Черепаха и Ежик-2 сказка для взрослых

Который день мело…Мело, не переставая. Окна домов были наглухо залеплены снегом, точно так же, как ее очки сейчас. Неохотно сняв перчатки, она протерла тут же ставшими мокрыми и холодными пальцами овальные стеклышки и вновь нацепила очки на переносицу. С ними ее лицо казалось серьезнее и умнее. Так казалось всем.

На самом деле, она носила очки, чтобы ни дождь, ни снег, ни ветер не смогли добраться до туши на ее длинных ресницах. Он не переносил никакого беспорядка в ее облике, тем более размазанной краски на глазах.

Губы должны быть яркими. Зубы белоснежными. Юбка — идеально выглаженной. И она старалась. Для него. И для себя тоже. Иначе он ощетинится. Ему будет плохо, а ей станет больно. Пусть ему будет хорошо. А у нее ничего не болит.

Подумав о нем, она проверила, на месте ли ее изумительно глянцевый панцирь шоколадного цвета. Убедившись, что на месте, вошла в знакомый подъезд. Три лестничных пролета дались ей с трудом. Каждая ступенька останавливала вопросом: зачем? к чему? стоит ли?... Наконец, дверь и тугая кнопка звонка.

Он открыл сразу, немедля. Впустив ее в дом, выглянул на площадку, проверить нет ли за ней хвоста. Хвоста не было. Все хвосты она давно обрубила. Ради него. А он не верил, не верил до сих пор.

— Привет, — ее голос казался чуть простуженным, но звучал тепло.
— Привет, – так же тепло ответил он, снимая с нее панцирь.
— Не надо. Не надо пока, — она повела плечами и поправила шоколадную глянцевость.
— Не надо, так не надо, — он повернулся к ней спиной и пошел в комнату, передергивая серо-голубыми колючками на спине.
— Проходи, — произнес то ли он, то ли эти колючки.

Она вошла в маленькую полутемную комнату, едва освещаемую одной единственной свечкой, и присела на тахту, сложив озябшие руки на коленях.

— Ты замерзла, хочешь кофе? – он присел рядом с ней и взял ее руку в свою.
— Я не люблю кофе.
— Да? А другие любят, — нечаянно коснулась ее одна из его колючек.
— Я не другие, — блеснул ее панцирь.
— Сняла б ты эти дурацкие очки, они не идут тебе, — больно уколола еще одна колючка.

Она молча сняла овальные стеклышки в тонкой оправе и, опустив лицо, стала потихоньку вжиматься в панцирь.

На этом маленьком диалоге могла бы закончиться их встреча, как заканчивалась уже не раз, принося одному и другому вместо радости горечь и оставляя в душе осадок недоумения, но маленькая свеча, мелко запульсировав пламенем, вдруг погасла и темнота накрыла обоих глухим покрывалом.

— Что делать? У меня нет больше свечей, — озабоченно произнес он.
— Не надо, посидим и так, – предложила она, — скоро зажгутся звезды.

Распрямив плечи, она приподняла голову, словно пыталась где то под потолком увидеть сияние небесных светил. Комнату наполняла кромешная темнота. Повеяло холодом. Нестерпимо остро захотелось ощутить живое тепло. Лицом, грудью, всеми частями своего существа, неприкрытыми панцирем.

Она осторожно протянула в темноту руки в надежде ощутить его близость. Но он не почувствовал, не заметил во тьме ее слабого призывного жеста. Резко поднялся и направился к окну. Едва различимая тень мужской фигуры всколыхнула воздух у самого ее лица и поплыла прочь.

— Ты куда? — тревожно двинулась она следом и почти полностью вытянулась из своего панцирного укрытия.
— Надо открыть шторы, иначе мы не увидим света звезд, — спокойно прозвучал его голос от окна.

Послышалось шуршание материи по карнизу и скоро затихло. Распахнутые занавески не спасали. Стекла, наглухо залепленные снегом, не пропускали ни единого лучика, ни звездного, ни лунного. Казалось, мрак покрыл не только эту комнату, но и весь мир за ее пределами. Становилось тоскливо.

Ее глаза уже привыкли к темноте и застыли на знакомом, неподвижном силуэте у окна. Мысль о том, что он не спешит вернуться к ней потихоньку сдавливала горло обидой. Знобило. Сейчас бы набросить на плечи мягкое и пушистое! Но разве возможно снять то, что не пропускает к спине тепло, зато защищает от возможного удара?

Близкие бьют в спину. Неожиданно. Жестко. И ты падаешь. Да, конечно, потом поднимешься и ссадины пройдут, но останется страх. Постоянное ожидание угрозы. Оно парализует, лишает внутреннего покоя, убивает. Нет! С защитным панцирем спокойнее, пусть и холоднее. Она опустила голову и, положив на плечи крест накрест руки, вжалась в свое глянцевое укрытие.

Он стоял, незаметно подергивая иголками. Иногда эти движения согревали, как обычно согревают любые физические движения. Особенно тогда, когда на него дул ветер обвинений и упреков. Но сейчас ветра не было, его просто окружали темнота и холод, а хотелось тепла.

Открытого, благодатного, пьянящего тепла. Обволакивающего все острые иглы, проникающего в самые узкие пазы меж ними. Но от окна тянуло стужей. А она — он это знал — продолжала сидеть на тахте. Наверняка подобрав ноги и охватив себя руками за плечи. Молча. Отчужденно. Непроницаемо. Как обычно.

Вглядываясь в темень окна и тщетно надеясь увидеть там хоть единый просвет, он раздраженно бросил в сторону:
— Черт побери, ничего не видно, хоть глаз выколи!

Она почувствовала, как брошенная как будто бы совсем в другую сторону колючка достигла ее нежной груди и втянула голову в плечи.

— Может, мне уйти? — тускло шевельнула она панцирем.

— Как знаешь... Ты со мной только тогда, когда светло, — царапнула ее еще одна колючка.

— Прощай, — она решительно встала с тахты, одернув свою шоколадно-глянцевую защиту, и сделала шаг к зияющей черноте дверного проема.

Иголки на его спине сжались, на расстоянии ощутив ее движение к выходу.
« Эх! — с досадой думал он,— хотя бы одним словом, одним жестом дала понять, что я ей нужен. Такой вот. Замерзший. Колючий от холода. Неправильный. Честный. Не умеюший лицемерить. Так нет! Вжимается в свою непробиваемую оболочку от любого слова и прикосновения».

Не то сказал, не так посмотрел, не вовремя дотронулся. Год… Целый год встреч! И все впустую. Боится, не верит, не слышит. Не берет и не дает. А ведь есть что дать!!! Он знает, он чувствует. Каждой своей колючей антенкой ощущает ее всю. В местах, неприкрытых панцирем, она теплая, нежная, пахнет ванилью и корицей. Так пахло в детстве дома.

И глаза у нее необыкновенные. Ясные, с легкой темной поволокой. Как хочется смотреть в их чистоту, не замутненную стеклами очков, не испорченную осыпавшейся тушью. И бедра, туго обтянутые юбкой, гладить. Смело. Жадно. Бесстыже. Не встречая сопротивления рук, не слыша омерзительного «не надо, не сейчас».

# # # # # # # # # #

«Как знаешь, — сказал он. Как знаешь…Ему без разницы, рядом я или нет, и все равно, что я чувствую, о чем думаю. Он никогда не помнит, что я люблю, а что нет. Не понимает, чего я хочу», — мысли тянущей болью обиды сопровождали каждый ее шаг в сторону двери.

Она медлила. Напряженный силуэт его колючей спины говорил о том, что не всё так, как ей думается. Но как? Зачем ей эти загадки? Хочется, чтобы все было просто и ясно. Прикасаться обнаженными душами. Нежно и доверчиво. И чтоб не нужна была защита. Пусть он сам, его сильные ладони прикрывают ее сердце. А он тянет руки туда, ниже спины. И сразу хочется натянуть на бедра панцирь. И уйти прочь. Видно, настало время. Достаточно ожиданий. Устала.

Она взялась за ручку двери. Вдруг, где-то вдалеке, за стенами заснеженного дома, раздался тревожный звук. Так воет вьюга. Протяжно, болюче, словно раненый зверь. Как уйти в эту жуткую тьму? Здесь тоже темно. Но здесь он. Живой человек. Живой! А значит, теплый. Она на секунду остановилась, не решаясь шагнуть туда, откуда, возможно, не будет обратного пути.

# # # # # # # # # #

Стоя у окна, он прислушивался к ее тихим удаляющимся шагам, настороженно ожидая звука открываемой двери. За окном неожиданно взвыла сирена, разрезала воздух страшным звериным воем. Внизу, по улице, мимо его заснеженных окон, мчалась скорая. Он представил, как отчаянно пробивают снегопад проблески сигнализации. Мгновения решают чью-то судьбу.
Секунды могут спасти и могут погубить. Навсегда. Необратимо.
Один стремительный рывок и он настиг уходящую гостью.

Быстрым движением развернул ее, охватив вкруг спины. С силой прижал к себе. Глянцевая твердь под руками была жесткой и холодной, но уткнувшиеся в его плечо женские губы обдали мягким и теплым дыханием. Он почувствовал, как живо и доверчиво откликнулись на это тепло все части его тела, лишенные колючек.

Женщина уперлась ладонями ему в грудь, боясь коснуться острых игл, покрывающих его спину. Но он с еще большей настойчивостью прижимал ее к себе, чувствуя как под его пальцами похрустывает шоколадный глянец.

Не в силах больше упираться, она охватила его руками в ответ. Почувствовав остро впившиеся в ладони жгучие уколы, она едва сдержала звук боли и коснулась губами его губ.

Он слегка напрягся. Серо-голубые колючки развернулись веером и все его существо превратилось в готовый взорваться нежданной радостью комок. Он целовал ее лицо, горячечно выдыхая давно сдерживаемое чувство. Она отвечала ему, ловя губами эти поцелуи и с удивлением ощущая своей мягкой грудью и животом нежность его незащищенной плоти.

Его пальцы немели под ломающейся твердью ее панциря, больно ранились об его осколки. Ее ладони горели, покрываясь капельками крови под его иглами. Но оторваться друг от друга в острой жажде любви уже было невозможно. И тьма больше не дышала на них холодом, а обволакивала бархатным теплом, по которому тихонько скользили слабые лучи взошедшей за заснеженным окном звезды.