2. Зима столетия

 3.               

                Хочешь я в глаза, взгляну в твои глаза
                И слова припомню все и снова повторю?
                Кто тебе сказал, ну кто тебе сказал,
                Кто придумал, что тебя я не люблю?

             -   Ты в «Луне» в первый раз? - спросила Лена, ведя меня по тёмным лестницам куда-то вниз, где мерцали покрытые толстым слоем пыли лампочки и пахло плесенью.  - Здесь, в этих подвалах, мы как-то курили травку с девчонками, а потом почему-то хохотали до упаду и поехали пить вино к одной из нас. Место, я тебе скажу, спокойное и уютное, даже с каким-то намёком на комфорт. Это здание было построено ещё в девятнадцатом веке и архитектор, должно быть, был человеком с немного мрачноватым юмором: надо же было устроить здесь такие готические лабиринты, словно в замке с привидениями!
             -   А привидений здесь на самом деле нет? - с улыбкой спросил я.
             -   Только я, - ответила Лена, открывая какую-то дверь со ржавой задвижкой, - но я привидение  доброе, во всяком случае, по отношению к тебе... Вот, здесь. Нравится? Ну, целуй меня! Не может считаться развратом то, что происходит между двумя людьми, полюбившими друг друга.
         Целовались мы довольно долго, потом она расстегнула пуговицы на своей светлой блузке и, прильнув ко мне, тихо спросила:
             -   Ты не разочаруешься во мне после того, что я сейчас сделаю?
             -   Нет. Может я тоже собираюсь сделать то же самое?
             -   У тебя не получится.
         Наверное, пора описать её, потому что тогда, в девятнадцать лет, я ещё и не подозревал, что Лена станет для меня идеалом женской красоты, и в любой женщине, подспудно, подсознательно, сам того не желая, я буду искать именно её. Рост выше среднего, худая, стройная, смуглая кожа, чёрные брови и чёрные глаза, ровный прямой нос. У неё были маленькие и очень упругие груди с коричневато-красными сосками. Она умела любить как никто другой. И в интимных отношениях у нас была, как я выяснил много позднее, чрезвычайно редко встречающаяся гармония.
         Лена ласкала меня так, что у меня кружилась голова. Не было ни стеснения, ни показных вздохов, ни преувеличенно-громких стенаний. Она получала удовольствие оттого, что получал удовольствие я. Правда, потом она плакала, боясь, что я буду плохо о ней думать, но даже эти её слёзы «после этого» были естественны и вовсе не наигранны.
             -   Я тебя люблю, - сказал я. - И не разлюблю никогда.
         Это было правдой. Даже сейчас, спустя тридцать с лишним лет после того подвала в клубе имени Луначарского, я всё ещё люблю её. 

 4.               

                Кто виноват, что ты устал, что не нашёл, чего так ждал,
                Всё потерял, что так искал, поднялся в небо - и упал?
                И чья вина, что день за днём проходит жизнь чужим путём
                И одиноким стал твой дом, и пусто за твоим окном?

         Октябрь выдался холодным и дождливым. Лена чего-то хандрила; на неё иногда нападали приступы необъяснимой тоски, она пропускала лекции в университете и говорила, что предчувствует смерть:
             -   Только тогда, когда мы с тобой в постели, я спокойна. Секс словно защищает меня. Гури, может,  я  больна  и мне надо лечиться? 
             -   Ты не более больна, Лена, чем я, а больны мы друг другом и лекарства от этого не  придумал  ещё  ни один врач на свете.
         Мы не пошли на лекции и были в её комнате одни.
             -   Давай устроим  сегодня  праздник, Гури?  Купим  чего-нибудь, я  приготовлю,  скажем,  жареную  рыбу  с картошкой, ты выпьешь пива; просто представим себе, что мы живём вместе и эта комната навсегда наша. Я хочу быть твоей любимой всю жизнь, пока ты меня не разлюбишь.
             -   Почему ты считаешь, что я тебя разлюблю?
             -   Я старше  тебя на три года. Пока этого не чувствуется, но потом мой возраст обязательно даст о себе знать.
             -   Все   девушки, с  которыми  я  встречался, были старше меня. Не  мог  же я  в  шестнадцать   лет  иметь отношения  с  двенадцатилетними?
             -   Не мог, правильно, как верно и то, что их ты не любил, а моё старение станет для тебя трагедией.
             -   Господи, и о чём мы только говорим! До старости ещё целая вечность, а нам жить и жить.
         Чёрные глаза Лены потухли, она снова загрустила:
             -   Ты сказал: жить и жить, но кто знает, что  с нами может случиться завтра? Моему отцу было сорок лет. Он вернулся с работы и, как сейчас помню, мама сказала ему: Вадик, ты как раз одет, сходи-ка, пожалуйста, за хлебом, да выбери поподжаристее. Отец принёс хлеб, сказал, что чего-то сегодня устал, лёг на диван и умер от кровоизлияния в мозг. Мне было тогда тринадцать лет. Мама с тех пор живёт только мной и мечтает о том, чтобы мой муж хоть немногим походил на её любимого покойного Вадика.
             -   Извини, что спрашиваю... А я... похож?
             -   Похож. Нет, не внешне, но внутренне... я иногда пугаюсь тому, что ты говоришь точно такие же фразы, как и он.
             -   Как вы оказались в Таганроге? Ты же говорила, что родилась в Белоруссии.
             -   Да,  в  Полесье,  меня  даже  хотели  назвать  Олесей  в  честь  купринской «Олеси», но мать  отца,  мою бабушку, звали Еленой, вот так и получилось, что я стала Леной Шушкевич. Что до Таганрога, то отцу предложили там работу и квартиру, вот мы и сорвались с места в погоне за синей птицей удачи. Я тогда была маленькой и почти ничего не помню. 
             -   А я  как  родился, так и  всю  жизнь  прожил  в  Тбилиси, на  улице  Вачнадзе. Сдал  экзамены,  поступил  на филфак, стал жить в общежитии... всё было внове, всё было в диковинку... Я и не думал, Лена, так влюбляться, но меня словно какая-то сила влекла к тебе, словно кто-то тянул меня за руку, говоря: Гурам, это - твоё, а упустишь, всю жизнь жалеть будешь.
         Лена улыбнулась:
             -   Можешь не рассказывать, я знаю по себе, что это такое.
             -   Ладно, схожу в магазин, - я взял сумку. - Подсолнечное масло у нас есть?
             -   Гури, приходи побыстрее. Мне без тебя очень одиноко.
         Она опустила голову и почему-то заплакала.

5.               

                Твердят друзья, что сошёл с колеи,
                Что пьян всё время я, а я пьян от любви,
                От слов её и взора я пьян без ума,
                От улиц, по которым прошла она...

             -   За тебя, мой любимый, - сказала Лена, поднимая бокал с красным вином. - Живи долго и помни: если даже ты ничего грандиозного не совершишь в жизни, твоё рождение уже было не напрасным: ты сделал меня самой счастливой женщиной на земле, а ведь главное назначение человека - приносить счастье другим людям.
             -   Мне этот тост не нравится, - возразил я. - Выпить надо за нас вместе, ведь мы неотделимы друг от друга. К тому же счастье понятие относительное. Может тебе только кажется, что ты счастлива?
         Мы ели жареную рыбу с аджикой и варёной картошкой, Лена вспоминала своё детство, а я говорил тосты, хотя, по сути, как в песне, пить мне и не надо было вовсе, я и без того был пьян.
             -   Ты мне рассказывал, что  ты  родом  из  Западной  Грузии, - Лена  сидела  у  меня  на  коленях  с  бокалом «Киндзмараули», которое я неделю назад привёз из Тбилиси и которое ей очень нравилось. - Запад Грузии чем-то отличается от Востока?
             -   Многим, и - ничем, - я погладил её по распущенным волосам  и  произнёс  тост  за  Грузию. - Видишь  ли, Леночка, в силу исторических обстоятельств, конечно же, существуют определённые различия между Грузией Восточной и Грузией Западной: различия диалектные, бытовые, различия в характерах людей, но это не суть важно, потому что мы все - грузины. Кахетинцы, к примеру, часто не стесняются в выражениях, рачинцы - медлительны, гурийцы - смекалисты, у имеретинцев язык подвешен так, что они порой и сами тому не рады. Я очень хочу, чтобы ты увидела  это своими глазами: всю Грузию - от Телави до Батуми и от Местия до Ахалцихе. Мне кажется, что тебе станет легче на душе, когда с высоты Мтацминды ты будешь смотреть на ночной Тбилиси. Почему ты улыбаешься? Это же вовсе не утопия, а Грузия всего в тысяче километрах от нас.
             -   Гури, а может мы вначале съездим  в  Таганрог, к  моей  маме? Это  всё-таки  ближе.
         В дверь постучались. Соседка по секции что-то попросила у Лены.
             -   Заходи, Люцина, - пригласила соседку Лена. - Выпей с нами стаканчик вина.
         Я встал, приглашая Люцину за стол. Это была удивительно робкая и очень симпатичная блондинка.
             -   За вашу любовь! - произнесла Люцина с лёгким польским акцентом. - Чтобы она умерла только вместе с вами!
         Я поцеловал ей руку и она, поблагодарив нас, ушла.
             -   Ты ведь знаком с Гочей? - спросила Лена, снова усаживаясь мне на колени.
             -   Конечно, - удивился вопросу я. - В студгородке не так уж и много грузин.
         Лена улыбнулась:
             -   Мне кажется, что он влюблён в Люцину, а Люцина влюблена в него. Ещё одна счастливая пара.
             -   Что ты! - загорелся я. - Это надо  отметить!  Встретимся   как-нибудь   вчетвером,  ведь  Гоча мой  друг,  а Люцина твоя подруга.
             -   Хорошая мысль, - согласилась  Лена. - Знаешь, мне иногда кажется, что  нам  не  хватает общения с друзьями. Я готова всю жизнь лежать в постели с тобой, но встречи с близкими нам людьми  ведь тоже необходимы? Это как бы ещё раз подчёркивает нашу близость... к тому же я горжусь тобой, находясь в обществе, я словно говорю: посмотрите, видите кто мой избранник?
         Я смутился:
             -   Ты  преувеличиваешь  мои  достоинства,  Лена, ведь  главное  из  них - это  счастье  быть  любимым  тобой. Впрочем, и в этом нет моей большой заслуги, ведь так?
             -   Ты ничего не понимаешь, Гури, ты ведь сам не знаешь о себе столько, сколько, возможно, известно мне. Со стороны, как говорят, иногда виднее.
         Я разлил по бокалам остатки вина:
             -   Выпьем за понедельник, 16 октября 1978 года, за эти белые хризантемы на столе, за ветер за окном и за это серое небо: за всё то, Лена, на что смотрят твои глаза и что от этого становится только прекраснее.
         Мы выпили, Лена положила голову мне на грудь, а лепесток белой хризантемы упал в стакан с недопитым ею красным вином.