Г. Часть I. Глава 4

4


     Гортензия стояла там, на головокружительной высоте, и с независимым видом принимала овации. И он тоже хлопал, отчаянно, крепко, пока у него не заболели ладони. Она ведь полностью заслужила свой успех, так почему бы не отдать ей должное? Рисковать жизнью может отнюдь не каждый. Это – удел избранных, представителей элиты. Конечно, у неё была страховка. Но разве страховка может гарантировать безопасность? Любой альпинист скажет, что ничего она не гарантирует. А он в своё время немало полазал по горам. И в тот самый раз подвели его именно обвязки. Редкий случай – чтобы лопнули сразу две лямки. Но такое случается, причём в самый неподходящий момент, когда ты особенно рассчитываешь на страховку.
     Зрители, наконец, успокоились и позволили канатоходке спуститься с высоты и покинуть сцену. Откинувшись в кресле, Геннадий прикрыл глаза. Дальнейшее представление мало его интересовало. Он приходил сюда не ради паясничанья клоунов или грубоватой ловкости жонглёров. Нет, его интересовали только те номера, в которых был настоящий риск. Укротители животных, акробаты, канатоходцы – вот кого он всегда ждал с нетерпением. Но в сегодняшней программе ничего подобного больше не будет. Поэтому можно было бы прямо сейчас встать и уйти. Однако с его ногой это очень неудобно. Ему досталось место в середине ряда, с обеих сторон расположились семейные компании с детьми. Пришлось бы всех их вынудить вставать и, может быть, даже помогать ему. А этого Геннадий терпеть не мог. Он вполне может идти сам, спасибо большое! И не такая уж у него серьёзная хромота, с некоторого расстояния её и вовсе можно принять за особенность походки. Только горы для него теперь, разумеется, навсегда заказаны...
     На сцене меж тем известный фокусник с деланным воодушевлением доставал из своей шляпы очередного белоухого кролика. Дети веселились, хлопали, пронзительно верещали. Надо же, такие маленькие, а столько от них шума. Даже уши закладывает. Привыкнув за долгие годы к торжественной тишине гор, он с раздражением морщился, слыша подобные звуки. Но потерянного не вернёшь, и того особого, величественного безмолвия ему уже, видимо, не суждено больше ощутить. Теперь жизнь стала совсем другой, куда более... пресной. Да, пресной. Неприятное слово, но весьма точно описывающее его теперешнее положение. Свобода передвижения! Когда она у тебя есть, её совершенно не ценишь. Зато сейчас он многое бы за неё отдал. Но увы, с такой ногой о свободе не может быть и речи. Даже на велосипеде толком не проедешься. А жажда приключений никуда ведь не делась. Это как наркотик – раз попробовав, уже не можешь отказаться. Вот и приходится наблюдать за тем, как рискуют другие, и завидовать им всем душой...
     Через полчаса представление закончилось и весёлая толпа, оживлённо переговариваясь, потянулась к выходу. Подождав, пока его ряд полностью освободится, Геннадий осторожно поднялся и заковылял вдоль кресел. Погода сегодня была пасмурная, хмурая, и нога давала о себе знать. Как сказали врачи, с этой болью ничего нельзя поделать, можно лишь сидеть на анальгетиках. Но он старался реже их принимать – противно чувствовать себя зависимым от каких-то таблеток, да и изжога от них начиналась. А боль... что ж, с болью он умеет справляться. Странно, что тогда, после падения, он её почти не ощущал. Видимо, адреналин зашкаливал так, что ничего нельзя было расчувствовать. Но по лицу Лёхи, склонившегося над ним, было ясно, что дело – труба. У альпинистов на этот счёт чутьё тонкое.
     Стараясь ступать осторожнее, чтобы не слишком растревожить сустав, он вышел на улицу. Дул сердитый, жёсткий ноябрьский ветер, пробиравший до костей. Поплотнее запахнув полы пальто и подняв воротник, Геннадий поплёлся в сторону дома. Он знал, что завтра снова придёт в цирк и снова будет наблюдать за выступлением канатоходки. В ней было что-то до удивления притягательное, трогавшее какие-то глубокие струны в его душе. Бесстрашная девушка, бросающая вызов высоте и чувству самосохранения. Некогда, совсем в другой жизни, и сам он был таким. Но время берёт своё, и теперь, даже будь он вполне здоров, на подобное бы уже вряд ли хватило решимости. С возрастом становишься сентиментальнее, в плохом смысле этого слова: начинаешь куда больше восхищаться смелостью других, чем проявлять свою собственную. И ничего с этим нельзя поделать...
     До дома было недалеко, метров пятьсот, однако ему потребовалось целых полчаса, чтобы преодолеть их. Нога стала как каменная, двигать ею было почти невозможно. Да и не слишком-то он стремился добраться до цели. Снова ужинать на пару с матерью и выслушивать её жалобы на здоровье! Здоровье, здоровье – едва ли единственная тема их разговоров. А это порядком утомляет. Если бы ещё его мать не была настолько упёртой и убеждённой в собственной правоте! Она считала всех врачей шарлатанами, думающими только о том, как бы облегчить карман своих пациентов. В известном смысле это было верно, но зачем вспоминать об этом каждый божий день? И потом, ему вовсе не хотелось выслушивать постоянные напоминания о собственной неполноценности. Но он не решался сказать об этом матери напрямую. Всё–таки она уже очень стара, какой смысл ей перечить? Неприятно, конечно, однако приходится терпеть. Если бы только у него была отдельная жилплощадь... Да, это бы очень многое упростило. Раньше, по юности, как-то об этом не задумывался, а теперь уже, пожалуй, поздно. С его ногой на квартиру не заработаешь, тут бы прокормиться как–нибудь. Остаётся терпеть и ждать... ну да, ждать, когда матушка отойдёт в мир иной. Жёстко, зато честно. Нет, он вовсе не желал ей смерти, боже упаси. Просто иногда бывает так, что люди устают друг от друга. И в таком случае кончина одного из них естественным образом разрешает проблему. Такова правда жизни, и ничего тут не поделаешь.
     Добравшись, наконец, до дома, Геннадий осторожно присел на скамейку перед подъездом. Нога сама собой вытянулась и обмякла, стала похожа на бесформенный тюк с бельём. Ещё бы десяток метров, и он просто бы свалился от усталости. Нет, нужно запретить себе выходить в такую погоду! Цирк цирком, но и о себе не мешает подумать. Жаль только, что у него так мало теперь развлечений. Таких развлечений, которые заставляют сердце замирать от волнения. А что же ещё интересного остаётся ему в жизни? И какой смысл жить, если у тебя нет возможности вкусить новых острых ощущений? Влачить серое однообразное существование, в котором каждый день ничем не отличается от предыдущего, – это не в его духе. Нет, он с радостью предпочёл бы умереть, чем подобным образом проводить время. Однако чем дальше, тем больше Геннадий ощущал сжимавшееся вокруг себя кольцо обыденности. И странное дело – образ канатной плясуньи Гортензии стал для него в последнее время символом надежды, надежды на избавление от безысходности. Как, почему – этого бы он сказать не мог. Но эта маленькая бесстрашная женщина затрагивала какие-то глубоко запрятанные струны его души. И Геннадий со страхом думал о том моменте, когда её выступления завершатся, и он снова останется один на один с собой и необходимостью чем-то заполнять пустоту внутри.