3. Лунные поляны. Ночь

               

         Она мне рассказала о самом плохом дне своей жизни. И о самом хорошем тоже. Это не были ни бездны падений, ни сгустки ничем не омрачённого счастья: просто дни, непохожие на другие пониманием закономерности того, что эмоции -как положительные, так и отрицательные - очень часто не бывают связаны с какими-либо грандиозными событиями в нашей жизни. Самый плохой день, самый хороший - как всё это относительно! - вздохнула она. И высказала мысль, далеко не новую, что в наших бедах часто бывают истоки наших удач. И наоборот.
             -   Кто знает, что бы случилось со мной, не встреть я тебя? - спросила она, кладя руку мне на плечо. - Как бы  всё обернулось?
             -   Ламара   была   бы   жива, -  с неприязнью   заметил   я. -   И  перестань   заниматься   философствованием.  В  твоём самообразовании наблюдается явный крен в сторону не очень высокого пошиба фатализма. Размышление без учения, моя милая, очень часто бывает опасным.
         Она взглянула на меня с пониманием и кивнула:
             -   Да, я тоже не раз об этом думала. Опасны не поступки людей, опасны теории, которые толкают их к этому.
             -   Твоя теория потерпела крах.
             -   Моя? А разве ты сам не думал о том же, что и я? Когда цветок увядает...
             -   Послушай,   Гванца,   иногда   мне   кажется,   что  ты   не  в своём  уме. Это  ведь не поэзия, чтобы сравнивать людей с цветами!
             -   А как бы ты поступил со мной, дочь я там тебе, жена или любовница, если бы я вдруг здесь, сейчас, на этой кухне отдала бы концы? Допускаю, что некоторое время тебе ещё было бы приятно смотреть на меня, вспоминая мою грустную, как ты выразился, красоту, но потом, извини, моя красота стала бы дурно пахнуть, а попросту говоря, смердеть, и ты поспешил бы, как пишут в книгах, предать моё тело земле.
             -   По-моему, ты опьянела.
             -   Я  уже  давно  пьяна,  Нодар,  потому  что  многого  не  понимаю  в  жизни  и  никто,  никто на свете не может мне объяснить, почему желтеющая и гниющая листва должна покрывать собой первые ростки пробивающихся к солнцу цветов.
             -   В природе так не бывает.
             -   Зато так бывает в жизни.
             -   В приличном обществе такие темы не обсуждают.
             -   Мы с тобой  далеко не приличное общество.
             -   Гванца, мы тем и отличаемся от животных, что способны проявлять друг к другу чувство сострадания.
             -   Какое ты проявлял все эти годы к стареющей, больной  и  умирающей жене? Посмотри на себя: ты ведь  уже  и сам  наполовину мёртв! Лучшие годы позади, тебя уже ничего не интересует, жениться во второй раз ты вряд ли захочешь, да, наверно, уже и не сможешь. А всё из-за чего? Из-за того, что красота, когда-то поразившая тебя в самое сердце, увядала слишком медленно, а ты так и не смог спасти свою жизнь от ядовитых шипов смерти. Что такое вообще гуманизм, ты задумывался когда-нибудь над этим? Можно ли давать из чувства жалости, сочувствия наркотики - наркоману, вино - алкоголику или сладкое - больному сахарным диабетом?
         Слишком пугающим было отчаяние в её глазах, и я не знал, что ей ответить. Вправе ли мы создавать нравственные законы каждый сам для себя и определять понятие совести каждый по-своему? Эта девочка внесла сумятицу и разлад в мою жизнь и к своему величайшему стыду я понимал, что выстраданное ею каким-то непостижимым образом было частью и моей вины. Исправляя чужие  ошибки, я позабыл о том, что многие данности, представляющиеся сейчас очевидными, казались когда-то не более, чем заблуждениями.
             -   Гванца, - сказал я. - У нас нет другого пути, потому что нас ждёт то же самое.
         Её всю передёрнуло.
             -   Я... я и сама думала об этом... Что же нам делать?
             -   Сходи за таблетками. Доза, я думаю, тебе хорошо известна.
             -   А как же лесные дорожки, посыпанные лунным светом? И дом на опушке, в котором мы должны были жить? Ты же мне обещал, Нодар...
             -   Одевайся.
             -   Я не могу... я боюсь идти туда одна.
             -   Пойдём вместе.
         Странной мне показалась вдруг моя кухня, с этим несуразным комодом, грустной картиной над тахтой, мутным светом полосатого абажура; здесь внезапно, в долю секунды, в мгновение ока всё изменилось... Глаза Гванцы, плачущие, чёрные, как бездны мироздания, как мрак прошлого и ад будущего, вдруг заполнили собой всё пространство и я не видел перед собой больше ничего; не было ни боли, ни тления, ни смерти, -  только эти глаза. Она целовала меня и я чувствовал её слёзы на своих щеках. Она обнимала меня и я чувствовал биение её сердца. Что же всё-таки произошло в её странной и полной противоречий жизни, что наполнило такой печалью её глаза? Бабушка, которая была матерью? Любовники, которых она не любила? Книги, которые не учили, а развращали? Отец, который так и не смог ей стать отцом? Смерть, которая стала смыслом существования? И, наконец, я, что предлагал ей то, что она всю жизнь презирала: разложение, тлен, погибель?
         Она сняла халат, вернее скинула его неловкими движениями вздрагивающих плеч и, обхватив смуглыми руками худые колени, с грустью взглянула на меня.
             -   Извини. Я знаю, что тебе приятно смотреть на меня... но не знаю, почему... Поверь, женщины это чувствуют: ты видишь во мне что-то такое, что недоступно никому другому. Может, у тебя такие представления о женской красоте, или это связано с какими-то детскими переживаниями, с какими-то потрясениями в твоей жизни? Ты меня понимаешь? Я сделаю для тебя всё, что ты скажешь, но не требуй, чтобы я сейчас шла туда, даже вместе с тобой. Я слишком много перенесла в той квартире, чтобы идти туда ещё и за своей смертью. Смерть сама найдёт нас.
             -   Так же, как она нашла твою бабушку?
             -   Не надо вспоминать об этом.
             -   Я ведь тоже постарею.
             -   Ты не постареешь... Не постареешь т а к.
             -   Что  за  глупости  ты  говоришь!  Это  никому  не известно.  Да  и  ты можешь превратиться в беззубую ведьму с безумным взглядом и дрожащими руками.
             -   Могу, но этого не произойдёт. Просто надо вовремя умереть.
             -   Вот и я о том же.
             -   Но мне пока не хочется умирать.
             -   Твоей  бабушке  тоже этого не хотелось. Ей хотелось пирожных с кремом и того, чтобы приехал Нодар... Я могу даже представить себе, как ты будешь выглядеть, если доживёшь до преклонных лет: эти упругие острые грудки превратятся в два иссушенных сморчка, в чёрных глазах появится зловещинка, губы будут шепеляво просить о том, чтобы кто-нибудь из внуков, считающих тебя старой дурой, измерил тебе давление и принёс лекарство.
         Её стошнило. Не стесняясь своей наготы, она принесла какую-то тряпку из ванной, пробормотала «извини», прополоскала рот  зубной пастой  и легла на тахту, скрестив на груди руки. Потом сказала:
             -   Лекарство на тумбочке у гардероба: такие белые таблетки в серебряной упаковке. Скажешь соседям, что тебе срочно понадобилось кое-что из моих вещей. Обещай только, что не будешь смотреть на меня... мёртвую. Нодар, мне кажется, я схожу с ума.
         Телефонный звонок заставил её вздрогнуть.
             -   Кто это? - со страхом спросила она, съёжившись в комок.
             -   Наверно, кто-нибудь с того света, спросить, скоро ли нас ждать.
             -   Не поднимай трубку! Я боюсь.
         Но телефон звонил, не умолкая.
             -   Они, однако, настойчивы, - усмехнулся я. - Вероятно, беспокоятся, как бы мы не передумали. Думаю, что их надо успокоить.
             -   Прошу тебя...
         Незнакомый голос в трубке встревоженно, но достаточно твёрдо спросил:
             -   Кто вам выдавал свидетельство о смерти?
         Гванца до боли сжала запястье моей руки, державшей трубку.
             -   Кто вы? - спросил я, удивляясь, что не позабыл все слова на свете.
             -   Двое  людей  в  вашей  квартире  находятся  в  глубоком  обмороке.  Какой  дурак  мог  спутать терминальное состояние, характерное для глубокой комы, со смертью? Утрата сознания, нарушение кровообращения и дыхания это ещё...
             -   Кто же вы, чёрт побери, и что за ересь вы плетёте?
             -   Врач  «скорой  помощи».  Вы,  как  мне  сообщили  соседи,  по  всей  видимости,  зять?  Потрудитесь приехать в больницу, и чем раньше, тем лучше. Вашу тёщу ещё можно спасти.
         Гванца, всё ещё не отпуская моей руки, с ужасом глядела на меня.
             -   Одевайся, - сказал я так тихо, что и сам удивился. - Нам нужно срочно ехать.
             -   Ехать?.. - спросила она упавшим и полным отчаяния голосом. - Куда?
             -   На тот свет.
             -   Значит... значит, это на самом деле звонили оттуда?
             -   Да.
         Я бросил ей одежду и, порывшись в комоде, достал оттуда сумочку моей жены.
             -   Положишь сюда бутылку водки и корвалол или что-нибудь ещё из успокоительного: посмотри в аптечке.
         Мне пришлось одеть её. Что-то бормоча про себя, она время от времени поглядывала на меня безумными глазами.
             -   Бутылка водки... - шептала она. - Корвалол... Колготки, порванные на пятке... Зачем нам там всё это? Разве там пьют водку?
             -   Водка -  для  меня,  корвалол -  для тебя.  Твоя бабушка спасла нам жизнь, а теперь мы должны спасти твою бабушку.
             -   Нодар, я не понимаю...
             -   Положи  в  сумку  золото, нам  придётся  его завтра продать. Который час? Я должен ещё спуститься к соседке занять денег на несколько дней. И постарайся не падать в обморок.
             -   Нодар...
             -   Твоя бабушка жива. И моли Бога, чтобы с ней ничего не случилось.