Совоокие. Часть третья. Главы 1-25

ГЛАВА ПЕРВАЯ
Когда Никколо из Сан-Фермо приехал на виллу Майни, ее хозяин Эрколе и Бернардо Оттавиани уже были там.  Трое друзей собрались, как собирались уже много раз то у Бернардо, то у Эрколе. Обедали в открытой лоджии. Ясное голубое небо, прозрачный воздух и золотистые лучи клонящегося в закат солнца – все это не вязалось с тягостным, обжигающим чувством. Бернардо – крепкий и сильный черноглазый юноша выше среднего роста, с темными кудрями, ястребиным носом, выпуклым ртом и густыми бровями. Эрколе, напротив, был невысоким и худощавым, но жилистым. Переносицу носа, слишком крупного для узкого лица, словно стиснули двумя пальцами.  Глаза были серыми выпуклыми и холодными. Светло-русые волнистые волосы до плеч он тщательно укладывал.

Бернардо и Никколо, университетские товарищи, познакомились с Эрколе здесь, в Аморе. Сначала друзья говорили о политических сочинениях древних, но разговоры неизменно скатывались к современности и злобе дня – точнее, к герцогу Иларии, его окружению и несчастьям, которые молодые люди из-за него претерпели. Прошло немного времени, и трое уже всерьез обсуждали убийство. Их жгла ненависть – выжигала в их душах одно, переплавляла другое.

У Эрколе даже имя герцога вызывало нестерпимые внутренние судороги. Герцог для него был злой силой, способной раздавить и самого Эрколе, и всех, кто был ему дорог. Майни, древний рыцарский род, соперничали с домом Джерланди и проиграли. Было и унижение, и отобранное имущество. Кого-то отправили в изгнание. Кто-то, как Эрколе и его ближайшие родственники, сами уехали из Иларии в Амору, с дворянством которой были связаны родством.

Ненависть Бернардо была смешана с презрением, и ощущение нравственного превосходства подавляло страх. Он, добрый сын матери-церкви, республиканец и тираноборец, свысока смотрел на ядовитого гада и окружавших его змей помельче. Было еще одно обстоятельство, окружённое семьей Оттавиани молчанием: темная, обросшая гнусными домыслами история о короткой связи сестры Бернардо с герцогом. Многие родственники отвернулись от опозоренной юной женщины, а некоторые, как Бернардо, напротив, остались с ней.

Никколо участвовал в обороне Сан-Фермо, попал в плен, но сумел бежать. Никколо, по темпераменту флегматик, на дружеских собраниях чаще всего молчал.
- Ты поговорил со своим знакомым? – произнес, наконец, Эрколе.
- Поговорил, - хмуро ответил Никколо. – Он отказался.
- Почему?
- Он не допускает человекоубийства.
- Предатель! – выцедил Бернардо. – Если бы мой родной город разорили….
- Одним словом, магов среди нас нет.
- Я надеюсь, что маг нам все же не понадобится, - выговорил Эрколе.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Мы должны сами убить его. Мы сами.
Некоторое время трое не произносили ни слова. Потом Никколо подошел к книжным полкам, вытащил одну из книг и наугад открыл.
- Что за книга? – спросил Эрколе.
- Эвмолп «О формах правления». Глава восьмая. «О тирании».

ГЛАВА ВТОРАЯ
В летние знойные дни на раскаленных улицах Иларии было невозможно находиться, но в церкви святой Сабаты, где работал Лука, напротив, было прохладно. Лука расписывал стены капеллы одного богатого семейства, гордившегося своим, пусть и дальним, родством с Филиберти. Среди предстоящих Лука собирался написать и самого Филиберти, и многих его знакомых. Лука делал эскизы портрета Беаты в полный рост, болтал без умолку, но случилось так, что разговор стал совсем не смешным.
- Спасибо, что хоть отдал не в воспитательный дом, а родне, - весело сказал Лука, не отрываясь от работы. Беата с содроганием подумала, что скрывалось за этим беспечным тоном. – Я не держу зла на отца. В конце концов, он там, в монастыре, молится за всех нас, и за меня с сестрой в том числе. Наверное.
Беата ничего не ответила: слов у нее было так много, что они слились в гул.
- Простите, Лука, а вы так поступили бы со своими детьми?
- Ну, у меня детей нет. По крайней мере, я надеюсь... В конце концов, не он первый, не он последний. Вы про отца Андреа знаете?
- Койран говорил, что у отца Андреа был внебрачный сын, который умер ребенком.
- Это так. Только у отца Андреа была еще дочка. Он родом из Сан-Вальберто, а у Сан-Вальберто есть колонии в Южных варварских землях. По настоянию своего отца Дарио - так отца Андреа звали в миру - отправился туда заниматься торговлей и нашел себе женщину. Кажется, он заключил с ней какой-то договор… Но я в этом не уверен. Он жил с ней около десяти лет, и у них родилось два ребенка: старшая девочка и мальчик. А потом отец написал, что Дарио пора жениться, и он нашел выгодную партию.  Дарио расстался с той женщиной. Так вот… - Лука с тревогой наблюдал, как менялось лицо Беаты. – Сбился с мысли, - улыбнулся художник. – Девочку он оставил матери, а сына забрал с собой. – Донна Беата, что с вами?
- Ничего, - торопливо ответила Беата.
- Невесте было 12 лет, и нужно было ждать, пока она, так сказать, достигнет зрелости. Не достигла. Что-то с сердечком… А потом умер и сын… А вообще, донна Беата, я зол на вас. Я всю округу исходил, искал дерево поразвесистей для вашего свадебного портрета. И что!?
- Мне жаль. Боюсь, я ничего не могу поделать.
- Койран вас обидел!?
- Можно сказать и так.
- Тем более выходите за него замуж. Ничего хуже женщина для мужчины сделать не может. 
Беате не удалось даже улыбнуться. Лука понял, что пошутил неудачно.
- Простите меня. Я совершенно бестактен.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Койран время от времени навещал барона Рамберти. Эти визиты вежливости не радовали ни того, ни другого. Койран и вправду был похож на этого сухощавого горбоносого человека с резкими движениями, но все же не «как две капли воды».

Отец и сын обедали на террасе. Над столом вились и жужжали маленькие осы. Койран с трудом подавлял смешок, наблюдая, как Элио отмахивается от них.
- Койран, у меня для тебя новость, - Элио выдержал небольшую паузу. Койран насторожился. - Я помолвлен.
- Поздравляю вас, - отреагировал Койран, из вежливости изобразив радость.
- Моя невеста – Джулия Фачелли.
- Джулия Фачелли!? – переспросил Койран. – А она для вас не старовата!? Все-таки двенадцать лет…
- Джулии уже исполнилось тринадцать.
- Я верно понимаю, что это брак по расчету!?
- Нет, - ответил Элио с нарочитым спокойствием. – По любви. Я люблю Джулию.
- Вы погубите ее! Она еще ребенок. Если вы любите Джулию – благословите ее и отойдите!
- Джулия меня не отвергала, - тем же тоном возразил Элио. Его грыз страх. Рамберти сожалел, что сказал сыну о своей помолвке. - Или тебе не дает покоя надежда, что наследство достанется тебе!?
- Я вижу, это ваша любимая мысль, - холодно и полунасмешливо ответил Койран. - Но у меня достаточно своих денег.

Койрана расстроило и насторожило отцовское решение, но он предполагал, что Джулия дала согласие из корысти или ей и вправду понравился красивый зрелый мужчина. С тех пор, как Джулия уничтожила пеонию, Койран относился к девочке неприязненно. В те дни Койрана намного больше мучило другое. Несколько раз он призывал Гермию, но она не отвечала. Не столь уж долго ему нужно было размышлять, чтобы понять, что произошло. А затем на ум пришла издевательская мысль: вопрос не в том, почему Гермия покинула его, а в том, почему терпела до сих пор.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Койран придумал повод встретиться с Беатой. Отправил к ней слугу с просьбой отдать одного из котят Баси. Слуга вернулся с ответом: четырех из пяти котят Беата уже раздала, осталась одна кошка, отдавать которую кому-либо было неловко – такое это было свирепое чудище.  Койран сказал, что забирает чудище – если уж он сладил с Морелло, сладит и с кошкой. Кошка, уже желтоглазая, весь вечер не вылезала из корзины и, едва ощутив чье-либо движение возле своего убежища, шипела и издавала странный звук вроде цыканья или чихания. Поучалось «Ф-ф-х-х-цык!». Понадобилось немало сырого мяса, чтобы ее умилостивить. На следующий день Бона, как назвал ее Койран, отправилась осматривать свои новые владения и обнаружилась поздно вечером в деннике Морелло, где безмятежно спала, свернувшись в углу. Ее знакомство с конем происходило так: Бона зашла на конюшню и перво-наперво зашипела на Морелло, взъерошив шерсть и выгнув спину. Морелло очень удивился, наклонил голову и фыркнул. Кошка подскочила. Но, как бы там ни было, Бона и Морелло очень подружились. Конь расцвел. Кошка обожала сидеть у него на спине или на крупе, мурлыкала, терлась. Сидеть или спать в гостях у Морелло – это так же прекрасно, как вскарабкиваться вверх, точно по дереву, по шоссам человека и устраиваться подремать у него на коленях, а потом перелезть на стол и поиграть лапой перышком – иначе зачем человек чуть слышно шуршит им по бумаге?
 ***
- Все твои котятки пристроены, - ласково говорила Беата, если Баси обнюхивала угол, где прежде стояла корзина с котятами. – Один теперь служит в городской страже. Другой – в мастерской у художника Луки Элетти. Будет позировать для аллегорий предательства и сцен шабашей и адских ужасов. И еще для мифологических сцен с Черной Гермией.  Самого прожорливого и веселого кота забрал Джанни Фогель и назвал Неро. Злючку взял человек, которого ты знаешь. И вторую дщерь взял трактирщик из «Совиного гнезда». Это и вовсе блестящая карьера для кошки.

ГЛАВА ПЯТАЯ
Беата жила на своей вилле, ни с кем не виделась и редко бывала в Иларии. В душе Беаты тлел мучительный безысходный гнев, время от времени вспыхивая необычной для Беаты раздражительностью и слезами по внешне пустячным поводам. 
«Конечно, я сама во всем виновата. Разве можно осуждать паука за то, что он высасывает мух? Это дело мух – не попадаться в сети».
Беата чувствовала в этих рассуждениях некую подмену, но ей слишком нравился образ.
«О ничтожном человеке говорят: «нуль без цифры». В таком случае, Койран – не нуль, а минус десять. Абсурдное число».
Некогда учитель Беаты, тот самый, что снился ей несколько ночей подряд, интересовался именно абсурдными числами.

«Следует с особым вниманием относиться к избитым фразам. Люди так смешно проговариваются в них. Ухаживание за женщиной так часто сравнивают с осадой крепости. Отчего-то эту метафору не доводят до конца. Что следует за успешным штурмом? Торговля, турнир, война, охота – всё это о силе, связующей элементы!? Ты, наверное, тоже считаешь себя охотником, - мысленно говорила она Койрану. - Но ты почти что падальщик - нападаешь на подбитых, подраненных, больных».

В зеркале Беата видела лица отца и матери, как будто слитые или проступающие одно из-под другого. Теперь Беата всем своим существом знала, что за войну эти двое несчастных, каждый по-своему, вели с целым миром. И она, Беата, их дочь, была не союзником, а частью этого враждебного мира.
«Я не была вашим врагом! Я была дочкой! Я была плохой дочерью. Родители умерли молодыми. Может быть, и мне не придется долго мучиться?».

Лучше было бы никогда не рождаться на свет. Лучше было бы никогда не быть зачатой. Всё было ошибкой с самого начала, уже потому, что брат и сестра не должны были вступать в брак и зачинать Беату и четырех других, заведомо обреченных. Если бы можно было возвратить младшему брату жизнь, отдав свою, Беата сделала бы это. Чем она заслужила жизнь, которой не сумела распорядиться как должно?

Беата проклинала себя за легкомыслие и слабость и думала, что теперь у нее никогда не будет ребенка. Объяснение тому простое. Беата больше никогда не полюбит мужчину. Что может ждать ее, кроме унижений и нового предательства? Прежде она была бесстрашна. Теперь ей не хватит храбрости.

«Я тоже читала сказки о принцах и принцессах, поэмы и романы о рыцарях и дамах. Как больно понимать, что самое фантастическое в них – не чудовища и волшебства, а чистые чувства между людьми? Злейший парадокс «простого, земного, счастья» в том, что оно, очевидно, недостижимо на земле. Как хорошо растениям: они способны продолжить род с помощью прутьев, усов, корневищ. Жаль, что нельзя отрубить себе палец и вырастить из него ребеночка. Всему приходит конец. Дому Амманати тоже».
Но было бесконечно больно от того, что всё заканчивается ею, так нелепо и позорно.
А, может быть, и не должно в жизни Беаты быть никакой радости? За каждый счастливый день приходится расплачиваться неделями страданий. Легко верилось, что мир с его радостями – не сколько тюрьма, сколько западня.
 «Рассказать бы кому, с чего всё это началось! Ведь это смешно! Ужасно смешно!».
Но всегда, когда Беата пыталась посмеяться над собой, удавалось только разрыдаться. 

ГЛАВА ШЕСТАЯ
Нина подошла к Койрану. Ее вид и походка сразу его насторожили: она была в замешательстве и очень смущена.
- Дело к тебе есть, - сказала она излишне бодро.  – Вот сейчас расхрабрюсь и прямо скажу… Ты только не смейся.
- Ну что ты, - ласково сказал Койран.
- Я жду ребенка. Никаких сомнений уже нет. Буду рожать.
Койран наклонился к Нине и поцеловал ее. Он был изумлен и рад, что любовь для нее не осталась в прошлом. Но, конечно, Койран очень тревожился и за Нину, и за ребенка. Она вдруг помрачнела, и была готова заплакать, а плакала Нина очень редко.
- Мне все знакомые гадости всякие говорят про спорынью и всё прочее. Говорят, ребенок уродцем родится. Да хоть мышь у меня там сидит, хотя ящерица – родная же! Живая! Шевелится!
Нина все больше и больше расходилась, ее голос сорвался и по лицу потекли слезы. Койран сжал ее руку.
- Будем надеяться, что всё будет хорошо, и ребеночек будет здоровым. Я для тебя выпишу повитуху из медицинской школы в Коризио. Там самые хорошие повитухи. Я с ними одно время много общался.
- Спасибо, мой милый.
- А отец ребенка что?
- Решил, что я его обманула. Да я сама не думала, что еще могу. Он мне сказал: «Либо ребенок, либо я». Я ответила: «Ребенок, разумеется». Да ну его к Атре.
- Да, - проговорил Койран. – У Атры с ним был бы разговор короткий, но содержательный.
- Я уже придумала, как назову: если мальчик, то Теодоро, если девочка – Теодора. 
Койран улыбнулся.
- Мирись скорее с донной Беатой!
- Что ты имеешь в виду?
- Ну, не всякая кормилица может похвастаться, что вскормила два поколения.
Нина осеклась, увидев, как померк взгляд Койрана.
- Да что у вас такое случилось!?
Койран кратко без подробностей рассказал.
- Бедная донна Беата. Как она на тебя смотрела, как у нее голос менялся, когда она с тобой говорила… Но ты подожди отчаиваться.
«Да и сама Беата хороша, - подумала Нина. – Если бы я из-за моего кобеля расстраивалась…»
- Извини, что разочаровал.
- Да я это просто так болтнула. И потом, если господь будет милостив ко мне и маленькому, я долго буду кормить.
Койран все это время гладил большим пальцем руку Нины, которую держал в своей руке. Нина и ее воспитанник приникли голова к голове и закрыли глаза.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Церковь внутри была убрана гирляндами цветов. Огонь свечей и солнечные лучи играли на драгоценностях и шитье. Барон Рамберти вел к алтарю тонкую рыжую девочку-подростка. Койран сидел на скамье, оцепенев. Одного взгляда на неподвижное лицо Джулии с горячими затравленными глазами ему оказалось довольно.  В его уме мысли, одна другой отчаяннее, вспыхивали и роились, как искры, но тотчас гасли. Барон что-то шепнул Джулии и сильно стиснул ее руку. В тишине раздавался голос священника, ровные твердые ответы Элио «Да, да!»  и чуть слышный, срывающийся голос Джулии «Да, да!». Кто-то чихнул.
- Получается, что теперь вы – моя матушка, - сказал Койран, когда отец представил их друг другу.
- Зачем вы только спасли меня тогда, - сказала Джулия так горько, что Койран потерялся. – Не отпирайтесь. Я вас помню.
- Не говорите так, - Койрану казалось, что он то ли лицемерит, то ли издевается над Джулией.

За свадебным столом Джулия ни разу не улыбнулась. На Рамберти было неловко смотреть. Он изнемогал от желания и не мог или не пытался скрыть это. Понимал ли он, что заполучил не Джулию, а меньше, чем ее труп? 

Койрану порой думалось, что он должен был унести Джулию подальше еще до венчания. Но он возражал себе: сейчас у нее были доброе имя, имущество и связи. В случае побега она бы лишилась всего. А в будущем могло случиться, что и Койран не смог бы защитить ее от опасностей и унижений.

«Надеюсь, Джулия наставит мужу хорошие такие, ветвистые рога. У всех хорошеньких молодых женщин есть поклонники. Грешно!? А когда в церкви разыгрывают похабную комедию, чтобы «по закону» продать ребенка похотливому негодяю – это не грешно!? Если бог таков, каким его представляет Стефано, и карает за кощунство, даже мелкое, совершенное по глупости, суровее, чем за убийство, то почему он допустил такое глумление над двумя своими таинствами? Одно из них – любовь, другое – собственно свадебный обряд. Почему своды храма не обрушились на нас, и на меня – первого!?».

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Теплым, влажным и душным вечером Аньеза и Беата шли по ее саду.
- Как вы считаете, Йоханнесу Фогелю можно доверять? .
- Древние учат нас ни за кого не ручаться. Но я сама ему доверяю.
- Он считает себя очень несчастным? – спросила Аньеза с тревогой.
- У него есть на то основания.
- Наивный человек, - медленно вздохнула Аньеза. – Он избавлен от худшего из несчастий.
- Какого же? – удивилась Беата.
- Он мужчина, - было видно, что за этими словами –боль и ужас, и Беате стало неловко. Аньеза горячо выговорила – Лучше быть прикованным к постели калекой – но мужчиной!
- Думаю, мужчины-калеки не согласились бы с вами, - осторожно проговорила Беата.
- О-о! Только по незнанию. Мужчина в параличе лежит в своей постели – никто не войдет к нему без стука, не изобьет, не изнасилует и не ошпарит. А если это и случится – например, это сделают грабители, то их поймают и вздернут на воротах.
- Боюсь, что вы ошибаетесь, - возразила Беата. – То, о чем вы говорили, происходит между мальчиками или мужчинами в приютах, тюрьмах, домах прокаженных, казармах. И никто не наказывает насильников.
Беата занималась благотворительностью и много знала о всяком неблагополучии.

Аньеза ощутила подступающий плач. Она доверяла Беате, и неожиданно начала открывать ей душу.
- Я вижу, вам странно было меня слушать. Я говорила о себе. Все это мой муж делал со мной. Я жаловалась родителям, жаловалась священникам. Мне со смешками отвечали, что я недостаточно послушна и терпелива. Я не любила мужа, но всякие попытки спорить с ним кончились в первую же неделю моего замужества.  Мне казалось, что у меня размолочены кости, и меня распластало по полу, как коврик. Куда уже смиреннее! Я очень хорошо умею терпеть боль, но, когда он бил меня в переносицу, я не успевала призвать свое мужество. Слезы брызгали из глаз. Однажды я неделю не могла встать с постели после побоев. В другой раз он обварил меня кипятком. У меня месячные, я больна или беременна – мужу было всё равно. Он был просто законченным трусом, свихнувшимся от безнаказанности. Будь у меня взрослые братья, - Аньеза подняла над собой руку, показывая рост этих молодцов, - вооруженные до зубов, он был бы намного сдержаннее. Я молила бога, чтобы он вразумил моего мужа и смягчил его сердце. Допустим, я настолько плоха, что бог был глух к моим мольбам. Но сколько еще таких, как я!? Даже если предположить, что это справедливо, что у этого есть смысл, и что нас ждет награда – мне уже не нужны ни награда, ни смысл! И справедливость не нужна! Когда мой муж погиб, я два дня летала, и мне хотелось петь от радости, что всё это закончилось, и меня больше никто не будет мучить… А вечером после тризны по мужу один мой родственник стал ко мне приставать. Я защищалась стилетом, но тот человек выбил стилет у меня из руки и взбесился. Я призвала Атру и прокляла негодяя. Он, видимо, решил не рисковать и выпустил меня. На следующий день он сломал ногу. Начался жар и вообще… И, когда он лежал в постели, слуга пролил ему на лицо горячий суп. Обидчик послал за мной и попросил прощения. Я простила, и вскоре ему стало легче. Только ногу он долго лечил… Мне безразлично, чем мне придется за это заплатить. Ад? Мне нигде не может быть хуже, чем здесь! По крайней мере, в аду у меня не будут умирать дети…
- Простите, Аньеза, - осторожно произнесла Беата. – Вы не были в родстве с мужем?
- Он приходился мне двоюродным дядей.
Беата кивнула и сказала:
- Неужели вы всерьез думаете, что грозная Атра карает негодяев, раздавая подножки и толкая чьих-то слуг? Этот человек мог сломать ногу без всякого проклятья и выздоровел естественным образом. А слуга был просто криворукий.
Аньеза притихла, но ее лицо посветлело.
- Вы тоже считаете, что у меня нет способностей к магии?
- Я не чувствую их в вас. Простите, если я вас разочаровала.
- Нет-нет, - ответила Аньеза. – Так мне даже спокойнее и легче.
- И еще: мне думается, что святоши богохульствуют и восхваляют зло, как самим поклонникам Врага и не снилось. Обвинение в мучительстве, в смертях, в безразличии очень страшное. Нужны доказательства. Их нет. Ваши несчастья легко объяснить человеческим произволом и естественным ходом событий.
- Меня удивляет другое. За всё время Койран ни разу не сказал мне… - Аньеза с жаром махнула рукой. – Знать больше не желаю этого человека! И вы, донна Беата, выбросите его из головы! Чулки носит. Меч при нем. Все остальное тоже. А булавки в душу втыкает хуже, чем иная женщина!
- Койран – трус, - холодно и гневно произнесла Беата. – Сейчас я вам скажу то, что вас, возможно, удивит. Койран вас боится.
- Меня!?
- И вас, и меня. Мы страшны для него как смерть, как разрушение. Точнее, он не хочет признаться себе, что бояться ему нужно не нас, а собственной слабости и грязи. Это очень гнусный нелепый страх. Каюсь: мне он тоже знаком.
- Было бы всё же, несправедливо представлять Койрана исчадьем ада, - сказала Аньеза после недолгого молчания. - Когда мне было плохо, Койран ухаживал за мной. Он неплохой человек, но нужно уметь с ним обращаться. А я допустила роковую ошибку – я показала ему свою слабость…
Беата содрогнулась от этих слов и в мыслях ответила:
«Вам было плохо, а он вас даже не добил! Удивительно!».
- И потом – он не признавался мне в любви, не лгал. Я сама шла на это. Мы ничем не были друг другу обязаны.
- Если я иду по улице и вижу, что кому-то дурно, я ОБЯЗАНА подойти и помочь. Даже если этот человек мне не симпатичен или вовсе отвратителен. Чтобы помогать больным и сиротам, довольно знать, что они есть.  А человеку, который со мной спит, возможному родителю моих детей, когда речь идет о жизнях, здоровье и чести я, конечно же, не обязана! Простите мне мой резкий тон, - добавила Беата, смутившись.
- Вы всё говорите верно. Мне так стыдно.
Аньеза вдруг вскрикнула, отскочила на шаг и брезгливо сказала:
- Фу!
Тропинку, по которой шли Беата и Аньеза, переползал ярко-оранжевый слизень толщиной в палец, длиной в два.
- Не пугайтесь. Он в это время всегда здесь ползает. Мы с ним знакомы.
Беата заговорила сад от вредителей, но этот слизень почему-то остался, и Беата несколько раз видела его примерно в одном и том же месте в одно и то же время.
«Я – вот этот зверь» - подумала Беата.
- Интересные у вас знакомства. Он съест ваш сад.
- В одиночку не съест.
- Дружков и родичей приведет.
Аньеза боязливо обошла чудовище. Слизень сжался в длину в несколько раз и спрятал черную голову с щупальцами, как бы подвернув ее.
- Улитка-улитка, высуни рога! – заискивающе сказала Аньеза.
«Он тоже первый меня боится».
***
Аньеза стала присылать Беате письма. О Койране в них не было ни слова. В основном Аньеза писала о книгах, о рукоделии, о садовых растениях. Беата искала подвох, но не находила его. Беата и Аньеза изредка виделись. Беата не знала, что этими письмами Аньеза звала на помощь.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
В Иларию прибыл младший из «любимых племянников» первосвященника.  Молодой человек направлялся в университетский город Коризио изучать каноническое право.  Молодой кардинал торжественно въехал в Иларию, улицы которой украсили гирляндами цветов и полотнищами цветной материи.  Для Ридольфо было устроено представление с борьбой диких зверей, а кроме того, он посмотрел мистерию «Доблесть святого Манрико» в церкви, посвящённой этому святому. В свите кардинала был Никколо из Сан-Фермо, единственный из трех заговорщиков, чье появление в Иларии не могло вызвать подозрений.

Ридольфо – живое отражение Адриана II, каким он был в семнадцатилетнем возрасте – тот же прямоугольный лоб, та же крутая, изогнутая линия переносицы, те же карие масляные миндалевидные глаза. Это было никак не сходство племянника с дядей.

В герцогском дворце Ридольфо долго осматривал коллекцию античных и новых живописи, скульптуры, посуды из золота и серебра, украшенной драгоценными камнями. Интерес кардинала был самым искренним.  Молодой человек подолгу не мог отвести глаз от некоторых картин и статуй. Он вцепился с вопросами в Ульрико, Койрана и Бальди: кто скульптор? Кто живописец, кто ювелир? Ему охотно отвечали, радуясь за мастеров. Оснований опасаться, что Ридольфо навсегда переманит их в Амору или подвластные ей земли, не было, но заказы от такого человека и его окружения принесли бы мастерам славу и хорошее вознаграждение.

Герцог, кардинал и свита обоих сели за стол на террасе дворца. Койран сидел по правую руку от Ульрико после Бальди. Кое-у-кого вызывало возмущенный ропот, что так близко от помазанника божьего сидит чародей и человек сомнительного происхождения. Герцог пил вино из бокала тонкой работы, изящно и лаконично украшенного. Это был бокал из электрума.

То, что надолго всех напугало, произошло приблизительно в середине обеда. Виночерпий добавил вина в бокал Ульрико. В тот же миг по всей бело-серебристой поверхности бокала проступили темные капельки.
- Не трогайте! – крикнул Койран.
Ульрико знал о магических свойствах электрума. В лице герцога ничто не дрогнуло, но в этот миг ему бы не хватило всех сокровищ мира, чтобы отблагодарить Койрана и Луку.
Койран осторожно поднял бокал за ножку, на которой капель яда – обезвреженного ли? - не было.
- Вино в бокале нашего государя было отравлено! – громко сказал Койран. Кто-то негромко ахнул. Двое или трое поднялись с мест. Слугу, разливавшего вино, схватили и подвергли бичеванию. Он сразу сознался, что был подкуплен и ему было поручено незаметно бросить в кубок пилюлю. Но имени человека, который его подкупил, назвать не смог, поскольку не знал, и в лицо не запомнил.

Заговорщики спешно покинули владения герцога. Бернардо, Эрколе и Никколо встретились на постоялом дворе.
- Мы не можем обойтись без мага, - твердо сказал Бернардо.
Эрколе не стал спорить и кивнул.
- Я знаю мага, который сможет нам помочь, - сказал он. - Его зовут Доменико. Он служит первосвященнику.

Эрколе был в родстве с Адрианом II и обратился к нему за помощью лично, а затем говорил с самим придворным магом, большеголовым среднего сложения человеком с крупными чертами лица и пышными темными волосами с заметной проседью. Грубоватый акцент выдавал уроженца одного из захолустных княжеств в предгорьях.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Однажды в переписке Беаты и Аньезы зашел разговор о книге Уливьери, которой в библиотеке Беаты не было. Беата пригасила Аньезу в гости. Аньеза стала спокойнее и порой говорила даже радостно и воодушевленно, хотя горечь из ее глаз не исчезнет, наверное, до самой смерти.
- Вы не знаете, как вы мне помогли, - говорила Аньеза. – У меня как будто пелена упала с глаз.
- Значит, вы были уже близки к освобождению, коль скоро были готовы меня услышать.
- Я нашла духовника. Это очень образованный, благочестивый, умный и храбрый человек. Он бесстрашно обличает грехи, в том числе грехи духовенства. Хотите послушать его проповедь? Кстати, среди слушателей брата Симоне я встретила одного человека. Его зовут Стефано, он родом из Сан-Фермо и знает вас.
- Конечно, - улыбнулась Беата. – Мы давние знакомые.

Беата согласилась пойти вместе с Аньезой скорее из любопытства. Церковь была переполнена. Люди, садясь на скамьи, тесно прижимались друг к другу. А слушатели всё входили и входили в церковь. Беата и Аньеза встали у стены. Перед Беатой стоял высокий, крепкий мужчина с толстыми, мускулистыми руками и ногами.
«Боже, какой огромный, - подумала Беата. – Какой страшный».

Рядом с ним – массивная, грудастая баба, всё тело которой колыхалось и крохотная старушонка, трясшаяся, как показалось Беате, от злости. Это были ближайшие соседи. Беата, привыкшая к одиночеству, почувствовала тревогу. Остальных Беата не рассматривала. Вдруг, за несколько мгновений, голоса стихли. Брат Симоне начал проповедь. С самого её начала Беата напрягала слух, и старалась не пропустить ни одного слова.  Начал он с кратких рассуждений о грехе гордыни, затем – о суетности, но это было лишь предисловием. Сегодняшняя проповедь была посвящена обличению светской науки, в основе которой – праздное любопытство и гордыня.  Брат Симоне предостерегал собравшихся от увлечения языческой философией и искусством. Паства обратилась в слух и замерла.  Вспыхивали молнии, грохотал гром и ливень хлестал притихших прихожан. Не тряслась старушонка, не колыхалась баба, застыв, внимал молодой человек с ногами-бревнами. Аньеза слушала с недоумением и страшной досадой. А в душе Беаты неопределенная боязнь толпы превратилась в отторжение к презренному, но сильному врагу. А если бы те, кто окружал ее сейчас, узнали, кто она? Они были враждебны всему, что было ей дорого. Беата, очень бледная, наклонила голову, щурила глаза, как от слепящего света, прижимала руки к вискам. Ее знобило от панического страха.
- Беата, - шепотом окликнула ее Аньеза. - Что с вами?!
- Уйдем, - коротко произнесла Беата.
Беата и Аньеза стали продвигаться к выходу.
- Я менее всего ожидала услышать подобное, - сказала Аньеза. - Не думайте обо мне дурно. Больше я здесь не появлюсь. Погрязший в гордыне и праздном любопытстве мессер Оранте был лучшим из людей, кого я знала.

Аньеза была страшно смущена. Ей было стыдно за брата Симоне. В это время к ним подбежала маленькая девочка с огромными серо-голубыми глазами и округлыми щеками. Аньеза заулыбалась прекрасной, умиленной улыбкой и подмигнула ребенку. Но девочка уже бежала к матери или кормилице.
- Такие глазки, - проговорила Аньеза. – Почему у нее такие глазки!?
Неожиданно для себя и, тем более, для Беаты, Аньеза зашлась рыданиями. Беата гладила Аньезе голову и плечо. Беате казалось, что она совершенно беспомощна, но на самом деле она очень помогла Аньезе.
- Почему у нее такие глазки!? – повторяла Аньеза, когда снова смогла говорить. - Почему у нее такие глазки!?
«Мы с Аньезой, конечно, пара, - думала Беата. – Истеричка и припадочная».
Дела были так плохи, что над ними оставалось только смеяться.

Потом до Беаты доходили слухи, что брат Симоне недолго наслаждался популярностью. Архиепископ Вецио удалил этого человека из города. Брат Симоне отправился в Сан-Фермо. Будучи в Иларии, он успел сойтись не только со Стефано, но и с Федерико Скаличи, дворянином, некогда влиятельным человеком в Сан-Фермо.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Незадолго до начала празднования Дня Низвержения Врага, отмечавшегося в день летнего солнцестояния, Эрколе привел в город вооруженный отряд. Эрколе объяснил это тем, что у него возник спор с соседом из-за ничтожного клочка земли и Эрколе боялся нападения с той стороны.

Город вновь был украшен флагами и цветами. По улицам шли религиозные процессии.

Герцог Ульрико, собираясь в кафедральный собор, надел под одежду кольчугу, но затем снял ее: страх перед неизвестными врагами показался Ульрико унизительным.
Торжественную мессу служил кардинал Ридольфо. Койран был рядом с Ульрико. Бернардо, Эрколе и Никколо в толпе стали медленно приближаться к герцогу. Они говорили, что у них важное донесение для государя. В рукавах у них были спрятаны короткие кинжалы.
- Враг повержен! – возгласил юный кардинал.
Для заговорщиков эти слова были сигналом.

Все защитные заклинания, которыми Койран окружил и себя, и герцога, в один миг потеряли силу. Не действовала даже татуировка на плече.  И сразу за этим на Койрана и его патрона хлынула враждебная магическая сила. Койран ощущал, откуда она исходила. Койрану понадобилось всё мужество, чтобы его не парализовали страх и растерянность. Койран успел отбросить заклинание на того, кто его произнес. «Почерк» врага Койрану не был знаком. Он не был уверен, что выдержит этот шквал. Все магические силы и все силы человеческого тела нужно было собрать, сгустить, чтобы противостоять удару и нанести свой. Вслед за первым заклинанием Койран послал второе, убивающее. Действие чужой магии прекратилось. Койрана, совершенно обессиленного, толкнули и чуть не сбили с ног. Перед самым своим лицом Койран увидел чужое – круглое и белое, как луна, с вытаращенными стеклянными от ужаса глазами и приоткрытым ртом.

Бальди едва успел подхватить Ульрико. Безвольно висели руки, темноволосая голова запрокинулась. Герцог был мертв. На одежде вокруг кинжальных ран расползались кровавые пятна. Нужно закрыть ему глаза… Койран прошептал еще одно заклятье.  Никколо из Сан-Фермо упал, парализованный, посреди соборной площади. Бернардо, убегая из храма, споткнулся, и его тотчас закололи. Эрколе несся верхом по улицам, пока еще спокойным, прочь из города.

Ульрико было уже ничем не помочь. Койран перенесся в церковную лавку. Послушник сидел, скорчившись в углу, обхватив голову руками, и, когда Койран его окликнул, разрыдался. В лавке был хаос. Всё, что лежало на полках, попадало с них. По полу раскатились бусины четок. Тут же валялись амулеты, вотивные фигурки и ломаные свечи. Многие из круглых стекол окна были выбиты. Послушник перестал рыдать, но всё еще всхлипывал.
- Успокойтесь, - проговорил Койран. – Что здесь произошло!? Кто был здесь? Где он!? – последние слова Койран выкрикнул.
- Здесь был человек…
- Вы знаете его!?
- Нет. Первый раз в жизни видел. Он рассматривал четки. Я в это время считал выручку. Кажется, он что-то пробормотал. А потом здесь всё посыпалось. Я только обернулся – он исчез. Я глазом не успел моргнуть… Господи, спаси! Господи, помилуй! – принялся скороговоркой причитать послушник.

Койрану жгло глаза и сводило нижнюю челюсть от подступающего плача, но, очевидно, жгучие ярость и желание поквитаться с убийцами и защитить то, что еще осталось, высушили слезы до того, как они появились. Койран рассудил, что должен быть во дворце герцога, чтобы защитить его жену и детей. Койран стоял у дверей дворца, но не входил внутрь: сообщить герцогине страшные вести было выше его сил. Койрану вдруг пришло на ум, что Ульрико не был мертв. Даже вспомнилось, что грудь Ульрико приподнималась. Да, он дышал. Ульрико жив, ему нужен целительский дар Койрана.  Койран знал, что это – ложь, но эти мысли овладевали им все сильнее и сильнее, дурманили, дразнили. Каждый из трех ударов был смертелен. Ульрико погиб мгновенно.

Вскоре улицу перед дворцом запрудили люди всех возрастов и сословий. Все мужчины, среди которых были монахи и священники, были при оружии. Над головами толпы то и дело поднимали вздетые на копья человеческие головы и кисти рук. Вооруженные люди, прибывшие в Иларию с Эрколе, были перебиты. Повсюду на мостовых были лужи крови. Когда оранжевый солнечный огонек погас среди деревьев на темных холмах, на улицах жгли костры. Во дворце в те дни перебывало множество людей с соболезнованиями и выражением преданности.

Ридольфо подозревали в связи с заговорщиками и держали в заключении в одном из монастырей.
***
Ансельм работал в своем кабинете в библиотеке. В Аморе день был влажный и туманный, и с неба летела водяная пыль. Окно было наглухо закрыто, в почти полной, теплой тишине чуть поскрипывало перышко по бумаге. Неожиданно Ансельм замер, не дописав слово и начал напряженно прислушиваться. Ему послышался тихий, едва различимый стон.
«Померещилось».

Ансельм продолжил работу, но вскоре снова прислушался. Тот же стон. Ансельм вскочил, вышел по коридор; по звуку, который здесь был слышнее, вошел в соседнее помещение и остолбенел. На полу лежал человек. Ансельм подбежал и узнал Доменико. Теперь он был без чувств, кровь текла у него изо рта, растекалась вокруг его головы, на теле – ни царапины. Ансельм стал помогать ему, а, кроме того, послал за лекарем и Софонисбой, более способной к целительству, чем сам Ансельм. Доменико удалось спасти, но о том, что с ним произошло, он не хотел говорить ни слова.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
На следующий же день в Сан-Фермо вооруженный отряд ворвался во дворец коммуны. Гонфалоньера справедливости и членов синьории, ставленников Иларии, выбросили из окон. Люди разбились насмерть. Скаличи, руководивший этим отрядом, должен был временно исполнять обязанности главы города.

Над Сан-Фермо, между семи его башен, раздутые столбы густого черного дыма. Толпа врывалась в дома прежних хозяев города, насиловала, грабила, убивала.  Разоренные здания затем поджигали с четырех углов.  Все предостережения и мольбы не делать этого, ведь ветер мог перенести огонь на соседние дома, были хуже, чем бесполезны.

Во время переворота магия не понадобилась. Была назначена чрезвычайная комиссия, которая назначила комиссию выборщиков, которая, в свою очередь, должна была назначить кандидатов и провести выборы Знаменосца справедливости и членов синьории.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
- Койран! – крикнул Рамберти, почти вбежав в кабинет. В его лице были ужас и растерянность. – Койран!
Тот вскочил на ноги.
- Койран, помоги!.. Джулия…
- Что с Джулией!? – выговорил молодой человек.
- У нее что-то с сердцем. Ей плохо. Я знаю, что ты однажды уже спас ей жизнь. Она говорит, что никому, кроме тебя, не верит.
Не дожидаясь отца Койран перенесся на виллу Рамберти. Слуги проводили его к Джулии. Она сидела в кресле, синюшно бледная.  Она осталась совсем без сил. Койран сел у ее ног.
- Вы вне опасности, любезная матушка.
В первую очередь Койран пытался успокоить девочку. Да, ее жизни пока ничто не угрожало.
- Могу я пощупать у вас пульс?
Джулия немного подняла рукав, и стало видно почти черные кровоподтеки на тонком предплечье.
- Он бил вас!?
- Нет. Схватил, - глухо проговорила Джулия. Сердце у нее и вправду бешено колотилось. - Вытащите меня отсюда! Хоть служанкой к себе возьмите! Либо дайте мне умереть. Я больше не могу так жить.

В мгновение, когда Койран обнял Джулию за плечи и произнес заклятье перемещения, слуга барона открыл дверь и застыл в изумлении.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Первосвященник отлучил от церкви всё население Иларии и подвластных ей земель, за кровь, пролитую в храме, резню в городе в святой день, а заодно разгром Сан-Фермо и все прошлые случаи, давшие Аморе повод для недовольства. Амора собирала войска против Иларии. Союзником Аморы стал город Поджо Каваллино, подвластный маркизу Рончи. Некогда он был кондотьером на службе у Иларии в войне против Сан-Фермо, но политическая ситуация, как известно, переменчива. Балия, учредительное собрание в Сан-Фермо, отправила в помощь Аморе отряд пехотинцев. Они пылали яростью и жаждали мести, но были обучены, вооружены и обмундированы из рук вон плохо. Однако, этот отряд был не главным, что Сан-Фермо дал Аморе.

Иларии был предъявлен ультиматум с заведомо неприемлемыми условиями. Никто не имел больше прав на регентство, чем герцогиня Альфонсина. Она была готова подчиниться первосвященнику, но знать Иларии не позволяла герцогине сделать это. Всякий союз с Аморой кончался либо ее предательством, либо смертью первосвященника. Во втором случае после нескольких месяцев хаоса с поджогами и грабежами избрали бы нового, и его политика была бы во многом, если не во всем, противоположна политике предшественника.

Силы Поджо Каваллино и Сан-Фермо стояли лагерем у небольшого селения на границе владений Иларии.

Сейчас, когда стала очевидной неизбежность войны с Аморой, стало ясно и другое: несмотря на богатство, Илария к этой войне была решительно не готова. Не прошло и недели после смерти Ульрико, герцогиня отправила Бальди вместе со всей родней в ссылку. Когда кондотьером назначили некого Торрини. Койран едва не поверил во все, о чем шептались за спиной герцогини. Этот Торрини имел репутацию заведомого мерзавца и приходился дальним родственником Рончи.
***
Герцогиня пригласила во Дворец Совета трех магов, прежде служивших Ульрико: Койрана, Беату и Джанни. Они говорили в небольшой, с одним окном комнате во дворце Совета. Магам пришлось иметь дело не с герцогиней, а с Галеотти - секретарем покойного герцога, шустрым и смазливым. Койран всей душой презирал этого человека и не доверял ему. С некоторых пор Галеотти имел на герцогиню такое же сильное влияние, как и духовник, некогда прибывший вместе с ней из Аморы.
«Задушил бы скользких мразей своими руками», - думал Койран.

Не одно это мучило Койрана. Ему стоило больших усилий сосредоточиться на деле. Койран не знал, что больнее – не смотреть на Беату или взглянуть. Взглянул. Встретил спокойный, не видящий взгляд. Необходимо было создать или обновить магическую защиту крепостей. Защитить все границы было невозможно, по крайней мере, пока.
- Вы не будете возражать против совместной работы? – спросил Койран у Беаты после этого совещания.
- Вы можете на меня рассчитывать, - сказала Беата бесцветным, ровным голосом. – Я не смешиваю дела и личные отношения.
***
Из Дворца Совета Беата направилась в библиотеку, но, выйдя на одну из крупных улиц, была вынуждена остановиться и стоять, почти прижавшись спиной к стене дома. Так же лепилось к домам множество людей. Другое множество высовывалось из окон. По Большой Кривой улице маршировали войска. Рассыпалась барабанная дробь, визжали флейты. Солдаты в красном и белом шли колонной по четыре человека.  Над строем, как заросли исполинского тростника, поднимались пики и среди них, на наклонных древках – красные знамена Иларии. Солнечный свет полосами загорелся на кирасах и шлемах. Казалось, что строю пикинеров не будет конца. За ними прошли стрелки с аркебузами на плечах. Их было примерно втрое меньше, чем копейщиков. Офицеры ехали верхом.

Беате стало казаться, что все солдаты на одно лицо. Все различия были как будто смыты или стерты с них. И от этого даже не стало жутко, хотя должно было стать.
«Или это со мной что-то не так?».
***
Изола прислала тысячу алебардьеров. Насмешки над их зеленым обмундированием с чулками в полоску кончились очень скоро. Солдаты из Изолы были хорошо обученными, бесстрашными бойцами, а не на поле боя, увы – настоящими бандитами. Пока они находились на землях Иларии, местные жители страдали от союзнической солдатни не меньше, чем от неприятеля. Сан-Вальберто выслал тысячу пехотинцев, копейщиков и стрелков.
 
Беате начало войны запомнилось бесконечными переходами по полутемным коридорам в крепостях, пронизывающим ветром на стенах и сами эти стены из огромных валунов. Из щелей между валунами свешивались сизые растения. На серый камень Беата наносила знаки.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Джулия жила в доме Койрана как гостья или младшая сестра. Койран делал всё, чтобы она была в безопасности и могла отдохнуть душой.
Однажды Койран увидел в окно отца в окружении вооруженных людей. Все они были верхом.
- Что же нам делать? – испуганно проговорила Джулия.
- Сейчас выйду, скажу негодяям пару ласковых. Ничего не бойся.
Койран, с магическим жезлом черного дерева, вышел за ворота виллы.
- Чем обязан? – обратился Койран к отцу с деланой любезностью.
- Здравствуй, сын мой.
- Скажите вашим головорезам, чтобы отъехали подальше.
- Ты боишься? – губы барона чуть скривились.
- Да. За них.
Барон судорожно вздохнул, крикнул своим людям отъехать и спешился.
- Верни ее мне! Я прощу вас обоих! Всё забуду, как будто ничего не было. Слово дворянина!
- Я не нуждаюсь в вашем прощении. Джулии здесь нет.
- Мой слуга вошел в комнату, когда вы исчезли.
- Вычтите у него из жалованья за пьянство.
- Я понимаю тебя, Койран. Перед ней невозможно устоять.  Но я взываю к твоему сердцу и разуму: если Джулия не вернется, я стану посмешищем всего двора.
- Вы стали посмешищем, когда женились на ребенке. По крайней мере, теперь вы знаете, что такое позор. Я понятия не имею, где Джулия. Но, будь она здесь, я защищал бы ее, как хотел бы защищать мою мать, - Койран помолчал мгновение и язвительно произнес: - Вы не пробовали спать с женщинами, которые вас хотя бы не ненавидят?
- И вот так ты меня благодаришь!? Или ты всё не можешь простить мне свое рождение?
- Вы ошибаетесь: я рад, что живу, и благодарен за то немногое, что вы для меня сделали.

Элио несколько мгновений искал слова, которые были бы одновременно подчеркнуто вежливыми и угрожающими, но получалось слишком многословно и потому неубедительно.
- Берегись, Койран, - выговорил он наконец. – Берегись.
Койран встретил эти слова и клокотание спокойным и холодным взглядом.
- Мне смешны ваши угрозы. Прощайте.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Беата на белых совиных крыльях бесшумно летела над лагерем Аморы. У лагеря были фронт, фланги и тыл; в тылу находились обозы и скот. Но это был летучий город с прямыми улицами и палатками вместо домов, обнесенный валом и частоколом. Ближе к тылу располагалась торговая улица. Несмотря на поздний час, по лагерю ходили люди с факелами, и это не были часовые. В лагере шла своя жизнь с игрой в карты и кости, разговорами, дележом добычи, совокуплениями. «Солдатских женщин», бродяжек с войском следовало множество. Беата считала пушки и бомбарды, запоминала, где они находились. Караульные слышали крики совы.  Двое заспорили: один говорил, что это к несчастью, другой, более образованный, возражал, что услышать сову перед боем – к победе. Так считали древние.

Через день солдаты Иларии предприняли вылазку к палаткам и захватили немало пленных. Это обескуражило не только гонфалоньера Церкви, Пандольфо Манфреди, но и старого рубаку, маркиза Рончи, когда он получил известие о случившемся. Они были почти уверены, что кто-то в лагере стал предателем.

Илария проиграла несколько стычек с войсками Аморы, и в этих сражениях солдатам с обеих сторон не пришлось столкнуться ни с чем необычным.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Перед Джанни новый солдат. Рана в груди хлюпала, кровь по ее краям пенилась, пропитывала одежду и делалась черной…

Раненым не было конца. Время сжалось. Воздух в лазарете был густой от вони, запаха лекарств, стонов, криков, бреда, жалоб, проклятий, молитв, страшной брани. Отлучиться из лазарета можно было разве что на миг.

Юноша сидит и неотрывно, моргая лишь очень редко, смотрит в одну точку где-то вдали.  Он не был трусом. В бою он справлялся со страхом, но страх и скорбь разрушали его, как и многих, изнутри. Его захватывало безумие. Он никогда не вернется с войны – даже тогда, когда будет у себя дома надламывать хлеб.

Свежие и воспаленные раны, гной, обрубки рук и ног, грязные тела, перекошенные и неподвижные лица – глаза, стеклянные, горящие, исходящие страданием, повязки – сначала белые, а затем заскорузлые и черные от крови. От страшной усталости Джанни казалось, что он не может очнуться от одного из своих кошмаров.  Все это не могло происходить на самом деле. Но это было рутиной.

Джанни творил заклятья – либо мысленно, либо цедил сквозь зубы – делал вид что напевает. Ему было уже ясно, что никакой магической силы не хватит, чтобы исцелить всех.  Он перестал использовать магию в легких случаях, но не перестал – и в безнадёжных. Но даже магическая помощь не всегда спасала раненых. Джанни порой боялся, что этот поток страданий сметет либо его разум, либо способность к сочувствию.
Однажды Беата дала Джанни приготовленную ею мазь.  Она предотвращала воспаление ран – и огнестрельных, и колотых, и иных, намного лучше, чем прижигание каленым железом, раскалённой смолой или маслом, которые, как считалось, обезвреживали «пороховой яд», попадающий в тело вместе с ружейной пулей. Военные хирурги, которые были ближе к цирюльникам, чем к дипломированным врачам, но обладавшие большим опытом и умениями в лечении ран, сначала отнеслись к Джанни настороженно и неприязненно, затем зауважали, но в полной мере не признавали ни его самого, ни то, что он предлагал изменить в принятых ими способах лечения. Раненые лежали, погруженные в жар и бред, их раны загнивали. Над каждым, еще живым, жужжали мухи. Большинство умирало.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Войско двигалось по Северной дороге в сторону Иларии. Над ним поднимались сине-золотые знамена с аббревиатурой, означавшей «Власти и народ Аморы». На верстовом столбе сидел внушительный филин, и, когда он завидел пыль над дорогой и ощутил дрожание земли, его перья, помимо его воли, поднялись. Он снялся с места и бесшумно полетел к крепости. 

Ансельм ехал верхом рядом с Пандольфо, лишь немного отставая. Пандольфо обернулся – ему показалось, что Ансельм что-то говорил брату. Ансельм действительно говорил – но намеренно невнятно. Стихии в тот день были не на стороне Аморы.  Сильный южный ветер мог помешать артиллерии. Ансельм поднял встречный ветер.

Койран поднялся на крепостную стену. В этот жаркий августовский день воздух был мягким и тяжелым от влаги. В вышине неслись облака. Койрану на некоторое время удалось подавить действие заклинаний Ансельма. Но Ансельм усилил свои атаки.  Серые клочковатые облака стали собираться над покинутым жителями городком Колле. Противники сначала не обратили на это внимания, затем с любопытством, изумлением и тревогой наблюдали за неожиданным для обоих результатом взаимодействия естественных и магических сил. Облака втягивались в растущую тучу, а та, уплотняясь и вспухая буграми, медленно вращалась, и на ее поверхности закладывались косые складки. Теперь в небе висела огромная, похожая на моток войлока серая туча, кое-где опушенная белыми облачками, как если бы войлок растрепался по краям. В ее нижней части, в центре «мотка» был ад: там рваные облака обрушивались вниз ливнем и градом из сростков ледяных кристаллов. Черно-лиловый шлейф протянулся над лагерем Аморы. Самый тяжелый удар принял на себя Колле.  Град пробивал крыши, мозжил растения в огородах. А ветер всё усиливался. Люди в лагере Аморы передвигались короткими перебежками, стараясь держаться за что-нибудь и скорее укрыться.

Ансельм стоял, держась за дерево, шум листвы которого превратился в рев, а ствол и ветви жалобно скрипели. Ветер трепал одежду, волосы облепили голову. Ансельм не мог расслышать собственный голос.

Над Иларией дождя и града еще не было. Койрану «рук не хватало», чтобы справиться с плащом, который как будто ожил и решил пуститься в самостоятельный полет.  Чудовищную тучу прошила ветвистая молния. Койран чуть покосился назад, а затем резко повернулся. Беата расплела свою тугую, как жгут, длинную косу. Ветер развевал, разбрасывал, вытягивал и трепал ее черные, обильные волосы. Один из солдат, бывших в карауле, потом клялся и божился, что видел на стене разгневанную Атру. Беата ловила пряди и, вытягивая их рукой, с усилием, но плавно проводила по ним гребнем. На горизонте по небу прошла сияющая голубоватая трещина. Беата поймала другую прядь, расчесала, еще одну... Над холмами вспыхивали огромные молнии с широко раскинутыми ветвями. Беата словно насадила в небе сверкающий сад, но ни одна из них не попала в землю.
- Что вы делаете!? – голос Койрана выдал его растерянность и бешенство.
- Нужно рассеять эту тучу. Иначе она породит смерч. Но для этого нужно, чтобы с той стороны перестали заклинать ветер.
- Зачем вы вмешиваетесь!?
- Вы хотите спасти город или меряться силами с Ансельмом!? – презрительно ответила она.
- Может быть, повесить эту тучу над головами ребят из Аморы?
- Нет.
- Но почему!?
- Град убьет людей.
- Это война.
- А я принципиально хочу принести Иларии победу без единой смерти!
Облака на севере вдруг начали расходиться от одной точки в стороны. Открылось голубое небо. Солнечные лучи позолотили часть стены и росшее под ней сухое дерево.  Возле тучи появилась яркая радуга на четверть круга. Это был знак перемирия. Над радугой Ансельма возникла вторая. Беата принялась медленно заплетать косу.

Страшная туча стала понемногу терять форму, растягиваться в стороны.  Кончились гроза, дождь и град. Свежим, влажным, солнечным вечером тучу, на три четверти растаявшую, подсветил закат.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Койран ждал Ансельма в безлюдном Колле, на главной площади возле колодца.  Повсюду была разбросана битая черепица. Дерево, некогда росшее возле церкви, лежало, вывороченное с корнем. Ансельм внезапно появился перед Койраном.
- У меня есть к тебе дело, - сказал Ансельм. Он улыбнулся и добавил, - Только пойми меня правильно.
Койран кивнул
- Я слушаю.
- Скорее всего, герцогиня вскоре заключит мир с Аморой. Ты знаешь Альфонсину лучше, чем кто-либо. Если она сумеет удержаться на троне, то ее политика будет сильно отличаться от политики Ульрико. Вплоть до противоположной.
- Допустим, что второе верно, - отреагировал Койран.
- Илария больше не будет столицей магии.
- Как знать.
- Я понимаю тебя. Но мы оба знаем, что это так.
- Чего ты хочешь от меня?
- Хочу предложить тебе выйти из игры первому. А по прошествии некоторого времени перебраться в Амору.
- Ты предложил мне предательство! За кого ты меня принимаешь!?
- «Предательство» - слишком громкое слово. Ты присягал Ульрико?
- Нет.
- Герцогине?
- Нет.
- Дому Джерланди?
- Нет.
- Городу?
- Нет. По-твоему, чтобы хранить верность, обязательно нужна присяга?
- Что держит тебя в Иларии?
- Это мой родной город. В моей душе есть живая связь с ним. Как с матерью, если угодно.
- Да, Койран. Родина, конечно, мать. Вопрос лишь в том, какая это мать: пьяница, которая родила тебя только потому, что не сумела вытравить.  Ровно то же я могу сказать об Аморе.
- Тогда почему ты действуешь в интересах Аморы, а не какого-нибудь другого города? Что мешало тебе пойти на службу к Ульрико, когда он был жив?
- Отвечу по порядку. Я служу первосвященнику. Есть известные тебе пикантные обстоятельства. Он мой отец. Платит он мне не меньше, чем платил бы Ульрико. А сама по себе Амора, не древняя, а нынешняя, мало что значит. Чернь безумствует везде. Родина для меня – это место, где хорошо мне и моей семье. А еще то, что называется республикой ученых.
- Многие обитатели нашей замечательной республики считают себя гражданами того или иного государства.
- Наивно с их стороны. Наш разлад с большинством людей не в содержании наших мыслей, а в способе мышления. Нужно учитывать еще вот что: твоя жизнь – такой же контрабандный товар, как и моя.  Чем ты связан с тысячами невежд, которые готовы и рады убить тебя при первой же возможности? Ты, наверное, хочешь отомстить за гибель Ульрико? – вдруг спросил Ансельм. Ответом ему был быстрый взгляд Койрана. – Если бы ты пошел на службу к моему отцу, ты смог бы сделать это, и я бы тебе помог. Этот человек и мой враг тоже. Сначала мы дружили, и я обучал его магии. Проклинаю свою глупость. Теперь он настраивает отца против меня.
- Я готов ждать, когда мне представится случай уничтожить этого Доменико, не изменяя Иларии. Эльмо, я понял тебя. Я благодарен тебе за предложение, но я отказываюсь.
Ансельм печально кивнул.

Вернувшись в крепость, Койран рассказал об этом разговоре Джанни и Беате. Койран ни секунды не сомневался, что ответил Ансельму, как должно, однако, на душе было очень тяжело. Койран не знал, почему.
- Если со мной что-нибудь случится, - сказал он, - обороняйте город. Это главное. Из плена я сбегу сам. С того света – сами понимаете.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
С раннего утра над Северной дорогой висела густая непроглядная пыль – как серый туман. По дороге быстро двигались груженые скарбом повозки, домашний скот, люди – кто пешком, кто верхом. В ночь войско Аморы и его союзники из Сан-Фермо без боя взяли крепость Монте Санта Кьяра. Всё, что было в крепости, ударилось в бегство, за ними – жители предместий. Теперь они думали спастись от вражеского войска за стенами Иларии.  Вскоре беженцы запрудили ее кривые улицы. Там были мычание, блеяние, визгливый скрежет, грубые крики, причитание и плач.  Долгие часы по городу было не пройти, не проехать. Горожане принимали беженцев на постой. Кто-то бесплатно. А кто-то – платно.

Илария бесславно потеряла одну из важнейших крепостей, защищавших город с востока. Этот позор для всех был страшным потрясением. Койрану в тот день большого мужества стоила поездка во дворец ради очередного безрезультатного и отвратительного спора с герцогиней, переходившего в препирательство. Койран некогда наносил на стены этой крепости защитные знаки.
***
Койран с помощью жезла сосредотачивал энергию и направлял ее на магическую фигуру. Койран ощущал, как его сила сталкивалась с чужой. Наконец, одна из невидимых нитей лопнула. Но Койран продолжал шептать заклятья, пока не раздробил фигуру и не лишил ее силы. В крытую галерею на стене выбежали несколько солдат и человек, которого Койран боялся и надеялся встретить.
- Койран! – прокричал Стефано со стены без ненависти, без гнева. – Я тебя вижу!
- Стефано! Я не забыл нашу дружбу! Я хочу встретиться с тобой и с кем-нибудь из ваших предводителей!
«Теперь нам придется говорить с Сан-Фермо иначе, чем прежде» -  подумал Койран. Он появился на стене, под двускатной крышей за зубцом. Стефано невольно отпрянул. Солдаты выхватили мечи, но нападать на Койрана никто пока не решился.
- Я не знал, что ты здесь. Ведь защитная магия не твоя.
- Ну да, - проговорил Стефано, и вдруг крикнул. – Сзади!
Всё последующее произошло почти мгновенно. Кто-то обхватил Койрана сзади. И, как в страшный день в соборе, защита Койрана исчезла. Койран вывернулся и со всей силы ударил нападавшего кулаком. Его движение началось в крепости, а закончилось в низкой полутемной комнатке с мутным окном. Ансельм, взмыленный, с перекошенным лицом, вскочил на ноги, схватил что-то со стола и бросился на Койрана. Удар в висок был таким сильным, что Койран потерял сознание.

Койран очнулся, лежа на спине в постели. Страшно болела голова. Шевельнулся – ощутил сильную боль в руке. Плечо стягивала повязка, через которую проступали кровь и сукровица: полоску кожи с защитным заклинанием срезали. Дотронулся до головы, и тотчас отдернул руку, как от раскаленного железа. От ужаса сознание вмиг прояснилось. Койран прикоснулся к голой коже. Под одеялом ощупал себя. С его тела были сбриты все видимые волосы. Ансельм сидел на стуле возле кровати. Койран хотел выругаться – но и здесь его ждало потрясение. Он только шевелил губами и языком, не издавая ни звука.
- Я знаю все, что ты хочешь мне сказать. Ты бы сделал со мной ровно то же самое. Но сегодня удача улыбнулась мне. Это почетный плен. Никто, кроме меня, не будет знать, где ты. Обривать тебя больше никто не будет. Заклятье просто не даст волосам отрасти. Я не хочу удерживать тебя здесь. Да, кстати. Как ты намерен объяснить герцогине и военачальникам свое появление в крепости? 
Ансельм протянул Койрану вощеную дощечку и стилус.
«Я честно расскажу о своей дружбе со Стефано», - написал Койран.
- Ты уверен, что тебя поймут?
«Не сомневаюсь».
Койран шарил глазами по комнате. Как он потом понял, она находилась на втором этаже виллы Ансельма в предместьях Аморы. Теперь у Койрана было одно желание – бежать. Ансельм кинжалом срезал у себя прядь волос и негромко, но отчетливо и почти торжественно произнес:
- Я, Ансельм, рожденный Констанцей, клянусь не отнимать жизнь и здоровье мага Койрана из Иларии, оберегать и защищать его от всякого чужого зла и отпустить на свободу, как только Илария и Амора заключат мир!
Ансельм произнес магическую формулу с одним из тайных имен Гермии и бросил прядь волос в камин.
***
Первое время Койран испытывал унижение, гнев и азарт. Интересную задачу задала Койрану судьба. Крепкий орешек с золотым ядром.
«Я сбегу! Я сбегу!» - пело в его уме.

Койран старался не взглядывать на землю лишний раз: по ней скользила чужая тень. Тень человека с гладким, как колено, черепом. Предоставленный, казалось бы, самому себе (но Койрана не обманывало это ощущение) он в первые же часы своей неволи дошел до стены из крупных грубых камней. Койран обошел всю стену по периметру сада. Видел и ворота. Стражник, дремавший у ворот, при приближении Койрана вздрогнул, неловко вскочил и отсалютовал пленнику, с которым должен был быть почтительным, как с господином. Койран прощупывал взглядом каждый камень. Молодой человек решил попытать счастья и перелезть через стену в самом глухом месте, где сад граничил с перелеском. Койран, оглядевшись, начал, взбираться на стену. После третьего шага спрыгнул на землю и некоторое время переводил дух. Стена была чуть выше человеческого роста: грубые серые камни, стыки между ними промазаны раствором. Все как будто нарочно сделано для того, чтобы на камни было удобно ставить ноги – залезть на стену и спрыгнуть, перемахнуть или так же осторожно спуститься вниз, туда, где стоят не принадлежащие Ансельму деревья. Койран не мог творить заклятья, но мог ощущать чужую магию. Вилла и сад вокруг нее были опутаны заклинаниями. Койран был готов прийти в восхищение от силы и мастерства Ансельма. Стена и ворота были защищены сложной магической фигурой, но слуги, не моргнув, проходили через ворота. Койран многое отдал бы, чтобы узнать, почему.

Об исчезновении Койрана Совооким в Иларии, стало известно в тот же день. Никто не верил в гибель Койрана и никто не допускал мысли об измене. Беата, Джанни, Рене, отец Андреа, Филиберти, Джиджи и Мариано то совместно, то порознь искали и испытывали приемы для поиска людей. Беате удалась ворожба на воду. Чародейка смогла увидеть в чаше некоторых знакомых и родственников, включая сводного брата, жившего в Аморе, но Койрана найти не удалось.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Небольшой деревянный загон, в нем – четыре свиньи, спокойные и смирные. Беата и Торрини – крепкий широколицый темный человек средних лет, подошли к загону.
- Сейчас я мысленно произнесу заклинание, - сказала Беата ровно. Она хмурилась и была очень напряжена.  - Если вы что-то почувствуете, скажите мне.
Торрини вслушивался в свои ощущения, но не находил ничего, кроме волнения за успех. Беата стояла неподвижно. Свиньи вдруг истошно завизжали. Одна бросилась вперед, и со всей силы с грохотом врезалась головой в стену загона. Загон качнулся и доски скрипнули. Пегий боровок завалился на бок и замер. Третья свинья металась по загону, четвертая кружилась на месте, будто страдала вертячкой. Это продолжалось менее минуты.
- Боже мой, - проговорила Беата. – Бедные хрюшки.
- Я ничего не почувствовал, - сказал Торрини. – Это успех?
- Да. Полный, - ответила Беата сумрачно.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Вилла Ансельма была очень хороша. В другое время Койран был бы счастлив погостить там. Светлое двухэтажное здание, наполовину скрытое шубой из плюща и девичьего винограда, стояло на вершине холма. На склонах зеленел сад.  Койран почти полюбил два места в этом владении. Первое – в глубине сада возле старого фонтана со статуей Гермии. Статуя повторяла античный оригинал – знаменитое изображение богини с широкими скулами и чуть раскосыми глазами.  Рябой от влаги мрамор покрылся пятнами лишайника и мягким светло-зеленым мхом. Возле этого фонтана Койран проводил много времени. Обильная зелень – космы и змеящиеся побеги плюща, кусты каких-то длинных злаков, круглые и похожие на помпоны, шелест воды и образ богини, слитый со всем, чему она покровительствовала, успокаивали Койрана. Это место как будто принадлежало ей, а не Ансельму. Койран понимал, что едва ли заслужит прощение, но здесь он был подле заступницы невольников. Часто в траве раздавался тревожный шорох: в саду жило множество ящериц, преимущественно небольших и серых.

Вторым любимым местом Койрана была открытая с четырех сторон терраса на крыше над первым этажом, над пушистыми соснами, над темными пыльными узорчатыми кронами лиственных деревьев. Дальше – черепичные крыши предместий Аморы. На юге, чаще всего в дымке, виднелся сам город священников и святынь, на севере - бурые горы с белыми вершинами. В урочное время в воздухе разносился колокольный звон. Каждый день небо, солнце и облака во всем разнообразии форм разыгрывали для узника поразительные по красоте мистерии – утреннюю и вечернюю зарю. Но всё меньше становилось теплых и солнечных дней, сад блекнул, листья ржавели и скручивались.

Слуги были очень вежливыми и предупредительными. Все они знали литературный язык и умели читать. Койран мог написать то, что ему было нужно, на вощеной дощечке. Ни разу Койран не увидел ни в одном лице сопереживания, но заметил опаску и любопытство.

В доме была и библиотека. Многих книг не было дома и у самого Койрана. Никогда прежде с Койраном такого не бывало: теперь почти все его время было свободно. В солнечные утра плети, спускавшиеся на окна, превращались в зеленые огни. Койран переписывал или конспектировал то, что ему было интересно, но спокойно работать не мог, потому что, когда он сидел за столом в светлом кабинете или в саду, его родина вела войну.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Рене Коро наклонился над столом, упираясь в него кулаками, и чуть слышно, сквозь зубы, процедил магическую формулу. Лежавший на карте простой перстень вдруг от середины карты метнулся вверх, на север, затем медленно, медленно подполз к Аморе и остановился в ее северных предместьях. Рене ощущал удары своего сердца и биение крови в сосудах. Он медленно, прерывисто выдохнул.

- Я говорил вам, что ваша возня с тазами и кастрюлями ничего не даст. Ясное дело, что человек, сумевший одолеть Койрана, способен спрятаться от ворожбы, а тем более от такой убогой. Даже от Зеркала можно спрятаться.
- Вы что-то обнаружили, Рене? – произнесла Беата подчеркнуто учтиво.
Рене попытался заморозить ее взглядом.
- Я нашел вашего любовника. Это не совсем обычный способ поиска. У него есть прототип – очень древний способ поиска людей, но в общем и целом его создал я. Я готов вас обучить. Койран сейчас находится в предместьях Аморы, но я пока не могу сказать, где именно.
Наблюдая за Беатой, Рене затрясся от смешка.
- Вы на службе у герцогини. Оставайтесь здесь и защищайте город. В Амору отправлюсь я. Я могу обосновать это желанием посетить библиотеку в монастыре святого Аймоне. Там должны храниться рукописи отца Реденто. Там же могут быть хоть какие-то карты Аморы и окрестностей.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Койран протянул Ансельму вощеную дощечку. Ансельм пристально посмотрел на Койрана. Лысый, граненый череп и два больших глаза-угля.
 «Я согласен служить первосвященнику. Это решение – наилучшее».
- Пойми меня, пожалуйста, правильно. Ты согласишься присягнуть первосвященнику?
«Если меня устроят условия службы»
- Хорошо. А ты можешь поклясться именем Гермии, что будешь служить верно, и не причинишь вреда ни первосвященнику, ни его людям?
«Ты требуешь от меня по меньшей мере две разные клятвы. Буду ли я служить – зависит от условий, которые предложит первосвященник. Я намерен торговаться. Поклясться, что не причиню вреда первосвященнику, можно, но клясться без голоса и волос… проблематично».
Ансельм улыбнулся и серьезно произнес.
- Мне нужна гарантия, что ты не сделаешь моему отцу вреда!
«Я даю тебе ее».
Койран думал:
«Как только смогу говорить, как только отрастут волосы – бежать! В два прыжка. Домой».
- Я поговорю с отцом.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Торрини вел Беату по крутой лестнице на галерею. Беата взглянула вниз, в квадратный тюремный двор. Четыре человека с ногами в колодках стояли в ряд. Их охраняло трое стражников.
- Это самые отъявленные подонки во всей тюрьме. Все они приговорены к смертной казни. Вот этот, - Торрини стал показывать рукой слева направо, - насиловал девочек лет семи, а затем убивал. Двое из банды грабителей. Они не оставляли свидетелей в живых. Однажды они зарезали маленького мальчика. На теле было около тридцати ранений. Последний – аптекарь-отравитель. Хороши?
- Прекрасны, - в тон ему ответила Беата. – Я начинаю. И снова прошу вас: если почувствуете что-то неладное, скажите мне, пожалуйста.

Преступники вздрогнули, будто услышали какой-то внезапный резкий звук, завертели головами. Потом крайний левый, чернобровый мужчина, рванулся куда-то, но потерял равновесие и упал лицом вниз. Один из грабителей застыл на месте и, надсаживаясь, вопил. Затем принялся кричать отравитель. Он и второй разбойник тоже попытались сорваться с места. Они обезумели от нестерпимого ужаса.
- Довольно, - произнесла Беата.

Заключенные перестали кричать и рваться. Они тяжело дышали и озирались. Стражники были в недоумении. Снова Торрини ничего не почувствовал. Другие узники, стража, комендант тоже не заметили в своем состоянии ничего необычного и были удивлены вопросом. Да, это был успех, но Беату он обрадовал мало. Весь вечер после этого она пролежала в постели. Голова была налита тяжестью и мучительно болела в двух четко обозначившихся точках.  Беате легко верилось, что она не переживет свою магическую атаку на войско Аморы, но, хотя от этой мысли внутри стыло, Беата всей душой знала, что назавтра отправится к лагерю Аморы и произнесет свое заклинание.