19. Тайна Белого Братства

  Июнь 1794 года (мессидор II года Республики).

  Солнечное жаркое утро. Жером так тщательно выбривался перед зеркалом, очень аккуратно связал длинные темные волосы в хвост, так долго выбирал оттенок галстука, что у Валери закралось подозрение, что он куда-то собирается. Она решила узнать это.

- Ну, во-первых – Жером обернулся к ней – не один я, мы оба собираемся вечером с визитом к нашим славным соседям Дюплэ, я только собрался об этом сообщить, но ты опередила мои намерения. Не обижай меня отказом, пожалуйста, мне это важно.
  Тем более, как я знаю, ты с их старшей дочерью уже и так в хороших отношениях, почему бы тебе не побывать и у них дома. Это неплохо воспитанные добропорядочные люди, что старики Дюплэ, что их дети. Что скажешь? – Жером уселся на подлокотник кресла, скрестил на груди руки и с надеждой не сводил с Валери кошачьих зеленоватых глаз.

- А это интересная идея! И  всё же ты хитрая бестия, гражданин Анжельбер, выходит, ты знаешь этих Дюплэ очень хорошо и долго, раз запросто бываешь у них дома! И ни слова до сих пор об этом, негодяй, а я, бедная, сижу тут почти затворницей и скучаю!

   Анжельбер довольный удачной затеей хитро улыбался Валери, это не последний сюрприз для неё на сегодня.

   Плавным движением поднялся с кресла, обнял молодую женщину за талию и нежно поцеловал в губы:
- Приводи себя в порядок, но к 7 вечера будь готова!

   И тут Валери словно опомнилась и грустно покачала головой:

- Жером, всё это замечательно, но... в каком качестве я там буду представлена? Это серьезно, понимаешь? Уж не кузиной ли, как в водевиле?! Это слишком! «Подруга»? О нет, это понимается в обществе как любовница... не хочу... Не всё так просто, Жером... придется мне остаться дома...

   Жером тоже сделался совершенно серьезным, но с ответом не задержался:

- Если ты согласна,... ты будешь представлена моей невестой, Валери... Я никому не дам повода относиться к тебе двусмысленно и пренебрежительно.

   Молодая женщина внимательно взглянула Анжельберу в глаза, он не отвел взгляд, торжественный и серьезный, но все-таки решила проверить еще раз.

- Понимаю, это тоже нужно для того, чтобы не задавали лишних вопросов, как и отдельная комната для меня по соседству, верно?

   Жером слегка нахмурился и помрачнел, она не понимает действительно или намеренно не хочет понимать? Но все, же взял себя в руки. Сейчас или никогда.

- Нет. Я задал прямой вопрос, Валери, ты согласна считать себя моей невестой до тех пор, пока  у меня не появятся возможности жениться на тебе? – скулы резко обозначились на бледном лице Жерома – или... тебе по-прежнему ненавистен революционер и не дворянин... – последние слова вырвались с трудом, сквозь зубы.

    Валери пыталась осмыслить услышанное, то бледнела, то краснела, взгляд метался. Ее затянувшееся молчание для Анжельбера становилось мучительным.
- Я... я согласна, Жером... – она обняла его за шею и зарылась лицом в пышный галстук.
...     ....    ....
   
   В доме Дюплэ Анжельбера и «гражданку Марбёф» встретили очень тепло и приветливо. Молодая дворянка, она не ожидала такой солидной обстановки и комфорта от жилища буржуа.

    Гражданин Дюплэ был владельцем столярной мастерской и нескольких домов по улице Сент-Онорэ, жена – домохозяйка, молодые дочери - Элеонора, с которой Валери уже неплохо была знакома, Элизабет и Виктория, получили неплохое для женщин среднего класса образование, младшему сыну Морису было всего шестнадцать лет.

   Кресла и диван в гостиной обиты бордовым утрехтским бархатом, в центре хорошо сервированный стол, у окна фортепиано.
 
   Гости начали собираться. Анжельбер отлично знал их всех.

   Валери представили Филиппа Леба, мужа Елизабет. Худощавый интеллигентного вида молодой человек, он хорошо играл на скрипке. Депутат Конвента, якобинец.

   Ее внимание также привлек черноволосый, смуглый итальянец, в  манерах которого она безошибочно угадала «собрата» по классу.

   Это был Филиппо Буонарроти, он действительно был дворянином по происхождению, потомок Микеланджело, но с юности порвал все связи с этим классом, был республиканцем и депутатом Конвента. В тот вечер не появился только Сен-Жюст.

   Последним в гостиной появился со второго этажа, из комнаты,  стройный мужчина средних лет, одетый скорее просто по-домашнему, без фрака или сюртука, белая рубашка с кружевными манжетами и жабо, полосатый жилет и кюлоты, на ногах легкие ботинки с пряжками.
 
    Валери похолодела и слегка прижалась к Жерому, она узнала этого человека. Только сейчас он был без парика, светло-русые волосы, связаны сзади в длинный хвост. 

    Взгляд его рысьих зеленоватых глаз остановился на Валери, выразительно и вежливо он склонил голову в знак приветствия, взгляд был спокойным и, пожалуй, даже мягким.

    Выражение бледного лица также было просто спокойным и не напоминало официальную каменную маску.
    Удивительно, даже пластика   заметно изменилась, гибкое тело, плавные движения ничем не напоминали того   «безжизненного замороженного» человека, каким он представился ей увиденный впервые в квартире Анжельбера. 

- Добрый вечер, гражданка Марбёф, рад видеть вас – приятный баритон слегка завораживал слух, девушка невольно напряглась, когда теплые губы слегка коснулись ее руки.

- Добрый вечер... гражданин... – его фамилией она всё-таки нервно подавилась.

     Жером бодро кивнул и спокойно подал Робеспьеру руку:
- Рад видеть тебя, Максимильен. Когда бы еще вот так собраться...

 - Сейчас Филипп сядет за фортепиано, играет он мастерски. Лучше послушайте музыку, отдыхайте... и не вздумайте устроить здесь филиал Якобинского клуба, Максим, а то я обижусь... – грозно-шутливо нависла над ним полная мамаша Дюплэ – а мы с девочками сейчас принесем горячее...

- Как можно вас ослушаться, мадам, - Робеспьер изобразил шутливый легкий поклон – и тут же вполголоса заметил Анжельберу – давай  сядем в угол, указывая на два кресла в тени кадки с пальмой – отсюда хороший обзор помещения, всех видно и можно поговорить.

    Совершенно зажатая в присутствии этого человека Валери буквально не отходила от Анжельбера. Мягким жестом Жером взял ее руки в свои.

- Можешь чувствовать себя совершенно спокойно – услышала она его тихий шепот, - ты уже поняла, что я не чудовище, поймешь, что и они люди... Отдыхай... с Элеонорой вы и так уже приятельницы, она не даст тебя в обиду, да и кому? Элизабет очень славная, энергичная, как птичка, веселая и добрая девушка, Виктория тихая и мягкая. Леба хорошо воспитанный человек, а Буонарроти вовсе человек «вашего круга» по происхождению, хоть и честный республиканец...
  Дай мне с Максимом поговорить немного, если что-то не так будет, подойдешь ко мне, и мы уйдем домой, но надеюсь, надеюсь, это будет не скоро...

   Они удобно устроились в тени пальмы, прислушиваясь к звукам фортепиано, к голосам за столом и звону тарелок и бокалов. Некоторое время оба молчали.

- Что я сделал твоей даме сердца, Жером? Видно невооруженным взглядом, что она боится меня?

- Ты у нас личность, так скажем, овеянная грозной славой... – слегка улыбнулся Жером, выбирая максимально точно выражения – а дамы, народ очень чувствительный...тем более она боится, что ты можешь догадаться о ее дворянском происхождении... думает и надеется, что для тебя это тайна...


   Брови Максимильена слегка приподнялись, он пожал плечами:   
- Моя грозная слава, как мне кажется, касается только политики, и, стало быть, только мужчин, а к частной жизни никакого отношения не имеет...

   И тут у Жерома невольно вырвалось:
- Не касается женщин? У меня перед глазами сразу встали тени Люсиль Демулен и Франсуазы Гупиль, жены Эбера... Почему вообще это стало возможным? А главное, зачем?!

   В теплых зеленых глазах депутата от Арраса на секунды вспыхнула затаенная тихая боль и потухла, сменившись зимним холодом, уголок губ нервно дернулся.

- Жером, кажется, я когда-то уже просил тебя, не касаться больше этой темы и всего, что касается Демулена.

  Анжельбер кивнул и на минуту замолчал, что толку портить вечер этими воспоминаниями?

- Я привез тебе из Арраса письмо нашего учителя, мэтра Бюиссара, почему ты не ответил ему, Максим?

   Задавая этот вопрос, Жером сам догадывался, почему Максимильен не стал отвечать.

    После принятия прериальского декрета старый юрист отправил молодому коллеге и давнему товарищу откровенное и весьма резкое письмо, в котором были такие слова: «Мне кажется, что в последнее время ты спишь, Максимильен, и не видишь, что убивают патриотов!»

    Но Жером отчего-то не мог заставить себя замолчать:

- Максимильен, ты знаешь, что я отношусь к тебе, как к брату и всегда уважал тебя, как одного из сильнейших общественных деятелей, я искренне подписывался под тем, что ты говоришь и пишешь,... я принял и закон о подозрительных осенью прошлого года, признав его необходимость, хотя расплывчатые формулировки, кто есть «враг нации» смутили меня... К процессам Эбера и Дантона, ты это знаешь, я отношусь двояко.
 
  С одной стороны, что за отношения связывали британского агента Уильяма Майлза с Дантоном на протяжении всего 93-го года, имели место попытки роялистов подкупить именно его в январе 93-го, чтобы Людовику удалось избежать казни, не сошлись, похоже, только в цене...

   Эбертисты и люди из «белого подполья» барона де Батца...всё это очень дурно пахнет, верно.

   С другой стороны, еще летом 1793, мы, революционеры, якобинцы были едины перед лицом не только роялистов, интервентов, но и Жиронды. Едины и сильны.

    К 94-му мы уже раскололись. Заметь, всё чаще уже говорим сейчас не единое «якобинцы», а «ультра-радикалы», «умеренные» и... сам понимаешь, мы.

   В 93-м мы были сильны в противостоянии с кликой Бриссо, потому что опирались на простой люд городов и столицы, на санкюлотов, но сейчас многие санкюлоты недовольны, затаились. Не могут простить нам судьбы Эбера.

    За Дантоном стояли правые, крупные собственники, банкиры, финансисты, они тоже очень злы и ждут своего часа...

   А сейчас этот чертов Прериальский декрет, Максимильен, прости!

   Мы погубим не только себя лично... сам говорил, что «в планы революционера и не входило преимущество долгой жизни», я сам слышал, как шеф Общественной Безопасности Вадье торжествующе потирал руки после: «Всё идет, как следует, Неподкупный сам вырыл себе могилу!»
   Осуществление декрета в руках наших комитетских врагов, после раскола в правительстве мы в меньшинстве.

   Они станут убивать, прикрываясь нашими именами, и общество возненавидит нас! Ты у нас как живое знамя, погибнешь ты, Республика и революция будут медленно умирать до логического конца, год-три, может пять лет...

   Максимильен сложил ладони, таким жестом, будто умоляя замолчать, но сузившиеся как от физической боли зеленые глаза не умоляли, а требовали молчания, жестко и властно.

    Наконец, Анжельбер выдохся.

-  Я предупреждал тебя, Жером, что не готов обсуждать эту тему. Она для меня самого слишком тяжела. Но тебя, в такой вечер, словно дергает за язык тот, кого не поминают к ночи...

- Прости, Максимильен, накипело, но если самые близкие люди не будут высказываться честно, то кто еще тебе в глаза, не в кулуарах, не за спиной, скажет об этом? Будь уверен при этом... чтобы не ждало нас дальше, слава или общая яма... я всегда с тобой... не окажусь среди врагов, и не буду стоять в стороне...

    Поза и жесты Робеспьера сделались нервными и скованными. Мышцы лица напряглись, отчего оно приняло выражение неподвижной маски.

   Увидев, что к ним направляются Элизабет Леба и Валери оба успокоились и приняли вполне расслабленный и вальяжный вид.

- Жером, Максимильен, ну, неужели мы так и не дождемся, когда вы присоединитесь к нам за столом? – Элиза задорно-кокетливо улыбалась. Валери попыталась улыбнуться тоже, но это не очень получалось,  слишком она была напряжена от присутствия Максимильена. Он заметил это.
   
- Элиза, пожалуйста, передай маме, что буквально через четверть часа мы оба в вашем полном распоряжении... – и, обратившись к Валери – гражданка Марбёф, не присоединитесь ли к нашему обществу минут на десять, - указал на третье кресло, пустующее около кадки с пальмой.

    Мягко взял ее за руку и поднес ее к губам.