Усталость

     Я свернул за угол. Сквозняк тотчас хватил мои свисавшие, как у бульдога щёки. В который раз ветер нещадно обмораживал уязвимую кожу. Мороз забирался под истёртое пальто, изрядно раздавшееся за последние годы под моим тощим телом. В голове нежилась мысль о горячем, опекающем горло чае. Я закрывал глаза – мне мерещилась моя старая пожелтевшая дверь. И хотя она, как и сама квартира - дрянь, всё же сердце ускоряло свой темп. Слабые ноги едва меня несли. Несколько минут, и я окажусь в своей обители, до утра не выйду из тепла. Почти вслух я считал шаги.
Первый, второй этаж. Я слышу своё сердце. Нет, нет, остановиться, передохнуть! Опираюсь о побеленную стену, пачкаю пальто. В другой раз испачканное пальто повергло бы меня в ужас, но не сейчас. Ноги немеют – продрог. Пытаюсь пошевелить мёртвыми пальцами – носок ботинка меня приветствует. «Ещё немного» - уговариваю себя.



     Последний рывок. Нахожу себя около двери. Я принёс себя домой. Из недр груди вырывается сухой кашель. Наглец пытается меня душить, однако, я ловко (хотя не без труда) овладеваю ситуацией. Рука сжимает хлопковый тусклый платок, в ямке которого поблескивает багровая слюна. «Пустяки. Завтра нужно бы к доктору» - третью неделю откладываю в сторону долгожданную встречу с больницей.
Бью по включателю, приторный свет освещает комнатный беспорядок. Замечаю синюю тень – таракан. Пятый раз травлю тварей. Но чем далее, тем более верю в то, что отрава, на самом деле, предназначена для меня. Создатель её - какой-нибудь умный профессор-таракан, с особенно мерцающей (от регулярного натирания) спинкой, обманом вторгнувшийся в человеческий беспечный мир.
     С тех пор, как директор выдал мне билет на ближайшую к фабрике квартиру, сердце моё начало капризничать. А эти, с кусающимися лапками, были со мной с первого дня прибытия.


     С мучительным повиновением судьбе, я принял решение повесить пальто. В гардеробе круглая, розовая, с двумя лапками, пурпурная, огненная, серебристая и окаймлённая стразами! Огромная  гусеница. Закрываю и открываю снова: может быть, она хотя бы из стыда втянет свой пышущий здоровьем омерзительный живот, а лучше вовсе растворится в мутной темноте ящика. Надежды мои не оправдываются, неслыханная наглость: гусеница не похудела, к тому же на сей раз, вокруг неё увивался толстый с золотистым отливом удав. Вдоль и поперёк испещрённый всевозможными драгоценными камнями, игриво мерцающими на свете едва живой лампочки; а на месте глаз  – блестели два выделанных алмаза. Пальто я решил оставить на спинке стула. Не успел снять его с плеч, как услышал тихое урчание. Тотчас нашёл объяснение: мой желудок в который раз напоминает об обеде и об ужине. Что же, к этому я привык. Я направился в кухню, но левое ухо направило меня в комнату: десять карманных тигрят. Они мягко комкались в моих руках.               
       Небесного цвета, будто игрушки, разукрашенные беспечным мастером, они резвились, не находили себе места и напыщенно, без умения, рычали, их сизые морды отдалённо напоминали собачьи. После домашнего террариума в шкафу - я совсем не удивился маленьким живым игрушкам.



     Я обернулся. Нет, не я, а моя одинокая голова, тело - оставалось на месте. Агатовый пучеглазый таракан водрузился на пыльную книжную полку, то и дело кряхтел и неуклюже прихорашивался. Он давно наблюдал за мной и выжидал удобного момента, нагуливал аппетит, а в итоге, со спокойной душой решил приняться за поздний ужин. Он отверз пасть и затрепетал лапками. Я вскрикнул.
     - Павел Никитич, нельзя ведь так, - блеснули очки, - вы уж совсем себя измучили.
На стуле, в съехавшем набекрень, испачканном известью пальто, у правого уголка рта беспечно стекает слюна. Неужели этот безнадёжный и есть - я?
     Тимофей Иванович, грузный брюнет с верной отдышкой и совсем молодой залысиной, с чувством полнейшего снисхождения осматривает мой жалкий вид. Да, только мой вид, ибо на самом деле я – сам, нахожусь где-нибудь поодаль, где ещё сам не знаю и наблюдаю за всем, что творится вокруг. Не могу я быть этим несчастным, увольте, не поверю. В руках у Тимофея Ивановича статоскоп. Зачем? Он с ним не расстаётся. Марфа Васильевна сплетню пустила, будто Тимофей Иванович не забывал статоскоп ни разу - всюду с ним, чтобы всякий и не подумал, будто доктор наш бездельничает, хотя он и впрямь большой любитель прикорнуть при удобном случае, но признаваться - волен только себе одному. Впрочем, без статоскопа, представить Тимофея Ивановича я не могу, да и незачем.



- Тимофей Иванович, - решаюсь на слово, - вы уж простите, но я совсем не припоминаю, как мы с вами встретиться-то договорились.
- А никак, Пал Никитич. Это ведь вы двери не заперли. Я поднимаюсь, гляжу: полоска света, а из неё, - глубокий вздох - отдышка, - а из неё-то, как хлынет стая тараканов, на прогулку собрались. Где же видано, чтобы они из квартиры? – голова Тимофея Ивановича повернулась к двери. -  Взяло меня любопытство. К тому же, вдруг кому плохо. Понимаете, профессиональная привычка, - значительно кивнул. - Вхожу, а вы… Что говорить, я к статоскопу, нашатырь. Голубчик, отдыхать людям полагается. Это я вам как доктор говорю, - лицо обращено ко мне, но хитрые глаза то и дело скользят к левому запястью: Петродворцовый часовой завод - часы «Ракета». Неужели свидание? – Вы хоть часов пять спите. А иначе - несдобровать. Сколько раз вам говорил, а вы на своём. Зря, очень зря. Пойду я. Час поздний. И больше не оставляйте двери незапертыми, - свидание. Иначе напросился бы на чай, на кофе, что угодно, а уши на несколько часов отнял бы.



- Спасибо, Тимофей Иванович, спасибо, - в конце концов, догадываюсь показаться вежливым. 
Вокруг ни гусеницы, ни прочей фантазии. Странный приснился мне сон. Доктор прав, я перехожу черту. Надо взяться за голову, жизнь так коротка. Я не помню ничего, не живу – существую. Всё начинается с утра, чертежей – и тогда я понимаю, что творится, осознаю каждое движение острого карандаша, но после, чем ближе к дому, чем ближе к двери, какая напасть! Я помешан! Какой завтра день? Выходной? Зачем я спрашиваю, абсолютно точно я знаю, что выходных у меня нет. Что же, раскисать не нужно, как только долги выплачу – беру отпуск. Бог мой, когда же я их выплачу! Когда же это закончится-то? Нет, совершенно лишнее, не нужно паники.



На толстых каблуках разворачиваюсь. Оказывается, всё время я находился около двери. Чувствую, соскальзывает правый ус – дотрагиваюсь: всё в порядке, он как положено, под нависшим орлом - носом. Задеваю плечом стену, безмолвно кривлюсь – так оказываюсь на кухне. Мысли мои всецело заняты горячим кофе, его манящим ароматом и вот, будто наяву, я чувствую, как песочного цвета пена остаётся на моих усах, а язык щипает горячая, почерневшая от зёрен вода. Из деревянных окон просачивается ветер. Так уж ему требуется: всюду доставать меня. Подозреваю, особое родство он имеет с моим начальником. Тараканы воистину приняли меня хозяином: вот и сейчас их иссиня-чёрные мордочки, заботливо забившиеся в каждом пыльном уголке, с источающими уважение глазами, торжественно смотрят на меня. Щелчок замка. Нет, не щелчок - одна нота! Хорошо – две. Я слышу свой голос:
- Ты слышал?
- Что?
- Дверь. Замок! – вскрикивая. - Кто-то крадётся, - шёпотом.
- Брось. Тебе мерещится.
- Нет. Свет я ведь не включил. Это воры, я тебе под залог сердце с ключицами отдаю, честное слово. На сей раз - реальность.
- Обернись. На столе лампа горит.
- А когда же…, - оборачиваюсь. - Когда же я её успел включить? – неужели и впрямь она горит!
- Когда отказался спать столько, сколько положено каждому человеку. Ты истощён.
- Нет, послушай…  - предутренняя темнота пробивается сквозь синюю мглу. А я всё равно перебиваю себя.
- Нет, это ты меня послушай, - перебиваю вторично, - ты истощён. Не нужно кофе – отправляйся в кровать хоть в пальто.
- Иди-ка лучше ты в пальто! Нашёлся советчик. Ты всего лишь часть меня. И знаешь не больше, -  прерываю бессмысленный диалог.



     Швыряю на пол испачканное пальто  – ни к чему церемонии. В руках, незаметно для меня, появляется турка. Тихий, шепелявый посвист окаймлённой огнём конфорки. Томные приливы тепла увлекают меня в свои сети, медленно оживают мои бедные окоченелые пальцы. И вот, уже живые, они начинают свою скучную повесть: царапины, морщинки и маленькие трещины. На правом мизинце, глубокие следы от обид Лёвки, горделивого дворового кота, а в два сантиметра, у большого пальца, синее с розовой мутью пятно - в ванной напоролся на гвоздь… Ах где же там может быть гвоздь? Ах, конечно, если бы не гвоздь – куда вешать полотенце? Сквозь дремоту я услышал поворот ригеля замка. Холодный, он бесстрастно цеплялся когтями, будто поглощал всю мою сущность. Меня охватила дрожь. Ни шагу я сделать не мог.



     - Ты снова скажешь, будто мне слышится?
     - Успокойся. Не нужно паники!
     - Да меня ведь тотчас укокошат или оберут! И я не знаю, что хуже. Последние деньги, последние…
     - Ты утомлён. Тебе необходим отдых. Тебе нужен покой!
     - Нет уж, я понял, в чём дело. Ты с ним в сговоре? Не отвечай, я понял. Не так я глуп, как мог ты предполагать. Ответь: как? Как мог ты продаться? Ты ведь часть меня. Нет, в этом мире даже себе верить нельзя, - от безысходности я взмахнул рукой и тотчас её  уронил.



     Не окончательно изменило мне самообладание: медленно достаю своё бренное тело из кухни, замок утих. Разум мой рисует напыщенных уродливых карликов и низколобых громил. Все они злые и уже сейчас, в моей голове, принялись терзать меня. У них есть ключ. А может быть… Нет, скорее всего! Скорее всего, не один. Я мышь. Серая и глупая, а кот вот-вот, да и цапнет меня.
     Приближаюсь ближе. Около двери: тянусь к ручке. Рука моя дрожит. Но это всё равно: не от страха - от голода. Обед и ужин провели сегодняшний день без меня.
- Вот! Я ведь говорю, ты погубишь себя, - прорывается назойливый голос моего второго Я. Я - предателя.


Предателей слушать не желаю. Отвечать не стал. Ведь если отвечу – этот наглец обязательно втянет меня в разговор. Голос замочной скважины хрипло напомнил о себе. В ушах застучало, едва я не рухнул наземь. Беспомощно ощупываю стены, пытаюсь найти в них опору, глаза затуманил страх. Тогда я понял, что теряю власть над собой. Но что-то необычное, неоформленное подтолкнуло меня: я знал, что никто не в силах мне помочь и только доли минуты дарят мне надежду на спасение. Право рукой хватил ручку двери, левой - замок. Тот самый - за дверью, уже открывал, полоска подъезда красовалась тусклым светом, в момент – я притянул дверь к себе. Сколько раз я вращал несчастное замочное колёсико? Двери были закрыты. Облегчённо вздыхаю: всё сначала - сварить кофе. Уже чувствую под носом благодатный аромат с шёпотом пряной корицы. О, корица, как же я тебя люблю.

     Пустая кухня: впившийся своим квадратом высокий стол, на нём – солянка. Плита, две полки, тумба. Стены белёсые расступались, а подрумяненный копотью потолок красовался живописной работой плесени: северо-восточный угол пестрил кокетливыми изумрудами, растворёнными в крепких бурых тонах.


     - Как хорошо, что всё это мне померещилось, - чирик! - Птичка? К сожалению, все птички в третьем часу ночи спят крепче зимующих медведей. Нет, снова. Снова замок. Да когда же это прекратится!
     Возвращаю себя в коридор. Ноги мои срастаются с полом, оторвать невредимыми их невозможно. Вдруг снова мираж? Спокойно. Всё это чепуха. Голова меня дурит. Но что? Что такое? Сейчас же, на моих глазах! Я видел! Замок чуть-чуть повернулся, будто на меня посмотрел, хитро да исподтишка. Я снова готов был убеждать себя в том, что всё это сущий пустяк усталости, но он не остановился. Медленно и уверено вращался. Закончил первый круг. Что же делать? Прятаться? Неужели прыгать с окна? Второй круг. Сейчас же начать вращать обратно – закрывать. Конечно! Хватаю замок, насильно кручу в другую сторону. Сердце в груди теснилось: трудолюбивое, почти бескорыстное создание. Никогда я не думал о том, что тихо, в ущерб себе, этот ответственный механизм оставляет меня живым. Механизм, чей единственный смысл жизни – стучать для того, чтобы я не умер.


     Я слышу чьё-то дыхание. Слабое, неровное и нервозное. Нет-нет, не мираж, а кто-то там – за дверью. «Открывай. А иначе дверь выбью, а потом и тебя!», - низкий душащий голос. «Пошёл вон, иначе я не знаю, я не знаю, - почти задыхаюсь, - что сделаю с тобой. Это мой дом и нечего сюда рваться» - лаю, кричу. Неужели это мой голос? Неужели я могу так громко говорить?
Руки сжались в сплошь красные кулаки, вены – маленькие змейки с синими брюшками. Но тот, по другую сторону – снова тянет, в этот раз – быстро, так что мне не удаётся закрыться. Я представляю его свинцовые равнодушные глаза. Падает тёмная туча - я кричу.


     Снова нахожу себя на стуле: рядом – никого. Пальто благополучно спит, укрывая дырявый линолеум. В домик из кашемира заползли тараканы: замёрзли или учуяли нетронутый бутерброд в кармане. На плите закипело кофе: на дне турки юркие шарики танцуют свой последний танец. Сколько же я спал? Ноги мои околели. Постоянно мёрзнущий, я – обожатель тепла, болезненно передёрнул лопатками. Где-нибудь внутри, мне ужасно стало жаль себя. Непосильная для моего слабого тела нагрузка, письма с угрозами – нескончаемые долги и поглощающее одиночество. И в сей час: жуткий царапающий мороз пробирается к самым костям. А теперь снаружи: глаза наполнились слезами. Смутно, через острые терние памяти я видел ухабистую тропинку к дубу, а около него – Таньку, с охапкой белоснежных ромашек с солнечными сердечками. Душевная хрипота сдавливала горло. Плечи живо и бесшумно прыгали, рвались на волю скупые кряхтения, не хватало воздуха.


     Я услышал возню. Стул, на котором я расположился, был в комнате. Дрожащий сквозняк продувал мне ноги. «Не может быть» - прошептал я и себя не услышал. Раскрываю глаза шире, за ними - рот. Входные двери раскрыты настежь. Мимо меня: в цветных лохмотьях, с тугим пухом маленьких змей вместо волос и зелёнкой на веках – женщина. Снуёт без стыда и совести.
- Вы что делаете, женщина? Это моя квартира! Нечего шастать, - почти кричу.
- Да я вот тут ищу, - бормотала она с опущенной головой, видимо, и вправду искавшей что-нибудь под ногами.
- Нечего вам тут искать, проваливайте. Ничего хорошего у меня вы не найдёте.
- А что? Спрятал хорошо? – доверчиво повела на меня глазами.
- Матушка, да нет у меня ничего, нет. Понимаешь? Я в долг живу. Я на пальто едва скопил денег. Ходить не в чем было, - её можно было принять за сумасшедшую, однако она мигом сообразила, что ничего путного у меня не найдёт. Радостно, вприпрыжку она вышла и, видимо, отправилась на поиски очередной добычи. Что сия особа делала у меня, я могу догадаться, но как она проникла в квартиру? Неужели я забыл закрыть двери?


  Я не был способен рассуждать. Силы с каждой минутой всё более меня покидали. Взял себя в руки, я решил не мешкать – повернул замок. Трижды поверил. Закрыл на второй. Как же я раньше не догадался! Всего лишь дверь, больше - ничего.


           Наконец-то: долгожданный отдых. Начинаю сначала: снимаю пальто, которое уже уснуло на пыльном полу; волоку себя в кухню. Кольнуло в сердце. Спокойно - всего лишь остеохондроз. Конфорка не горит. А ведь я её зажёг. Рукоятка на месте. Да не может быть, чтобы я её не включал! Включаю: вспыхивает огонь. Поспешно кладу чайную ложку смолотого в порошок бодрящего зелья, противный запах сырой воды портит настрой. Я уже чувствую её отвратительный привкус. Больше сахара, только бы перебить эту гадость.


           Тук-тук… Снова. Нет. Мираж! Тук-тук… В висках, в каждой фаланге, в каждом ногте я слышу удары. Медленно, кто-то там - за дверью, крутит ключ. Нет, не крутит - примеряется. Он любуется им, предвкушает моё мучение. Он ждёт момента, когда настигнет меня врасплох. Я чувствую его улыбку, я улыбаюсь сам. Цвета белого льда бесстыдные зубы, из которых первые два – главенствующие, намного шире остальных – ведомых. Что я замыслил? Предложить ему кофе? Наконец-то: он просунул раскидистые крылья тонкого ключа в замочную скважину, теперь медленно, очень медленно поворачивает ключ. Кто-то дёрнул под коленом субтильную вену. Снова. Не останавливается. Он чувствует мои движения, слышит мои мысли. Я дрожу. Шаг: ноги отказывают. Острым блестящим гвоздём по стеклу: пожирающий  жилы и вены скрип. Скрип моей двери. Неужели он так быстро открыл? Ноги побежали сами: они существовали самостоятельно. У них был, очевидно, свой план. Также – руки: ухватились за ручку двери, готовые её выдрать. Их цель была достигнута: я рухнул на пол, а поднятые вверх руки любовались добычей. Я слышал, как дверь летела на лестничную клетку – навстречу новой, хотя и бедной, маленькой жизни. Темноту моего коридора обнажил тусклый подъездный свет.



     Я увидел его: дико, как зверь зарычал. Фетровая шляпа с трудом закрывала его огромный блестящий лоб; вихрастые, цвета вороного крыла пейсы заигрывали поочерёдно: то с правой, то с левой щекой. Высокий, на вид чахоточный: драповое пальто болталось, будто на скелете. К слову, шляпа! Она пропала у меня всего пару дней назад. Мерзость! Наверное, тогда уже он обшнырил мою комнату. Осматриваюсь кругом (всё ещё лежу навзничь):  моё мёртвое пальто в который раз, мучительно оживает в своих снах. Поправляю склеенные жиром на бочках, волосы. Он протягивает мне руку. Где же я его видел… Лицо в тени. Нужно идти на риск: загляну под шляпу.

     Медленно, за каждую опору моей души, через липкие лапы веры и надежды, я ожидаю хорошего вечера или доброй ночи. Я поднимаюсь, колени, правая стопа, левая…
     Я его вижу: рост - мой, глаза – чужие, но тоже мои: серые, с болезненным жёлтым отливом. Лоб изборождён паутиной морщин. Пухлые гусеницы мешков под его глазами нависают над запавшими щеками. Каждая секунда, каждый мой прощупанный вздох – нестерпимая мука. Он был отражением, а я – его худшей усталой копией. Тогда я уже начал понимать, что он пришёл неспроста. Мёрзлый пар подъезда охлаждал кипящий лоб, я чувствовал, как температура растёт. Что-то внутри, близ сердца – небрежно расплескалось, а я закричал:


- Ты?
     - Я. Неужто  узнал? В зеркало давно глядел? – он невозмутим.
- Но как может быть? Господи! Это же моя копия! – схватился за голову я.
- Я и есть ты. Не обманывайся, я не мираж, не видение. А если бы ты иногда спал, то наверно бы понял, что жизнь – это не только долг перед собой, но прежде – долг пред всем тем, что тебя окружает. Сегодня вечером, на вот этом стуле, - он быстрым движением тяжёлого башмака опрокинул стул, - пятнадцать минут ты спал. Вскоре зашёл доктор. Он спешил на свидание, его трясло от волнения, но он помог тебе, он привёл тебя в чувства.
-  В чувства? Привёл? А почему он мне не сказал, что я схожу с ума?
- Он предупреждал тебя. Ты должен был сам принять правильное решение. Твой извечный дверной страх... Ты всегда забывал затворять двери. Помнишь кошмары?


- Не напоминай мне. Я уж и так этой ночью вне себя.
- А кошмары наяву? Тебе всё это мерещилось. Домашний зверинец, воры, сумасшедшая женщина. Но тебя ведь предупреждали! Ты неделю не спал. Нет, пришёл конец. Так более не может продолжаться.
- Слушай, не нужно. Я буду, буду спать. Я избавлюсь от фобии, я буду закрывать двери и кушать по утрам фрукты, но не нужно, прошу тебя, слышишь? – я ухватился за его лацканы, теребил их, будто хотел оторвать. Тогда тот нервно меня оттолкнул. Едва удержался на ногах, я покачивался и вздрагивал от тихих слёз.


- Я устал слышать обещания. Столько лет. Ты меня истощил, здоровья нет, оно умерло. Дай руку, - он взял мою руку за указательный палец и приставил к ней свою, - посмотри на пальцы, какие они тощие. Да это вовсе не пальцы - это только кости! А спина? Я не могу сидеть и не могу лежать. Всё изнутри кряхтит.
-   Да уж, остеохондроз. Но у кого его нет? – выдавил улыбку приличия я.
-  Нет! То, что ты называешь остеохондрозом – это больное сердце, которое столько лет надрывается и вот-вот не выдержит. А сколько он кололо, било и предупреждало. Ты не слушал. А ведь всё могло быть иначе, ты мог бы жить и жить много лет.

***



     Длинное тело рухнуло, ноги согнулись в коленях, острые чашечки выступали из плоскости тонкой поношенной материи. Сердце его перестало стучать. Тот самый, кто стоял только что рядом – грустно вздохнул и исчез навсегда.
Этажом выше послышалась возня.
     -  Милая, послушай, я ведь не хотел тебя обидеть. Я всего лишь исправил тебя! Один раз! – расставлял свои пухлые руки доктор.
     - Видеть тебя не хочу, - она торопливо поправляла шубу и с каждой ступенькой подбирала бранные, метко выражающие её возмущение, слова: «Нахальный толстяк! Возомнил себя учёным. Он поступил низко: уличил меня в безграмотности. Ударение, видите ли, я неправильно ставлю! Мерзость какая».
Очутившись на соседнем этаже, она вскрикнула. Доктор кинулся вдогонку. Распахнутая дверь обнажала квартирную пустоту. На дрянном линолеуме лежал бездыханный человек с синими, будто чужими, распростёртыми руками.


     Под окнами, колыхалась на каждом вздохе ветра невозмутимая старуха. Кожа её походила на кору дуба, а волосы, точно мелкие корешки, свились в змеиный ком, чуть налегали на тугие уши. Она отвела серый взгляд, нависшую облезлую зелёнку на усталых веках.