Божий карманчик

«Бам-м...» — волан со вставленным камешком летит с той стороны поляны, где хохочет девочка. На две секунды зависает в небе рядом с солнцем, и вот уже, шурша и распугивая стрижей, пикирует вниз. В который раз трепещет мальчик — нужно успеть к подаче, не замечая бьющую по ногам крапиву, размахнуться, поймать свистящий воланчик на ракетку, ощутить как приятно ударит она по руке, а сетка ответит упругим эхом под вековыми дубами: «бам-м...» И вновь…



Сергея разбудил стук сапог во внезапной тишине автобуса. Зашедший у вокзала камуфляжный крепыш в зеленом берете угрюмо разглядывал пассажиров, говорил вполголоса с шофером. Пограничник спешил попутным до блокпоста. На одной щеке у него розовел большой шрам от ожога. Новая кожа наросла и стала розовой, как детская пяточка.

"Вот на хрена нужно было бороду сбривать перед поездкой, — думалось Сергею сквозь дремоту, —теперь буду казаться на десять лет моложе, и погранец обязательно бумаги проверит. Сука, на кого попадешь еще... Хотя с другой стороны, в паспорте-то я безбородый, меньше внимания..."

Водитель завел мотор, скоро выехали за город. Замелькали в окне неубранные поля и обгоревшие остовы грузовиков в густых придорожных посадках.

— Днепропетровск, значит, — ухмыльнулся крепыш, глядя в паспорт, — теперь нет такого города, знаешь? В Днепре, короче, ты родился…

— Тогда и Кыива нет, — Сергей уронил костыль, досадуя на выбритый подбородок, — есть Киев, — мать городов…

— Ах, ты, гыдота! — шрам стал багровым, — а ну, быстро мне сказал: «Слава Украини...», — рука полезла в несуществующую кобуру.

— Отстань ты от инвалида, воин! Что он тебе сделал? Вон твой блокпост... — пенсионерки загалдели на камуфляжного. Поднялась суматоха. Все выходили с сумками и корзинами пересаживаться на рынок. Пограничник глядел не отрываясь из-под берета на Сергея. Он вышел с толпой, явно сожалея, что нет времени прижать попутчика.





Таяло время. Исчезало из космоса. Сжималось до черной дыры пустого существования Сергея в этот последний год. Остались только пространства брошенных полей. До самого горизонта. И если бы не услужливые сны воспоминаний… Его сохранившееся богатство. Он ехал теперь в Часов Яр — то единственное место на земле, о котором еще хотелось вспоминать. Формальный повод для погранцов — вояж с целю замены водительских прав. Сергей, наплевав на опасности и наглотавшись обезболивающих, добирался через блокпосты в город детства. С несбыточной надеждой встретить там сегодня одного человека.

У разных народов легенды говорят, что первого человека Бог сделал из глины. И Часов Яр отлично подошел бы для этого. Городок стоит на залежах огнеупорной глины. Вся его тихая провинциальная жизнь строится вокруг добычи этого сырья для кирпича, которая велась с конца восемнадцатого века. Местные трогательно называют его «божьим карманчиком». Все потому, что Часов Яр находится рядом с зоной боевых действий, но за все время не пострадал от обстрелов. В Средние века территория города входила в Хазарский каганат. От той эпохи осталось название, которое означает «тихая вода». Символично это, — здесь несколько десятков родниковых глубочайших озер в окаймлении вековых дубрав. И тишина.





Сергей днем уже был в Часов Яре. Прошел мимо закрытого шамотного завода. Ценный кирпич, наверное, сейчас не делают. А тогда, в семидесятых, все сюда за ним ехали, печи строить. До бывшего бабушкиного дома он не скоро добрался пешком, хромая на костыле, миновав единственную центральную улицу, которую почти не узнал. Дом, где прошло все каникулярное летнее детство тоже не напоминал старый. Минуло сорок лет. Главное — озеро в лесу. К нему он стремился всей душой именно сегодня. Он вошел в сырую дубраву с той стороны, с которой всегда вбегал в заросли папоротника, разя его палкой мушкетерской шпаги. И удивился до озноба. Кто-то расчистил сегодня дорогу для него, папоротник и чистотел лежали только что сбитые, сочились соком. А вот и она — гладь бездонного черного пруда из снов его последних тревожных месяцев. На пляже — ни души, только покосившиеся грибки и раздевалки, старое кафе с колоколом громкоговорителя. Сергей подошел к тому месту на берегу, где раньше был деревянный причал для лодок. Из воды торчали четыре прогнившие сваи с изумрудным мхом. Вот сейчас, сейчас... Он только сбросит шорты и майку. С разгону, поднимая пятками фонтанчики песка, взлетит на мокрые доски. Услышит на бегу из кафе: «А я по шпалам, опять по шпалам иду-у, домой по привычке… Пара-па пару-пару-пару-пару-пам..» Зависнет ласточкой на секунду над прохладным зеркалом. «Е-е!..» И нырнет, растворится, обожжется счастьем... Затаится в ледяной глубине. Чтобы фыркая вынырнуть не там, где она ждет. А совсем рядом, у ее ног.

— Извините, вы давно здесь, я ищу одного человека, — Сергей обернулся, мотая седеющей головой, будто стряхивая набравшуюся в уши воду. Высокая женщина в элегантном легком платье с маками стояла позади.

— Маричка... Ты?

— Не забыл нашу клятву, Сережа… — знакомая улыбка, ямочки на щеках, низкий, слегка картавый голос оттуда, из памяти. — Ну, что, — пошли?

— Встретились, надо же... Не зря поехал. Сегодня первое июля. Мы обещались встретиться через сорок лет в этот день, на озере. Помню, представь себе. Пойти к нашему месту… Конечно. Только... Теперь нам зачем это? Тебе… Маричка, — он отбросил костыль, — ну, иди ко мне.

Они обнялись. Женщина поправила прическу.

— Я сильно постарела? И я помню то лето, Сережа. Тебе тринадцать было, кажется? Играли в бадминтон вон там. Твоя бабушка не отпускала тебя ко мне. Я была с западной, а она почему-то не любила западэнцев, да?

— Твои ямочки ни с чьими не спутаешь… Хорошо выглядишь, Маричка. Бабушка Маруся потом подобрела, когда мы стали для нее пустые бутылки в лесу и на пляже собирать. Пенсия-то двенадцать рублей… А так, ей помощь. И нам на кино, мороженое.

Они пошли вдоль берега. Сергей бил костылем по краю воды, стреляя в притихшее озеро песочными очередями.

— Кто тогда мог это будущее себе представить, Маричка, кто? Ну, жили и жили по-разному, друг друга не понимая... Но не трогали же. Нет, какой-то мрази понадобилось стравить! В страшном сне не могла она такого увидеть. Царствие ей небесное, на Пасху умерла, бедная.

— Да, вообще-то бабушка Маруся меня жалела потом... И теперь видит все сверху. Может плачет о своем Часов Яре. А деда лесного помнишь? Прошку. Как же мы трусили, чтоб его не встретить. Бабушки наши рассказывали, что он детей в чащу уводит навсегда. Боялись они, чтоб мы далеко не зашли, бутылки собирая. А мы зашли…

— И он появился… Когда целовались в том месте у родника.

— Я чуть не умерла, бутылки разбила в сетке, порезалась тогда.

— А, помню, стояли, как вкопанные.

— Голос у него был такой, скрипучий… Но не страшный, такой ласковый... Сказал, что тем, кто нашел этот родник, он может одно сокровенное желание исполнить. Потом двух птичек из бороды вынул и выпустил, ага...

— Да, тебе он рану водой из родника побрызгал. Кровь сразу перестала течь.

— Стемнело тогда совсем. Нас уже с фонариками искали, бабушки кричали, звали нас — мы и очнулись.

Вечерняя прохлада потянулась из дубравы, птицы стихали, озеро потемнело свинцом. Сергей накинул Маричке пиджак на плечи. Они уже далеко зашли в чащу, а родник не появлялся. Женщина поежилась, прижалась ближе к плечу.

— Заблудимся, нет?

— Нет, не должны. Как ты жила?

— Жила-выживала. У меня сейчас все хорошо, Сережа. Перебрались в пятнадцатом году из села под Тернополем в Киев. Живем дружно с мужем и детьми. Любимая работа сейчас, трехкомнатная в центре, новая машина. А ты как? Что с ногой?

Сергей сломал ветку, понюхал липовый цвет, скомкал и выбросил через плечо.

— Сустав развалился недавно, из-за него из ополчения списали. Я один теперь. Жену с дочкой не уберег... Пока на службе был, дом минами накрыло… Такая вот... Знаешь, я пока сюда ехал, все думал. А теперь, какое бы ты желание загадала этому Прошке? Я побоялся бы сейчас. Покопался бы еще. Вдруг, как у того Дикобраза из «Пикника» сокровенное сбудется. А не то, что загадаю… Вот, пришли. Смотри.





На небольшой светлой поляне из-под огромного замшелого валуна вытекал ручеек. Почти невидимый в сумраке, журчал тихо, исчезал в сторону озера, прячась в папоротнике. Они присели рядом, женщина заплакала.

— Прости, я не...

— Пришли-таки, внучки, — седой, обросший до пояса старичок вышел к ним, опираясь на крючковатый отполированный посох. Перекрестился и набрал в пригоршню воды. Заскрипел тихо, почти неслышно:

— Подходите, не бойтесь, я вас окроплю. Желание и сбудется. Только одно. Прошка не обманывает.

Костер на песчаном берегу отражался в глади озера, заревом пожара плыли по черной воде взмывающие языки, тонули и лились вновь. Двое сидели у воды, спереди согретые светом костра, позади залитые мертвым серебряным светом полной луны.







— Кто этот? — сонный майор махнул рукой в сторону лежащего на полу тела.

— Говорит, права менять в Часов Яр ездил, позавчера границу пересекал, а прав при себе нет. Так и не было же. Только паспорт. Брешет, гыдота ватная… — крепыш в камуфляже с ожоговым шрамом на щеке усадил лежащего на стул, поднял и приставил костыль. Мужчина очнулся, огляделся вокруг, широко улыбнулся военным.

«Бам-м...» — волан со вставленным камешком летит с той стороны поляны, где хохочет девочка...

— Какого хера это он все время лыбится? Ты что, вообще его не трогал, что ли?

— Я? Обижаете, пан майор... Почки ему от души отбил. Недавно выл, как сука. Так что? В подвал, до утра?

— Давай... Только, не пойму, чего лыбится-то все время? Он что, псих?