что Мишка по субботам и воскресеньям ездит в лагерь и ставит там сказку.
        - Он хвалил Ленку, говорил, что у неё здорово получается, - сказал Юра и предложил: - давайте ему позвоним: пусть приезжает.
        Игорю не хотелось, чтобы Мишка приехал. Он боялся, что тот своей болтливостью  нарушит то, за чем он наблюдал и чему дивился: взаимоотношениям Нины и Юры. Хоть они ничего такого не говорили и всё время подтрунивали друг над другом, но по их взглядам, по каким-то незначащим словам, которые, видно, имели для них свой смысл, чувствовалось, что они одно целое. Раньше он у них, да и ни у кого такого не замечал, поэтому любовался.
        - Да спит он давно, - остановил Игорь Юру, который уже начал набирать Мишкин номер.
               
                ХII
        Мишка не спал: он лежал  на полу и с высунутым  от усердия языком докрашивал з;мок, нарисованный на картоне. Закончив,  собрал с пола  обрезки бумаги и пошел на кухню выбрасывать. Мусорное ведро было  полным. Он принес из комнаты еще и пепельницу, вытряхнул, немного подумал и, наконец, решился вынести.
        Во дворе он от хорошего настроения по-дурному мяукнул на кошку, которая никак не прореагировала на это: даже не пошевельнулась. Постоял с задранной кверху головой: зачем-то считал окна, в которых горел свет. И вдруг увидел, что на скамейке у соседнего парадного кто-то сидит. Разглядел, что это - девушка, и, что сидит она, опустив голову на колени. Он подошел и, ничего такого не придумав, довольно громко спросил, что она здесь делает.
        Девушка вздрогнула и подняла голову:
        - Что вам нужно?
        Мишка даже растерялся от этого вопроса. Ответил:
        - Нет, ничего. Просто ночь, а вы тут сидите одна.
        Она промолчала, ему даже показалось, что она не видит его.
        - Вы ждёте кого-то? – спросил он.
        Девушка не сразу, но ответила, что никого не ждет, и попросила сигарету.          Мишка сел, достал пачку и, чиркнув спичкой, увидел её покрасневшие глаза, припухшие веки.
        - У вас что-то случилось?
        Она ответила, что, если бы у неё ничего не случилось, она бы тут ночью не сидела. Услышав раздражение в её голосе, он решил докурить и сразу уйти. Но девушка   спросила:
        - А вы-то чего не спите?
        Он ответил, что выносил мусор. Она сказала, что это полезное дело. Потом не зло, не в смысле, чтоб убирался, спросила, долго ли он собирается тут сидеть? А на Мишкино «А вы?», сказала, что ей идти некуда. Мишка, хоть и понимал, что она не согласится, всё же предложил пойти к нему. Она отказалась.
        - Боитесь меня? - спросил он.
        - Да ничего я не боюсь! Просто неловко.
         Мишка вскочил, сбегал домой и вернулся с курткой.
        - Возьмите. Ночь холодная.       
        Она поблагодарила и спросила, как вернуть куртку.            
        - Занесёте в сто пятую квартиру, - он помолчал и добавил. – И всё-таки, если моя физиономия хоть немного  внушает вам доверие,  пойдёмте  ко мне. Да и нельзя тут ночью одной! Много сволочи всякой развелось.
        Дома Мишка дал девушке свитер.
        - Проходите в комнату, а я пока чай приготовлю. Меня Мишей зовут.
        - А я - Оля.
        Когда он позвал её, она спросила:
        - А что это такое у вас в комнате – корона, рыцарские доспехи?
        Он ответил, что это для сказки, и стал рассказывать про институтский пионерлагерь, в котором в прошлом году проработал три смены.
        - А в этом не отпустили, так что теперь только на субботу-воскресенье приезжаю.
        Ольга сказала, что тоже работала в лагере вожатой, когда училась в институте. Они разговорились о детях, потом она спросила, какая у них будет сказка. Мишка рассказал, что объединил несколько сказок, а название - «Капризная невеста». Похвастался, что «Буратино» у него в том году получился, и их даже приглашали играть в соседние лагеря. Пожаловался, что провалился с «Винни Пухом»:
        - Мы прямо в лесу поставили. Большим понравилось, а малышам – нет: смотрели невнимательно, на всё отвлекались.
        Ольга соединила пальцы, будто держала за нитку лопнувший шарик, и со словами «входит-выходит», опустила и подняла их над чашкой. Мишка заулыбался, и она вдруг спросила, сколько ему лет. Он сказал.
        - Ого! Я думала меньше.
        - А теперь скажете: взрослый человек, а чёрт знает чем занимается: сказки, лагерь. Да?
        - Ну почему, - смутившись, ответила она, - главное, что вам это нравится. И потом,  вас наверняка любят дети.
         Ей захотелось сказать ему что-то приятное, и она спросила:       
         - А эта чудная девочка на портрете - ваша дочь?
         Мишка сказал, что дочь – на фотографии. И опять Ольга спросила не то, что нужно:
         - А где она, тоже в лагере?
         - Нет, - быстро ответил он, - она – далеко, в Америке.
         И в третий раз Ольга ошиблась.
         - А это вы нарисовали портрет? – спросила она, и этот её вопрос отвлёк Мишку от тяжёлых мыслей.
         Он стал рассказывать о Юре и его дочери Леночке. Что этот портрет она сама ему подарила. Что именно она и будет играть в его сказке принцессу. Его понесло: он заговорил о её актёрских способностях, чудном характере. И даже сказал, какая потрясающая из неё вырастет женщина.
        И тут в дверь позвонили.
        - Вы кого-то ждали? – удивилась Ольга.
        Мишка сказал, что нет, и пошёл открывать. Когда он вернулся из передней, лицо у него было нахмуренным, за ним шёл Мальков.
         - Слава, - представился тот и улыбнулся. – Мы, кажется, с вами где-то     встречались?
       Ольга, не ответив, отвернулась  и сказала Мишке. – Можно я в комнату пойду?
       - Конечно. Плед возьмите, он – на кресле.
       - Да, девочка - всё в порядке, - сказал Мальков, проводил её липким взглядом, -завидую.
       Она прошла в комнату, села на диван и….

                ХIII               
       Ольга прилетела с маршрута по Средней Азии загоревшая, усталая, наполненная впечатлениями и тоской по мужу Володе. В аэропорту, перед тем, как сесть в автобус, собралась позвонить ему. Уже опустила монетку в автомат, набрала даже три цифры номера, но передумала. Не потому что пожалела его будить: он всегда встречал её, и делал это с радостью. Не позвонила, потому что переводчицы, которые прилетели с ней - и  Галина Владимировна, и её сверстница Лена – обе были разведённые. Понимала, каково людям, которым предстоит ехать в пустую квартиру, видеть, как другого встречает любимый человек. А ещё хотела сделать сюрприз своему Володе, ведь он ждал её только послезавтра…. Она представила, как бесшумно откроет дверь, скинет босоножки и тихонечко войдёт в комнату. Быстро, не включая света, разденется, заберётся под одеяло и прижмётся к нему. От этой мысли она сразу покраснела. К счастью, в автобусе было почти совсем темно – горели только маленькие лампочки у самого пола, и Лена, сидящая рядом ничего не заметила. Ольга мельком взглянула на неё, и, чтобы опять не вернуться к тому запретному, стала перебирать в памяти свою такую удачную поездку. Величественность мечетей и минаретов Бухары и Самарканда, приятных и благожелательных людей из их группы: совсем мальчишку Пьера, который не отходил от неё ни на шаг. Выражение его лица, с которым он при прощании дал ей конверт с запиской: «Я без тебя не смогу. Через месяц приеду». Шестидесятилетнюю русскую француженку Мари, которая только за этот год уже второй раз приезжала в Союз. Неожиданное приглашение всей группы на плов  в Теджене, недавнее, со слезами прощание.…Когда автобус остановился на аэровокзале, Ольга сладко спала. Попрощалась и села в такси. Ехала по ночному городу, мимо подмигивающих светофоров и фонарей, деревьев и засыпающих домов. Когда доехали, мрачноватый, неразговорчивый шофёр, которого она немного побаивалась, без всяких просьб с её стороны донёс дыню и чемодан до самой квартиры. Расплатившись и поблагодарив, она открыла дверь и с величайшей предосторожностью, чтобы не нашуметь, внесла вещи в переднюю. Потом разулась и бесшумно вошла в комнату, на ходу раздеваясь. Стараясь не смотреть в сторону кровати, чтобы не разволноваться при виде мужа, хотела повесить юбку на стул и вдруг увидела, что на спинке висит что-то светлое…. Платье. Чужое светлое платье. Голова её сразу повернулась туда. Она пошатнулась, бешено застучало сердце. Ольга закрыла себе ладонью рот: боялась, что не сдержится и закричит. И тогда они проснутся, он проснётся. Ей почему-то было страшно представить, что он (она теперь думала не «Володя», а «он») начнёт говорить какие-то слова, что-то объяснять (что тут можно объяснить?)…. Она также тихо, как вошла, вышла из квартиры, сбежала вниз по лестнице и быстро пошла прочь от дома. А шагах в двадцати от него почувствовала что-то вроде толчка в спину. Обернулась и увидела, что там, на третьем этаже, в их квартире горит свет. Она явственно увидела его, стоящего посреди комнаты, полуодетого, растерянного и жалкого.… Это видение и то, что она сразу вспомнила, как торопилась к нему, как раздевалась и дрожала, вызвали у неё такое омерзение к нему и ещё большее к себе, что она поняла, что больше никогда не сможет ни видеться, ни говорить с ним.
        Она прислонилась к дереву и заплакала, и сквозь всхлипывания повторяла: «Ну что я такого кому сделала? За что мне так?» Никто не слышал её, только большое старое дерево. И, как умный, всё понимающий человек, молчало, только едва слышно шелестело листвой: «Что же тут скажешь? Что скажешь?» Ольга не могла стоять на месте, ей нужно было как-то занять себя или куда-то идти. И она пошла по улице, по которой вот уже два года ходила каждый день. Мимо «Продуктов» и «Булочной», магазина «Книги», прачечной и кинотеатра. Ходила не одна. По вечерам и днём – в выходные. Вот здесь, в солнечное воскресное утро незнакомая пожилая женщина вдруг остановилась и заговорила: «Ой! Какие ж вы красивые соколята, даже глазам смотреть больно, дайте поглядеть на вас, мои хорошие. А похожи ж до чего, словно брат с сестрёнкой. Счастья и любви на всю жизнь! И детишек поскорее рожайте, да не одного, они ж у вас как ангелочки будут. Дай вам Бог, родненькие мои. Не сглазить бы!» Здесь у аптеки поругались, так, из-за мелочи, забылось. Тут в скверике каждую субботу по утрам на лавочке сидел мужчина с морщинистым лицом и играл на аккордеоне. А когда они проходили рядом, всегда подмигивал им как старым знакомым.
«Кто-то завтра после работы будет идти  по моей улице, по дороге зайдёт в магазин, - думала она, - подойдёт к своему парадному, поднимет голову вверх и увидит, что там в его окне горит свет и, заторопившись, поднимется. А как же я?..» Хоть было уже больше часа ночи, в каждом доме обязательно светились несколько окон, наверное, там ждали кого-то, или уже дождались. Там было тепло и уютно. «Но ведь в том окне сейчас тоже горит свет, значит, и свет в окне – обман. Всё, всё - обман».
Она опять пережила происшедшее с ней. И как знакомый этого  парня сначала вежливо приглашал подвезти. А потом вышел из машины и сказал, попытавшись приобнять: «Кончай ломаться, поехали ко мне. Не пожалеешь». («Хоть бы на грамм смутился, увидев меня здесь»). Её отчаянное: «Пошёл вон, скотина!». Как она вдруг обессилела и ощутила почти болезненную потребность в человеке. Просто посидеть с ним рядом, поговорить о пустяках, а лучше помолчать. Не нужно ей было ни участия, ни утешений, ни тем более жалости. Поэтому ни к знакомым, ни к маме было нельзя. Да и не собиралась она никому ничего рассказывать, подруге самой близкой и то не рассказала бы - так воспитали - всё при себе всегда держать. А этот кто-то нужен был, чтобы одной не оставаться – чувствовала: нельзя ей сейчас одной. Она выбрала окно на четвёртом этаже. Поднялась лифтом, нашла нужную дверь. За  ней точно не спали: там тихо играла музыка, и были слышны шаги этого человека, который был так нужен ей сейчас. До него был только один шаг и закрытая дверь. Чтобы она открылась, надо было сделать одно-единственное, самое обыкновенное движение – поднять руку и прикоснуться к кнопке звонка. А вот этого Ольга и не могла сделать, как ни уговаривала себя. Что нечего ей бояться: всё она теперь перенесёт, даже если попадётся дрянной человек. Ну, не откроет, обругает, скажет обидное или оскорбит. Ну и пусть! Что ей это всё, если самый близкий смог такое. Она вышла во двор и села на скамейку….               

                ХIV    
         Мишка никак не мог понять, чего это Мальков притащился к нему, да ещё в такое время. Тот, ухмыльнувшись, повинился, что отвлёк от такой девушки, и заговорил о том, как они с замдиректора Гореловым съездили в лагерь:
        - Нас не ждали, поэтому застали всё в натуральном виде. Дети находились где угодно, только не там, где можно. Курили прямо у корпусов, в палатах играли в карты. Вожатые им не мешали: одни спали, другие выпивали. Физрук и «умелые руки» были уже….
        Мишка раздражённо сказал, что не все там только пьют и спят.
        - Да не все, - согласился Мальков. – Но был бы грандиозный скандал, если б не твоя сказка, которой занималось пол-лагеря. Даже выгнанные мной в прошлом году, будущие бандиты Варченко и Яковлев, делали себе костюмы.
         Мишка обрадовался, но,  когда Мальков стал говорить, что Горелов очень доволен его деятельностью в лагере, подумал о себе: «Доходит, как до жирафа» и спросил:
        - Его дочка жаловалась на меня?
        Маликов стал живописать, как она рыдала, и как они её утешали. Сказал, что успокоилась, только когда Горелов пообещал ей, что она будет играть принцессу.       
        - Понимаешь, - заговорил Мишка, - она внешне очень подходила, но когда я начал с ней пробовать, ну никак. Не дано ей: на сцене как деревянная, слова забывает. Как я ни старался, как ни упрощал текст, ничего не получилось. Пришлось её роль Леночке Закревской отдать.
         Мальков спросил, не Юры ли Закревского она дочь. Мишка кивнул и начал рассказывать, какая она способная, но Мальков остановил его и сказал, что Горелов очень просил. И добавил, что тот умеет быть благодарным.
         -  Да при чём тут его благодарность?! Она не сможет сыграть и всё испортит.
         - Придумай что-нибудь, поработай с ней побольше. Можешь пару дней на работу не выходить, а я тебя завтра же утром на машине в лагерь отвезу, а потом всё улажу.
         Мишка ответил, что у него срочная работа, и Воронин оторвёт ему голову.
         - Не оторвёт. Он, в отличие от тебя, понимает, кто такой Горелов.
           «Бред какой-то» - подумал Мишка и сказал, что уже репетировал с Леночкой и хвалил её.
         - Как я ей объясню? – выкрикнул он. – Как я в глаза ей посмотрю.
        - Тебе и не надо будет ничего объяснять, - сказал Мальков. - Я с Юрой поговорю, он её на пару дней заберёт, и всё. Он, кстати, на юга хотел, я сделаю ему путёвки…
       - Что ты несёшь? - Мишка схватился за голову. - Какие путёвки? При чём тут путёвки?   
        Мальков согласился, что путёвки ни при чём, и ещё раз повторил, что Горелов очень просил.
        - Не могу я этого сделать, да и не хочу, - Мишка старался оставаться спокойным. – И в слёзы её не верю.  Знаешь, что она мне сказала, когда я ей другую роль предложил? «Королеву можешь сам играть, а кто принцессу сыграет, мы ещё посмотрим». И ручки в боки. Смерила меня взглядом, как козявку какую-то, как вошь, развернулась и пошла. На меня так никто никогда не смотрел! А теперь ты хочешь, чтобы она убедилась, что я-таки вошь, и что все вокруг неё козявки.       
        Мальков сказал, что она поздний ребёнок, поэтому её и разбаловали, и опять начал уговаривать утром ехать в лагерь. Мишка устало ответил, что никуда не поедет.
        -  Пойми, - настаивал  Мальков, - это твой шанс. Горелов что захочешь для тебя сделает, а может он всё. Как золотая рыбка.
        - Хватит, - выкрикнул Мишка, и, закрыв уши ладонями, затряс головой.
        - Нет, не хватит, ещё два слова, - Мальков с силой отдёрнул  Мишкины руки, - Горелов знает про тот случай с девчонкой из первого отряда, с которой тебя тогда ночью начальник лагеря увидел.
        - Что там знать? Я и тебе говорил: у неё голова болела, я  принёс таблетку и постоял с ней немного.               
        - Ему это по-другому преподнесли. Послушай: сделай, как я говорю, иначе эта история плохо для тебя закончится, и не только тем, что тебя к лагерю и близко не подпустят.
       - Нет, не могу, она всё испортит.
       - Ну, как знаешь, я тебя предупредил, - Мальков поднялся и, уходя, хлопнул    дверью.
        «Снизошли до козявки: предупредили, что раздавят», - подумал Мишка. На душе у него стало нехорошо и захотелось с кем-то поговорить. С Сусликом или с Ворониным. Первый бы обязательно нашёл над чем поржать и успокоил бы, а Игорь подсказал бы, что делать. Конечно, Мишка с удовольствием поговорил бы сейчас с Ольгой, но это было неудобно. Да и не до него ей!  Мишка сел в кресло, придвинул к нему стул и накрылся махровым халатом.
         Он так и не уснул в эту ночь, или это ему только показалось. Во всяком случае, когда Ольга встала, он не спал и посмотрел на часы: без двадцати шесть. Он слышал, как она вошла ванную, как открывала и закрывала воду. Ему хотелось встать, напоить её чаем и проводить. Но он побоялся показаться назойливым, а ещё было почему-то неловко от его ночной болтовни. Он услышал, как Ольга возилась с замком и как захлопнулась входная дверь. «Почему входная, - выходная», - пронеслось в голове. Он встал и подошёл к окну. «А ведь я её больше никогда не увижу» - думал он, провожая Ольгу взглядом. Когда она свернула за угол, он зашёл в комнату и на письменном столе увидел листок, вырванный из записной книжки. Чёрным шариком на нём было написано: «Спасибо, Миша».               
               
                Х
        Утром на работе Мишка рассказал Суслику о ночном разговоре с Маликовым. К его удивлению, тот нахмурился и сказал:
- Лучше б ты, как в колхозе, в дерьмо по уши провалился, чем с Гореловым связываться. Не отмоешься теперь. Только на Воронина надежда.
- Как будет, так и будет, - отмахнулся Мишка.
Когда Игорь вернулся с совещания, Суслик подошёл к нему. Тот выслушал, скривился, сделал очередной втык по работе - на этот раз незаслуженный. Суслик изобразил на лице некое подобие обиды и на общесоюзный одиннадцатичасовый перекур вышел первым. Опёрся на пластмассовое ограждение и опустил голову. Поза и выражение лица такие, что, кажется, тронь его: стечёт на пол и не заметит. Чуть позже из архитектурного отдела поднялся Закревский. Из месткома спустился Маликов. Мишка с Игорем шли вдвоём.
- Вечно ты вляпаешься, - говорил Воронин. – Придётся мне теперь его родственника- дурака к нам в сектор взять: Горелов давно просит. А ты у меня теперь за двоих пахать будешь.
- Я и за одного…, - заныл Мишка.
- А я считаю до двух, - сказал Игорь. – Раз.
- Согласен.
 Когда они подошли, Закревский сказал:
- Мишка, расскажи что-нибудь повеселее. Взбодри народ, а то все сегодня какие-то сонные.
- Пусть расскажет, как у него сегодняшняя ночь прошла, - сказал Мальков.
Мишка недовольно глянул на него, но промолчал.
- А есть что рассказать? – спросил Воронин.
- Да уж есть, - ответил Мальков.
- А ты, старый, откуда знаешь? – удивился Юра.
- Да я заезжал к нему, уж поздненько было. Боялся, что разбужу, а он сидит себе и с шикарной девицей чаи распивает.
- В неглиже? – спросил Игорь.
- Ей было, конечно, под сорок? – оживился Суслик.
- Ничего подобного, - ответил ему Мальков, - двадцать три – двадцать пять, не больше.
- Что такое, Мишеля, вкусы изменились? - Да и когда ты успел её найти, мы ж с тобой в десять разбежались?
- Да нигде я её не находил, - ответил тот. – И рассказывать тут нечего.
Юра предположил, что это была старая знакомая.
- Да нет, - заговорил Мишка, - просто я, ну, уже очень поздно было, пошёл мусор выносить…
- Вот чёрт, везёт же некоторым, - вставил Суслик. - Тысячу раз мусор выносил и ничего, а этот ночью и то с приключением…
-…Смотрю, а на скамейке девушка сидит, - неохотно продолжил Мишка. – Подошёл, смотрю: глаза заплаканные. «Да зачем я им это рассказываю» - подумал он.
И началось:
- Ну и ты её, конечно, утешил.
- Как умел.
- Сколько раз?
- Видно, до самого утра утешать пришлось?
- Да заткнитесь, вы! – сказал Мишка. – Ничего у меня с ней не было.
- Что? – выдохнул Суслик. – У тебя, - он ткнул в сторону Мишки пальцем, - ночью была девушка, и ничего не было? Ну,  не надо нас за дураков держать!
- Ну почему за дураков? – горячо заговорил тот. – Можете вы понять или нет? У человека случилось что-то.
- Всё ясно, крокодил, - перебили его.
- Нет, девочка – блеск, можете мне поверить, - сказал Мальков.
- Мишке красивые не нравятся, ему чем старше и страшнее, тем лучше, - сказал Суслик.
- Ну, я думаю, в данном случае, - сказал Мальков, - он позволил себе сделать исключение.
- Заткнись! - Мишкина огромная, так не вяжущаяся с его почти детским лицом ручища схватила Малькова за рубашку. Тот дёрнулся, при этом одна из пуговиц отлетела.
Суслик обхватил Мишку, а Воронин - Малькова.
- Это он из-за лагеря бесится, - сказал тот, - я с ним, как с человеком, а он…
Открылась дверь лифта. Из него вышел маленький, симпатичный человек – девчушка лет двенадцати.
- Лена? – выдохнул Юра. – Как ты здесь?
Она поздоровалась, сказала: «Папа, ты не волнуйся, я тебе сейчас всё расскажу». Подошла к Мишке и быстро-быстро проговорила:
- Я не буду в сказке играть. Она мне сказала, что тебя, тьфу, вас, из-за меня с работы выгонят. Вот.
Отошла к Юре и уткнулась ему в живот.
         Пять парней застыли и смотрели, как плачет девочка. Каждый думал о своём. Юра о том, что его чудо стало совсем взрослым. И сколько из-за неё им с Нинкой придётся ещё натерпеться страхов. Мишка думал, что сказать Леночке, чтобы успокоить, и, конечно, вспомнил свою дочь, которую не видел уже больше года. Суслик решил, что, несмотря на запреты, поедет сегодня к Гале. Мальков подумал, что надо позвонить начальнику лагеря и сделать ему нагоняй. Игорь к своему удивлению вспомнил воспитательницу Наташу и сказал Мишке:
        - Бери Лену и поезжай с ней в лагерь. А в понедельник чтоб был на работе.               
        А из коридора появился Мячиков и проорал: «Дима, у тебя сын родился!». Подошёл, удивлённо оглядел всех и добавил остолбеневшему Суслику: «Это Нина звонила. Сказала, что всё хорошо, рост сто пятьдесят один, а вес три шестьсот».
- Так не бывает, - сказала Леночка, повернув к нему голову.
Она заулыбалась сквозь слёзы, и все радостно заржали: не было на свете ничего дороже и лучше этой детской улыбки.