Алишер Навои и три еврея

Эту удивительную историю мне поведал Цвика Стамбульский, мой приятель и коллега по работе. Цвика отличный инженер и остроумный человек. Я люблю остроумных людей, рядом с ними чувствуешь себя комфортно и уверенно. Зерно его истории сохранено, но я добавил события, которые, быть может не происходили, но, определенно, могли произойти.
Цвика внук знаменитого человека. Его дед, Михаил Воронский, родился еще до переворота, в 1914 году. В 1935 году семья местечковых евреев перебралась в Ташкент, где Михаил Воронский жил и работал вплоть до эмиграции в Израиль в 1989.  Он ушел в мир иной в возрасте ста лет, пережив официальный коммунистический мрак.
В одной из статей, посвященных Михаилу Воронскому он назван «художником по призванию» это значит, «оттуда» он был призван быть художником.  Он начал писать, а уже потом приступил к учебе. Его учителями были выдающиеся мастера Павел Беньков и Лев Буре. Михаил Воронский прославился как мастер восточной миниатюры. Он был всесторонне талантлив, например, свободно владел 5-ю языками.
История уводит нас в 50-е – 60-е годы. Михаил Воронский работает над иллюстрациями к средневековым рукописям, воссоздает образы потомков Тамерлана, а раз в неделю, по выходным, он встречается с друзьями за преферансом. Его компаньоны архитектор Зивик и композитор Шломо, а сам он становится Моше. Этим теплым именем его назвали родители при рождении.
Моше, Зивик и Шломо наслаждаются умной игрой, хорошим вином и рассуждениями о живописи, поэзии, музыке.
Зивик схватил взятку на мизере и сразу перешел к поэтической атаке:
«О сердце, столько на земле враги вреда нам сделали, что даже преданность друзей сплошным обманом сделали.»
- Ну, друзья и враги тут ни при чем, - парировал Моше, – а вот Алишер Навои, которого ты призвал на помощь, никогда бы не пошел на такой мизер, он же был не только поэтом, но и мыслителем.
- Да, кстати, - подхватил Шломо, - Моше, а ведь ты не писал его портрет? – распоясался Шломо, - А слабо написать Алишера Навои так, как только ты его видишь?
Моше нахмурился, но ничего не ответил. О мизере и разговоре быстро забыли.
Через полгода Моше появился на очередной встрече с небольшим свертком. Он развернул упаковку и показал картину.
- Вот, - сказал Моше, – это портрет Алишера Навои.
Зивик и Шломо буквально остолбенели.
- Только не говори, что ты путешествовал во времени, - сказал Шломо.
- Именно так и было, путешествовал - отозвался Моше – путь был длинным, мне пришлось выучить арабский язык, чтобы отыскать и прочитать в подлиннике древние манускрипты с текстами Алишера Навои а также и то, что писали о нем в средние века его современники. Короче говоря, вот этот портрет – результат моих изысканий.
Зивик первым нарушил затянувшееся молчание:
- Для такого портрета требуется особое место, особое оформление. Я работаю над проектом реставрации Музея Литературы и сделаю зал, специально оформленный для этого портрета, я уже вижу этот зал и нишу для портрета.
- Это здорово, - согласился Шломо, - а я напишу музыку для этого портрета. Я еще никогда не писал музыку к портрету, и вот, наконец, отличный случай. Я уже слышу эту музыку….
К открытию Музея Картина заняла отведенное место. Моше, Зивик и Шломо стояли слева от картины, а справа устроился струнный квартет.
На церемонию прибыли высокопоставленные персоны.
В первом ряду стоял Первый секретарь со своими заместителями, во втором ряду стоял Второй секретарь со своими заместителями, а в третьем ряду стоял Третий секретарь тоже со своими заместителями.
Посетители наслаждались картиной, убранством зала и музыкой. Люди радовались и аплодировали. Даже Первый секретарь хлопал своими белыми пухлыми ладошками, не знавшими физического труда, и приговаривал: «До чего же талантлив наш Узбекский народ», а Моше, Зивик и Шломо кланялись и благодарили.
Портрет Алишера Навои, о котором идет речь, хранится в музее, в Ташкенте, копию с легкостью можно найти в интернете, но вот что интересно – ни в одном из сайтов не указывается имя автора. Больше того, в одной из статей миниатюра приписывается кисти Махмуда Музаххиба, художника, жившего в первой половине 16 века. Это ошибка, но какая замечательная… Картина исполнена настолько совершенно, что никому и в голову не приходит, что ее написали в середине 20 века. Вот такой парадокс, чем лучше работа, тем скорее забывается имя автора.