Летят

Ранняя весна часто приходит неожиданно: казалось, что дремавшая ещё вчера земля, покрытая толстым слоем снега с устоявшимся настом, лежит так уже вечность, и никакой Божий промысел не в силах изменить привычный ход зимней действительности. Однако скрывавшееся так долго солнце взошло и стало греть толстые снежные слои как блины. День, два — и, вот она, весна с пением птиц, проталинами и лужами. Единовременно с этим в душе теплятся надежды на самое лучшее, пусть и несбыточное, но кому из нас не хочется помечтать в солнечный день апреля?

    Архип, деревенский мальчишка тринадцати лет, плёлся с дедом Антонычем именно в такой день. Они оба уже представляли скорый крестьянский труд: посевная не за горами, но несмотря на все трудности жизнебыта Архипу с Антонычем хотелось почувствовать первое солнечное тепло, вспомнить то немногое хорошее, что было у первого за недолгую жизнь, и помянуть тяжелую, но в целом счастливую жизнь второго. Верба (за нее всю жизнь в деревнях принимали козью иву), встречавшаяся то и дело по пути, напоминала Антонычу о детстве, вербном Воскресении и о походе с бабкой в церковь. У Архипа были те же самые представления, за одной только мелочью: в церковь он ходил с теткою по отцу. И в этих тёплых весенних воспоминаниях заключался весь круговорот крестьянской жизни: и проснувшаяся от спячки земля, и преемственность поколений, и простая человеческая радость от встречи с живым существом, которое очнулось ото сна и готово жить и цвести.
— Антоныч, — спросил тихо Архип, — а ты жизнью доволен? Вот дали бы тебе шанс изменить...ну, вот, житьё. Построить большу-у-у-ю избу. И чтоб Артемий наличники вырезал красивые, с птицами. Или вот...в город там?
Антоныч, недолго думая, ответил:
 — А ты? — такой ответ смутил паренька. Архип пал в раздумья.
— Я-то что, я ещё ни на что и не заработал да и не вырос, чтоб так вот...менять.
— А я уж и подавно, все прожил, — с ухмылкой ответил Антноныч. Архипу стало смешно.
— Я, — продолжил старик, — вот как думаю: в город уедешь, там все как: народ да суета. Все делами какими-то заняты. А жизнь одна, пробегаешь все, а времени постоять просто так, птиц послушать, и того нет. Профессия у тебя, допустим, угол свой, а все бегаешь и нет конца этому бегу. Писарь ты или дворник, поработал, умер. Сослуживцы, дай Бог, помянут на 40-ой день добрым словом. А потом нового работника и возьмут. И что ты был, кто? Да никто. И фамилию твою вместо «Старков» впишут «Станков». Так и будешь Богу отчитываться: я, дескать, Станков Архип Иваныч, писарь. Дед в эту минуту сам удивился своим словам. Антонычу стало смешно.
— Куропатки летят, смотри! — прервал тишину голос Архипа.
— Летят, летят, — задумчиво и слегка грустно произнёс Антоныч. Скоро и ты улетишь, учеба, чай, в городе начнётся.
Оба они стояли и улыбались. Солнце пекло и чудилось, что все будет хорошо. Артемий сделает наличники, о которых так мечтал когда-то Антоныч, а Архипово детство будет ещё долгим.
Мечта Антоныча скоро стала былью: местный плотник Артемий сделал ему наличники. Сделал он их по доброй памяти: в детстве Антоныч учил его азам грамоты и жизни.  Подолгу сидели Антоныч с Архипом на лавке, греясь в лучах уже июльского солнца. А прохожим улыбались с деревянного сруба наличники. Белые, резные, похожие на снежинки.
Вскоре настала и зима. Наличники смотрелись особенно нарядно в это время года, обрамляя уже покосившийся дом. Радость Антоныча продолжалась, он каждый день любовался своим неказистым домом с красивыми окнами.
Умер Антоныч счастливым.
      
 Через два десятка лет Архип вернулся сюда уже взрослым. Жизнь у него сложилась сложная. Успев обзавестись небогатыми пожитками, он с женой и сыном вернулся обратно, в родную деревню.
Весна встречала старых и новых жителей звонкой капелью, доносившейся со всех окрестных изб. Даже соседские собаки не лаяли, а настороженно смотрели издали, как люди, не видевшие много лет своего земляка, но питавшие к незнакомому знакомцу особенно чувство.
Архип увидел дом своей тетки, а неподалёку и избу Антоныча, явно доживающую свой век. Только наличники были ещё «свежими». В деревнях они стоят многими десятилетиями.
— Смотри, отец, летят. Куропатки летят! — сказал парнишка.
— Летят, Антошка, летят.
 Архипу стало смешно.