Совоокие. Часть вторая. Главы 1-7

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Койран некоторое время лежал в полудреме, не открывая глаз; его как будто распластало на перине. Он откинул одеяло и опустил ноги с кровати. Было зябко. Поковылял к окну, и, опираясь руками на подоконник, некоторое время смотрел в серое небо. Снова закружилась голова, замутило. Обессиленный Койран сполз вниз и сел на корточки. Нина открыла дверь, ахнула, подбежала к нему и отвела обратно к кровати. Нина, более хмурая, чем пасмурное небо, смотрела горько и с осуждением.
- Что ж ты сделал? – произнесла она укоризненно, и, не дожидаясь ответа, сказала: - Вот женишься, станешь отцом, тогда поймешь…

В дверь постучали. Сразу после громкого «Да!» Нины вошел Стефано и быстро приблизился к Койрану. Стефано было тяжело смотреть Койрану в лицо, а тот, напротив, наблюдал за Стефано. 
- Как вы себя чувствуете?
- Сначала сделал из меня жаркое, теперь спрашивает… Нина, не могла бы ты нас оставить на пару слов? – Койран сел на кровати и проворчал: - Не погрешишь, не покаешься. Лицемер и замшелый схоласт!
- Как ты меня назвал!? – шутливо вскричал Стефано. – Я ведь могу и повторить.
- Я тоже. Но думаю, лучше нам этого не делать. Все споры впредь будем разрешать миром. Мои способности, мое богатство, мой дом – всё это к твоим услугам.
- Я рад этой дружбе, - и Стефано повторил то, что сказал Койран. Вчерашние враги обнялись.
- Ты кому-то говорил о поединке? – вдруг спросил Стефано.
- Нет.
- Сюда вчера Ансельм и Джанни прибежали, взмыленные. Ты спал. Джанни колдовал и надо мной, и над тобой.
Койран кивнул, поморщившись от боли и своих мыслей.
  - Спасибо, что ты долго не соглашался на поединок и пытался меня остановить.

Теперь Стефано понимал то, что некогда понял Койран: гнусно и страшно превращаться в живую разрушительную силу; черной магией занимаются не от могущества. Стефано не был жесток и умел видеть в другом человеке сложность и богатство. Одаренность и знания Койрана вызывали у Стефано восхищение – пусть и смешанное с гадливостью, и он был поражен мастерством, с которым Койран творил заклятья.
- Подожди! – вдруг встрепенулся Койран. – Сегодня же собрание!
- Какое собрание! Ты в таком состоянии. Я не собираюсь этим пользоваться. Я буду здесь.
- Я уже хорошо себя чувствую. Мне надоело болеть… - Койран потянулся за колокольчиком, чтобы позвать Джентиле. Отговаривать Койрана было бесполезно.
- Джанни сказал, что собрание сегодня у Сальвиати на Южной дороге. На улице Колодца в зале меняют окно.
- Я знаю эту виллу. Я там много раз бывал.
- Мы все равно опаздываем.
Койран помотал головой. Очень скоро он был готов выйти из дома.

ГЛАВА ВТОРАЯ
Койран и Стефано одновременно появились в светлом зале с большим столом – Койран использовал свой дар перемещения. В них тотчас вонзились взгляды девяти пар глаз. Многие были потрясены. Против кого и с кем теперь дружить?
- Мы помирились, - объявил Койран с безмятежной улыбкой.
- Для этого вам понадобилось чуть не убить друг друга, - мрачно ответил Сальвиати.
- Кое-кто долго добивался запрета дуэлей, - сказал Рене ехидно.
- Я видел вас в зеркале, - произнес Ансельм. – Жаль, слишком поздно заглянул.
- А зачем ты подсматриваешь!? – возмутился Койран.
- Я не подсматриваю, - ответил Ансельм спокойно и холодно. – Полагаю, я имел полное моральное право выяснить, кто из кого дерет перья и вмешаться.
- Дорогой Койран, - сказал Сальвиати. - Неужели вы думаете, что магическая буря, поднятая вами, могла остаться не замеченной. А на месте вашей дуэли все осталось не тронутым – и замечательные магические фигуры, и сожженные деревья.
- Койран и Стефано – взрослые разумные люди, - сказал Аньоло. – Если дело дошло до дуэли, значит, у них были на то основания. Нужно уважать их решение, а не отчитывать, как школьников.
- Именно потому, что я уважаю Койрана и Стефано, я не приемлю это их решение. – Джанни вздохнул и произнес с отчаянием. – Два человека, которых я люблю всей душой, талантливых, благородных, образованных – едва не уничтожили друг друга.
Койран и Стефано сели на свои обычные места. Справа от Койрана сидел Аньоло, который поприветствовал приятеля улыбкой и негромким «Здорово». Место слева пустовало.
- Ждем, - сказал Джанни, то ли вопросительно, то ли утвердительно.
- Опаздывает Фоски, - хихикнул Аньоло. - Дыши ровно.
- Не понимаю, - раздраженно ответил Джанни. Аньоло и Лука посмеивались.
- Давайте начнем собрание, - сказал Веспи.
- Предлагаю еще немного подождать, - возразил Сальвиати.
Отец Андреа протирал платком линзы своих очков.

В дверь постучали, и сразу за тем в зал поспешно вошла молодая стройная женщина среднего роста с покатыми плечами и небольшой грудью, в простом, изящном, дорогом платье. Овальное лицо, чуть выступающие тонкие скулы, прямой нос с закругленным кончиком и неширокий ромб губ. Взгляд черно-карих глаз не давал любоваться ею – почти по-детски ясный, но одновременно темный, глубокий и тяжелый.  Смоляные, четко и красиво очерченные брови вразлет. Такие лица называют «породистыми». Нежная, бархатистая кожа очень приятного, золотисто-смуглого оттенка. Она поздоровалась, с ней здоровались в ответ.
- Вы опоздали! – сказал Джанни более возмущенно, чем следовало.
Во всей фигуре вошедшей выразились растерянность, стыд и обида.
- Мы рады вас видеть, донна Беата, - мягко произнес Сальвиати.

Гордость не позволяла Беате оправдываться, но она могла бы рассказать очень забавную историю. Беата вышла из дома за час. Накануне Джанни объяснял ей, как найти виллу: свернуть возле дома с флюгером на крыше и высокой пинии и проехать вперед по Южной дороге. По пути Беате встретилось по меньшей мере четыре дома с флюгерами, неподалеку от перекрестков. Пинии стояли повсюду. По Южной дороге Беата проехала до строящегося дома, решила, что это – последний дом, и вместо того, чтобы проехать еще совсем немного вперед, сделала крюк по заросшим тропкам.
- Джанни, - ядовито выговорил Лука. – Мы как раз выиграли конкурс на роспись зала во дворце Городского Совета. Должны будем написать аллегории четырех добродетелей и семи смертных грехов. Всё не найду, с кого Чревоугодие писать… Если будешь обижать донну Беату…
- Вот это угроза! – восхитился Ансельм.
- Неубедительное получится Чревоугодие, - отреагировал Джанни.
- Ну, тогда напишу среди грешников в аду. Это уж беспроигрышно.
Беата торопливо прошла к пустующему креслу. Она стянула с рук темно-красные бархатные перчатки в крапинках от дождевых капель. Пальцы левой руки длинные и изящные, но пальцы правой были до средних суставов соединены перепонками и почему-то казались острее.
За Койрана проголосовали двое, за Стефано – тоже. Остальные голоса достались Ансельму. Если бы не дуэль, результаты, конечно, были бы иными.
- Эльмо – третий радующийся, - сказал Койран.
Последовали поздравления и шутки разной степени колкости.

Отец Андреа начал свой доклад о купелировании серебра и его философском смысле. Сухощавый монах среднего роста, по традиции ордена св. Томмазо, одетый в белое и черное; черты овального лица были заурядными и не запоминающимися, но холодный взгляд – внимательным и умным. Выражение глаз менялось реже, чем выражение всего лица, создаваемое движениями губ и бровей. В коротких темно-русых волосах вокруг тонзуры заметная проседь. Веки Койрана начали наползать на глаза, а речь отца Андреа превратилась в гул и шум. Неизвестно, была ли беда в тембре голоса, в построении каждой отдельной фразы или всего доклада.
- Не надо спать! – чуть слышно сказала Беата.
Койран с усилием разомкнул неподъемные веки и скользнул взглядом по залу. Отец Андреа говорил в тишине, только чуть слышно поскрипывало одно единственное перо: Лука с азартом что-то рисовал. Джанни перевернул песочные часы. Беата с закрытыми глазами наклонялась вперед, все вниз, вниз…
- Проснитесь! 
Беата дернулась. Койран опять стал задремывать, и ему начало сниться, что в его руке, на ладони маленькая серебристая рыбка. Беата снова его разбудила. Сама она, чтобы не уснуть, колола себе ладонь кончиком пера. Джанни сидел, сгорбившись. Его голова опустилась на грудь.
- Взгляните на секретаря, - шепнул Койран Беате.
Та, с трудом подавляя смех, фыркнула. Джанни встрепенулся, укоризненно посмотрел на них, но не удержался и сам захихикал. Койран тихонько покатился со смеху. Отец Андреа обиженно примолк и попытался испепелить взглядом эту троицу, но здесь ничем нельзя было помочь. Джанни во второй раз перевернул песочные часы и негромко стукнул ими по столу.
- Сейчас я закончу, - быстро сказал отец Андреа, и вещал еще минут двадцать.

Койран не мог избавиться от чувства, что Беата знакома ему. Не внешний вид, не голос, не манера говорить и двигаться – но что же тогда?
«Фоски – это псевдоним?» - написал Койран на листке бумаги. Койран знал, что это так, но ему нужно было начать разговор. Койрана вдруг царапнула мысль, показавшаяся ему смешной.
«Эта женщина будет моей женой».
Беата обмакнула в чернила перо, которое держала левой рукой.
«Да. Мое настоящее имя – Беата Амманати. Я из тех Амманати».

Амманати – древний рыцарский род. Некогда они владели графством Иренео, но более века назад были изгнаны. В Иренео установилась республика. На гербе Амманати амфисбена: крылатое чудовище, одна голова которого находилась на своем месте, на шее, а вторая, по размеру меньше – на кончике хвоста, и его первая голова как будто пыталась перекусить.

Наконец, отец Андреа закончил свой доклад. Обсудили еще несколько мелких проблем. Филиберти сообщил, что месяца через два прочитает в церкви святого Койрана публичную лекцию об учении Эвмолпа.
- Можно я своих сукиных сынов приведу? – спросил Лука; Джанни шикнул на него. – А то совсем мхом обрастем.
- Я буду рад, - ответил Филиберти.
Собрание закончилось, его участники расходились. Остались Койран, Стефано, Джанни и Беата.
- Я хочу тебе кое-что показать, - сказал Койран. Он быстро написал на бумаге несколько слов и положил листок перед Джанни. – Что ты об этом скажешь?
- О господи, - проговорил Джанни. – В камин эту мерзость! – и поспешно бросил листок с заклинанием в огонь.
- Это одно из смертельных заклятий из «Первого ключа», - сказала Беата. – Только оно какое-то… странное.

Движения Беаты были изящны и полны достоинства. Койран смотрел на ее лицо, длинную шею и верх груди в прямоугольном вырезе платья; под прекрасной кожей чуть прорисовывались ребра.
«Почему именно сегодня!?» - подумал Койран со страшной досадой и тревогой. Он пытался представить, как выглядит со стороны.  Как бы он ни хорохорился, что бы ни твердил себе самому, ему казалось, что он двигается под водой – от слабости.
- Заклинания часто выглядят бессвязицей или тарабарщиной, - промолвил он. - Скорее всего, это перевод перевода. Или перевод перевода перевода.
- Перевод перевода перевода и так до бесконечности, - произнес Стефано. - Значит, это ошибка переводчика или переписчика?
- Или заклинание искажено намеренно, - мрачно заметил Джанни. - Чтобы тот, кто его произнесет, ухлопал себя вместо противника. Ведь, возможно, это заклинание одно из запрещенных.
Беата кивнула.
Послышались негромкие, но хорошо различимые шаги возле двери, и вошел отец Андреа.
- Друзья, вы не видели мои очки?
- Здесь что-то пробегало, перебирая суставчатыми лапками, - сказал Койран. – Возможно, это были очки.
Отец Андреа взглянул ошарашенно и хмыкнул.
- Будьте осторожны: очки в это время года особенно опасны.
- Вот странно. У меня эти очки почти десять лет – ничего такого за ними не водилось. А тут – пять минут в вашем обществе – и взбесились.
- Они просто умело скрывали свою сущность, - невозмутимо ответил Койран. Беата смеялась. Забытые очки лежали на столе, искать их не пришлось. Отец Андреа  обрадовался, а затем, на миг задумавшись, смерил молодых людей и Беату укоризненным взглядом.
- Скажите мне, друзья мои: что вас так позабавило в моем докладе? То, что белая женщина троекратно принимает ванну?
Беата была смущена.
- Простите, отец мой, - сказал Койран. – Даю вам слово: мы смеялись друг над другом и над собой. Нельзя ли мне прочитать ваш доклад в рукописном виде?
- Конечно, - отец Андреа успокоился и смягчился.
После того, как его шаги стихли, Джанни произнес:
- Он прекрасный ученый, но не оратор и не педагог. Мне доводилось встречать преподавателей божьей милостью, не сделавших в науке ничего особенного, и блестящих ученых, чьи лекции никто не мог слушать. Ей богу. Даже я их прогуливал.
- Я зачитываюсь вашей книгой по ботанике, - сказал Койран Беате. – Спасибо вам за подарок.
- Я очень рада, - ответила Беата искренне. – Я читала ваше сочинение по математике, но, к большому сожалению, оценить его могу только как непосвященный.
- Поверьте, в нем нет ничего сложного.
- Не слушайте его, - сказал Джанни.
- Неспособность к математике означает неумение думать, - вдруг изрек Койран так резко, что Джанни растерялся. Койран знал, что математические способности Джанни были средними, хотя тот и занимался, кроме прочего, сакральной геометрией. Ему вспомнились смешные слова Аньоло и их с Джанни сегодняшняя стычка.
- У меня нет способностей к математике, - сказала Беата ровным бесцветным тоном.
- Полагаю, вам просто плохо ее преподавали, - мягко возразил Койран, у которого в душе оборвалось. Было видно, что Беата опечалилась.
- Боюсь, что нет. Мне очень хорошо ее преподавали.

Беата простилась со всеми, при движении чуть развевались полы ее плаща. В тот день на вилле Сальвиати были забыты не только очки. Койран заметил на полу возле кресла Беаты ее перчатку – обычную, с левой руки.   

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Дома Койран достал свой трофей из сумки на поясе, и на ладони бережно разгладил кончиками пальцев. Никто не видел Койрана, и он разрешил себе поминдальничать. Койран прижался лицом к перчатке и чуть прикоснулся к ней губами. На душе тянуло и саднило. Он прошептал над перчаткой защитное заклинание и призвал Гермию, прося ее о милости и защите для Беаты. Он, конечно, собирался при первой же встрече вернуть перчатку хозяйке, но пока убрал в тот же тайник, где хранилась статуэтка Атры.

Ночью Койран не сомкнул глаз и лежал в ознобе. Для него медленной пыткой стали собственные слова про математику. Раз за разом он слышал свой голос.
«Зачем я это брякнул!? Что меня за язык потянуло!?».

Те, кто посылает людям сны, обошлись с Беатой намного коварнее. Она смогла заснуть. Во сне она была Койраном, точнее, видела себя то им, то собой. Ее судили и приговорили к смерти. В одной из комнат в городском дворце Амманати – это был и зал суда, и место казни – Беату-Койрана окружают родные и знакомые. Беата-Койран просит их о спасении: устроить побег, дать взятки судьям и палачу, обжаловать приговор. Ведет себя подсудимый очень трусливо – ни капли мужества не осталось - хотя и обмирает от стыда. Родные и знакомые, очень предупредительные и милые, как будто не слышат эти мольбы. Приговоренному дают чашу с настоем болиголова. Койран выпивает безвкусное зелье, понимая, что оно безвкусное, поскольку вкуса Беата не знала: это же сон, а наяву она настойку болиголова, конечно, не пробовала. Но в следующий миг сон уже полностью подменил действительность. Беата-Койран ходит кругами по вдруг обезлюдевшей комнате, ожидая, когда ноги похолодеют и перестанут служить. Но ничего не происходит. Беата пускается бродить по пустым комнатам дворца. В одной из них на столе родниковая вода и какая-то снедь. Койран отпивает немного. Ступни медленно, постепенно застывают. Холод течет вверх по голеням, икрам, коленям, выше. Ноги подкосились – то ли от яда, то ли от нестерпимого ужаса. Когда холод достигнет сердца, наступит смерть.

В мгновение своей смерти Беата проснулась и некоторое время лежала в оцепенении. Понемногу в сознание затекала мысль: все это – сон. Беате не в первый раз снилось, что ее судят, казнят и бросают на верную смерть. Часто Беата во сне убегала от преследования. Сюжеты у этих снов были самыми разными, и Беата видела себя самыми разными персонажами. Лишь один раз она сама была преследователем. 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Стефано слышал от кого-то из монахов монастыря, где был послушником, о богатом собрании книг. Теперь Стефано вернулся в этот монастырь вместе с Койраном и Джанни. В монастырскую библиотеку их отвел совсем молодой худощавый монах, брат Маттео. Помещение библиотеки было очень хорошо. Свод напоминал днище корабля или лодки. Напротив двери – высокое тройное окно с тремя четырехлистниками. Однако книжные шкафы были почти пусты, и немногие книги были молитвословами и житиями – некрасивыми, с неумелыми рисунками на полях.
- Книг было больше, - очень смущенно проговорил брат Маттео. – Но здесь чинили крышу, и я слышал, что книги куда-то вынесли. Вслед за монашком трое вышли на улицу и направились к покосившемуся серому деревянному сараю, примостившемуся возле более высокой постройки с кое-где обнажившейся кладкой красного кирпича. В полутемном низком сарае по стенам под наклоном в несколько рядов стояли грабли, лопаты, тяпки, палки, доски – но не было смысла долго вглядываться в это нагромождение.
- Будьте острожны, - сказал брат Маттео. – Здесь все такое ветхое. Еще есть подпол.
Джанни ступил, было, на темную доску, она треснула, и Джанни отпрянул. Койран успел испугаться за Джанни, но у Койрана была одна странная и гадкая черта: чужие и собственные неприятные переживания легко вызывали у него смех, но не злорадный.
- Джанни! тебя уже пол не держит!
Койран решительно шагнул вперед, и Джанни не успел ничего ответить приятелю, потому что Койран, с треском и вскриком провалился куда-то. Вскрикнули двое его друзей и монашек. Комическая на вид ситуация могла обернуться трагедией. Но за криком Койрана последовал вопль восторга.
- Здесь все такое ветхое, - пробормотал монах.
- Идите сюда скорее! – завопил Койран. – Здесь рай! Седьмое небо!

Брат Маттео поднял крышку подпола. Молодые люди спустились в холодную полутьму, и увидели неровные, в половину человеческого роста, кипы книг на полу, и Койрана, который стоял, листая одну из них, с жадным и полубезумным от счастья видом. Джанни и Стефано бросились к книгам, но почти сразу их ликование перетекло в ужас и горечь. В свете, шедшем из щели над головой Койрана, поблескивали капли на его щеках. Койран втянул носом.
- Это не рай. Это ад!
- Ты плачешь? – испугался Стефано.
Койран помотал головой.
- Есть от чего, - сумрачно произнес Джанни. Он сам едва сдерживал слезы. Страницы книги, которую он в это мгновение держал в руке, были рябыми от плесени и шершавыми наощупь. Сразу начали чесаться ладони и кожа между пальцами. Койран держал книгу на предплечье и ладони левой руки, правой листал. Это был сборник античных трагедий. Некогда Койран видел эту книгу во сне. Часть страниц была варварски из нее вырвана, с других страниц текст соскоблили ножом. Койран щурился и  подносил книгу к самым глазам, силясь разглядеть хоть что-то. Наконец не выдержал и заплакал навзрыд. Стефано понимал, чего стоили слезы этих людей. Он знал, какую боль был способен вытерпеть Койран. Стефано было стыдно, что он не мог в полной мере понять и разделить это горе: книг ему было, конечно, жаль, но не настолько, чтобы рыдать над ними.

Несмотря на всю силу своих переживаний, Койран опомнился первым. Он неимоверным усилием удержался от того, чтобы не выместить гнев на брате Маттео и сумел ограничиться недоуменным вопросом: как могло случиться, чтобы монастырь, собрав ценнейшую библитеку, в итоге едва не погубил ее?
- Мы спасаемся простотой, - проговорил монах  и от взгляда Койрана отпрянул на пол-шага.
В этот раз совооким очень повезло: монахи продали книги за бесценок. Койран договорился, чтобы к сараю пригнали подводу. Брат Маттео согласился подвезти друзей до улицы Колодца. Койран, Джанни и Стефано бережно выносили книги на свет.
«Простотой они спасаются, - думал Койран. – Я понимаю, что простотой можно называть искренность, чистоту, скромность. Есть благородная простота совершенства. Но их простота – это дикость и невежество, причем добровольные, злостные, по убеждению. Я знаю бедных людей низкого происхождения, которые были готовы весь мир перевернуть, чтобы получить образование. Может быть, мы еще должны у принципиальных неучей прощения попросить?».

Наконец, погрузив книги, сели на подводу и сами. Джанни, не глядя, взял первую попавшуюся книгу.
- О! – сказал он. – «Трактат об инкубате и суккубате». Одна из настольных книг инквизиторов.
Джанни открыл книгу наугад, пробежал взглядом по тексту. Глаза полезли из орбит, изогнувшиеся брови – вверх.
- Мама.
Койран взял у Джанни книгу и скользнул взглядом по странице.
- Чтение для чернецов, отрекшихся от мирских соблазнов. Было бы это хоть смешно или завлекательно… Черная мерзость, - сказал он с отвращением.
- Да что ж там такое? – Стефано взял книгу и держал ее в руках с пол-минуты.
- Стефано углубился в изучение предмета, - хохотнул Койран.
Стефано поспешно захлопнул книгу, не зная, куда деться от смущения. Расхохотались все трое. Джанни вдруг нахмурился:
- Вы только имейте в виду, что значительная часть того, что здесь написано – это показания, вырванные под пыткой, когда люди уже готовы взять на себя всё, что угодно.
Койран скорбно кивнул и шепотом добавил:
- А остальное – бредни самих монахов, монашек, старых дев, девочек-подростков, вдов и старух. Одним словом, «голодных» до помешательства людей.
- Но мне всё же кажется, что духи все-таки спят со смертными, - сказал Джанни. – Мне легко в это верится, когда я вижу Аньоло.
- Неужели ты и вправду веришь, что он был зачат с участием инкуба?
- Не могу сказать, что вполне верю, - осторожно ответил Джанни. – Но то, что я о нем знаю, подозрительно сходится с описанием, данным отцами церкви. Во-первых, худоба при страшной прожорливости.
- Дражайший медик, ты что, никогда не встречал людей с зобом?
- Допустим, - кивнул Джанни. – Но его деятельность… Считается что демоны, которые, будучи суккубами, похищают семя, намеренно определяют дату зачатия так, чтобы получить человека, расположенного ко злу. Тогда они сходятся с женщинами как инкубы.
- В приюте думали так же, - печально сказал Койран. - Думаю, духовник той монашки, матери Аньоло, был сам не промах и обошелся без посредников, а история про инкуба – чистое вранье. Тогда все сестры в ее монастыре говорили, что их насилуют демоны. Очень рискованный способ прикрыть грехи. Как бы там ни было, Аньоло остался сиротой при живых родителях.
- А что конкретно делал Аньоло как малефик? – спросил Стефано.
- Абортивные зелья, зелья приворотные и отворотные... Накладывал лигатуры, портил, проклинал. Хорошо, если он еще отравительством не занимался. Но для этого он все-таки слишком осторожен. Он обо всем этом мне весело рассказывал в нашу случайную встречу после долгой разлуки. После этого между нами состоялся один из бесконечных споров, и в итоге я его избил. Не потому, что исчерпал разумные аргументы, а потому, что он не хотел меня слышать. Иначе такие мрази не понимают.
- И ты подаешь ему руку!?
- Сказать по чести, мне противно находиться с ним в одной комнате. Но если послать его ко всем чертям он не одумается, а наоборот. У нас была настоящая война. Но Аньоло очень болен. Я не мог бросить его без помощи, но и не мог продлевать жизнь тому, кто других губит и калечит. Тогда я предложил ему условие: он прекращает эти дела, а я его лечу, - Койран замолчал на несколько мгновений. – Я не знаю, сколько он еще протянет. Мне удается облегчать его состояние, но в целом ему хуже и хуже. Я надеюсь, что он успеет покаяться. И, если это произойдет, ему понадобится вся моя дружба и забота – чтобы он не свихнулся и не покончил с собой. Мы подружились подростками, вместе переживали очень тяжелые времена... Одним словом, я знаюсь с Аньоло ради нашего прошлого и, возможно, будущего. Может быть, я не прав.

Так приехали к дому на улице Колодца. Почти сразу к ним вышли Луиджи и Мариано, и Койрану стало жаль этих двоих: им предстояло перенести то, что только что перенес он сам. Пятеро теперь носились от подводы до библиотеки на втором этаже дома, стуча подошвами по лестнице. К общему удивлению Джиджи без слез, ругани, проклятий и лишней спешки носил книги и раскладывал их сушиться. Но было заметно его напряжение, и наконец он сбивчиво произнес:
- Я не знаю, что страшнее – когда книги сжигают или когда гноят. Это как наступить человеку на лицо сапогом.
На крыше дома напротив сидела девушка - невысокая хрупкая с распущенными светло-русыми волосами. Джанни, заметив ее, поднял голову, и остановился с внушительной кипой книг в руках. Девушка помахала ему рукой. Койран, выбежавший из дома, пронаблюдал это. Вместе с Джанни пошли наверх.
- Зачем она сидит на крыше?
- Высветляет волосы. Все они высветляют волосы. От этого мозги у них засыхают и скукоживаются. Как изюм, - добавил Койран злобно.
Он вспомнил об Аньезе с ее солнечным ударом. Джанни уже спешил вниз. Теперь обмен знаками с девушкой на крыше заметил Стефано. После этого он и Койран зашипели в два голоса.
- Иди! Мы сами справимся! Иди, это важнее!

Джанни исчез, исчезла и девушка с крыши. Джиджи идти в «Гнездо» отказался, Мариано остался с приятелем раскладывать книги или развешивать их на бельевых веревках. Книги будут несколько дней сушиться в комнате с распахнутыми окнами.

Койран и Стефано ждали, когда принесут обед. Вошел Джанни. Вид у него был потерянный, опрокинутый, и Джанни даже не пытался с этим справиться.
- У нее есть жених. И вообще. Ей просто было интересно, откуда столько книг.
Заказали обед и для Джанни, Койран разлил вино.
- Празднуем? – невесело улыбнулся Джанни. – Или горе заливаем?
Джанни был огорчен, как сам он думал, неоправданно сильно, он дрожал, и все не мог успокоиться. Даже еда и красное густое вино выше всяких похвал не утешали.
- Осторожнее, - сказал Койран, когда Джанни в очередной раз налил себе из оплетенного кувшина. Тот махнул рукой.
- Виноградный сок.
- Тогда произнеси полное название своей малой родины, - весело сказал Стефано.
- Грюнберг-на-Рэттенфэнгерсзее, - невозмутимо ответил Джанни. – Но у нас его чаще называют Южный или Нижний Грюнберг.
- Грюнберг-на-Рэт… - прогворил Койран. – Рэттенфр…
Джанни с иронической усмешкой махнул рукой.
- Рэттенфанг, - пробормотал Койран. – Нет. Не могу.
- Рэтф, - фыркнул, было, Стефано. – Я и трезвый не могу это выговорить.
- Что же здесь сложного? Рэттенфэнгерсзее. Озеро Крысолова. Слово с тремя корнями. Как зуб мудрости.
- Почему он так называется? – спросил Стефано.
- В Грюнберге есть легенда, что, чуть меньше 300 лет назад в окрестностях нашего города случился голод, а жители Грюнберга, вместо того, чтобы помочь голодным, стали продавать зерно, которого в кладовых было очень много, втридорога. И тогда началось нашествие крыс, с которым было никак не справиться. И вот однажды в город пришел дудочник, пообещавший избавить город от крыс. С помощью магической музыки он собрал их всех вокруг себя и завел в озеро. Но ему ни гроша не заплатили, и он… тут начинаются самые разные варианты. Одним словом, он собрал то ли детей, то ли молодежь и увел их – то ли куда-то в дикие глухие земли, и они основали там город, то ли внутрь горы, откуда они освободились с божьей помощью, то ли в озере перетопил, как тех крыс. Об этом событии говорится в летописи с точным указанием даты, но очень путано и туманно. Возможно, речь шла о грязной сделке. Может быть, это был вербовщик, который собирал людей для заселения безлюдных мест. Кстати, диалект Верхнего или Северного Грюнберга и окрестностей отличаются от диалектов соседних земель. Я все хотел съездить туда и узнать, не похож ли он на наш. Я долго склонялся к этому представлению.
- Ну да. Оно самое правдоподобное, - сказал Стефано.
- Да. Только теперь я нахожу партитуры магической музыки, способной лишать разума… Скорее всего, народная память соединила несколько событий и явлений.
- Твои соотечественники в этой легенде выглядят не слишком красиво, - заметил Койран.
- Да нет. Легенда нам всем ещё слишком льстит.
- Это чем же?
- Чтобы заставить моих сограждан самим топиться и других топить, не нужна никакая волшебная музыка. Довольно оказалось проповедей и сплетен. Грюнберг был богатым городом и быстро рос. Стоило появиться инквизиторам, всё рухнуло. Кто станет вести дела с людьми, каждого из которых могут хоть сегодня ночью забрать, а всё имущество конфисковать? Едва на человека падает малейшее подозрение, он и все его окружение – семья, друзья, домашние слуги – обречены. Всё и всё будет обращено против него. Трусит при аресте, плачет – значит, есть, чего бояться. Значит, ведьма или колдун. Ведет себя мужественно – ясное дело, знает обезболивающие заклятья. Значит, ведьма или колдун. Пользуется дурной славой, например, распутничает – ведьма! Ведет себя безупречно – прикидывается порядочным! Невозможно защититься. Невозможно оправдаться. Или вдруг колдуном объявят твоего дедушку, давным-давно умершего. Колдовство – преступление, не имеющее срока давности. Поэтому имущество отнимут у тебя. Приговор очевиден в момент доноса.

Койран и Стефано выслушали Джанни, от которого исходили страх и скорбь, но ничего не могли ему сказать. Через некоторое время им стало легче, потом они развеселились, расшумелись, и после обеда отправилась за город  к месту дуэли Койрана и  Стефано. Им захотелось посмотреть развалины. Джанни полез в какую-то дыру. Стефано испугался за него, схватил за плащ и потянул назад. Джанни с возмущенным воплем выдернул плащ у Стефано из рук. Около часа трое ползали по развалинам, громко перекликаясь и то и дело заходясь хохотом.

ГЛАВА ПЯТАЯ
В нежно-голубом небе гряды курчавых облаков с плоскими серыми донцами. По траве, волновавшейся под ветром, пробегали полосы серебристого блеска. Холмы пестрели желтыми, лиловыми, розовыми, красными цветами. Из-под копыт Морелло летела пыль.

Джанни, как и многие совоокие, служивший герцогу и получавший значительное жалованье, недавно купил небольшой дом с садом в пригороде Иларии. В день его рождения у Джанни в гостях собрались Койран, Беата, Стефано, Лука и Ансельм. Все они, за исключением Луки, написавшего картину на мифологический сюжет, подарили Джанни книги. Праздновали за столом на открытой террасе. Часть дома была затянута девичьим виноградом.  Пили за новорожденного с его бесчисленными добродетелями (основных, разумеется, четыре), за родителей, воспитавших такого сына, за дорогих друзей, за философию. Потом Лука предложил тост за то, чтобы виновнику торжества, наконец, повезло в любви, он женился и стал отцом «шестерых беленьких пухленьких и румяненьких Фогелей». От Луки, обожавшего шутить о своем страхе перед женитьбой, услышать этот тост было очень странно.
- Я женюсь только по страстной любви. И надеюсь, что мои дети будут стройными, как топольки. И, скорее всего, они будут темными.
- Это почему? – осведомился Ансельм.
- Потому что я, скорее всего, женюсь здесь, на темноволосой темноглазой женщине. А в таких браках дети, как правило, рождаются темными.
- Интересно-интересно. Так ты уже встретил будущую маму этого выводка?
- Нет, - просто ответил Джанни.
«Это правда? – подумал Койран. – Или он пока хранит это в секрете. Не Беата ли – мама шести Фогелей!?».

Для Койрана то, что начиналось одной внезапной нелепой мыслью, превратилось в одержимость. Не будь он магом, ему легко было бы поверить, что его околдовали или опоили. Книга Беаты лежала у него на письменном столе, и иногда Койран гладил кончиком пальца имя на титульном листе. Теперь он сидел, стараясь не смотреть на Беату слишком подолгу, и весь извелся от этого любования-кражи. Ему прежде не приходило в голову, что Джанни может стать его соперником. А почему нет? Джанни добр, умен, образован, талантлив и, в отличие от Койрана, здоров. Койран со страшным трудом подавлял поднимавшуюся в душе жгучую и удушливую злобу против Джанни, и цеплялся за мысль:
«Джанни – мой друг, и не его вина, если Беата предпочтет его».
Лука тут же провозгласил:
- Выпьем за маленьких Фогелей разных расцветок, темпераментов и телосложений и их достойную матушку – она еще не знает, какие тучи над ней собираются!
- Почему же – тучи!? – возразила Беата.
- Это вам, как женщине, виднее.
- Я люблю детей.
- Ансельм хранит молчание, - констатировал Лука.
- Я знал в жизни другое, и могу сказать – никогда не было лучше, чем сейчас.
- Тогда скажите мне, мои добродетельные друзья: на что вам дети?
- Это вопрос того же порядка, что и вопрос о смысле собственной жизни, - произнес Койран. - Чтобы были!
- Поддерживаю, - кивнул Джанни и чокнулся с Койраном. – И добавлю: чтобы мхом не обрасти. Дети задают вопросы. У них свежий взгляд. А у нас, уже, увы, замыленный. Конечно, рутина способна проглотить все на свете, но парадокс в том, что именно дети – спасение. Дети, ученики, студенты… И потом – сколько рутины в самом поиске и самом искусстве…
- В любви к детям душа живет и раскрывается, как и во всякой другой любви, - произнесла Беата. – Хотя кому-то просто нужны наследники…
Чувствовалось, что все участники этого полушутливого застольного разговора балансировали на какой-то тонкой грани. Слишком много было в словах каждого из них.
- Отлично, - ответил Лука. – Но вы меня все равно не убедили.
- Я смотрю, как ты обращаешься с учениками, - сказал Ансельм. - Ты был бы прекрасным отцом.

Вышли в сад и расселись на скамейках в закрытом пространстве из пергол, увитых плетистыми розами. Небольшие красные цветки уже загорелись среди темных красноватых листьев. Джанни пел, аккомпанируя себе на лютне. Его голос был сильным и приятным. У себя на родине Джанни дважды побеждал в состязаниях певцов. Затем Беата запела звучным сочным меццо. Дуэтом они, к счастью для Койрана, не пели.

Сходство способностей много значило для магов; Джанни и Беата владели музыкальной магией и умели превращаться в животных. Койран не обладал ни той, ни другой способностью и чувствовал себя непоправимо чужим Беате слабым и глупым.
В это время в траве, в прохладе и сырости, две роскошные виноградные улитки лежали, слипшись подошвами, чтобы вскоре вновь начать свои плавные ласки, пока одна из них не вонзит в другую крошечную иглу. Тогда они соединятся, и каждая станет одновременно отцом и матерью.
При первой же возможности Койран подошел к Джанни.
- Джанни, скажи мне, только честно: тебе нравится Беата?
- Беата заслуживает самого глубокого уважения и восхищения.
- Ты бы лег с ней?!
- Нет. Решительно нет.  - Он улыбнулся, показывая, что понимает, о чем речь и хочет поддержать своего друга. Койран судорожно вздохнул.

Джанни в ночь после праздника долго не ложился. После радости его терзала тоска. Эти воспоминания часто вспыхивали в его памяти, и тогда его схватывала режущая боль. Эльза. Его вечное страдание и вечная вина. Неправильное, но миловидное лицо, долгие серые глаза и поджатые губы; фигура крепкая, но стройная. Уже на смотринах девушка подкашливала – на это никто не обратил внимания. Связи и положение семьи Эльзы были очень выгодны и Джанни, в то время Гансу, и его отцу. Кроме того, за Эльзой давали богатое приданое.  Фогель-младший был послушным, что называется, хорошим сыном, и согласился с родительским выбором. Возможно, Эльза радовалась, что не осталась старой девой, и в мужья ней достался не старик и не изверг. В первую брачную ночь, как требовала традиция, Ганс нашел гвоздику, спрятанную в одеждах Эльзы – но ни ему, ни ей не было весело. Было страшно и неловко до паники. Эльза не знала, что ей предстоит, знала лишь, что должна быть во всем покорна мужу, и что те же загадочные действия вне брака – смертный грех и бесчестье. Замужняя подруга шепнула на ухо, что в первый раз будет больно. Было бы лучше лечь спать порознь – но наутро они должны были отчитаться простыней с кровавым пятном.

Короткое время, отпущенное судьбой, они прожили мирно – у обоих были хорошие, спокойные характеры, а видимых поводов для ссор не было. Эльза делала всё, чтобы быть приятной мужу, богу и людям, была послушна, тиха, никому не противоречила, улыбалась, когда было нужно, и смеялась ровно столько, сколько было прилично. Оказываясь в одной спальне с молодой, далеко не безобразной женщиной, по закону принадлежавшей ему, Ганс распалялся. Но он был унижен – и собственным желанием, и безлюбой покорностью Эльзы. Есть вопросы, которые страшно задать и на которые невозможно получить правдивый ответ.  Что было бы, если бы он прямо спросил Эльзу «Хочешь, я больше никогда к тебе не прикоснусь?». Но он часто справлялся – не больно ли ей, не неприятно ли ей. Разумеется, все было так, как нужно. Эльза честно отбывала супружескую и жизненную повинность. Как хорошо, что церковь определила дни, в которые супруги не должны сближаться и можно без неловкости оставаться в одиночестве.

Может быть, со временем Джанни понравился ей – ведь ничто не предписывало ей иногда тихонько подкрадываться сзади и закрывать ему глаза ладошками. Разумеется, очень трудно, почти невозможно догадаться – кто бы это мог быть? Однажды Эльза отступила от своего образа действий: принялась ласкаться с какой-то подозрительной, приторной нежностью – и вцепилась острыми пальцами ему в бока – не сильно, но так больно, что супруг взвыл. У нее был большой опыт щипания братьев и сестер. Разумеется, сделано это было из лучших чувств. До этого Эльза сделала ему несколько тактичнейших намеков, которые Ганс предпочел не заметить. Нет, у него была сильная воля, но снова отказывать себе во вкусной еде, одном из немногих не-обманных удовольствий… Щипки подействовали. Джанни вспоминал об этом случае с умилением: как о заботе и как о проблеске настоящей человеческой природы.

Джанни и вправду был философом и поэтом – по чуткости, зоркости, желанию правды и глубоких, сильных чувств. Он знал, что в его душе всю жизнь оставалось пустым. Фальшь, в которой припеваючи живет множество людей, оказалась для него непереносимой. В юности посвящал стихи одной белесой чинной деве, более всего подходившей на должность его «прекрасной дамы», за все время знакомства перекинувшись с ней лишь парой ничего не значащих фраз. Хорошие мальчики не интересуются всякой чепухой и дрянью, но молодые люди хвалятся победами и темпераментом – поэтому в годы студенчества он бывал в весёлых домах. Омерзения и страха заразы было больше, чем наслаждения и гордости. Собственное равнодушие к Эльзе ощущалось как онемение и было мучительнее ее равнодушия к нему.

Эльза забеременела в первый же месяц, а с четвертого Ганс часто прикладывал руку к её животу, чтобы ощутить все более сильные и резкие толчки. Ганс надеялся, что у него с Эльзой будет одно на двоих обожание и радость – но общей стала скорбь. Пропитанная кровью простыня, которую служанка, скомкав, поспешно вынесла из спальни роженицы. Эльза больше не кричала, и другого, младенческого голоса не было слышно… Все время, пока Эльза рожала, Ганс просидел у двери комнаты, беззвучно плача. Он был цел, когда Эльза заходилась криком от боли и сорвала голос.

Белые платки в красных пятнах. Залитая кровью наволочка.  Довольно скоро стало ясно, что Эльза обречена, но всё же и она сама, и Джанни за что-то еще цеплялись, на что-то надеялись. Пожили некоторое время в горах. Съездили на воды. Он был здоров, когда кашель разрывал ей грудь и спину, и она сгорала.

В церкви вдовца отрывали и оттаскивали от тела. И вот уже два года он оставался верным умершей, теперь – едва ли не против своей воли.
«Хочешь страсти, упоения, нежности – а по какому праву?»
У Эльзы не было этого и не могло быть. Он жив, его греет солнце или огонь очага, он ест и пьет, вдыхает запахи трав и цветов, а Эльза, присыпанная негашеной известью, лежит под церковным полом.

ГЛАВА ШЕСТАЯ
На следующий день Койран и Беата вместе ехали верхом до развилки дороги. Они миновали холм, сиявший малиновым от цветущего копеечника.
- Вы забыли перчатку. Я забрал ее с тем, чтобы отдать вам, - Койран подал перчатку Беате.
- Спасибо, - спокойно ответила она и чуть нахмурилась. Беата поняла, что Койран делал с ее перчаткой, и что-то проняло ее до сердца, но Беата не сказала ни слова.

После собрания Койран снился Беате пять ночей подряд. В ее снах, в страшном и мучительном красочном сумбуре, Койран не делал ей ни зла, ни добра. В жизни Беаты было нечто подобное: некогда математику ей преподавал один ученый с востока, высокий, необъятный человек с огромной черной бородой, спускавшейся на грудь. Ничем, кроме усидчивости и старания Беата его порадовать не могла, и ей все время было стыдно. Когда она простилась с учителем, он снился ей шесть ночей подряд. Но это, скорее, забавная история. Теперь было иное. Эти сны были равносильны встречам и наполняли её душу.
- Койран, послушайте. Я знаю, что еще совсем недавно вы были больны и пострадали в поединке, - Беата достала что-то из сумочки на поясе и протянула Койрану. Он с изумлением увидел оправленный в серебро сухой корешок, покрытый хорошо известными ему знаками. Койран рассыпался в благодарностях и пообещал вернуть пеонию при первой же возможности. Пеония была очень нужна Беате: все лекарства и зелья, которые готовила, она испытывала на себе.
- Помните, тогда, после собрания вы говорили о заклятье из «Второго Ключа»? У меня есть первый том, и он достаточно полный.
Койран ощутил как будто головокружение. Он счел это прозрачным намеком судьбы.
- «Ключи Мудрости» - это очень редкие книги, - заметил он. – В особенности «Первый Ключ». Мне было бы намного спокойнее за вас, если бы вы никому не говорили, что он у вас есть.
- Я знаю, - сказала Беата. – Но вы – не случайный человек, и я сочла возможным открыть вам это.
Койран усмехнулся, но в его темном печальном взгляде смеха не было. Койран не мог понять, что стояло за этим доверием и откровенностью Беаты. Из-за отблесков глубокого ярко-голубого неба ее гладко причесанные, убранные в длинную косу волосы и вправду были иссиня-черными.
- Это странно. Ведь вас избрали в совет Двенадцати когда я был в ссоре со Стефано... Признаться, я боялся, что вы плохо обо мне думаете.
- Но я также дружу с Ансельмом и Джанни, а они отзываются о вас с неизменным уважением.  И главное - я много раз видела вас в свите Атры. Она не стала бы приближать к себе недостойного. Вы, очевидно, не помните меня. Я никогда не участвую в ее собраниях в человеческом облике.
…Беата в полумраке своей спальни, нагая, натирается летательной мазью. Ложится и лежит неподвижная и бесчувственная. Тело опрометчиво оставлено душой. Если бы тогда появиться в ее комнате…
- Ансельм говорил мне, что вы не верите в успех Великого Делания.
- Простите меня, мессер Койран – не верю.
- Я вполне допускаю, что правы вы и Ансельм, а не мы с отцом Андреа. Но всё же я попробую пройти по пути алхимика. В крайнем случае, расскажу всем, что он ложен.
Беата сидела, опустив голову. Чуть шевельнула губами, но промолчала.
- Почему же вы не верите в наш успех?
- Я постараюсь объяснить. Поскольку я занимаюсь естественной философией, я читала и труды по алхимии. Эльмо и ещё двое алхимиков-совооких, не «кухарок», растолковали мне смысл некоторых иносказаний. В первую очередь меня насторожило вот что: алхимия в ее нынешнем состоянии зиждется на положенях нашей религии и философии Эвмолпа о порче материи. И вы сами, насколько мне известно, не признаете материю падшей и к учению Эвмолпа относитесь скептически.
- Это так, - улыбнулся Койран.
- Алхимическая философия исходит из очень сомнительной посылки. Давайте доведем мысль до логического конца. Представьте себе мир, где все металлы превратились бы в золото. Этот мир не был бы совершенен. Он был бы ужасен, и людям в нем не было бы места. Многие представления этим грешат: совершенный мир в них оказывается беднее и неустойчивее нашего, дольнего. Я отклонилась от темы, простите. Кроме того, она – я имею в виду, алхимическую философию - выглядит нестройной и путаной. Разнородные элементы из разных стран и эпох в ней не синтезированы или синтезированы плохо. Нет целостности. Нет гармонии.
- Я уничтожен. И все алхимики со мной вместе.
Беата страшно смутилась, а Койран обмер.
- Простите. Я неудачно пошутил. Это серьезные возражения. Но там, где алхимия зародилась, не было представления о несовершенстве материи. Это пришло позже, и, возможно, в дальнейшем от этого можно будет без потерь освободиться.

Они простились доброжелательно, но прохладно. Настолько прохладно, что Койран всю ночь жег свечи за письменным столом.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
В то утро Койран выехал из города затемно, в синем полумраке и отправился туда, где поле на склоне холма за апрель и прошедшие майские дни налилось красным цветом – там распускались маки. Длинные гряды густого тумана лежали на склонах, и в отдалении всё было погружено в акварельную дымку.

Койран спешился, привязал Морелло к сосне и по узкой тропке прошел вглубь макового поля. Ветер разорвал облака -  туман в подвижном воздухе на глазах Койрана собирался в бесчисленные роящиеся капли и оседал на землю.  Солнце обратило в огни красные цветы и залило серебряным сиянием влагу на жестком пухе стеблей, листьев и бутонов.  У многих из них между щетинистых чешуй красными языками показывались лепестки.

Койран благословил этот мир, свое рождение и всё, что позволило ему сейчас быть здесь среди терпко-пахучих маков, блеска и сияния. Молодой человек принялся собирать росу в стеклянные пузырьки с пробками. Майская роса была нужна ему для алхимии и приготовления зелий. Древние считали, что она содержит начала, связующие дольний и горний миры.

Роса понемногу высыхала, сияние меркло и солнце начинало ощутимо греть. Койрана окликнули, он увидел Джанни верхом на буланой лошади.
- Что ты делаешь? – спросил Джанни, подъехав ближе.
- Собираю росу.
- Так ты уже позавтракал? А я тебя хотел в «Гнездо» позвать.
Койран сделал вид, что пропустил эту беззлобную насмешку мимо ушей.
- «Гнездо» - это святое. Поехали.

У Койрана были дела в доме на улице Колодца, и он направился к себе на виллу уже вечером. Свет желтеющего предзакатного солнца наполнял улицу, и в нем меркли предметы и люди – лишь у некоторых светились волосы по контуру головы. Свет разливался по гладким плитам мостовой. Что-то будто кольнуло Койрана, когда он проезжал мимо особняка из известняка-ракушечника. Койран осадил Морелло и оглянулся.
«Да!».

Много лет назад Нина часто приводила Койрана сюда. Особняк как будто пустовал, жизнь в нем едва поддерживалась. В соседнем с ним доме служила давняя подруга Нины, и, пока женщины разговаривали, маленький Койран не терял времени даром: выковыривал из стены торчащую окаменелую ракушку. Твердо решил забрать ее себе. На углу дома, на уровне второго этажа – изъеденный ветром и влагой геральдический щит с амфисбеной.