Фронтовик

НА ПЕРЕДОВОЙ

ГЛАВА 1.

Если помнишь, твой дед Ваня успешно провел операцию по угону скота за Волгу. Сдав гурты скота и табуны лошадей, он был призван в ряды Красной Армии и направлен в военное училище, в Дагестане, город Буйнакск. Полный курс подготовки пройти не пришлось, так как весь выпуск будущих политруков направили под Сталинград. Иван Иваныча вызвали в штаб полка, где он служил, вручили документы и направили в город Меликес. Так дед из пулеметчиков, превратился в артиллериста. После окончания училища он был направлен в артиллерийский полк 120-миллиметровых минометов, которые вначале были на лошадиной тяге, а потом на машинах. Полк только формировался.
В период формирования полка дед Ваня случайно встретился в городе Саратове со своим младшим братом, моим дядей Колей.
Дядя Коля ещё в 1935 году заканчивал Ростовский техникум сельского  хозяйства по специальности механик сельхозмашин. На каникулах приехал к нам в гости, в Белую Калитву. Там прочитал объявление, что в городе Ленинграде новое медицинское военное училище набирает курсантов. Пошел в военкомат узнать, что к чему и его  посылают в это училище. В 1939 году окончил это училище и был направлен на Карельский фронт, где его ранило.
После Финской опять война, опять на фронт. При встречи в Саратове дядя Коля тоже направлялся на фронт, после переформирования. Около часа они поговорили с твоим дедом и эшелон,  на платформах которого находился танковый полк, где военврачом был дядя Коля, ушел на фронт. Через три месяца сообщили, что дядя Коля погиб смертью храбрых в боях с фашистами под городом Орел.
Артиллерийский полк 120-миллиметровых гвардейских минометов, где в одном из дивизионов политруком был дед Ваня, находился в резерве ставки. Поэтому его бросали для поддержки огнем и прорыва наших войск на разных участках боевых действий.
Накануне наступления в Белоруссии шла подготовка полка к проведению ответственной операции. Пробираясь по окопам от дивизиона к дивизиону и проходя по окопам пехоты, которую полк должен поддерживать при наступлении, деда Ваню остановил генерал:
-Старший лейтенант!
-Я!-ответил Иван Иванович.
-Вон видите высоту,-продолжал генерал,-там на ее склоне залегла штрафная рота. Я послал туда двух связных с донесением, бесполезно. Доберись туда, подними роту в атаку и возьми высоту. Задача ясна?
-Так точно-ответил старший  политрук.
-Ну, тогда вперед, желаю удачи,-закончил генерал, положил правую руку на плечо деда и повторил еще раз,-возьми мне эту высоту, прошу тебя.
Иван Иванович ничего не ответил генералу, так как все что нужно было сказать, уже сказано, а теперь оставалось, как это все выполнить... Дед прошел по окопам на левый фланг и лощиной, под прикрытием косогора подобрался почти до залегшей роты, противник молчал, потому что не видел, как он пробирался. До залегшей роты оставалось метров семьдесят – восемьдесят, но это было голое место. Ползком, по-пластунски старший политрук добрался до залегшей роты, спросил у бойца:
-Где командир?
-Убит,-ответил бородатый штрафник, похожий на старовера.
-Тогда слушай мою команду, как только я поднимусь и крикну в атаку, все за мной, кто не поднимется, пристрелю на месте. - Так старший политрук прополз по всему фронту залегшей штрафной роты и предупредил всех.
-Правда, будешь стрелять? - спросил борода-старовер.
-Если не я, то заградотряд точно.
Добравшись до правого фланга, несколько секунд подождал, оценивая обстановку, потом, выдохнув воздух политрук резко вскочил и крикнул:
-В атаку! За Родину! За Сталина, вперед!
Пробежав, пять шагов, понял, что никто не поднялся, хотел остановиться, но крикнул еще раз:
-Вперед! Взмахнул, пистолетом не останавливаясь, побежал дальше. Вначале вскочил  один, второй, а потом поднялась вся рота и с хрипло-громким «Ура» пошла за старшим политруком на высоту. Немец открыл шквальный пулеметный и автоматный огонь. Пули свистели справа, слева, били в разметавшие полы шинели, но дед еще сильней кричал:
-Вперед, -приближаясь к первым окопам фашистов. Когда осталось, метров двенадцать до окопов немцев, политрука стали обгонять бойцы, чтобы первыми ворваться в окопы. Немцы, сидевшие в первых окопах, не выдержали натиска штрафников, стали выскакивать из окопов и убегать в окопы второго эшелона. Штрафникаи поливали их свинцом.
Дед стрелял пока не кончились патроны. Он пытался на ходу перезарядить пистолет. Бежавший рядом старовер с окладистой бородой саперной лопаткой ударил немца по голове. Перезарядив пистолет, Иван Иванович на ходу поблагодарил штрафника, побежал дальше на вершину высоты. Высота была взята. Штрафники ликовали.
-Рано радоваться, окопаться! где борода, с такой большой бородой. Тебя что ранило?-спросил старший политрук подошедшего к нему старовера.
-Чуть, чуть зацепило, -ответил штрафник, а потом спросил, - Про заградотряд, правда или..
-Ранен?! Значит всё, кровью искупил, назначаю командиром. - не дал договорить староверу политрук. - Держать высоту. Собрать трофейное оружие. Использовать в бою. Сейчас фашисты опомнятся и пойдут в атаку. Эта высота им тоже нужна.
Старший политрук вытер пот, поправил шапку и сказал:
-Держитесь, -пошел к своим окопам.
Добравшись до своих, политрук прыгнул в свой окоп, хотел отряхнуться, но генерал сгреб его в охапку, стал трясти приговаривая:
-Ну, артиллерист, молодец, уважил, оставайся у меня в пехоте, я тебя героем сделаю.
-Нет,-ответил политрук, -на высоте остались бойцы, необходима им поддержка.
-Жаль!-протянул генерал, -ну все равно орден Красной Звезды заслужил, запиши,-сказал генерал своему адъютанту.

ГЛАВА 2

Вернувшись в свой полк, дед Ваня сразу же спросил писаря:
-Почта была?
-Да, была, но вам опять ничего нет.
Значит, еще не освободили и находятся на оккупированной территории, или погибли под бомбежкой. Но этот вариант папа сразу отбросил. Он открыл свою полевую сумку, достал большой блокнот и, уже в который раз, написал рапорт с просьбой розыска своей семьи. Закончив писать, положил блокнот в сумку, почувствовал, что засыпает. Да и не удивительно, уже третьи сутки он толком еще не спал. Нужно хоть часик перед боем поспать. Не успел прилечь, как тут же заснул. Проснулся оттого, что его тормошил писарь штаба.
-Товарищ старший лейтенант, товарищ старший лейтенант, проснитесь, вас вызывают в штаб полка.
Старший политрук вскочил, накинул на себя шинель, которой был укрыт и побежал в штаб. В просторный блиндаж то заходили, то выходили военные всех рангов. Не успел зайти в блиндаж, как его окружили и стали поздравлять.
-Иваныч, с тебя причитается.
Командир полка поздравил старшего политрука и вручил ему первый боевой орден, орден Великой Отечественной войны второй степени. Медали у него уже были, а вот ордена еще не было.
-А вторая радость, наверное, главная, -сказал командир,-пришел ответ на ваш запрос.
У папы все похолодело, капельки пота стали выступать на лбу. Командир продолжал:
-Ваша семья жива и живет в Тарасовском районе, Ростовской области, хутор Ерофеевка,-и протянул  официальный документ ответа.
Иван Иванович не знал, что ответить командиру, да и в горле у него все пересохло.  Командир пожал крепко руку и не отпуская ее повел за импровизированный стол.
-Нужно орден обмыть, чтоб не заржавел. Широко улыбнулся, усадил старшего политрука на почетное место.
Не успели закусить после первой солдатской чарки-аллюминевой кружки, как запищал зуммер телефона. Командир взял трубку и, по серьезности лица, все поняли, что звонил командующий. Закончив разговор, командир сказал:
-Так, еще по одной и по местам, начинаем.
Было ясно, начинается наступление и, как всегда, его начинает «бог войны» артиллерия своей мощной артподготовкой и среди них огонь мощных гвардейских 120мм минометов играл немалую роль. Командир еще раз повторил:
-По местам, товарищи офицеры,-надел каску и пошел на наблюдательный пункт.
Папа вышел из блиндажа штаба полка и по окопным ходам направился в третью гвардейскую батарею. Переходя из окопа в окоп, папа думал о нас, наконец, то нашлись, как они там, все ли живы? После боя нужно будет написать письмо срочно и переслать денежный аттестат. Так в мыслях о семье он пришел в третью батарею. Спрыгнув в их окоп, он сразу отбросил мысли о семье и бодро произнес:
-Ну что, славяне, покажем фашистам, что такое гвардейцы? – Бойцы сразу приободрились, увидев офицера штаба полка.
-Покажем, товарищ старший политрук,-ответил за всех бравый боец, куривший самокрутку, пряча ее в рукав.
-Ну что, гвардейцы, как настроение?-старший лейтенант вытащил пачку папирос «Казбек», хотя сам и не курил, но всегда имел папиросы и любезно угощал, особенно рядовых бойцов, при разговорах.
-Здравия желаю, товарищ старший политрук!-и залихватски приложил руку к головному убору. Старший политрук подал ему руку, поздоровался. Старший сержант крепко ее пожал.  После совместного выхода из окружения старший сержант ценил в политруке его цепкую память, рассудительность, способность в трудных ситуациях быстро ориентироваться и принимать правильные решения. А когда при форсировании реки Березина старший политрук прикрыл огнем из трофейного Шмайсера бойцов-артиллеристов, старший сержант и остальные бойцы еще сильнее зауважали своего политрука. Несмотря на то, что он был офицер полкового ранга, ел, спал в окопах вместе с бойцами.
Старший политрук тоже с уважением относился к старшему сержанту Егорову, родом из Клинца, до призыва в армию работал токарем на ремонтном заводе. Дома у него осталась мама и сестренка маленькая, но сейчас уже, наверное, невеста.
-Хорошо, молодцы гвардейцы, -похвалил старший политрук бойцов расчета. Они расплылись в довольной улыбке. Пожелав бойцам расчета старшего сержанта Егорова удачи, старший политрук по траншее стал переходить к следующим минометным расчетам, чтобы приободрить их к предстоящему бою.


НА БЕРЛИН

В пять часов утра, 16 апреля 1945 года, артиллерийский полк гвардейских минометов, в котором и служил твой дед,старший лейтенант Иван Иванович Рубченко, в составе 1-го Белорусского фронта, занимали позиции для артиллерийского залпа, чтобы подготовить наступление с Кюстринского плацдарма в направлении на Берлин. Позже, маршал Жуков, командующий первым Белорусским фронтом, писал: «От выстрелов многих тысяч орудий, минометов и наших легендарных «Катюш» ярко озарилась вся местность, а вслед за этим раздался потрясающий силы грохот выстрелов и разрывов снарядов мин и авиационных бомб. В воздухе нарастал несмолкающий гул бомбардировщиков»
Огневые позиции противника на  широком фронте были охвачены шквалом сплошного огня. Иван Иванович с группой офицеров штаба полка стоял посредине выстроившихся минометных расчетов. Разговаривать было невозможно, а поэтому каждый предавался своим мыслям.
Иван Иванович представлял себе окончание войны, встречу со своим семейством. Он уже получил письмо от своих из Ерофеевки. Вчера отправил письмо с ответом и переслал денежный аттестат. Он в мыслях уже несколько раз прочитывал строки письма, знал уже их наизусть, радовался, что все живы. Был в восторге от рисунка сына и подписью под рисунком: «Папа, бей фашистов».
Окончившаяся артподготовка воспринималась неоднозначно. Гул еще звенел в ушах. Взрывы и зарево еще полыхали в стане врага. Минометные расчеты, да и офицеры штаба полка не знали, что делать дальше. Эта пауза длилась недолго. Связной штаба соединения передал командиру полка пакет, где был приказ о передислокации гвардейского минометного полка на другой участок боевых действий фронта. Война продолжалась.

ГЛАВА 1.

Третий день бои шли в Берлине. Гвардейцам 120 мм минометов было сложно маневрировать в центре фашистского логова, но чем ближе артиллеристы-минометчики подходили к рейхстагу, сопротивление фашистов усиливалось. Свинец автоматических очередей и фашистских снайперов поливал так, что нельзя даже было поднять голову, а снаряды фашистов выводили из строя расчет за расчетом. Командир полка дал команду: «Всем расчетам в укрытие! За всю войну таких потерь не было, а тут сразу… -командир замолчал, морщась, потер еще не зажившее раненое свое правое плечо и тихо произнес:
-Комиссар, нужно, что -то придумать. Мы не можем, не имеем права уложить весь личный состав полка.
-Товарищ подполковник, -обратился старший политрук,-а если минометные расчеты располагать за зданием или в развалинах. Фашисты не сразу будут засекать позиции расчетов, а их расположения мы будем чаще менять
-А что?-сказал командир полка,-это мысль. Молодец, старший политрук.
-Начальник штаба! Дать команду расчетам расположиться вон в том здании, видишь разрушенное, а остальные, вон за тем зданием,-командир показал еле заметное среди развалин уцелевшее 2-х этажное здание.
-Есть, командир!-ответил начальник штаба.
-А мы переместимся во-о-о-н туда. Старший политрук, за мной!-скомандовал командир полка.
Старший лейтенант не сразу сообразил, что происходит. Ведь командир за весь период войны никогда, никого к себе не приближал. В своих отношениях с подчиненными был ровен и справедлив. А здесь… Но, долго не раздумывая он в два прыжка выбрался из укрытия и устремился за командиром, который уже скрылся за углом разбитого здания. Впереди старшего лейтенанта бежал уже связисты, тащили рацию и катушки проводов связи и полевые телефоны.
Не добежав до угла здания, за которым скрылся командир и связисты, Иван Иванович услышал свист мины, а потом взрыв. Взрыва он не видел, но слышал, а когда ускорил шаг, попытался не отстать от командира, то взрывной волной, разорвавшейся мины, был отброшен назад. От удара об афишную тумбу, потерял сознание. Очнувшись, не мог сразу сообразить, что произошло. Башка трещала и шумела от удара, глаза заливала липкая кровь. Иван Иванович попытался левой рукой протереть глаза, но безуспешно.
-Товарищ старший лейтенант, вы живы?
-Не знаю,-тихо произнес Иван Иванович.
-Жив, жив, - медсестра Катя, радуясь, стала перевязывать ему голову.
-А где командир, командир где?-очнувшись, зашумел старший политрук.
-Вы ранены, товарищ старший лейтенант, вам нельзя, -она не договорила, так как старший политрук опять потерял сознание. Приведя в чувства старшего лейтенанта, Катя спросила:
-А командир разве с вами был, товарищ старший лейтенант?
Старший политрук, некоторое время, смотрел на Катю, ничего не говорил. У него все плыло перед глазами. Катя отстегнула фляжку старшего лейтенанта. Она знала, что хотя он и не пил, но спирт в фляжке всегда был. Открыла фляжку и налила в крышку, какую то темную жидкость. Катя увидела, что это не спирт. Понюхала. Это был коньяк.
-Пейте, товарищ старший лейтенант.
Иван Иванович выпил, какая то теплота разлилась по телу. Через пару минут он уже стал понемногу соображать, что с ним произошло, и стал пытаться подняться.
-Вам нельзя, вы ранены, я сейчас оттащу вас в медсамбат.
-Не надо медсамбат,-еле выдавил из себя старший политрук, перевалился на другой бок, встал на колено, прохрипел.
-За мной, товарищ медсестра!-шатаясь, так как его бросало из стороны в сторону от контузии и ранения, старший лейтенант ринулся вперед. Пули, ударяясь о стену здания, со страшным визгом отлетали в сторону, выше головы. Фашисты увидели старшего лейтенанта и медсестру били по ним, но мимо. Катя видела, как старший лейтенант упал за разбитой немецкой пушкой, споткнувшись о снарядный ящик. Добежав до обломков разбитого здания, они упали, спрятавшись за разбитой стеной. Осмотревшись, Катя и старший лейтенант увидели, что в двух метрах справа лежали катушки проводов, а чуть дальше и погибшие от разрыва мины связисты. Поодаль лежал командир. Командир был еще жив. Когда Катя перевязала, командир открыл глаза, увидел Иван Ивановича и тихо произнес:
-Стар-р-ший полиии-трр-ук, -и опять потерял сознание
 Иван Иванович уложил на плащ-палатку командира, отдал Кате свою фляжку с коньяком, а сам пошел вдоль непростреливаемой стены здания. Проведя разведку, наметив путь своего движения, Иван Иванович вернулся к командиру, взвалил его на спину и, шатаясь, пошел вперед, чтобы как можно быстрее доставить командира в санчасть.
 Лазарет расположился в чистеньком, уютном подвале полуразрушенного здания. С каждым шагом движение было невыносимым, голова трещала от боли, тошнило, в глазах мерцали какие-то непонятные блики. Только одна мысль дойти, доставить раненого командира в лазарет заставляла шевелить ногами и двигаться вперед. Не дойдя до лазарета 150-200 метров, старший лейтенант Рубченко упал, потеряв сознание. Их подобрали бойцы соседнего батальона, доставили в лазарет.
Старший лейтенант очнулся через сутки в медсанбате. Вначале не мог понять, где находится, а когда сообразил, то попытался встать, но резкая боль в позвоночнике и голове на несколько минут опять выключила его сознание. В медсанбате ему пришлось пробыть недолго. Через 10 дней, когда он самостоятельно поднялся и прошелся по палате, он стал надоедать врачам, чтобы его выписали. Но врачи были неприступны. Как только старший лейтенант не требовал, но безуспешно. Поняв свою безысходность, Иван Иванович стал упрашивать своего лечащего врача о выписке.
-Ну как я здесь буду сидеть, когда мои бойцы штурмуют рейхстаг. Всю войну мы шли к этой цели и на тебе… Ну прошу Вас, отпустите, пожалуйста.
Военврач посмотрела на старшего политрука с сожалением и ответила:
-Ну, хорошо. Я поговорю с начальником медсамбата, но не обещаю. Иван Иванович обрадовался, на что военврач сказала:
-Рановато радуетесь. Вот когда выпишут, вот тогда будет уместно,-не договорив до конца, военврач ушла. Ее вызвали, т.к прибыли новые раненые.
Через  два дня после разговора  с военврачом старшего лейтенанта Рубченко выписали в часть. Своих, Иван Иванович нашел быстро. В части он узнал, что командира увезли в госпиталь, сделали операцию. Полком командовал начальник штаба. Дивизионы полка стояли в трехстах метров от рейхстага и поддерживали огнем наступавшую пехоту. Каждый боец понимал, что до окончания войны остались считанные дни.
Поступила команда, отправить один дивизион полка в южную часть города, где остатки отборных частей вермахта оказывают сопротивление наступающим нашим частям. Задача дивизиона оказать своим огнем помощь нашим войскам. С этим дивизионом отправился и Иван Иванович Рубченко. Дивизион своим огнем сделал дело, как говорят артиллеристы, достаточно ювелирно, а пехота уже завершила начатую операцию.

ГЛАВА 2.

Ночь, 7 мая 1945 года, первая ночь, когда минометчикам было нечего делать. Наступила, как говориться, военная безработица. Бойцы отсыпались, приводили себя в порядок, а в полночь небо Берлина озарилось морем ракет и трассирующих сполохов. Фашисты капитулировали. Хотя радость была неописуемая, но присутствовала какая-то неуверенность. Неуверенность от того, что и бойцы, и офицеры, хотя и понимали, что произошла капитуляция, но это настолько было необычно, что наступившая тишина, гнетуще давила на психику. Заняться было нечем, поэтому командиры беспрерывно проверяли чистоту и порядок оружия и техники, внешний вид бойцов. Готовились к праздничному параду.
Иван Ивановича вызвали в политотдел дивизии, где поставили ему конкретную задачу. Начальник политотдела сказал так:
-Товарищ старший политрук, вам предстоит отправиться в политуправление фронта, где совместно с немецкими товарищами предстоит отпечатать несколько тысяч экземпляров книг, брошюр, учебников, загрузить их в вагоны и отправиться в Союз. По прибытию в политуправление фронта его встретил добродушной улыбкой начальник политуправления и приятным тихим голосом сказал:
-Вам уже, в общих чертах, обрисовали ситуацию дела. Там после войны разруха, народ приступил к восстановлению народного хозяйства. Отпечатать такое количество литературы невозможно, а надо. Это, считайте, боевая задача, даже, более того.
Начальник политуправления замолчал, медленно разминая папиросу, прикурил, затянулся ароматным дымом и продолжал:
-Если все ясно, то тогда за работу, удачи вам,-пожелал начальник политуправления фронта, крепко пожал руку и проводил Ивана Ивановича до двери кабинета, еще раз пожелав удачи, он отпустил старшего политрука.
Выйдя из полуразрушенного, но еще хорошо уцелевшего здания, где находилось политуправление фронта, Иван Иванович впервые посмотрел на весеннее небо, почти такое, как и донское. Вспомнив о доме, сразу защемило на сердце. Иван Иванович прошел два квартала, повернул направо и, пройдя еще метров восемьдесят, подошел к зданию в подъезд которого заходили и выходили военные разных категорий.
Предъявив пропуск часовому старший политрук Рубченко вошел в здание, где у дежурного, бравого капитана, спросил, как пройти в типографию. Капитан доходчиво объяснил и, как будто они были давно знакомы, любезно пожелал ему удачи. Войдя в помещение, где стоял шум работающих печатных машин, Иван Иванович увидел, что за печатными машинами работали как военные, так и гражданские лица. У проходившего мимо сержанта артиллериста старший политрук спросил, как пройти к начальнику отдела. Сержант показал на пожилого, усатого подполковника интендантской службы. Интендант-подполковник посмотрел на доложившего о прибытии и с удовлетворением ответил:
-Ну, чудненько, принимайтесь за работу. Идемте, я вас представлю, с кем вам придется работать.
Интендант-подполковник, начальник типографского отдела, проводил Ивана Ивановича к тому месту, где небольшая  кучка гражданских лиц и два военных бурно обсуждали какие-то вопросы.
-Петр Степанович,-обратился интендант к майору артиллеристу,-Петр Степанович, это к вам. Начальник отдела типографии пожелал успехов, быстро удалился.
-Знаю, знаю, наслышан о вас, давно вас жду. Хорошо, что вы появились, а то тут такое разворачивается. Майор Руднев,-подал руку старшему лейтенанту и добавил,-Петр Степанович.


ВОЙНЕ КОНЕЦ

ГЛАВА 1.

Весна 1945 года была в разгаре. Шел второй год, после того как хутор, в январе 1943 года, освободили от фашистских захватчиков. Жители хутора Еорофеевка готовились к посевной. Третья, после оккупации посевная, была немного легче, потому что уже были и семена, и техника. Радость победы переполняла души как взрослых, так и детей. Взрослые работали в поле от зари до зари.
Меня определили в колхозный ясли. Хотя мне было почти 8 лет, но мой рост не давал и пяти, поэтому меня взяли в старшую группу. В колхозных яслях худо ли бедно, но кормили один раз в день обедом. Да, мама давала мне еще две лепешки, испеченные из отрубей и крапивы, поэтому они имели зеленый цвет. Когда я после игры в догонялки отошел от общей группы и вынул зеленую лепешку, чтобы подкрепиться, то Васька Хлыщ, сын колхозного кладовщика поднял меня на смех. Я вначале не понял, но когда Васька со своего кармана вынул горбушку белого хлеба, то здесь я понял, почему он хохотал, показывая пальцем на мои зеленые лепешки. Я ушел в дальний угол двора и от обиды и голода горько расплакался.
Когда за мной, после работы в поле, зашла  моя мама, то я ей сказал, что больше в садик не пойду. Меня оставили дома одного заниматься домашним хозяйством. Все остальные уходили на работу в колхоз: кто в поле, кто в огородную бригаду, дядя Андрей ремонтировал колхозную технику, работая в кузне, дедушка Кузьма работал на току. Бабушка Анюта вырабатывала минимум трудодней на полевом стане, кухарила, готовила обеды для трактористов и механизаторов.
Почувствовав, что мне поручили ответственное взрослое дело, я очень старался. Усердно кормил поросят, кур, уток, а когда всех накормил и напоил, то выпускал гусей и гнал их в поле пастись. Гуси были вредные, всегда почему-то бежали на колхозное поле, где росла колхозная пшеница. Своими клювами гуси просто косили колосья пшеницы, как серпом. За потраву или воровство колхозного зерна был очень строгий спрос.
Один раз мы с бабушкой пошли собирать колоски после того, как поле было скошено. Объездчик на коне с огромной плетью налетел на нас. Бабушка закрыла меня своим телом, но он так отхлестал нас, что у меня на ногах и на спине были темно кровавые полосы. Я от таких побоев, хотя не скоро, но отошел, а бабушка Анюта поболела-поболела, да и умерла. Объездчика за это сняли с должности, но он куда-то уехал. Мы его больше потом не видели, а на поле за колосками больше не ходили.
Позже, когда я уже учился в школе, нас водили в поле собирать колоски, чтобы, как нам тогда говорили, увеличить общеколхозный каравай. После случая, когда  один раз я выгнал гусей в поле и они помчались к пшеничному полю, расположенного рядом с дорогой, я не мог сдержать гусиного напора. Что я только не делал и не предпринимал, но остановить не мог. Усиленными бросками комьев земли мне удалось отогнать гусей от пшеничной делянки, но последний бросок комка земли пришелся одному гусенку по голове. И раньше такое иногда случалось, но мне удавалось откачать завалившихся гусят. В этот раз, что я только не делал, дул этому гусенку в открытый клюв и качал на руках, чтобы больше воздуха он захватил, но гусенка мне откачать в этот раз не удалось. Он сдох. Мне его пришлось закопать в яру, за глиняным карьером. Вечером, когда я пригнал гусей во двор и дядя Андрей посчитал все гусиное стадо, то пришел в ярость:
-Куда делся гусенок? Я спрашиваю?
Я молчал. Моя мама стала на мою защиту. Дядя Андрей сильно кричал, а на утро мы ушли на другую квартиру, к бабушке Маруси, которая жила с Мишкой, моим другом, около глиняного карьера. У меня началась новая жизнь. Утром меня никто не будил и не беспокоил, что хотел, то и делал. А делать было нечего и мы, с Мишкой, пропадали целыми днями на речке. Вечером приходили домой. От купания глаза горели и были красные, как у рака. А раков мы ловили руками. У тех раков, у которых была икра, мы ели ее прямо сырую.
За речкой лазили по садам за вишней, сливой, грушами и яблоками. Один раз забрались в сад, я  взобрался на дерево и стал трясти. Яблоки падали, а ребята внизу собирали. Вдруг все побежали к реке. Я тоже спрыгнул, но оказался в руках хозяина сада. Им был, как потом выяснилось, мой двоюродный дядя, вернувшийся с фронта по ранению. Дядя возвращался домой через сад с утреннего сенокоса. Он надрал мне уши, пожаловался позже моей маме и пригласил нас с мамой к ним в гости, где угощал яблоками и медом, а когда уходили, то дал нам целую корзину яблок.
Больше по садам я не лазил. Мама пошила мне новую рубаху из шелковых мешочков, которые я принес из леса. Это были мешочки с порохом. На них были нарисованы, больших размеров, номера. Рубаха получилась хорошая. На спине красовались номера 5 и 7, а на груди и животе номера 9 и 3. Однажды из-за этой рубахи меня здорово высекли.

В хате, вдруг появился Мишка, у которого мы снимали комнату. Мишка был со своими дружками. Они были старше нас. Да и Мишка был тоже взрослый и высокий. Он должен был учиться в 4-м классе, но война не позволила учиться и он собирался, этой осенью 1945 года идти, как и я, в первый класс. Мишка был общительным пацаном. Подойдя к нам, он сразу произнес:
-Ну что, мальва, бузим?
Мы обиженно молчали.
-Айда за арбузами. Ты и ты, -Мишка показал на меня и на Витьку Блоху, такого же маленького, как и я.
-Ты и ты,-повторил Мишка, -будете катать арбузы. Вы маленькие, сторожа вас не заметят, а мы их будем носить дальше в лес, потом на поляне в лесу наедимся. Когда было произнесено слово «наедимся», то оно сыграло решающую роль в предложенной Мишкой операции. Все как один  двинулись к лесу, а потом по оврагу подошли к колхозной бахче. Задуманный Мишкой грандиозный план «Арбуз» подходил к концу. Это передвижение у леса заметили сторожа. Мишка дал команду мне и Витьке Блохе быстро спускаться к яру. Было уже поздно. Не добежав до яра, уходящего балкой к лесу, метров двадцать, увидели, как за нами гонятся уже сторожа. Чувствуя, что всей ватагой мы не уйдем от погони, Мишка крикнул:
-К речке, к речке все!
Мы ринулись к речке. Не раздеваясь, прыгали в реку и переплывали на другой берег, а там, по тальнику убегали куда глаза глядят. Сторожа, добежав до берега реки, остановились. Что то покричав нам вслед, размахивая руками, повернули и пошли к хутору. Мы подождали, пока они уйдут, опять переплыли реку, вода показалась холодной, стали расходиться по домам. Мы с мишкой, подходя к дому, где жили, вдруг увидели, что два сторожа выходили с нашего двора. Не успели мы открыть калитку двора, как меня и Мишку встретили бабушка Маруся и моя мама. Мишка визжал, а бабушка Маруся хлестала его хворостиной. Досталось от мамы и мне. Я оправдывался, повторяя, что я не был на бахче, пытаясь отказаться от обвинений. Мама, еще несколько раз хлестнула меня хворостиной, повторяя:
-Никогда не говори не правду. Я тоже говорила сторожу, что тебя там не было, а он мне говорит, что такой рубахи ни у кого нет.
Здесь я сдался, Гордость за то, что такой рубахи нет ни у кого, льстило мне. Я сказал маме:
-Да, мама, я был на бахче. Больше не буду лазить. И не лазил.
Правда был один случай, когда уже был я большой, но это уже другая ситуация, которую я расскажу чуть-чуть позже. А сейчас детство заканчивалось, начиналось отрочество. Меня готовили к школе.

ГЛАВА 2.
   
Наступил сентябрь 1945 года. Мне в октябре 1945 года исполнялось 8 лет. Я пошел в первый класс, Учиться в школе мне нравилось. Нравилась и молодая учительница. Она приехала к нам из далека. Откуда, не знал никто. Мне нравилось читать. До школы я уже знал все буквы алфавита и читал по слогам. В классе лучше меня никто не читал, поэтому учительница всегда поручала мне читать книги, которые она приносила в класс. Мне это нравилось. Нравилось потому, что было очень интересно, да и книги очень хорошие, а слова «и днем и ночью кот ученый все ходит по цепи кругом», запали в памяти на всю жизнь.
Моя душа переполнялась гордостью, что мое приличное чтение нравилось не только моей любимой учительнице, но и всему классу. Мое чтение уже носило характер осознанного взрослого чтения. Мишка даже проводил такие эксперименты. Когда мы шли в школу, то на хуторской площади встречались почти что все школьники хутора. Тут Мишка привлекал внимание всех на себя и произносил:
-А ну, вот ты, Топорков, ты учишься в 4-м классе.
-Ну,-отвечал Топорков.
-Прочти, что вон на том лозунге написано?
Мишка показывал пальцем на лозунг, висевший на фронтоне хуторского клуба. Топорков, запинаясь по слогам, пытался что-то прочитать.
-Эх ты, Топорков. Ты не Топорков, а Колун, причем тупой. Вот учись. Ну-ка, давай. Мишка предоставлял мне слово, и я без запинки озвучивал все лозунги, висевшие и на клубе, и на  школе, и на правлении колхоза. Благо я их все уже знал наизусть. Все восхищались моим чтением. А старшеклассники даже удивлялись, что я такой маленький, а так бегло и красиво читал. Чего нельзя было сказать о математике и чистописанию.

Ко дню освобождения хутора от фашистов, 14 января 1946 года, учительница разучивала с нами новую песню, мне запомнились такие слова песни: «Есть на Севере хороший городок…» Мы уже дружно горланили эту песню, но учительница старалась, чтобы мы не сильно кричали, а с выражением и душевно исполнили, особенно концовку песни. Многим это стало надоедать, но учительница сказала:
-Пока не исполним без запинки всю песню будем тренироваться.
Вдруг в дверь класса постучали, потом дверь приоткрылась, и кто-то позвал учительницу. Она подошла к двери, ей, что-то сказали, и дверь класса закрылась. Учительница, радостно улыбаясь, сказала мне:
-Собирайся и можешь идти, тебя за дверью ждут, а мы еще потренируемся.
Класс загудел, но учительница была непреклонной. За дверью класса меня ждала моя сестра Клава.
-Пойдем быстрее домой,-сказала она.
-А чего?-спросил я.
-Узнаешь,-улыбалась она, но не говорила.
Я приставал к ней всю дорогу, но она не говорила, а когда уже подходили к хате, а мы опять жили у дяди Андрея, то Клава не удержалась и сказала:
-Вот репей, пристал, папа наш  приехал.
От такого известия я даже остановился. Меня пронзила мысль: «а как я его узнаю?».

Зайдя в хату, я увидел за столом сидящих двух военных. Моя мама подавала им тарелки. Вдруг один из военных, что помоложе, вскочил из-за стола с возгласом:
-Сынок, мой сынок!-подбежал ко мне, поднял меня на руки, крепко прижал к своей груди.
-Родной мой,-продолжал папа. Глаза его были радостные и чуть-чуть влажные. Он поставил меня на пол, быстро открыл свой небольшой чемодан, вынул из чемодана какой-то сверток и подал мне. В свертке были фонарик с цветными стеклами: белым, красным и зеленым стеклом, большую двухрядную губную гармошку и шоколад. Я был очень рад, а когда папа нажал на кнопку и фонарик загорелся, то я был в восторге.
Только сейчас я увидел, что на правом боку, на ремне у папы был настоящий пистолет, как потом мне сказал папа, назывался «ТТ». У другого военного солдата, который привез папу на двуколке с вокзала железнодорожной станции Глубокая, на ремне висел настоящий большой нож. Солдат поблагодарил за обед, пожелал папе приятного отдыха, быстро оделся и уехал опять на станцию, а папа обнял нас всех: маму, Клаву и меня, спросил:
-Ну, как вы тут поживаете?
Мама молча пожала плечами и расплакалась. Папа еще раз обнял нас и сказал:
-Ну не нужно, все уже позади, радоваться надо, война закончилась. Я вот привез в Москву литературу, которую напечатали в Берлине. Ее распределили по округам всей страны. Я выбрал Закавказский военный округ. Быстренько привез, сдал ее и скорей к вам на пару дней.
Папа пробыл у нас три дня и быстро уехал, сказав, что он скоро вернется. После его уезда дядя Андрей стал относиться к нам более дружелюбно и добрее. Перестал требовать от мамы денег на выпивку, сделал мне коньки, на которых я научился кататься. Смастерил настоящий лук со стрелами, которые пробивали многослойную фанеру и тонкую доску. Такого лука ни у кого не было. Но такое добродушие продолжалось недолго. Через месяц, опять начались споры, ругня, незаконные домогательства по поводу нашего проживания. В конце марта мы собрали свои пожитки, и ушли на квартиру.
Хутор Ерохин, как его иногда называли, готовился к рождественским святкам. Моя сестра, с подругами, гадали на своих суженных. Мы, я Мишка и другие пацаны с нашей улицы, готовились к щедрованию, колядкам и другим рождественским и новогодним торжествам и обрядам. После щедрования нас угощали варениками с картошкой, творогом и коровьим маслом, кое-где одаривали денежной мелочью. Закончив щедровать, катались на санках с горы. Когда становилось совсем темно, выходили взрослые, молодежь, вытаскивали за дышло на гору большие сани, на которых возили на поля навоз, загружали эти сани немного соломой, чтоб удобно было сидеть, в сани садились девчонки, парни, нас маленьких не брали. Шум, визг, веселье стояли неописуемые и с таким криком спускались с горы.
Радость была необыкновенная. Внизу  горы мы из снега катали большие снежные катки и перекрывали путь мчавшимся с горы саням. При подлете саней к этому снежному укреплению у сидящих, в летящих санях со страшной скоростью санях, вызывало сумасшедший страшный визг, но сани, ударялись о снежное препятствие, разбивали его, осыпая сидящих снегом и радостным восторгом. Мы, малышня, бросали, в мчащихся на санях, снежками. Это нам доставляло также веселое удовольствие. Должен сказать, что хотя было и голодно, не было достатка, но жили на хуторе весело и дружно.

Весной, 1946 года, мама взяла себе огород, где мы посадили картошку, морковку, свеклу. Готовились к посадке кукурузы, помидор и огурцов. Уже в мае месяце, заканчивая посадку кукурузы, я маялся от усталости. Мама сказала:
-Перестань ныть, вот осталось пять рядков, закончим и пойдем домой. Возьми бидончик и принеси воды, да заодно посмотри папа там не идет?
Так, может быть, я и не пошел бы к роднику по воду, т.к. солнце уже было на закате, но при слове «папа» решило все. Я взял бидон и пошел к роднику. Набрал воды, потом забрался на дерево и посмотрел в сторону станции, куда уходила от хутора дорога. Солнце огромным красным диском уже касалось западного горизонта. На этом диске вдруг появилась какая-то фигура. Я быстро спрыгнул с дерева и побежал к огороду, расплескивая воду из бидона.
-Мама, мама!-закричал я,-там папа идет.
-Не сочиняй,-сказала сестра,-он в письме написал, что в конце июня или в июле будет. Тебе ясно было сказано. Болтун, расчирикался, как сорока. Лучше бери кукурузу и кидай в лунки, а то солнце уже садится.
Мама бросила лопату и побежала на косогор посмотреть, так как огород был ниже, и вся дорога не просматривалась. Сестра тоже не выдержала и побежала за мамой. Мне ничего не оставалось, как последовать за ними. Когда я поднялся на косогор, то увидел, как мама и сестра кого-то обнимали. Подбежав ближе, запыхавшись, я увидел, что это действительно папа с двумя чемоданами. Посадку быстро закончили и отправились домой. Домой мы пришли, когда совсем было темно. Приезду папы были рады не только мы, но и бабушка Маруся. Она ждала нас, поэтому нажарила картошки, а тут появился и мой папа. Бабушка Маруся всплеснула руками, побежала в погреб и принесла соленых помидор и огурцов, прихватила бутылку, где плескалась какая-то жидкость.
-Это я берегла к твоему приезду, Иваныч. Пусть хоть мне не повезло, так хоть у вас пусть все благополучно сложиться.
Она всплакнула, но после двух чарок она сильным женским голосом затянула песню.
-Помогай, Кузьминична. - Мама подхватила. Мелодия красивой русской песни, на два голоса, полилась по сумеречным закоулкам хутора. Мы праздновали благополучное возвращение твоего деда Вани с фронта.

ГЛАВА 3.

Твой дед Ваня побыл дома всего неделю. Затем, вместе с твоей бабушкой, он поехал в район, в Белую Калитву. Именно туда, где до войны работал в райкоме. Путь в Белую Калитву лежал через станцию Глубокая. В Глубокой они задержались у своего дяди, который встретил их хлебосольно. Несмотря на то, что в стране, после войны, была разруха, но дядя, со своей женой, встретил их хорошо. На столе были и соленые огурчики, помидорчики, капустка, соленое сало, копчения. Тетя поджарила картошечку с домашней колбасой. Уже садились за стол, тетя вдруг замахала руками и воскликнула:
-Никитич, забыла, сходи в погреб, там за бочкой стоит темная бутылка с водкой, принеси.
-Племяш,-подмигнул дядя папе,-видал, для тебя как старается, а мне не дала.
-Да, ты бы все выхлестал, а то вот видишь, пригодилась.
Дядя быстро сбегал в погреб, принес темного цвета бутылку и содержимое вылил в графин, где уже было пиво. Пиво забурлило и белая пена поднялась вверх.
-Во, какая реакция, но мы сейчас продегустируем, этого «ерша», - слегка поколыхав графин, сказал дядя.
-Но вы пейте, а потом мы с Кузьминичной, -подавая на стол картошку повторяла тетя,-а что рюмок больше нет.
Дядя налил папе и себе и произнес:
-Ну, с благополучным возвращением, племяш.
Папа опрокинул содержимое рюмки, сделал глоток и заерзал на скамейке в углу, искал, куда бы сплюнуть.
-Что, не нравиться? Это ты отвык, долго не пил.
Дядя плеснул смесь своей рюмке себе в рот, но не глотая быстро выскочил из-за стола на улицу, следом за ним побежал и папа.

-Ой, господи, что случилось,-всполошилась тетя и схватила черную бутылку, которую дядя принес из погреба.
-Я так и знала,-запричитала тетя,-я так и знала. Господи, горе же ты мое, горе.
Она выскочила на веранду, схватила глиняный кувшин с квашеным молоком и стала давать папе и своему мужу.
-Не пейте, полощите и выплевывайте, еще, еще,-после третьего раза, она приказала им пить. У папы открылась рвота. Дядя уже отошел, стал помогать папе, поддерживая его, держа еще один кувшин с молоком. Рвота у папы не прекращалась. Тетя стала шуметь на мужа:
-Ты же перепутал бутылки и принес не водку, а каустик, который я поставила вчера, чтобы мыло сварить. Божечка ж ты мой. Да что ж ето такое?. Беги в комендатуру на вокзал, пусть врача пришлют.
-Дядя быстро сбегал на вокзал, который был недалеко. Скорая военная медицинская помощь примчалась быстро. Капитан медицинской службы осмотрев папу быстро уложил его в скорую и повез в госпиталь.
На утро появились два строгих военных. Оказались следователи. Стали обо всем расспрашивать. Как произошло, что да как? Особенно один, который был постарше, все дотошно спрашивал:
-Вы специально хотели отравить советского офицера? Фронтовика?!
-Ну какой специально, -вытирая слезы повторяла тетя,-как специально, если он нам родственник.
Военные следователи забрали обе черные бутылки. Одну, в которой был каустик и вторую, которая была с водкой. Дядя тоже говорил:
-Если бы специально, так зачем бы мне то было пить?
-Но вы то сидите тут и ничуть не пострадали?-спросил следователь помоложе.
-А потому и не пострадал, что я не успел проглотить,-ответил дядя,-я быстро выплюнул, а у племянника попало во внутрь.
Следователи не верили и долго допрашивали, по несколько раз просили все повторить, как это было и почему.
Папа, после двух недель пребывания в военном госпитале, пошел на поправку. Еще через пару недель его выписали, худого, измученного и они с мамой продолжили путь в Белую Калитву.
Только после выписки следователи перестали тревожить дядю с тетей. Иван Иванович дал тоже показания, что его дядя и тетя не виноваты в произошедшем случае. Дядя и тетя проводили маму с папой на поезд, который уходил на Белую Калитву. У папы начиналась новая, послевоенная жизнь.
Папу, как бывшего райкомовского работника, а теперь еще и фронтовика, приняли на работу в Белокалитвенский райком на должность инструктора по пропаганде. Жили мы на форштадте. Это пригород Белой Калитвы. Дом был турлучный, двухэтажный, обшитый деревянными досками.
Мы жили на втором этаже. Поднявшись по деревянным ступенькам, попадаешь в длинный, застекленный, неотапливаемый коридор-веранду, а из нее в большую комнату с плитой. Рядом с плитой была дверь в спальню родителей. Мы с сестрой спали в большой комнате, где мы и обедали, и готовили свои уроки. Два больших окна, в большой комнате, выходили на улицу.