Муха

 
 
               
         
Стоило подумать о ней, как она тут же зажужжала вокруг головы, пытаясь сесть и отметиться.
Муха поселилась в квартире - здесь ей было комфортно, возможно ещё и по причине своей единственности в этом пространстве. Выгнать её не удавалось. Она была хитрее человека, который ходил и глупо размахивал полотенцем, пытаясь выгнать её в окно. Иногда она вовсе исчезала, чтобы внезапно появится для новой попытки отметиться на голове своего гонителя.
Хаиму впору было бы ненавидеть это надоевшее насекомое, но ненавидеть он не умел. Он гонял муху в отсутствии жены, которая не упустила бы случая посмеяться над ним.
Муха жила и привыкла вести оборону против неумелых атак Хаима, периодически контратакуя. Жена Циля приходила и, услышав жужжание, ехидно спрашивала:
  -  Не победил?!
Хаим виновато отвечал:
  -  Нет? - в отличие от мухи он не умел защищаться. Тем более - от собственной жены.
  -  Хаим! Работу поищи! Денег нет, а ты мух ловишь! Эта муха тебе деньги должна?! Нет, ты скажи мне – много она тебе должна?! На твой заработок дети скоро голодать будут. У тебя их трое, не забывай! Бедные девочки, у которых такой бестолковый папа! Подумать только – он муху гоняет!.. Бедный, бедный Хаим!
  -  Я не бедный! Помнишь, у Шолома Алейхема его герой говорит: – «я миллионщик! У ме-ня три дочери и каждая стоит миллион». Какой же я бедный, Циличка?! Ты знаешь, что сказал наш ребе?!  Не знаешь! Откуда тебе знать такие умные вещи! Наш ребе сказал, что еврею нужно иметь не меньше, чем пять детей! Мы должны родить с тобой, дорогая моя, ещё двух мальчиков.
  -  Вус нох гизугт дайнере ребе?! Мух ловить?! Так ты даже их не ловишь! Гинуг, Хаим, гинуг! Я тебе рожу мальчиков, если ты найдешь приличную работу.
  -  Я всё-таки работаю, хоть и неполную неделю. Люди вокруг теряют работу! Как я найду?! Как?!
  -  Ищи, любую дополнительную работу! Помни о детях! А ты?! Нет – вы подумайте только! Он муху гоняет!..
  -  Слушай сюда, дорогая Циля! Ребе сказал, что если в доме летает муха, я не имею права исполнять свой супружеский долг. Это не кошерно.
Циля долго смеялась, а Хаим в это момент пытался прихлопнуть муху у себя на голове. Циля не преминула:
  -  Хаим, не бей себя по своей слабенькой головке. А то совсем спятишь!   Скажи мне, Хаим! Ты поэтому спишь со среды на диване в салоне, а не как положено порядочному еврею, в постели с женой?! Из-за мухи?! 
  -  Да. Из-за неё. Она не позволяет мне лечь с тобой в постель. Циличка, ты же знаешь, если я лягу, то не сдержуся!  А это, говорю тебе - не кошерно! Я верю тому, что говорит ребе! Он прав!
  -  Ну и спи себе там ночью, а потом пойди к своему ребе и попроси дать тебе приличную работу, или подработку к твоей никчемной работе! Чтобы бы твои дети жили в достатке. Скажи мне, Хаим! Я много прошу?! Ну, скажи?!
  -  Нет. Ты немного просишь, но ребе не даёт работы! Он и так нам помогает, как может через разные фонды, от синагоги! Завтра после обеда я буду работать грузчиком на одном складе. Только два дня. Может, потом меня ещё позовут – я буду стараться.
  -  Спасибо! Но тебе нужен постоянный заработок, чтобы прокормить детей, а не мелкие подачки! Не понимаешь?! Тогда, гоняй мух и спи на диване! А мальчиков мне сделает кто-то другой. Он будет кормить твоих детей.
  -  Что ты говоришь, Циля! Как ты можешь такое говорить? Не забывай – ты еврейская женщина! Жена еврея и мать еврейских детей! Прошу тебя не греши, против Бога нашего, своими грязными словами и помыслами?!
  -  Могу, и буду говорить, Хаим! Если ты не найдёшь работу, где заплатят деньги, а не твои жалкие шекели, я не дам тебе кушать! Ходи кушать в синагогу или к ребе! Пусть он расскажет, что ещё не кошерно при сексе. Лови муху и не мешай мне. Сейчас девочки со школы придут, а мне нужно приготовить и накормить их.
Хаим с грустью произнёс:
  -  Кризис в стране и в моём доме...
Обиженный, он спустился в кнису (вход в дом) , открытую всем ветрам, и долго смотрел в горы. Повернувшись в сторону Иерусалима, он стал молиться с просьбой о прощении грехов:
  -  Прости, Господь, жену мою Цилю, за её грешные слова. Это она от отчаяния такое говорит! У неё нет таких помыслов и намерений!   
  Потом он просил Господа помочь ему найти более денежную работу, и успокоить его любимую жену Цилю. Ещё просил дать ему двух мальчиков…

* * *
               
В ночь со среды на четверг Хаим спал на диване.
В четверг утром, как обычно, когда он не на работе, разбудил детей.
 -  Вставайте девочки! Милочка и Хана, вам в школу пора! Умывайтесь, одевайтесь. Не забудьте, дети, зубки почистить!  А ты Ханочка, зачем под одеяло залезла?! Там темно и душно! Тебе разве не нужно в школу?!   
Мила сдёрнула с Ханы одеяло. Хана расплакалась:
  -  Аба, он меня, как это скажу русит!? – обе школьницы с каждым годом всё хуже говорили на русском, и только пятилетняя Сонечка, которая не ходила в детский сад, ещё хорошо знала русский.
  -  Твоя сестра не он, Хана, а она - ты хотела сказать, она обижает тебя?!
  -  Обижает меня в спину.
  -  Хана – в спину толкают, а не обижают. Запомни – толкают! А обижают – это, когда… обижают, - Хаим ничего другого быстро придумать не смог. Он знал за собой такую слабость - ничего быстро делать не умеет, и думать тоже.   
За завтраком вдруг расплакалась Сонечка. Она так горько рыдала, что у Хаима от жалости к ребёнку чуть сердце не разорвалось. Он взял её на руки, нежно прижал к себе. 
  -  Майнэрэ хаис! Не плачь детка, папа с тобой. Папа никому не позволит тебя обидеть. 
Сонечка обычно успокаивалась на руках у отца, но не в этот раз. Она рыдала, слёзы крупными градинами скатывались с её голубых глазок:
  -  Я хочу собачку! – рыдала Сонечка, и её невозможно было успокоить.
На плачь ребёнка с кухни пришла Циля. Она грозно посмотрела на дочку: 
  -  Опять собачку требуешь! Скоро тебя нечем будет кормить, не только собачку. Перестань плакать – собачки в доме не будет! У нас нет денег на собачку!
Сонечка разрыдалась ещё громче:
  -  Тогда купите мне братика!
Все сразу замолчали. И только Мила, учившаяся в пятом классе, и всё понимавшая, объяснила младшей сестре:
  - Соня, братик просит ещё многее шекелев. Попроси глиду! Има даст кесеф, а я со школы куплю тебе.
Сонечка, сквозь слёзы возразила старшей сестре:
  -  Маленькие дети не могут говорить! Как же, Мила, он попросит?
Мила что-то пробурчала на иврите, чтобы Сонечка не могла понять и не засыпала её новыми вопросами.
Циля строго посмотрела на Сонечку и ушла на кухню, чтобы принести детям и мужу чай. Вопрос о деньгах она пропустила мимо ушей, а Сонечка удовлетворилась обещанным мороженым, когда Хаим дал Миле деньги:
   -  Купи себе и сестричкам, - он подумал, что непедагогично покупать мороженое только одной дочери, пусть даже самой маленькой.

                * * *
В четверг после обеда Хаим работал на складе готовой продукции фабрики по изготовлению мебели. Начальник склада -восточный еврей- надрывал глотку, разумеется, на иврите. Он был сама значительность. Этот склад был его планетой, а он ощущал себя солнцем, вокруг которого вертится планета-склад, мебель и работники. Хаим не всё понимал в криках менаэля (начальника), старался не навлекать на себя гнев “солнца”. Была опасность испариться и больше здесь не появляться. А ему хотелось, чтоб хоть изредка его звали сюда поработать. Он делал всё старательно, хотя и не быстро. 
Механизации в складе не было – всё делалось вручную. Тяжелые шкафы, столы и диваны из цеха тащили в склад. Потом грузили на машины для развозки заказчикам. Более молодые работники сопровождали груз к месту назначения. Эти молодые ребята – племянники и знакомые менаэля собирали мебель на месте. 
За весь день начальник только один раз накричал на Хаима. Почему, Хаим так и не понял. К тому же и рядом никого не было, кто мог бы растолковать его вину.
Кончилась смена, и удручённый Хаим собрался идти домой. Менаэль сказал:
  - Останься на четыре часа – перетащишь всю готовую мебель из цеха на склад!
  -  Один?! 
  -  Вот с ним, он указал на пожилого работника, о котором Хаим уже знал, что тот его дядя. Этот дядя целыми днями торчал в цеху, делая вид, что трудится в поте лица. Хаим понял, что ему одному придётся перетаскивать всю мебель. Дядя понесёт какие-нибудь легкие стульчики, подлокотники от дивана, или выдвижные ящички от шкафов, от тумбочек и будет делать вид, что надрывается. А если он, Хаим, возмутится, сюда его больше не позовут.
Всё было, как Хаим и предполагал. Только вместо четырёх часов он затратил на всё задание шесть. Он отметил своё убытие в плохом настроении. Утром в пятницу менаэль сказал:
  -  Ты вчера медленно работал! Я заплачу тебе дополнительно за четыре часа, а не за шесть. Если ты не согласен, я тебе работы больше не дам.
  - Я согласен! У меня дети!
  - Поэтому я дал тебе часы! Будешь работать в паре с Ави! Сегодня йом-шиши (пятница), а потому у тебя четыре часа. Успеешь сходить в синагогу. Приходи в йом-ришон (воскресенье) с утра! Дам тебе четыре часа, а может полный день! Фирштейн?! – он знал пять-шесть слов на идиш, и гордо говорил, что знает «а бисэлэ» этот язык.
               
                * * *
В пятницу после синагоги Хаим вернулся домой в хорошем настроении.
Нарядные девочки встретили отца у двери. Он обнял каждую, а Сонечку нежно поднял на руки и отнёс к столу на её место, не забыв прикоснуться пальцами к мезузе и поцеловать их. Циля не преминула упрекнуть:
  -  Мезузу целуешь, а девочек не можешь?! Ребе не позволяет?!
  -  Зачем ты каждый раз говоришь об этом! Ты же знаешь, что по еврейской традиции, отцам не рекомендуется целовать дочек! Я тебе об этом уже много раз говорил!
  -  Тебе бы в средние века жить, Хаим! Это – традиция средневековая! Поцеловать в щёчку – это же не в губы!
  -  Я своих девочек и без поцелуев обожаю! Они знают.               
Стол был накрыт. Горели шаббатные свечи. Все были живы и здоровы. Хаим был счастлив. Циля умела из ничего приготовить что-то.
Хаим прочитал положенную молитву. Выпил стакан шаббатного вина и все принялись за еду.
Прилетела муха. Она будто знала, что в наступивший шаббат гонитель не станет её преследовать. Сперва она пожужжала вокруг головы Хаима, а он даже не отмахивался. Потом нагло летала вокруг стола, снова вокруг головы Хаима, словно сознавая важность момента, ни разу не села на стол, не отметилась на голове гонителя.
Улетела внезапно, так же, как и прилетела. Сонечка спросила:
  -  Папочка! Где мухи ночуют?! Под кроватью?!
Хаим нежно посмотрел на дочку:
  -  Нет, майнере хаис! Они ночуют на шкафах, на люстрах.
  -  Им наверно там удобно?! Да?!
Вмешалась Циля, чтобы предотвратить дальнейший град вопросов своей маленькой дочери:
  - Кушай, Сонечка! Сегодня шаббат! Нужно кушать и думать о боге! – она не подумала, о том, что последуют вопросы на новую тему:
  -  А, как думать о боге?! Я хочу ду… - Циля грозно оборвала её:
  -  Ешь и больше ни слова! Будешь болтать за столом, в угол поставлю!
  -  Мама, не можно в шаббат наказывать, – возразила Мила.
  -  Ещё как накажу! Ну и детей бог послал!..
За столом стало тихо. Радость шаббата вернулась за стол, когда Циля принесла испечённый ею яблочный пирог. Мила расставила всем чистые десертные тарелки, Циля положила в каждую кусок пирога. Принесла всем по стакану сливового компота. В каждом стакане плавала большая слива.
Появилась муха. Сладкое лакомство лишило осторожности хитрое насекомое. Муха кружила над тарелками с кусками пирога, потом, словно сообразив, где безопаснее, стала кружить над большой тарелкой с оставшимся пирогом, до которого сидящим за столом, труднее было дотянуться. Она противно жужжала в тишине субботней трапезы. Возмутилась Циля:
  -  Хаим, что же ты?! И рукой не пошевелишь?!
Хаим молчал – в шаббат он не хотел устраивать погоню за мухой, считая это работой. Потом всё же сказал:
  -  Потерпите, дети, и ты, Циля, потерпи! Кончится шаббат, и я выгоню её!
В отсутствие помех муха наглела и, кружась, зажужжала с каким-то неприятным раздвоенным звуком. Будто их было две. Садилась на пирог в большой тарелке. Циля всякий раз прогоняла её. Хаим низко склонял голову, глядя в свою тарелку и, делая вид, что не замечает работу жены. В очередной раз согнанная с большой тарелки, муха внезапно взвилась вверх и с остервенелым жужжанием спикировала в стакан Сонечки. Намокшая, она барахталась, пытаясь выбраться из компота. Сонечка не растерялась, ложечкой притопила муху, и как-то по-взрослому сказала:
  -  Папочка, я поймала её!  -  и добавила по-детски: - мне жалко мушку! Она тоже хотела летать!
 Циля резко взяла стакан дочери, отнесла на кухню, вылила компот в раковину, убедившись, что насекомое не шевелится. Открыла кран, и с мухой было покончено. Вернувшись к столу, она поставила дочери другой стакан компота с двумя сливами внутри, и многозначительно посмотрела на мужа.
Всю дальнейшую трапезу старшие девочки обсуждали поимку мухи. Героем шаббата стала Сонечка. Взоры сестёр были обращены к ней. Хана спросила: 
  -  Сонечка, как тебе удалось поймать её?!
Мила возразила:
  -  Глупая Хана, она…
Циля прервала старшую дочь:
  - Почему ты посмела назвать свою младшую сестру глупой?! Ты очень умная?! Да?! Только позволь себе ещё раз! Попроси прощения у Ханы!
  -  Не буду!.. Я хотела сказать, что муха сама влетела в стакан. Но Сонечка не дала ей вылететь.
  -  Извинись! - потребовала мама.
   Мила нехотя извинилась. Довольная Циля налила Хаиму стакан вина:
  -  Выпей, дорогой, за наших девочек! Попроси у бога дать им здоровья и счастья!
Сидели долго, пока дети не доели весь пирог. Без напоминания отправились в спальню.
Сидели вдвоём. Молчали. Потом Циля сказала: 
  -  Я устала. Пойду в постель. А ты, где собираешься спать?! Опять на диване?!
  -  Иди, Циличка, в спальню! Я приду!
Хаим встал лицом к Иерусалиму. Он вспомнил наставления ребе для тех, кто желает прибавления семейства. Ребе говорил, что самым благоприятным временем для исполнения супружеского долга является ночь пятницы, перед днём шаббата. В этот вечер в семье праздничное настроение, всеобщая любовь друг к другу и уважение к родителям. Это помогает.
Прежде, чем подняться в спальню, Хаим трижды вымыл руки, как предписывал обычай. 
Жена ждала его, листая журнал. Хаим улёгся в постель, обнял свою любимую Цилю, которой не касался со среды. Она прильнула к нему, но, вдруг, он вздрогнул, вырвался из её объятий и выскочил из постели, изрядно напугав жену:
  -  Хаим, что случилось?! Почему ты вскочил, как бешенный!? Какая муха тебя укусила?!
  -  Циля, не напоминай мне о мухе! Я забыл, что ребе запретил держать в спальне тору, Я раньше не знал этого, читал её перед сном, а потом мы занимались любовью! Циля - это страшный грех! Не знаю, удастся ли мне вымолить у Господа прощение! – он выдвинул ящик прикроватной тумбочки, достал Тору, поцеловал её и вынес из спальни в салон, где на нескольких полках стояли другие книги. Он нашел ей отдельное место, снова поцеловал и поставил на полку. 
В волнении он ещё раз попросил прощения у Господа за своё невежество в вопросах веры и за незнание еврейских обычаев, которые, как сказал ребе, идут ещё из средневековых времён. Еще он просил у Господа дать ему силы во время исполнения супружеского долга, после чего вернулся в спальню.
Утомлённая за неделю Циля спала. Он вспомнил и другое наставление ребе о том, что нельзя приставать к спящей жене – это может плохо отозваться на потомстве.
Не менее жены утомлённый за неделю, Хаим тут же уснул. В этот благоприятный пятничный вечер они не исполнили свой супружеский долг.
В шаббат, после завтрака Хаим погулял со своими нарядными и красивыми дочками. Он снимал шляпу перед встречными, большинство которых знал:
  -  Шабес!
Ему отвечали с радостью:
  -  Шабес!
 Отец с дочерьми шёл дальше. Впереди всех бежала неугомонная Сонечка. Сегодня это было безопасно, так как въезд машин в религиозные кварталы в шаббат перекрыт самодельными шлагбаумами. Нарядные девочки бегали по проезжей части. Мальчишки гоняли мяч. Взрослые степенно шли в синагогу. После прогулки с дочерьми, Хаим тоже направился в синагогу. Всюду звучало: 
  -  Шабес!.. Шабес!..   

                * * *
Утро йом-ришона, залитое солнцем, расцвеченное сочной зеленью, ранним цветением миндаля и цветов, радовало ум и душу Хаима: – я иду на работу, заработаю немного денег.  У меня любимая жена, замечательные дочки! - Чего ещё мне желать?! – В моей душе Бог – он любит меня, не меньше, чем других! – Наш Господь любит всех!
Хаим вспомнил об Ави! Это не испортило ему настроения: - я буду работать за себя и за него, потому что он не молод и не совсем здоров. – Это - моя мицва. – Бог дал мне возможность сделать такое угодное ему дело. – Только бы менаэль не передумал! – Господи, смягчи его душу, прости ему его грехи! – Он кричит, издевается над людьми, потому что не ведает, что творит.
С такими настроениями Хаим подошёл к проходной фабрики. Он пришёл раньше других – идущих на фабрику было ещё мало.
На стене проходной висел большой лист бумаги в траурной рамке. Хаим никого на фабрике не знал. С горечью подумал: - Люди уходят, новые приходят. – Жизнь не прерывается! Господь знает, кому, когда уходить и приходить! 
Он приготовился отметить время своего прихода на фабрику, когда к нему подошла, девушка - работница фабрики. Она спросила на русском:
  -  Вы Хаим Зильберман?!
  -  Я…
  -  Извините, но я вынуждена сообщить вам неприятную вещь. Начальник склада, где вы работали, велел передать, что больше не нуждается в ваших услугах. Проще говоря – он отказывается дать вам работу.
  -  Он объяснил вам почему?!
  -  Нет, Хаим,  не объяснил! Мне очень неприятно! Простите меня!
У Хаима на душе стало скверно. Потом совсем скверно. Он побледнел, что испугало девушку:
  -  Хаим, вам плохо? Я принесу воды!
  -  Нет, нет - не нужно! Скажите, кто умер?! – он показал на некролог: - я плохо читаю на иврите.
  - Умер Ави, который, как я знаю, работал на складе. Инфаркт – это написано в некрологе. Сегодня ночью.
Хаим шёл от фабрики медленным механическим шагом. Всё померкло - солнечный день, раннее пробуждение природы. Он ни о чём не думал – просто не мог.   
Люди, шедшие на работу в промзону, не обращали внимания на человека, идущего навстречу. А он не видел их. В этот ясный день, для Хаима всё окуталось в серый туман. Всё сплавилось и слилось в постигшую его неудачу. 
Невезенье недолго властвовало над ним. Вернулась способность мыслить. Присущий ему природный оптимизм взял верх: - Я жив, здоров! - Моя семья в полном порядке! - Я ещё найду работу! – Жалко Ави! – Если бы он не умер, я бы имел часы. – Но такова воля Господа! 
Хаим не пошёл домой. Синагога была открыта, и он вошёл.
               
 Цфат. 2000г.