Мой Ленинград

               
        В Ленинграде прошли десять лет моей учебы: три года в Нахимовском училище, пять лет в ВВМУПП им. Ленинского Комсомола и два года в Военно-морской академии. Конечно, как и все молодые люди, я торопил время, хотелось поскорее закончить учебу. Но как многое я бы сейчас отдал, чтобы снова вернуться в то время и вновь ощутить эмоции взросления в условиях лучшего города планеты. Я боготворил Ленинград, и он отвечал мне взаимностью. Эту любовью я пронёс через всю жизнь.  Я увлекаюсь его историей и обожаю все его имена: Петербург-Петроград-Ленинград-Петербург. Конечно я его идеализирую, а на самом деле он скорее всего безразличен к моей персоне и местами более неряшливый, чем я его представляю в своей голове, но это мой образ и я его хочу видеть таким: красивым, родным, дождливо-тёплым и гранитно-воздушным.
        У меня много друзей в этом городе и я использую любой предлог, чтобы почаще навещать Петербург. Но некоторые из  моих приятелей обижаются, когда я их прошу на один день оставить меня в покое и ничего не планировать, потому что я иду на свидание с городом. По Санкт-Петербургу я предпочитаю гулять в одиночестве. У меня несколько любимых маршрутов, но есть один, которым я должен пройти обязательно. Я его начинаю у памятника Екатерины II, перехожу Невский проспект и двигаюсь по Малой Садовой, поворачиваю направо на Итальянскую улицу, а затем сразу налево и иду по Кленовой улице к Михайловскому замку, обхожу его со стороны Фонтанки и направляюсь к Михайловскому саду,  прохожу вдоль Мойки к собору Спаса на Крови, а затем немного пройдя по набережной Канала Грибоедова, сворачиваю на Инженерную улицу и заканчиваю свой маршрут на площади Искусств у памятника Александру Сергеевичу.
        На меня обрушивается лавина воспоминаний, связанная со всеми этими местами, и я мысленно погружаюсь в своё отрочество, ощущая при этом невероятное состояние души...
        И каждый раз уезжая от него в Москву, я ему говорю: “Прости, ну так сложилась жизнь”.

           Я влюбился в Ленинград с первого взгляда, когда в далеком 1966 году пятнадцатилетним подростком приехал поступать в Нахимовское училище. Мы прибыли сюда вдвоём с другом Сашей из Лиепаи и сразу договорились, что если оба поступаем, то остаёмся, а если кто-то из нас провалит экзамены, то оба уезжаем обратно, тем более, что мать отпускала меня в Ленинград с условием, что я обязательно вскорости вернусь. Все своё время мы посвящали знакомству с достопримечательностями города и к экзаменам вообще не готовились, а сдавали их используя исключительно школьный багаж. Но получилось так, что я где-то перегулял или переел мороженого и попал в санчасть с высокой температурой. Палата, постельный режим, уколы. На следующий день приходит Саша с новостью о том, что я поступил, а он нет и ему уже выдали проездные документы и он сегодня уезжает. Я говорю: “Саша, я с тобой, как и договаривались”, иду к медсестре и требую отдать мне мою одежду. Старшая медсестра, дородная Мария Семёновна (как я уже потом узнал,  бывшая фронтовичка, жутко строгая, но любившая нахимовцев, как своих детей) приобняла меня и сказала: “Успокойся, соколик, никто тебя не отпустит, ты болен и завтра мы тебя переведём в госпиталь, так как санчасть переезжает в лагерь на Нахимовское озеро. А сейчас у тебя две минуты, чтобы попрощаться с другом”. После недели пребывания в госпитале, меня уже никто не спрашивал: хочу я учиться в Нахимовском или нет. Меня подстригли наголо, выдали форму и отправили в лагерь. Так я стал моряком.

           Ну, а дальше наступили восемь лет увлекательной учебы и постижения жизни с приставкой “впервые”: первые мозоли на руках от весла шлюпки, первые слёзы после письма матери, в котором она просила вернуться домой,  первая драка с одноклассником, который потом станет лучшим другом, первое свидание и первый поцелуй, первое опьянение и первая гауптвахта, первая взрослая любовь и так далее. И главным свидетелем всего этого был ты, мой родной город!

           Санкт-Петербург - город морской и только здесь любили и любят моряков по настоящему, искренне и бескорыстно. Расскажу один случай.
           Июнь 1972 года, я курсант третьего курса ракетного факультета Высшего военно-морского училища подводного плавания. Вчера в субботу мы сдали последний экзамен и завтра убываем на корабельную практику. А сегодня мы всем классом должны отправиться на свадьбу своего одноклассника Алексея Смирнова.  Но уже 10.00 и пока непонятно: отпустят нас или нет, так как бракосочетание предусматривается не в городе, а в деревне Ситенка, в двух часах езды на электричке с Балтийского вокзала. И если отпустят, то всех или выборочно, до утра или только до 24.00? Ещё целый час мы пребывали в томительном ожидании, пока наш курсовой начальник капитан 3 ранга Котовин Борис Петрович, не построил наш взвод в коридоре казармы. Он суровой походкой два раза прошёлся вдоль строя и раздражённым голосом, не предвещавшим ничего хорошего, начал вещать:
   - Смирнов, ну ты и выбрал день свадьбы. Нельзя было ещё подождать месяц и как все нормальные люди жениться во время законного отпуска?
   - Борис Петрович, так я, так и хотел, а тёща уперлась, не сдвинуть.
   - А ты вообще на ком женишься, Смирнов, на теще что ли?
   - Вы её не знаете.
   - Да, попал ты, Смирнов. Ладно, вчера я целый час обсуждал вашу проблему с начальником факультета и вот его решение. Отпускаем вас до завтра до восьми ноль ноль, но не всех. В увольнение пойдут только те, у кого нет хвостов по успеваемости и у кого в течение этого учебного года не было залетов, связанных с употреблением спиртных напитков или опозданием из увольнения. Я таких счастливчиков в вашем классе насчитал пятнадцать человек.
        Ротный зачитал поименно список увольняемых и распорядился в 12.00 им быть готовым к построению по форме номер два для окончательного инструктажа и увольнения. Когда через час мы построились, Котовин придирчивым взглядом осмотрел каждого из нас и начал инструктаж: “Напоминаю, что завтра ровно в 10.00 мы выдвигаемся в Кронштадт на корабельную практику и поэтому опоздание из увольнения будет расцениваться как дезертирство. Вы практически закончили третий курс и я обращаюсь к вам, как к своим уже взрослым товарищам, и настоятельно рекомендую на свадьбе употребить не более одного бокала шампанского и не более трёх рюмок водки”. Тут падал голос наш ботаник Семён Синицын:
   - Товарищ капитан 3 ранга, мы вообще пить не будем, я свидетель жениха и обещаю проследить за порядком.
   - Синицын, как говорит наш мудрый начальник факультета: нельзя верить словам прокурора, слезам проститутки и обещаниям курсанта перед увольнением. Поэтому я повторяю свою установку по поводу алкоголя, а за порядком поручаю проследить заместителю командира взвода главному старшине Гудилову.
       
        Последний фэйсконтроль, как бы сейчас его назвали, проводит дежурный по училищу. Мы стоим на плацу у памятника, пятнадцать красавцев: полуботинки надраены так, что можно увидеть своё отражение, черные в меру расклешенные брюки, белая форменка с синим воротником, отутюженным особым образом с модными складками, сверкающая бляха на ремне и бескозырка. Мы смотрим на дежурного офицера нетерпеливым и преданным взглядом, каким могут смотреть только курсанты перед увольнением и собаки перед прогулкой: “Ну давай, ну быстрее!” Звучит команда:”Документы, носовые платки, расчески к осмотру!” Мы показываем джентльменский набор курсанта, ну и наконец: “Вольно, разойдись”.
        В прекрасном настроении с шутками и радостным предчувствием предстоящей романтической  ночи мы пешком добираемся до Балтийского вокзала и начинаем более чем двухчасовой путь до станции Толмачево, а там где-то рядом и деревня Ситенка.

       Мать невесты Зоя Сергеевна, встречает нас на станции: “Лёша, а ты же говорил, что вас будет двадцать восемь человек?” Смирнов виновато разводит руками: “Не отпустили…”  Как оказалось, тёща являлась председателем колхоза, а по внешности и манерам была чрезвычайно похожа на Нону Мордюкову. На школьном автобусе с табличками “Осторожно, дети!”  мы добираемся до деревни и тут начинаются торжества со всеми атрибутами русской деревенской свадьбы: с выкупом невесты, осыпанием новобрачных зерном и цветочными лепестками, с залихватской гармонью и русскими песнями. Роспись молодых в сельсовете по уровню эмоций, восторгу молодых, задору и веселью гостей заметно выигрывала по сравнению с пафосной церемонией во дворце бракосочетания. Столы были накрыты прямо во дворе, который был красиво украшен лентами и воздушными шарами. Невеста Алексея - Сонечка являлась студенткой педагогического института и пригласила на свадьбу своих одноклассниц, а с учётом ещё и её школьных подруг, можно себе представить, какой страстью наполнились наши чувства восприятия бытия.
         Наш ботаник Семён Синицын, до этого дня никогда не употреблявший алкоголь, на свадьбе друга исполнил установку нашего ротного командира и выпил бокал шампанского, три рюмки водки, ну и его понесло. Сначала он всем мешал танцевать, так как ему не хватало места для его оригинального танца, в котором он умудрялся совмещать одновременно элементы гопака, яблочка и лезгинки. А потом натанцевавшись стал ухаживать одновременно за свидетельницей и ещё двумя деревенскими девушками. Такое поведение естественно не понравилось местным ребятам и завязалась потасовка. Деревенские дрались беззлобно скорее для того, чтобы соблюсти все приличия и атрибуты сельской свадьбы. Кроме того, Зоя Сергеевна пользовалась непререкаемым авторитетом и быстро утихомирила дерущихся. Тем не менее обе противоборствующие стороны огребли  по паре синяков и царапин, не считая порванных рубашек и испачканных в деревенской пыли штанов.
           До пяти часов утра никто из нас не сомкнул глаз. А как тут уснёшь, когда вокруг белая ночь и столько молодых и красивых ровесниц? Но ровно в 05.30 мы добрались до платформы, загрузились в пустой вагон первой электрички, завалились на лавки, подложили под голову бескозырки и мгновенно заснули ещё до того, как тронулся поезд.
            Во сне мне снилась моя бабушка, когда я услышал: “Милок, вставай, уже подъезжаем”. С трудом продрав глаза, я приподнялся и осмотрелся вокруг:  почти под завязку заполненный вагон… и получается, что люди стояли в проходах, но никто из пассажиров не позволил себе потревожить сон уставших курсантов. Мы с извинениями стали подниматься, а сердобольные ленинградцы, как могли, начали нас реанимировать и из разных концов вагона послышались следующие возгласы:
   - Сынок, бутерброд будешь?
   - А кефир?
   - У меня есть иголка с нитками, я быстро вам подошью.
   - Да, пускай ещё покемарит.
   - Молодой человек, давайте я вам синяк припудрю.
   - Мужики, пиво кто будет?
   - Товарищи, поищите бескозырку!
 
   Вот такие они - ленинградцы!

        Все-таки мудрые у нас командиры. Они заранее учли, что до восьми часов утра комендантский патруль ещё не приступит к исполнению своих карательных функций. Иначе нам было бы не избежать беды, так как без слез на нас невозможно было взглянуть: черные брюки и белые форменки от деревенской пыли приобрели примерно одинаковый цвет. От вокзала до училища нам необходимо  было преодолеть где-то пятьсот метров и конечно было неудобно за наш внешний вид в этот солнечный и чистый утренний понедельник. Ленинградцы, спешащие на работу, сопровождали нас скорее сочувствующими, чем осуждающими взглядами, а Семён Синицын, который так и не нашёл свою бескозырку, всем прохожим зачем то объяснял: “Мы со свадьбы, извините, мы со свадьбы”.