Снежинка

Молочный, густой и тяжелый туман лежал над городом, словно окутывая его пуховой периной. Я шел вдоль разбитого и изувеченного бордюра по тротуару, прилегающему к свежевыкрашенной высокой стене кладбища, а в моей бледной руке трепетал благородно-желтый, старый листок бумаги, свернутый в дуду, на котором было написано: «Прелестный, дорогой, милый мой друг, которого любит все мое сердце,  прости, но мы не можем больше видеться и общаться - я ужасный человек, я давно уже не та добродушная Настя, которую ты знал с Ар, – вторая часть слова была размыта, точно на него скатился град слез -. Я приношу людям одни беды, я словно снежинка, которая выпадает ранней весной, снова предвещая холод в пору, когда должны уже были взойти первые подснежники…». На этом обрывалось все письмо, которое чудом уцелело после того, как его пытались сжечь.

Конец мая, дни серые и непогожие; туман, ставший эпиграфом бесконечного дождя и града, становился все гуще и тяжелее, и лишь изредка в нем призрачными силуэтами мелькали терракотовые памятники кладбища, а изумрудные венки, словно могучие киянки, от сильного ветра били по стройному корпусу немых дольменов. 
Я приблизился к свежей насыпи, в которую был вделан дубовый крест – твердый и гладкий. На пересечении его брусков, рядом с золотистым медальоном, внутри которого вставлена фотография светловолосой, с поразительно живыми глазами девушки, была прибита жестяная табличка с эпитафией: «Я уезжаю в Америку…».
Это была Настя Кущевская. Девочкой она ничем не отличалась из толпы таких же длинноволосых, стройных и одинаково одетых гимназисток, которые тут и там сновали по переулкам города. Что можно сказать о ней кроме того, что Настя была из образованной и богатой семьи, что природа наделила ее не только способным и проницательным умом, но и чрезмерной шаловливостью и озорством? С каждым днем молодая гимназистка расцветала, становилась все более легкой и грациозной. Она никогда не страшилась чернильных разводов на руках, царапины на голени или коленке и растрепавшихся, неубранных волос. Гораздо раньше всех остальных девочка приобрела ту надменность, тот светящийся мерцающим веществом живой блеск глаз, ту ловкость и изящество, что сильно ее отличало от других гимназисток. Настя с самого девства была влюблена в моего лучшего друга Андрея Зосимова – высокого блондина, в четыре года оставшегося сиротой, который уже давно похож на взрослого мужчину и который выделялся своими голубыми глазами и неуступчивым характером.  Их объединял тот ясный, живой блеск глаз и то схожее отношение к жизни, которое каждый раз эхом отдавалось в разговорах, напоминающими этот:

— Андрей, я очень хочу тебе сказать что-то серьезное, но не могу – это гложет меня изнутри. Знаешь, я порой чувствую себя легкой снежинкой, которая вот-вот растает на твое ладони и от которой не останется и следа. Мне страшно…
— Если такое случится, то я непременно стану свинцовой тучей, которая спускает снежинки на землю, и мы все равно будем вместе! Но почему снежинкой? Ты же знаешь, что я ненавижу их за невероятную легкость – так не должно быть.
— То есть и меня ты ненавидишь за это?  -   вопросительно взглянула Настя на Андрея.
— Почему ты сделала такой вывод? Человек никогда не обладал и не будет обладать легкостью, потому что мы всегда чувствуем, будто находимся под наковальней или в душной баньке с едким паром, который давит и давит на тебя. Вот и живи так вечность, а хочется выйти оттуда и уехать на край света!
— Значит меня ты совсем не знаешь! Легкость идет от легкого дыхания – и оно у меня есть, правда! Послушай, как я вздыхаю. Ах, Андрей, мне тоже хочется скрыться от всего того, что происходит вокруг. Я читала в этих смешных книгах отца, что где-то далеко есть Америка, куда мы обязательно скоро уедем, только мне нужно будет тебе признаться, но не сейчас.

Последнюю свою весну Настя Кущевская сошла с ума от того, что ей никогда не давало покоя, что в раннем детстве заставило ее стремительно измениться. Это время года выдалось чрезвычайно холодным и непогожим: дождь сменялся сильным градом, а град снегопадом. Настя проводила каждый свой вечер возле камина в отцовском кабинете, который она очень любила, и постоянно писала, вздрагивая от нескончаемого плача и слез. Андрей все чаще стал страдать от нападок Александра Александровича, своего преподавателя по литературе, который с желчью и неприязнью относился к мальчику. Александр Александрович был родным братом отца Насти, постоянно приходил в гости к ее семье и тайно обожал молодую девочку за ту легкость и изящество, которой она обладала. Он и стал виновником того, что заставило гимназистку так быстро повзрослеть, стать настоящей женщиной, и того, в чем она до сих пор не могла признаться Андрею. Ее дядя не мог принять, что Настя выбрала молодого и заносчивого горохового стручка, как он называл Андрея, а не его, и поэтому стал всячески стараться навредить ему.

В один из тех дней Настя сидела за столом и громко плакала, заливая слезами только что написанное письмо, как в кабинет вошел Александр Александрович с издевательской улыбкой, давно подозревая, что хочет сделать девочка. Она не успела встать и вскрикнуть, как пуля, угодив в левую верхнюю часть груди – точно в сердце, навсегда похоронила голос в раскрывшемся рту. Александр Александрович выбежал из дома и стал каждому встречному рассказывать, истерически смеясь, что только что он сохранил самый важный секрет в его жизни и обрел невероятную легкость, что вызывало в глазах других людей ужас, страх и недоумение.

Андрей пришел спустя лишь несколько минут, чтобы увидеться с Настей, пока погода снова не заточила обоих дома, но, войдя в кабинет, он увидел лежащую на полу девушку, рядом с которой распластался брошенный револьвер, и тлеющую, едва уцелевшую часть исписанной почерком возлюбленной бумаги. Он бросился читать письмо, которое сейчас от ветра гнется в моей ладони, обхватив другой своей рукой револьвер. Андрей последний раз взглянул в окно и увидел, что из темной и тяжелой тучи на землю медленно опускались почти прозрачные снежинки. Он тихо произнес, занося над собой правую руку, в которой был револьвер: «Настя, мы уезжаем в Америку…». Раздался оглушительный выстрел.

Кладбище за эти майские дни стало тише, свежий полевой воздух обдувал закопченные в жарких мастерских памятники, а солнце ненадолго выглянуло из-за облаков и рассеяло туман. Рядом с могилой Насти Кущевской располагался высокий и строгий столб, на котором была повешена деревянная табличка с именем: «Андрей Зосимов». Слушая капель птичьего пения, которая фарфоровыми брызгами разбивается о землю, я представлял себе их живой блеск глаз, который теперь навсегда рассеялся в этом мире, в этом холодном весеннем ветре. Небо вновь стало темнеть от надвигающейся свинцовой тучи, а мне на руку начали медленно опускаться снежинки и стремительно таять на ней.  Я сразу подумал об Андрее и Насте, которые смотрят сейчас сверху и плачут, плачут от наступившего счастья, что они оказались вместе и, наконец, обрели ту заветную легкость.