Роман-неформат. Глава 7

СЦИЛЛЫ И ХАРИБДЫ НА ПУТИ САМОУВЕРЕННОГО ОДИССЕЯ

                *   *    *               
                Ничто не сбудется, как хочется.
                Об этом даже не проси.
                Дух ежедневно в муках корчится,
                А тело скачет: гой еси!

                Загадка жизни не разгадана.
                Живешь - живи, а смысла нет.
                Свеча. Иконка. Запах ладана.
                Каков вопрос, таков ответ.

                Но это только хитро скроено,
                Что ты до истин не дорос.
                А в мире все давно устроено:
                Ты сам - ответ на свой вопрос.
                *    *    *


     Одну из «старших», которая занималась обучением «гномиков» театральным азам, звали Аглая. Ей было тридцать лет и она считалась вторым человеком после Леонтия Давдыдовича. В театре всегда есть первый - режиссёр или худрук, и второй - самый опытный артист или самая преданная артистка. Второе случается чаще по многим причинам, нередко личным.

     Но в «Жили-были» щекотливые половые нюансы никогда огласке не предавались. Рабинов вёл себя безукоризненно. А болтовня в театральной курилке - дело несерьёзное.

     Так моя близость с Янечкой, не будучи секретом, вслух никогда не обсуждалась. О похождениях или грешках «старших» тем более не говорили. Естественно, с кем-то что-то у кого-то было. Но внутренняя этика пресекала все пакости и слухи на эту тему.

     Отчество у Аглаи было редкое и красивое - Славковна. Актрису уважали все без исключения. И как водится, по-дружески и даже чуть-чуть из зависти принижали и называли всегда Славковной, как какую-нибудь добрую и малость выжившую из ума ветераншу.

     Аглая Славковна понимала всё это, не обижалась и, наоборот, относилась ко всем по-матерински.

     Мужа и детей у неё не было, и лично я, со своим молодым писательским нюхом, именно в безбрачии и отсутствии материнства видел истоки странной нежности и заботливости нашей главной актрисы.

     Однажды Рабинов позвал меня в свой кабинет. Войдя, я увидел там нашу Славковну. Она стояла у окна и почему-то смотрела в пол.

     Леонтий Давыдович подал мне стул, сам сел за свой стол, некоторое время смотрел на актрису, словно чего-то от неё ожидая, потом закурил и обратился ко мне:

     - Есть идея, Паша. Вот Аглая (он называл её только так) хочет сыграть с тобой «Даму с собачкой» Чехова, - режиссёр глубоко затянулся сигаретой, выпустил облако синего дыма и вдруг подвёл итог обсуждению (вопрос был решён заранее). - Я лично не против. Вы оба готовы к Чехову. Перечитай пока рассказ. А я к понедельнику напишу экспликацию, и начнём. Согласен?

     Я посмотрел на Славковну. Её персикового цвета лицо с умными серыми глазами и гладкой шеей давно созревшей женщины, пылало. Актриса смотрела вниз, словно пряча заливавшую её краску.

     Разгадка пришла потом.

     А тогда у меня нашлись только два слова:
    
     - Конечно! Давайте!

     Когда мы с актрисой вышли от режиссёра, она сказала мне:

     - Спасибо! Хочешь чаю или кофе?

     - С удовольствием.

     - Пойдём ко мне в гримёрку. У нас ещё полчаса до вокала.

     К чашке горячего кофе у Славковны нашлись и бутерброды с ветчиной. Пока она готовила кофе и лёгкий закусон, то щебетала безостановочно. Мне понравилась обстановка женской уютной комнатки. Тут пахло домашним теплом и слегка косметикой.

     - Если хочешь, кури, - Славковна вдруг раскраснелась ещё больше. - Я знаю, ты любишь болгарские «БТ». У меня есть. Пожалуйста, угощайся.

     Я вынул сигарету из предложенной мне пачки. Щёлкнула зажигалка. Славковна поставила передо мной круглую, аккуратную пепельницу. Я осмелел, разболтался, шутил и нёс какую-то чепуху, а женщина слушала меня не отрываясь.

     «У неё в номере было душно, пахло духами, которые она купила в японском магазине. Гуров, глядя на неё теперь, думал: «Каких только не бывает в жизни встреч!»*   

     Через неделю мы начали репетировать Чеховский рассказ.

     Экспликация, то есть режиссёрская разработка будущего спектакля, была необычной. Рассказ «Дама с собачкой» из четырёх коротких частей  трактовался как драматическое прочтение Чеховского текста двумя актёрами. Наши роли в течение спектакля изменялись. Мне предстояло быть Автором и Гуровым, а моей партнёрше - Музой и Анной Сергеевной. То есть как бы личные отношения двух условных фигур переходили сначала в личные, но неглубокие отношения живых людей, в курортный адюльтер, а потом «углублялись» и дело заканчивалось вечной драмой любви. Но здесь Автор и его Муза были уже неотделимы от Гурова и Анны Сергеевны. Выходила история общая, переживаемая однажды всеми людьми, а не частный случай скороспелого флирта.

     Музыку Паганини предложил использовать  наш театральный композитор Матвей Бликов.

     - Пусть будут четыре части, как в симфонии. Перед каждой на сцену выходит девушка в строгом длинном платье и объявляет название части. Музыкальные термины к к ним я подберу сам.

     Форма была задумана сложная, но репетировали мы легко. Даже мне, двадцатитрёхлетнему, быть Гуровым и Автором особого труда не составило. Видимо, сказалось моё увлечение литературой вообще. Внутри срабатывали какие-то разбуженные прежде инстинкты, помогавшие серьёзному творчеству, а не актёрскому и физиологическому задору, как было во время работы над Сэлинджером.

     Подробности репетиций позволю себе опустить. Ничего такого особенного в это время не произошло. «Дама с собачкой» появилась на афише нашего театра через полгода и продержалась в репертуаре десять лет. Мы играли «Даму» не только в своём «пионерском» театре, но выезжали с ней на гастроли по стране, а в Москве нас приглашали в Дом-музей А.П. Чехова на Садовой-Кудринской и в Театр имени Маяковского. Спектакль был нашей настоящей удачей.

     Но звенья цепи, о которой я писал, существовали и тогда, когда мне не приходило в голову о них вспоминать.

     Премьера «Дамы с собачкой» пришлась на позднюю весну. Город был полон тепла и  природного аромата. Особенно по вечерам, когда в московских парках вдруг запевали соловьи и в нагретых за день прудах купалась голая луна.

     В понедельник, в день, свободный от репетиций, Аглая пригласила меня прогуляться по Ботаническому саду. Мы встретились у метро «ВДНХ», потом троллейбусом добрались до Ботанической улицы и через высокие чугунные ворота вошли на территорию парка. Широкие аллеи, укрытые стеной кустарников и деревьев, были пусты. Разговор наш вился вокруг премьеры. На Аглае было свободное летнее платье и тонкая розовая косынка вокруг шеи.

     Признаюсь, мой взгляд то и дело падал на прекрасные ноги спутницы. Нет, я ни о чём дурном не думал. Просто любовался стройными женскими ножками, как это делал бы любой здоровый мужчина на моём месте. Тем более весенним вечером, когда любоваться чем-то другим зазорно, если рядом молодая и хорошо знакомая женщина.

     Прогуливаясь, мы с Аглаей очутились на узенькой тропинке, укрытой по сторонам волнами невысокой травы. Спутница вдруг прижалась ко мне и так крепко, что я почувствовал огонь женского тела сквозь её платье и свою одежду. Я растерялся и стоял неподвижно.  А Славковна, не встретив сопротивления, кинулась осыпать моё лицо поцелуями и шептать в женском безумном жару:

     - Пашенька!.. Люблю тебя, люблю, люблю!.. Ничего не прошу и ничего не хочу!.. Только сегодня!.. Всего один раз!.. Пойдём туда!.. Спрячемся!.. Всего один раз!.. Любимый! Чудесный! Талантливый!.. Как я хочу тебя, Пашенька!.. Идём скорее!..

     Дальше я поступил, руководимый какой-то трезвой, чёткой и жестокой силой. Сначала я буквально сгрёб женщину в охапку, сжал её, чуть не выдавив из пылавшего тела воздух, потом резко отпустил, быстро поцеловал руку и кинулся бегом прочь.
    
     По-моему, я за эти несколько секунд не произнёс ни слова.

     Вылетев из сада на улицу, я по инерции добежал до метро (а это, кажется, девять или десять троллейбусных остановок!), с грохотом распахнул тяжёлые стеклянные двери, скатился по эскалатору, еле дождался поезда, рухнул в вагоне на сиденье и только тогда опомнился.

     В одну минуту передо мной с сумасшедшей скоростью пронеслись шесть месяцев репетиций «Дамы с собачкой», десятки эпизодов близкого общения со Славковной, начиная с сигарет «БТ» и кончая сегодняшней прогулкой по Ботаническому саду, и ко мне пришло осознание. Не наших мелких людских частностей, а вообще всего. Стало понятно, что время лишь вязало плотные сети и крепкие нити, предоставляя мне самому разбираться в этих сплетениях, выпутываться из них и думать.

     Оно брало на себя самую незавидную часть задачи. Мне же оставалось уберечь себя от глупостей и поумнеть.

     - Что с тобой? - спросила Маша, когда я оказался дома. - Опять в театре скандалы?

     - Сегодня выходной, - ответил я. - Сидел в Ленинке. Теперь голова раскалывается. Где у нас цитрамон?

     Но время путало в своих сетях, оказывается, не только меня, но и Аглаю Славковну.

     Она была умна, сдержанна и мне ни разу не звонила. Но всё равно я чувствовал себя как будто в западне.   

     «…И обоим было ясно, что до конца еще далеко-далеко и что самое сложное и трудное только еще начинается».**

     Отпуск в театре длился до сентября. Между мной и Славковной на сборе труппы не было сказано ни одного слова, кроме обычных: «Привет! Хорошо выглядишь!» 
    
     Леонтий Давыдович ознакомил нас с планами на сезон и предложил всем вместе просто выпить чая, отметив  таким образом встречу.

     Наверное, я выдумал всё про западню ради собственного странного и пошлого удовольствия.

     В «железке» мужчины организовали большой общий стол, а девушки накрыли его к чаю. Расселись кто где. Кто-то принёс гитару. Сначала соседом моим был Рабинов, мы говорили о чём-то пустяковом, вроде будущих студийных капустников. Но уже через четверть часа я увидел рядом с собой Аглаю. Леонтий Давыдович куда-то испарился, режиссёр умел исчезать быстро и незаметно.

     Я сделал озабоченное лицо и приподнялся.

     - Ты уходишь? - актриса взяла меня за руку. - Подожди хотя бы пять минут. У нас тут есть одна идея.

     Сев обратно на стул, я выжидающе молчал.

     - Я хочу, чтобы ты написал пьесу. Новогоднюю сказку.

     Внутри у меня что-то закричало и затрепыхалось.

     - Настоящую пьесу? - по-моему, я был похож на дурака, увидевшего на полу толстый кошелёк.

     - Ну да.

     - Странное у тебя желание.

     - Нормальное.

     - Вряд ли у меня получится.

     - У тебя обязательно получится. Сделай это для меня. Я хочу, чтобы ты её написал, - и изменившимся, чувственным голосом, каким женщины обычно говорят с близкими мужчинами, настойчиво повторила. - Очень хочу. Понимаешь?

     Почему-то вдруг мне вспомнился тот вечер в Ботаническом саду, почти прозрачное летнее платье актрисы, её откровенные серые глаза и душистый, горячий запах её волос. Представилась тёмная узкая тропинка, наши объятья и всё то, что могло произойти тогда на этой тропинке.

     «Западня? - подумал я. - Коварный способ добиться близости? Или на самом деле просьба о пьесе?»

     Не могу точно передать, что творилось в эту минуту между мной и актрисой. От неё шла волна обожания и неудовлетворённой страсти, а от меня дрожь преданнейшего раба, вернувшегося к любимому хозяину, и экстаз охотничьего пса, пущенного загонять добычу.

     - Ты мне не веришь, - Аглая осторожно улыбнулась, как бы опасаясь, что я рассержусь. - Перестань. Между нами ничего не было и, слава богу, не будет. Забудь.

     Я кивнул:

     - Хорошо.

     Актриса продолжила:

     - Студии нужна сейчас хорошая, остроумная пьеса. Необычная и неожиданная, одновременно для детских актёрских групп и для взрослых. Ты такую можешь написать. Леонтий Давыдович со мной согласен.

     Думать трезво у меня не получалось. Я понял, что уже хочу сочинять такую пьесу.

    - Может быть, попробовать интерпретировать какую-нибудь известную сказку? - мне не сиделось на месте, в голове уже закипала густая, но пока ещё не определимая на вкус и цвет авторская смесь.

    - Конечно! Например, Гофмана. «Щелкунчик и Мышиный король».

     Ловко! Славковна заготовила ответ, который якобы отыскала с моей помощью. Так значит, всё-таки западня?

     - Возьму в библиотеке, почитаю.

     - Гофман у меня есть. Если хочешь, завтра принесу на репетицию. Можешь читать, сколько понадобится.

     Тут я поблагодарил Аглаю, вылез всё-таки из-за стола и спустился на первый этаж. Многие студийцы уже разошлись по домам, и в помещении театра было пусто.
    
     Раскурив сигарету, я сел на маленький диванчик и задумался.

     Наверное, всё рассказанное мной кажется пока нагромождением не связанных между собой эпизодов. Но это искреннее желание объяснить то, что, скорее всего, необъяснимо. Первый спектакль, первая женщина, потом «Дама с собачкой», вторая моя партнёрша по сцене, старше меня по возрасту и положению в труппе, почти близость с ней по её инициативе, моё бегство от запретного и вновь - театр, похвалы, надежды, секреты, разговоры тет-а-тет в репетиционной комнате и гримёрке, и теперь просьба написать пьесу.

     Что всё это значит? Страдания молодого Вертера на новый манер? Театральная интрижка? Самолюбование? Гордыня?

     Или сумятица в молодых перегревшихся мозгах?

     В первых пяти главах, опережая время и разрушая романный нарратив, я рассказал о моих попытках состояться в качестве киносценариста и дальнейшем крахе иллюзий. Тот мир не принял меня, а я не принял его. В тридцать лет мне стало очевидно, что я не понял главного. Я хотел жить в том мире по своим законам, а надо было следовать законам киношной жизни, которая со стороны казалась мне единственно возможной, моей до мозга костей.

     Но сам я был из другого мира. Меня воспитал театр «Жили-были», Леонтий Давыдович Рабинов, сцена и актёрская профессия. Тут были иной язык и иная система ценностей. Я не разобрался в элементарных вещах и пал жертвой своей щенячьей доверчивости.

     «Двум богам служить нельзя», - завещал настоящий русский писатель Михаил Афанасьевич Булгаков. Невозможно иметь два сердца! Вот и вся недолга.

     И ещё. Кем бы ни был писатель, сценарист, поэт (то есть Художник!), ему всегда и во всём способствует его Муза. В жизни она принимает странные образы. Действует странно. Говорит не всегда ясно и очевидно. То зовёт, то манит, то обманывает и губит. Но Художник без неё бесплоден как высохший пруд. Умение услышать диалог двух равноправных лиц, а не только свой монолог, сразу не приходит. Тут есть какая-то тайна, драматическая, метафизическая и, возможно, религиозная.

     В театре «Жили-были» я впервые услышал голос этой тайны, но не сумел понять смысл произнесённых ею слов.

     И вот сидел в курилке, пускал дым и переживал её первый откровенный взгляд в мою сторону и первые её прикосновения.

     Когда я поднял глаза, то увидел стоявшую передо мной Аглаю Славковну. Мне стало вдруг хорошо, словно ребёнку, опять увидевшему среди незнакомцев родную маму.
 
     Она поправила на плече чёрную кожаную сумочку, смущённо тронула щепоткой пальцев фарфоровую дужку ключицы слева под гладкой шеей  и тихо сказала:

     - Проводи меня сегодня домой, пожалуйста.


* А. Чехов, "Дама с собачкой"
**А. Чехов, "Дама с собачкой"


                *    *    *



Продолжение следует