4. Зима столетия

9.
               
                Нет без тревог ни сна, ни дня,
                Где-то жалейка плачет.
                Ты за любовь прости меня -
                Я не могу иначе.

         В декабре ударили морозы, а пятого числа выпал первый снег. Мы с Леной как раз стояли с билетами у кинотеатра «Буревестник», где шёл польский фильм «Рукопись, найденная в Сарагосе».
             -   Успеем перекусить в «Дружбе»? - спросила Лена, дрожа от холода.
             -   Конечно, - я посмотрел на часы. - У нас ещё есть почти пятьдесят минут. Возьмём по полпорции солянки и шницель.
         За этот месяц много чего произошло в нашей с Леной жизни. Жить в общежитии вместе мы не могли и жить врозь  тоже, поэтому я снял квартиру, адрес которой дал мне Гоча. Это было убогое жилище с одним окном, ветхой мебелью и ещё более ветхой хозяйкой, которая плохо слышала, плохо видела, но никогда не ошибалась, считая деньги. Через день ко мне перебралась Лена и мы постарались придать хозяйской халупе божеский вид. Туалет, однако, был во дворе, ну а о ванне или душе приходилось только мечтать. Мы с Леной стали ходить в баню, где я подружился с банщиком дядей Костей и тот за рубль запускал меня и Лену в номер вместе. Хозяйка же наша жила в доме напротив, в царских хоромах и время от времени навещала нас проверить, не поломали ли мы случайно её антикварную мебель.
         У нас возникли проблемы с тюфяком и постельным бельём, поскольку хозяйский матрац был самым настоящим клоповником, а в простынях и пододеяльниках было больше дыр, чем в рыбацких сетях. Пока я выводил клопов и тараканов, задыхаясь от запаха необычайно вонючего средства в аэрозоле, Лена бегала по подружкам в поисках необходимых нам вещей. В итоге, Света дала нам матрац и одеяло, а Люцина помогла с  постельным бельём.
         Морозы крепчали и выходить на улицу в туалет было всё труднее, к тому же Лена подхватила насморк и я, опасаясь, как бы она не слегла с воспалением лёгких, активно занялся поисками нового, более благоустроенного жилища, которое, однако, подходило бы нам также и по цене.
         Думая обо всём этом в кафе «Дружба», и потом, в «Буревестнике», когда мы смотрели «Рукопись, найденную в Сарагосе» и Лена задремала, положив голову мне на плечо,  я пришёл к выводу, что мне обязательно надо устроиться на работу в вечерние часы. Хотя родители присылали нам по пятьдесят рублей в месяц, что, вкупе со стипендией Лены (у меня были тройки и я стипендии не получал) составляло сто сорок рублей, наши расходы, учитывая плату за квартиру, значительно превышали доходы.
               
10.
                Снежные хлопья кружатся неслышно,
                Может быть, где-то цветёт наша вишня?
                Ветви, как крылья, слегка встрепенулись,
                Может быть, лебеди в зиму вернулись?

         В середине декабря мне, по протекции моего сокурсника и приятеля Саши, удалось устроиться осветителем  в цирке, а двадцатого числа мы с Леной наконец-то перебрались на новую квартиру: однокомнатную, с ванной и туалетом,  к тому же в центре, очень близко и от университета, и от цирка,  на пятом этаже девятиэтажного дома. За прежнюю лачугу мы давали двадцать пять рублей, за новую же приходилось платить в три раза больше, к чему прибавлялись коммунальные расходы, включавшие в себя плату за газ и электричество.
         Лена, однако, была счастлива. Анастасия Фёдоровна, приехавшая к нам в гости, привезла ей массу побрякушек для разукрашивания стен, а также продукты и деньги.
         Несмотря на протесты Лены («как-нибудь выкрутимся, Гури!»), я каждый вечер, кроме понедельника, ходил в цирк, где в мои обязанности входило вовремя включать и выключать прожекторы, направляя их разной мощности  лучи в определённую точку арены. Выучился я этому довольно быстро, и уже на третий день в консультантах не нуждался. Зарплата моя со всеми вычетами  составляла ровно восемьдесят пять рублей, я совсем не уставал, но меня беспокоила Лена, которая каждый вечер в начале одиннадцатого встречала меня так, словно я вернулся живым и невредимым с  опасного задания.
             -   Я  скучаю, -  жаловалась  она. -  Можно  мне  как-нибудь  пойти  вместе  с  тобой?  Заодно  и  цирковое представление  посмотрю.
         Я подумал: почему бы и нет? И в воскресенье, 24 декабря, взял её с собой. Перед этим она застелила стол белой скатертью, расставила тарелки, рюмки, бокалы, поставила вазу с единственной розой, которую я преподнёс ей позавчера, на середину стола и, с удовлетворением оглядывая плоды своего труда, объяснила:
             -   Сегодня ведь сочельник. Моя бабушка была католичкой, и  меня  тоже  крестили  в  костёле.  Отпразднуем, ладно?
             -   Конечно, - обрадовался я. - Когда же ты успела столько чего наготовить? Салаты, карп в майонезе, селёдка с варёной картошкой, прямо райское угощение! А откуда взялась водка?
             -   Водку привезла мама специально  для  сегодняшнего  дня. Ещё  вот  это  вино... как  оно называется?
             -   «Ркацители», но оно почему-то болгарское.
             -   Не беда, сойдёт... Я вот специально всё готовлю заранее, чтобы мы, когда вернёмся из цирка, смогли бы сразу сесть за стол...  Уже  двадцать  минут  восьмого, нам пора. Ты  уверен, что  меня впустят без билета?
             -   Конечно, я об этом договорился ещё вчера. Увидишь из моей ложи слонов и тигров.
             -   Бедненькие, им наверно холодно в такой мороз? На улице минус двадцать, у тебя даже усы замерзают.
         То, что не трогало в цирке меня, почему-то очень смешило Лену: она радовалась как ребёнок, поглядывая из-за моей спины на клоунов и жонглёров, акробатов и канатоходцев, на собачек, играющих в футбол, и кошек, устроившихся на спинах велосипедистов. Слоны здоровались с публикой, тигры, лениво зевая, выполняли указания дрессировщика и прыгали через горящие жёлтым пламенем обручи. Конферансье отпускал плоские шуточки, оркестр играл туш, Лена держала меня за руку, улыбалась и говорила, что получает огромное удовольствие от представления. Под конец этого циркового маскарада шутник-конферансье, признаться, очень удивил меня.
             -   Владимир Сергеевич! - обратился он  к  руководителю  небольшого  оркестра,  состоящего, в  основном,  из духовых инструментов. - А теперь короткое торжественное музыкальное приветствие для нашего юного осветителя и его прелестной возлюбленной, после чего Вадик и Адик расскажут нам смешную и грустную историю про лопнувший синий шарик.
         Лена, прячась от глазеющей на нас публики, - конферансье натренированным жестом показывал на нас сжатой ладонью правой руки, -  присела на корточки, а я очень смутился и, обернувшись к ней, сказал:
             -   Я здесь ни при чём, Лена.
             -   Всё хорошо, Гури, - рассмеялась она. - Просто я не люблю быть в центре внимания.
         Домой возвращались в приподнятом настроении. Шёл снег, деревья стояли словно застывшие, а узоры на окнах домов принимали самые причудливые формы.
             -   Вот мы и дома, - радостно проговорила Лена, когда мы разделись в прихожей и включили в комнате свет. - Теперь я тебя поцелую и займусь ужином.
             -   Лена, - сказал я ей уже на кухне, где выпил рюмку  водки  под  селёдку  с  чёрным  хлебом  и  закурил сигарету. - Что это за лекарства ты пьёшь?
             -   У меня были проблемы со здоровьем, не очень хорошие анализы и прочее, вот мне врачи и  прописали  для профилактики какие-то витамины,  - она неуверенно взглянула на меня. - Не волнуйся, Гури, это не страшно.
         Предрождественский вечер, как и положено, получился одновременно и весёлым, и грустным.
             -   Не знал, что ты верующая, - заметил я, чокаясь с ней рюмкой водки. Сама Лена пила вино.
             -   Это же просто традиция, - сказала она, - а ты разве некрещённый?
             -   Меня крестили в православной церкви, в Кашвети. Приедешь в Тбилиси, обязательно тебе покажу,  где это.
             -   Эх, когда это будет! Мне кажется, что лето никогда не настанет, а от  лютых  морозов  мы  все   замёрзнем  и умрём.
             -   Лена, сегодня же сочельник, с чего это нам говорить о смерти? Поговорим лучше о нас с тобой, ну хотя бы о том, как мы будем встречать Новый год, что приготовим, кого пригласим.
             -   Да, - оживилась Лена, -  обязательно кого-нибудь пригласим. Мы уже четыре дня здесь, а гостей у нас, кроме мамы, ещё не было. Может, позовём Люцину и Гочу? А что у нас будет на столе?
             -   Тридцатого числа  я  должен  встретить  тбилисский поезд  с  посылкой  от  родителей. Ты ела  когда-нибудь чурчхелы? Нет? Вот и попробуешь, тебе должно понравиться. Ещё, по всей видимости, будут приправы для сациви, вино, чача,  -  в общем, скучать нам на Новый год не придётся.
             Около часу мы легли и  заснули  только под утро.

 11.               

                Цвели огни за окнами, неслышно снег порхал,
                И полонез Огинского прощанием звучал,
                Прощанием с любимою и с Польшею родной,
                И  с нежность излучающей далёкою звездой.

         Мы договорились с Гочей так: поскольку Новый год они с Люциной встречают в кафе «Снежинка», то мы перенесём нашу пирушку на двадцать девятое декабря. Вообще-то, я хотел, чтобы мы встретились тридцатого, когда прибудет посылка из Тбилиси, но тридцатого вечером у Люцины было какое-то предпраздничное мероприятие в польском землячестве и, волей-неволей, мне пришлось согласиться на вечер двадцать девятого.
             -   Половина одиннадцатого для вас не поздно? - спросил я.
             -   Что поделаешь, если у тебя такая работа, - усмехнулся  Гоча. - Ничего, вернёмся в  общежитие  на  такси, это ведь всего два рубля.
         Вечер двадцать девятого декабря, когда был тридцатиградусный мороз, от которого, как уверяла меня моя однокурсница Нина, примерзали к автоматам телефонные трубки, выдался грустным. На Лене было длинное бордовое платье с вырезами по бокам и похожего цвета туфельки, а грудь украшало ожерелье, правда, без драгоценных камней, но зато старинное и очень эффектное. Люцина тоже принарядилась и выглядела настоящей красавицей в светло-коричневом платье с поясом и серёжками с серебряной бахромой.
         Пили водку и вино, а тамадой вызвался быть Гоча. Он умел красиво говорить, в отличие от меня, всегда терявшегося за столом, когда наступала моя очередь произносить тост.
         Гоча считал сегодняшний вечер историческим. Во-первых, они с Люциной «первый раз у нас дома». Во-вторых, - Гоча подчеркнул это, - за нашим столом царит любовь, но любовь - это пустое слово, когда она только на словах, а на деле - скука, дрязги, ревность и сцены. У нашей же четвёрки - любовь настоящая (Люцина покраснела), поэтому мы имеем право быть причисленными к узкому кругу людей, прикоснувшихся к тайне этого прекрасного, но, к сожалению, опошленного многими дилетантами от любви чувства (тут Гоча подмигнул мне, чувствуя, что немного перегибает палку); и, наконец, в-третьих, мы стали свидетелями природного явления, которое случается не так уж часто: из-за рекордно низких температур синоптики уже окрестили нынешнюю зиму «зимой столетия». «А может тысячелетия?», - поинтересовался я. «Не стоит преувеличивать», - добродушно заметил Гоча и мы выпили тост за «исторический вечер 29 декабря 1978 года».
         Люцина, попробовав салат, не могла скрыть своего восхищения.
             -   Кто это приготовил? - удивлённо спросила она. - Очень вкусно.
             -   Лена,  кто  же  ещё? -  улыбнулся я. - Сегодня у  меня  был  зачёт, а  она  решила  с  пользой   для   дела   провести  время на кухне.
             -   Где ты научилась так готовить? - снова спросила Люцина.
         Лена объяснила:
             -   Лет шесть назад, когда мама лежала в больнице - у неё были проблемы  с  сердцем - я  приходила  домой, и, осматривая содержимое холодильника, приходила к выводу, что он в общем-то пуст, а поскольку тётя, которая временно жила со мной,  была на работе, то рассчитывать приходилось на собственные силы. В первый день я сделала яичницу - это оказалось не очень сложным; во второй - пожарила картошку - правда, она чуть-чуть подгорела; в третий вынула курицу из морозилки, разморозила её и сварила. Короче говоря, на двадцатый день, когда мама выписалась из больницы, я уже вполне освоилась на кухне и могла приготовить до десятка различных блюд.
             -   Я тоже,  приблизительно в твоём возрасте, попытался сварить макароны, - сказал Гоча, - но бросил их в холодную воду и что из этого получилось, можете себе представить.
             -   Гури, как-нибудь обязательно приглашу тебя и Лену на «татар», - пообещала Люцина. - Это сырой мясной  фарш, куда добавляют чёрный перец, яичный желток, мелко нарезанные лук и солёные огурцы.
             -   Разве сырое мясо можно есть? - с опаской поинтересовалась Лена. - Мы не заболеем?            
             -   Я  это блюдо уже как-то пробовал, - сообщил Гоча, - и, как видишь, жив-здоров.
         Потом я выпил за Польшу. Люцина так и не смогла привыкнуть к жизни в общежитии, постоянно слушала польские песни и тосковала по Родине. Я сказал, что очень ценю в ней это чувство.  В глазах Люцины блеснули слёзы, а Гоча вздохнул:
             -   Что поделаешь, нам ведь всё равно придётся жить в Грузии.
         Люцина опустила голову.
         Гости уехали около двух. Лена, устало взглянув на меня, присела на стул и спросила:
             -   Гури, мы на самом деле поедем в Грузию?
             -   Конечно. Но пока что Грузия собирается в гости к нам в виде посылки с грузинскими деликатесами.
             -   А мама обещала прислать на старый Новый год гуся. Ты любишь гусятину?
             -   Не знаю, Лена, никогда не пробовал. У нас гусь как-то не является очень уж популярной птицей.
             -   Уверена, тебе понравится. Гусь с яблоками и картошкой - это объедение.
             -   Если так, то  в  Тбилиси  сходим  в  гости к моему приятелю Темо. Он еврей и гусятину у  них в  семье  едят довольно часто.
             -   У тебя столько планов на время нашего пребывания в Грузии, что, боюсь, нам придётся задержаться там на месяц.
             -   А может - на всю жизнь?
             -   Будем ходить в гости к Гоче и Люцине, а те будут приходить в гости к нам.
             -   И потом мы поженим наших детей.
             -   Ах, если б всё это было бы возможно!
             -   Разве это зависит не от нас?
         Она села мне на колени (любимая поза) и мягко поцеловала в губы.

               
               


12.
               

                Было небо выше, были звёзды ярче,
                И прозрачный месяц плыл в туманной мгле,
                Там, где прикоснулись девочка и мальчик
                К самой светлой тайне на земле.   

         Лене очень хотелось поехать со мной на вокзал, но в тот предпоследний день 1978 года у неё был зачёт по научному атеизму.
             -   Не съешь что-нибудь по дороге, - улыбаясь, предупредила она. - Уж как-нибудь дождись меня.
         Тбилисский поезд прибыл на первый путь точно по расписанию: в пятнадцать минут второго. Обменявшись с проводником рукопожатиями, я еле дотащил обвязанную бельевой верёвкой коробку до остановки такси и уже в два часа был дома.
         Лена пришла около четырёх: холодная с мороза, с блестящими глазами и снежинками на воротнике пальто.
             -   Ну, что там? - спросила она.
         Я равнодушно пожал плечами:
             -   Не знаю. Не хотел открывать без тебя.
         Чмокнув меня в щёку, она села на стул рядом со мной и сказала:
             -   Можем начинать.
         Содержимое коробки - по мере извлечения из неё - было следующим: чурчхелы, сухофрукты, приправы для сациви, очищенные и провёрнутые через мясорубку орехи, средних размеров индейка, апельсины, мандарины, кусок домашней ветчины, бутылка «Оджалеши», бутылка «Киндзмараули», двухлитровая банка чачи и серебряный браслет с искусственными рубинами. Письмо от мамы было длинным и тёплым, от папы - коротким и деловым. И мама, и папа передавали привет Лене и просили, чтобы она присматривала за мной,  уделив особое внимание режиму моего питания. Ещё в октябре я выслал им вместе с письмом мою и Лены фотографию, сделанную в парке имени Горького, которая произвела на мою родню удручающее впечатление: все нашли, что я отощал и выгляжу как после тяжёлой болезни, да и Лене, несмотря на то, что девушка она в общем-то симпатичная, не помешало бы поправиться килограммов этак на пять-семь. 
         Лена, держа в руках браслет,  вначале прослезилась, тронутая вниманием мамы, а потом хохотала до упаду, когда я переводил ей то место письма, где речь шла о необходимости хорошо питаться.
             -   Твоя мама совсем как моя, - заметила она. - Мне вообще кажется, что все  мамы  на  свете  похожи   друг  на друга.
         Я выпил рюмку чачи, закусив мандарином и Лена, грустно взглянув на меня и, как будто догадываясь, о чём я думаю, спросила:
             -   Сейчас?
         Она включила обогреватель и мы, быстро раздевшись, легли в постель. В истории наших с ней отношений этот день был одним из самых счастливых, ну а в эротике, по словам Лены, мы били все рекорды, хотя, на мой взгляд, это слово к любви неприменимо.

               
13.
                Чернобровую дивчину, мою светлую кручину,
                И наряд её венчальный я рисую целый вечер.
                Наши встречи, наши встречи до обидного случайны
                Словно радость мне на плечи - наши встречи...

         Новогоднее представление назначили на двенадцать часов дня, а вечернее, по понятным причинам, было отменено. Надев на белую рубашку с синим галстуком серый костюм и, поцеловав Лену, которая ещё спала, я вышел из дому около десяти утра, чтобы успеть походить по магазинам. В универмаге, несмотря на предновогоднюю толчею и огромные очереди, мне удалось приобрести набор ёлочных игрушек, а в магазине «Солнце в бокале» купить бутылку «полусладкого» шампанского.
         Конферансье, едва я переступил порог здания цирка, сообщил мне приятную весть:
             -   Гурам, после тридцатого января - гуляем. Двухнедельные каникулы.
             -   Вот и хорошо, - обрадовался я, - будет возможность съездить в Грузию.
             -   Чачи не забудь привезти, щёголь, - с   иронией   оглядывая   меня,  напомнил   он. - А  костюмчик-то   твой -ничего, подходит... прямо как на свадьбу вынарядился, только вот невесты не хватает. Кстати, Елене Вадимовне - мои новогодние поздравления и воздушный поцелуйчик в щёчку.
             -   Спасибо.  А  что  до  чачи,  то  она  вот  здесь, -  я   кивнул  на  пакет. -  Поллитра.  Видите,  Георгий   Алексеевич, я  о  вас никогда не забываю.
         Конферансье потащил меня за кулисы, достал из шкафчика колбасу и чёрный хлеб, разлил водку по стаканам и, положив руку мне на плечо, провозгласил:
             -   Ну, чтоб Новый год был лучше предыдущего. И - за нашу дружбу.
         Домой я мчался словно на крыльях, а в прихожей, едва переведя дух, предложил растерянной Лене: 
             -   Выходи за меня замуж. Я, правда, немного выпил с Жоржем, но, как ты  знаешь, от  такой  дозы, как  сто грамм, Гурам Закариадзе не пьянеет. У меня сегодня настроение жениться, но сегодня вряд ли получится, придётся подождать до февраля, когда мы с тобой поедем в Грузию на целых две недели, потому что у нас каникулы, а цирк выезжает на гастроли в город-герой Одессу.
         Не дав Лене придти в себя, я встал на стул и, отыскав в старомодном отцовском чемодане завёрнутое в газету тоненькое золотое колечко, торжественно объявил:
             -   Не будем ждать момента, когда часы пробьют двенадцать. Это доказательство моей  безграничной  любви к тебе я привёз из Тбилиси ещё в октябре... Гляди-ка, не ошибся с размером, да и не мог я в общем-то ошибиться...
         Лена вышла на кухню. Я знал, что она плачет и решил не мешать ей: бывают слёзы, которые выше всех улыбок на свете.
             -   Лена! - позвал я через некоторое время. - Индюшка сварилась?
             -   Да, Гури... Ты можешь придти?
         Она обняла меня и мы простояли так довольно долго: прижавшись друг к другу и говоря друг другу слова, известные всем влюблённым на свете.
         Потом я переводил Лене мамин рецепт приготовления сациви, а Лена точно следовала моим указаниям.
             -   Жаль только, что сациви у нас будет горячее, - сокрушённо произнёс я, - его ведь едят холодным.
             -   Ну  что  ты,  Гури! - рассмеялась  Лена, поглядывая  на  колечко - она делала это довольно часто - На улице мороз за тридцать,  едва  я вынесу  кастрюлю  на  балкон, она сразу же остынет.
         За окном стемнело. Лена накрывала на стол, а я сидел в углу у рефлектора и, глядя на неё, курил сигарету.

               
14.
                Подойди скорей поближе, чтобы лучше слышать,    
                Если ты ещё не слишком пьян.
                О несчастных и счастливых, о добре и зле,
                О лютой ненависти и святой любви.

         Ранним утром 30 января 1979 года аэропорт напоминал растревоженный улей, а в зале ожидания яблоку негде было упасть. Лена немного расстроилась, что наш рейс откладывается по причине нелётной погоды, но я ей предложил взглянуть на снегопад, мороз и некоторые неудобства с иной точки зрения, более оптимистичной.
             -   Поехали в город, - сказал я, перекидывая сумку через плечо. Чемодан мы уже сдали в багаж. - У нас задержка рейса до трёх, успеем сходить в кино.
         Фильм назывался «Вас ожидает гражданка Никанорова», и нервное состояние, в котором пребывала Лена, неожиданно вылилось в полувопрос, в полуутверждение: «Твоим  родителям я вряд ли понравлюсь». Это из-за песенки, которая звучала в фильме: «Но вот твердят твои родители в два голоса, что неудобно показать меня родне». Я обнял её за плечо и мягко возразил, что это не так.
             -   Я  никогда  не  смогу  стать  тебе  хорошей  женой, - прошептала  она. -  И  у  меня, Гури,  предчувствие надвигающейся беды. Человек не имеет права быть так счастлив, как я,  для этого на земле слишком много горя и боли.
             -   Глупости, - заявил я. - Мы никому ничего плохого не делаем тем, что любим друг друга. И с  чего  это  ты взяла, что быть счастливым - стыдно?
         Она не ответила, только склонила голову к моему плечу.
         После кино зашли в кафе у автобусной остановки, где мой однокурсник Саша распивал пиво в компании друзей.
             -   Гури! - радостно воскликнул он. - Вот так встреча! А я думал, что вы уже  улетели  в  Тбилиси.  Нелётная погода? Нет худа без добра, присаживайтесь, выпьем по стаканчику, я угощаю... Лен, чего ты такая грустная?
             -    Я не грустная, - улыбнулась Лена. - Мне хочется в Тбилиси, а   в   этом   занесённом  снегом   городе   даже самолёты не могут оторваться от земли.
         Сев за отдельный столик, мы выпили три бутылки портвейна «Иверия», съели зразы с картофельным гарниром и, распрощавшись с Сашей, снова поехали в аэропорт, однако, вылететь нам удалось только на следующий день.

               
15.
                Мгновением этим слишком дорожу
                И не желаю лучшей доли,
                Когда я бережно держу
                Твоё лицо в своих ладонях.

         Тбилиси казался мне серым и мрачным. Мы шли с Леной по проспекту Плеханова к костёлу, а по дороге должны были зайти в аптеку - у Лены болела голова.
             -   Я чувствую, Гури, что со мной что-то происходит, - тихо проговорила она. - Раньше я была другой,  более жизнерадостной, что ли. А сейчас я и понимаю умом, что всё у меня хорошо, что ты - рядом, и мы с тобой там, где я столько времени мечтала побывать, но сердце, мой любимый, сердце моё остаётся холодным, как кусочек вечного льда.
             -   У тебя просто болит голова, - сказал я, сжимая её ладонь. - На площади есть аптека, купим там что-нибудь болеутоляющее и всё сразу встанет на свои места.
             -   Если б только голова, - вздохнула она. - Меня беспокоит и слабость в теле, и нежелание просыпаться по утрам... понимаешь, это уже не я, это какой-то другой человек, и у меня такое чувство, что я тебя обманываю, ведь полюбил ты не меня теперешнюю, а меня прежнюю, какой я была полгода назад.
         Она запила лекарство водой из фонтанчика и вскоре мы стояли у костёла, вспоминая сочельник, сюрприз Жоржа во время циркового представления, трескучий мороз по дороге домой.
             -   Подожди меня, я всего  на  пять  минут, - сказала Лена,  вошла  в  костёл, а я, тем  временем, закурил  и, бессмысленно разглядывая витрину небольшого магазинчика, думал о том, что счастье всё-таки никогда не бывает безоблачным. Мои родители приняли Лену очень тепло, ничего не имея против нашего брака; мать Лены относилась ко мне, как к сыну; мы же с Леной любили друг друга так, что порой это казалось нереальным и сказочным; казалось бы, что ещё надо человеку для счастья? Однако болезнь Лены перечёркивала все наши планы на будущее, все наши надежды быть вместе до скончания века.   
             -   Что,  Гури, и  тебе  взгрустнулось? - Лена  взяла  меня  под  руку. - Давай   пойдём  туда, где  мы  вчера  ели хинкали. У тебя есть деньги?
         В парке было холодно и сыро, но я ещё никогда не целовал её так исступлённо и страстно.
             -   Пойдём, - сказала она. - У  тебя  замечательные  родители, которые  разрешают  нам, как  мужу  и  жене, спать вместе. Дождёмся ночи.
             -   Да, - согласился я. - Тем более, что с этим парком у меня плохие воспоминания: вон у того дерева какой-то парень, угрожая ножом, отнял у меня тридцать рублей. Я тогда учился в десятом классе и ещё не хотел принимать зло как данность.               

               


               

 16.               

                Никогда ничего не узнал я и не у кого спросить,
                Ничего не прочёл в газетах, да и что они могут сообщить?
                Про ту с золотистой кожей на тоненьких каблучках,
                Про мулатку просто прохожую, просто прохожую.

             -   По-моему, Гури, ты что-то  знаешь и  не говоришь  мне, - Лена  уже давно  проснулась, но всё  никак  не могла встать и одеться. Мама же настойчиво звала нас завтракать.
             -   Ты это о чём? - удивился я. - Конечно же, я знаю что-то такое, о чём неизвестно тебе, и наоборот: я не могу быть экономистом, а ты - филологом.
             -   Понятно, но я говорю совсем о другом. Я имею в виду свою болезнь. Такое впечатление, что и  ты, и  моя мама что-то от меня скрываете.
             -   Странная мысль. Ты стала слишком мнительной, Лена.
             -   Дети, чай стынет, идите завтракать, - снова позвала мама.
             -   Помнишь, ты говорил, что твоя тётя работает в Республиканской больнице?
             -   Хорошо, раз тебе это так надо, то сегодня же поедем к тёте Нуну. А теперь пора завтракать.
         День был серым и пасмурным. По дороге в больницу мы почти ни о чём не говорили, а ведь когда-то нам казалось, что мы за всю жизнь не сможем наговориться.
         Через два дня был поставлен осторожный диагноз: хронический миелоидный лейкоз. Тётя Нуну извиняющимся голосом уверяла нас, что ошибка не исключена.
             -   Нет, - сказала Лена, - всё правильно. Да и что мне диагноз, когда я отвратительно себя чувствую?
         Она не задавала сколь обычных, столь и бесполезных в таких случаях вопросов. Мы просто вышли на улицу, где я закурил, а она сказала, что хочет выпить немного вина. В тесной, пропитанной сигаретным дымом забегаловке,  я взял два кабаба, лобио в горшочке, кислую капусту и бутылку «Гареджи».
             -   Всё, родной мой, закончилась наша идиллия, - исподлобья взглянув на меня, произнесла она. - Не бойся, я не буду плакать, потому что - и ты это знаешь - больше всего на свете я ненавижу преувеличенно эмоциональное выражение своих чувств. Любовь - это дело другое, там всегда надо доходить до края пропасти, сгорать как порох, отдавать себя всю, до конца, не увиливая, не стесняясь, не оставляя ничего на потом. А смерть... смерть должна быть тихой, гордой, достойной...
             -   Уж лучше бы ты плакала, - перебил я. - Не успели тебе сказать относительную правду, повторяю: относительную, потому что диагноз может быть и неправильным, как ты опустила руки и заговорила о смерти.
             -   Обещай мне, что не забудешь меня, но устроишь свою жизнь так, чтобы быть счастливым.
         Я взял ещё одну бутылку вина.

                17.

                Я ломал стекло, как шоколад, в руке,
                Я резал эти пальцы за то, что они не могут прикоснуться к тебе.
                Я смотрел в эти лица и не мог им простить
                Того, что у них нет тебя и они могут жить.

         Больше ничего в моей жизни не было. Возможно, что мы добрались бы с Леной сквозь дебри супружеского сожительства и до ревности, и до измен, и до скандалов - кто знает? - но ничего этого не было. Мы с самого начала взяли в наших отношениях слишком высокую ноту, чтобы жить как все.
         Перечитывая написанное, я понимаю, что оно совсем не отражает характер наших с ней отношений. Боль должна утихнуть, чтобы писать о ней, но моя боль так и не утихла: просто она стала тупой и ноющей.
         Сегодня Лене исполнилось бы  пятьдесят. И я, хоть и искал всю жизнь, так и не встретил кого-либо, кто хоть отдалённо был бы похож на неё.