ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Первосвященник знал о вражде между Ансельмом и Доменико и старался давать им поручения таким образом, чтобы верные ему маги находились как можно дальше друг от друга. Но всё же время от времени им приходилось действовать совместно. Доменико позвал Ансельма в Шипио, городок на пути из Иларии в Амору и там отвел Ансельма в низкий, бедный дом. В полупустой комнате на столе, закрытый с головой, лежал человек. Доменико сдернул с трупа неуместно цветастое покрывало.
- Может быть, вы прежде встречали этого человека?
- Нет. Я вижу его в первый раз.
- Вы уверены в этом?
- Совершенно, - спокойно ответил Ансельм. – Кто это?
- Во-первых, маг и довольно сильный. Во-вторых, я убежден, что это шпион. Я наткнулся на него по чистой случайности, а затем следил за ним. Вот за каким занятием я его застал: он заставлял перстень скользить по карте.
- Как вам удалось справиться с ним?
- Мне стоило большого труда сломать его защиту. Я умертвил его во сне. Он просто не проснулся.
Только сам Ансельм знал, чего ему стоило не выдать себя, когда он умирал от скорби и ненависти.
- Вы можете показать мне эту карту и кольцо?
- Пожалуйста, мессер Ансельм. Но, уверяю вас, это самые обыкновенные карта и перстень, без магических слов, знаков и чисел.
Доменико протянул Ансельму свернутую ветхую карту с заломами и истрепанным краем и простой, без гравировки и камней перстень.
- Тогда, мессер Ансельм, как вы считаете: не мог ли этот человек разыскивать вашего узника?
- Я уже говорил вам: я первый раз вижу этого человека. Я попробую вызнать у Валори что-либо, относящееся к делу, но, думаю, он не станет отвечать.
- Понимаю.
«Что же это, Рене!? Мой дорогой друг, как же это!? Ты и вправду разыскивал здесь Койрана?».
По душе холодом текло:
«Прости, Рене. Прости меня… Мне нет прощения…»
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
На бело-серебристой гладкой поверхности зеркала быстро проступало, делалось ярче и четче, будто всплывая из глубины вод, изображение. Два белых пятна превратились в античные мраморные головы. Темно-красное – в одежды первосвященника, сидевшего глубоко в кресле, на подушках. Он держал на руках комнатную собачку. Перед ним, чуть согнувшись, стоял Доменико в темном дублете с длинными ложными рукавами. Первосвященник что-то произнес. Ансельм, достаточно хорошо изучивший мимику и повадки отца, различил в его взгляде тревогу и глубоко укоренившийся страх, хотя его движения были спокойны и неторопливы.
«Проклятое зеркало! – думал Ансельм. – Почему я не могу услышать, о чем вы говорите!».
***
- Вы забываетесь, Доменико. От вашего крика даже Максенций проснулся.
- Простите, Ваше Святейшество, - произнес Доменико с искренним смущением. За миг до этого он и вправду повысил голос. Теперь он, как канатоходец, без страховки танцевал на грани между бесконечно почтительным и прохладным тоном. – Причина тому одна: я беспокоюсь за жизнь и здоровье вашего святейшества. Я не верю, что этот человек искренне хочет служить вам. Даже если вы осыплете его милостями. Он не простит нам ни свой город, ни своего государя. Есть еще одно обстоятельство. Я маг. И мысль о потере способностей пугает меня так же сильно, как мысль о смерти. Я не сомневаюсь, что Валори ощущает то же самое. Он оскорблен.
- Но ведь оскорбил его не я, а Ансельм. Я могу легонько, по-родственному посечь его в присутствии этого Койрана. В переносном, конечно, смысле. Ансельм сказал мне, что Валори готов поклясться, что не причинит мне зла.
Первосвященник испытующим взглядом держал Доменико несколько секунд.
- Я все-таки переговорю с Валори. Я скажу Ансельму, чтобы он вернул Койрану голос, но не магические силы, или привел бы его, как есть.
Доменико кивнул, прикрыв глаза.
- Если у меня возникнут хоть малейшие подозрения, я подам тебе знак.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
- Это исключено.
- Почему, Мино?
«Мино», это, очевидно, всё, что осталось от «Ансельмино». Так Ансельма не называл никто, кроме первосвященника.
- Вы можете рассчитывать на службу Койрана, только если он появится перед вами как гость, принимаемый с почетом, а не как пленник.
Адриан II дернул ртом.
- Он гордый человек, - сказал Ансельм. Первосвященник некоторое время молчал, глядя в лицо Ансельму, сидевшему в кресле напротив.
- Мино, как ты считаешь, этот человек опасен?
- Он очень силен, но великодушен.
- Меня не оставляет чувство, что ты опекаешь своего пленника. Мино, ты ведь родной мне человек. Мне страшно подумать, что однажды я не смогу тебе доверять. Я не хочу, чтобы этот человек появлялся здесь во всей своей мощи. Я не самоубийца.
- Тогда его появление здесь невозможно.
- Мино, - сказал первосвященник вдруг изменившимся, почти беззаботным тоном. – Завтра я должен буду освящать новую церковь. Ты обеспечишь хорошую погоду?
- Разумеется, - хмуро отреагировал Ансельм.
***
Койран стоял на своем облюбованном месте, на террасе. В промозглый пасмурный день серая хмарь заволокла и полностью скрыла горы. Но вдалеке, в небе над Аморой происходило удивительное: облака над городом разошлись, открывая полынью нежной голубизны с почти ровными краями. Амору заливал веселый солнечный свет.
«Эльмо орудует. Или не Эльмо, а этот… Доменико. Интересно, что там происходит?».
Прошло около часа – края полыньи стали размываться, и скоро все небо было затянуто слоем белесых туч.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
День был пасмурный и сухой, с грязно-белым небом. Солнце просвечивало облака. Беата и Джанни встретились на крепостной стене. Беата разговаривала с Джанни, даже пыталась шутить, но голос звучал, как чужой. Она погружалась в черный страх. Джанни должен был отманить и задержать Ансельма, и, возможно, других магов, находившихся в лагере маркиза Рончи. Беата, обернувшись сипухой, полетела к лагерю Аморы и опустилась на землю на некотором расстоянии от него, в сосновой роще.
Войско Поджо Каваллино разбивало свой лагерь на берегу озера. Устанавливали железные шесты для шатров, растягивали бившиеся на ветру полотнища. Но гомон, стук, звон, окрики, хлопанье материи вдруг начали стихать, и наступила неожиданная неестественная тишина, в которой отчетливо звучала странная мелодия. Звук флейты разносился над водой озера с небольшим, очень живописным зеленым островком, поросшим соснами и кипарисами. Человек, игравший на флейте, стоял на островке у самой воды. Люди, оставляя всё, что до этого держали в руках, направились в сторону озера. Они не выглядели спящими на ходу, потерянными, безумными. Скорее, они были спокойны и радостны. Солдаты, офицеры, слуги, «бродяжки» стали заходить в воду – ломились через тростники, месили ногами жирный черный ил. Все двигались в разном ритме, но давки и хаоса не возникало. Когда первые, вошедшие в воду, оказались в ней по грудь, мелодия оборвалась. И вот тогда началась свалка с барахтаньем в воде, брызгами, чудовищной бранью и отчаянными молитвами. Все кинулись обратно, к недостроенному лагерю и обозам.
Маркиз Рончи и Ансельм выбежали из шатра. Маркиз был защищен от чар амулетами, изготовленными Ансельмом; их вручил союзнику сам Адриан II. Ансельм выкрикнул заклинание, что-то быстро сказал маркизу и бросился в сторону, противоположную общему движению. Оказавшись один, он раскинул руки, которые тотчас превратились в широкие, пушистые крылья. Филин полетел над озером к островку.
Джанни поднял голову и сломал флейту о колено. Над водой озера к нему летела большая птица, и по полету Джанни определил, кто именно. Ансельм видел, как его друг и противник сам превратился в филина и понесся между деревьями. Ансельм – следом за ним. Обычное уханье перешло в рев. Появление двух филинов средь бела дня переполошило всё, что было на острове пернатого. Несущихся друг за другом сов сопровождали ужасный гвалт и визг. Кто-то из лесных птиц отважился напасть на филина-Джанни. Затем его и Ансельма с оглушительным стрекотом атаковали сороки, но отстали, когда Джанни разорвал одну из них. Но после этого сам Джанни, еще не вполне привыкший к новому обличью, допустил какую-то ошибку, и ему пришлось опуститься на землю. Филин-Ансельм почти рухнул на него сверху. Они елозили по земле, упираясь в нее крыльями. Ансельм впился в Джанни когтистыми лапами и яростно щипал клювом перья у него на груди и шее. Джанни первым превратился в человека, чтобы отшвырнуть от себя огромную взбешенную птицу, но уперся руками Ансельму в грудь. Оба были измучены и не могли отдышаться. Одежда на обоих была разорвана в клочья – ведь именно она превращалась в перья. Лица целы, но тела в ранках и кровоподтеках. Долго хватали воздух, прежде, чем смогли заговорить.
- Оставь эти штучки для Грюнберга. У нас так не принято.
- Очень смешно, - отреагировал Джанни. – Заметь, все живы и здоровы.
- Заметил. Иначе разговор с тобой был бы совсем другим. Что тебе в этой войне?
- В Иларии живут дорогие мне люди. А первосвященник ведет несправедливую войну. Вот и все.
- А если герцогиня сдаст город?
Они оба одновременно вздрогнули. Ансельм выругался черными словами и исчез. Беата творила заклятья не более минуты, но бороться с последствиями было не в человеческих силах. Ансельм обо всем догадался верно, и проклинал Джанни, Беату, всю Иларию и себя самого.
Беата позволила, не выражая это словами, и заклинание само полилось в ее уме. Но сейчас Беата в первый раз испытала замешательство. Это были не четверо негодяев, каждому из которых можно заглянуть в лицо, а сгущенная угроза, видимая, но лишенная человеческого облика и человеческой сущности. Беата не была уверена, что ее страха и ненависти будет довольно, чтобы придать заклятью силу. И тогда она стала думать о людях в лагере. Что им, в большинстве уроженцам Аморы, было делать в Иларии?
Они пришли убивать. Убивать таких же людей, как сама Беата.
Они пришли уничтожать всё, что наполняло и наполняет человеческие жизни.
То, что создано мирным трудом.
Время, силы и чувства тех, кто растил их самих.
Всё это для них – ничто.
С ними можно говорить только на языке страха.
Так узнайте страх!
Беата вспоминала раны и безумие солдат в лазарете.
Беата вспоминала всё, что знала о взятии Сан-Фермо.
…Чье-то искаженное в крике лицо. Кровь на лестницах, стенах, камнях мостовых.
Они пришли сделать здесь то, что жители Иларии сделали в Сан-Фермо.
Правитель этих людей – первосвященник. Он, продолжая древний разоблаченный обман, посылает людей убивать и погибать. Разумеется, солдатне напели, что она сражается за правое дело. Она верит, что ей отпущены грехи и позволены грабеж, насилия, мучительство. И совесть ей не помешает…
Сыроватый полумрак в церкви. Веселый разговор, после которого хотелось плакать от гнева и недоумения. Отец Андреа, такой деликатный и благообразный. Может ли быть, что при первом знакомстве он распознал в Беате врага? Да! Теперь она – его враг.
Беата больше ни о чем не думала, ничего не видела и не слышала, кроме повторяющегося раз за разом заклятья.
В лагере люди метались, позабыв себя от паники. Кто-то падал на землю и бился в жестоких судорогах, и по земле размазывалась пена из ртов. Кто-то прятался в шатрах и под телегами. Некоторые – их были единицы – тоже либо прятались, либо, взобравшись на любое возвышение, пытались вразумить остальных: заклятье не подействовало на них, и они не понимали, что за страшное безумие обуяло всё войско. Подавляющее большинство бежало прочь от лагеря. Невыносимый ужас гнал и новобранцев, и опытных воинов на север. Войско бросило лагерь, оставив оружие, порох, лошадей и припасы. Тех солдат, что не убежали, можно было брать в плен, что называется, голыми руками.
На главной площади Иларии молодой мужчина бросился в колодец. Поднялась суматоха, и его быстро вытащили живым. В городе некоторые вдруг хватались а лицо, ударялись в слезы, забывали, куда шли из-за вдруг вспыхнувших в душе – а казалось, перед глазами – воспоминаний.
Беата вдруг дернулась, ее рот скривился. Ее сильно шатнуло, она попыталась ухватиться за что-то в воздухе, затем, собрав всё свое мужество, прошептала два заклятья. После этого Беата, обессиленная, некоторое время стояла неподвижно. Голова была тяжелой и мутной, а руки дрожали знакомой дрожью… Только одна мысль горела, как огонек. Беата сделала то, что собиралась сделать, и осталась жива.
Беата снова превратилась в сову, вернулась на крепостную стену, и, уже в человеческом обличье, рухнула перед Джанни и Торрини. Очевидно, был короткий обморок: Торрини нес ее внутрь крепости, но Беата не помнила, как он поднял ее на руки. Джанни шел следом. Торрини что-то говорил Беате о совершенном триумфе, но она не радовалась. Ее мысли были заняты сопротивлением приступу и тем, что она должна была сказать Джанни. Военачальник отнес Беату в тесную, с низким потолком комнату и опустил на скамью. Торрини отозвали, и Беата осталась с Джанни.
- Сейчас у меня начнется приступ.
- Я сделаю всё, чтобы не начался, - сказал Джанни так мягко и обнадеживающе, что Беате легко в это верилось.
- Отцу Андреа нельзя доверять! – быстро произнесла она. – Пока не могу сказать больше ничего определенного: нужно все выяснить до конца и проверить.
Джанни смотрел на Беату внимательно, но недоуменно и с испугом.
- Я готова поклясться, что он пытался обратить мое заклинание против меня. Я сломала его защиту и взгрела как следует. Я не знаю, зачем он это сделал, но определённые догадки у меня есть.
- Ты уверена, что это был он?
- Да, увы.
Джанни шептал заклинания, сидя на краешке скамьи. Вошедший солдат позвал магов: нужно было отрезать врагу путь назад. Ехать мог только Джанни. Беату отвезли домой, в ее особняк. Джанни уберег ее от приступа, но Беата была измучена и проспала почти сутки.
***
Ансельм запер дверь в кабинет, яростно поворачивая ключ в замочной скважине. Он вздохнул, перевел дух и извлек из ларца «Первый Ключ Мудрости». Ансельм скоро нашел главу о заклятьях, позволявших лишать разума, внушать чувства и мысли, отнимать волю. Заглавие, предисловие, начало какого-то заклинания – а дальше страницы с 238 по 321 были аккуратно вырезаны. После них начиналась новая глава. Вот и всё.
- Беата, тебе повезло, - сказал он вслух. – А, может быть, и мне повезло.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
У Беаты приступ следовал за приступом. В первый же светлый промежуток она послала за Джанни.
В это время Джанни, вместе с другими медиками, пытался понять, что за странная болезнь поразила больше трех десятков жителей Иларии. На кого-то вдруг нахлынул невыносимый ужас, на кого-то – мучительное чувство вины и самые постыдные воспоминания. Они были ярче действительности и застили разум. Кто-то бился в припадке, хотя прежде никогда не страдал падучей болезнью. Понемногу стало выясняться, что все эти люди – молодые мужчины от девятнадцати до тридцати пяти лет, и что все они – участники взятия Сан-Фермо. Об этом Джанни пришлось рассказать Беате. Она полулежала в кресле, Джанни сидел рядом с ней. Неожиданно, постучавшись, вошел слуга Беаты.
- Ваша милость, к вам отец Андреа и просит срочно его принять.
Беата покривила губы, и ее взгляд стал черным
- Проси.
Джанни и Беата переглянулись. Отец Андреа вошел в комнату быстрым, твердым шагом. Все трое учтиво поздоровались
- Чем могу быть полезна?
- Я хотел бы получить некоторые разъяснения.
Сквозь приветливый тон у обоих прорывался гнев.
- Я тоже хотела бы получить некоторые разъяснения.
- Джанни, - мягко сказал отец Андреа. – Мне бы хотелось переговорить с донной Беатой наедине.
- Нет, Джанни, останься, пожалуйста, - возразила Беата. – У нашего разговора должен быть свидетель. Четыре дня назад, после полудня я, по приказу Её Светлости, произносила заклинание. Оно позволило Иларии без крови одержать победу над войском Аморы. В большинстве случаев оно вызывает у живых существ приступ невыносимого ужаса. Граф Торрини может это подтвердить. Но, когда я творила заклятье, я ощутила противодействие, и у меня есть основания думать, что оно исходило от вас. Объяснитесь, пожалуйста, - говоря, Беата наблюдала, как менялось выражение лица священника от напряженного до обескураженного. Она не смогла удержаться, и добавила – Я понимаю, что вы подчиняетесь первосвященнику Аморы. Но ведь вы давно живете и служите в Иларии!
- Если ваше заклинание было направлено против войска Аморы, то почему я почувствовал на себе вашу враждебную волю? И почему у одного послушника в моем монастыре сделалась страшная истерика?
Беата сидела, прижимая ладони к вискам и зажмурившись.
- Я не знаю, почему это произошло. Я не собиралась причинять вред ни вам, ни, тем более, послушнику.
- Я вам верю, дочь моя, - сказал отец Андреа, - но давайте попробуем понять, как это могло случиться.
Беата медленно подняла голову и вперила в отца Андреа взгляд, от которого священник вздрогнул.
- Ваша дочь, - медленно произнесла Беата. – Отец Андреа, где ваша дочь?!
- Я не знаю, кто рассказал вам об этом, - проговорил отец Андреа.
- Не всё ли равно, - холодно ответила Беата.
- Видите ли, в том городе был обычай. Между местными бедными девушками или вдовами и молодыми людьми из Сан-Вальберто заключался своего рода договор. Я обеспечивал эту женщину, она вела хозяйство и делила со мной ложе. По этому договору дочь осталась ей, а сына я забрал с собой. Та женщина была бесприданницей. Как вы понимаете, это решение было для нее лучшим из всех возможных.
- Как жаль, что Койран не слышит! – воскликнула Беата.
- Я жестоко раскаивался в этом.
- И вы не нашли свою дочь?
Отец Андреа молчал.
- Вы ее не искали! – вскричала Беата. Дальше она говорила ровно и холодно. – Вы ее забыли. Я не верю в ваше раскаяние. Чего оно стоит, если вы даже не попытались исправить совершенное зло? Есть замечательный человек по имени Ансельм, а у него есть замечательный инструмент – Зеркало. Если бы вы захотели, вы бы вмиг нашли вашу дочь.
- Почему вы считаете возможным обвинять меня!?
- Кому, как не мне, обвинять вас?
Отец Андреа не знал, что она имела в виду, и не стал выяснять.
- На вашем месте, донна Беата, я не стал бы так кричать о морали, покаянии и Койране. Вы рискуете привлечь внимание к вашему позору. Не удивляйтесь. Кое-о-чем я наслышан, об остальном нетрудно догадаться.
- Отец мой, - вступился Джанни. – Простите, но ваши слова не достойны вашего имени и сана! Я требую, чтобы вы извинились перед Беатой.
- Не нужно, Джанни, - чуть слышно произнесла Беата.
- Я бы посоветовал вам исповедоваться и покаяться в вашем грехе, донна Беата.
- Мой грех не так велик, как вам хотелось бы думать. Я не использовала Койрана. Я мысленно не отделяла его душу от тела. Я была готова выйти за него замуж.
- Вы что же, всерьез полагаете, что Койран женился бы на вас?
«Может ли быть, что отец Андреа прав?! В конце концов, подлец лучше поймет подлеца, чем честный человек».
Беата хотела прибегнуть к испытанному трюку – позвать слугу и поручить ему проводить отца Андреа, но не смогла выговорить ни слова. Она осела в кресле, ее глаза остекленели и обессмыслились. Джанни бросился к ней и стал негромко петь исцеляющую песню. Ему удалось прекратить приступ, и Беата уснула. Джанни и отец Андреа вышли из комнаты.
- Женщины знают, когда упасть в обморок, - сказал священник.
- Это не обморок, и ваши обвинения неуместны. А что за человек этот послушник? – вдруг спросил Джанни.
- Цветущий молодой человек, сангвиник. Он участвовал в осаде и взятии Сан-Фермо, но по возвращении замучился угрызениями совести.
Джанни прищелкнул пальцами.
«Тридцать восьмой!». – подумал он, но не сказал этого вслух.
***
Вскоре Беату постигло несчастье, которого она менее всего ожидала. Беата иногда отпускала свою кошку гулять. В тот день Беата увидела, что Баси лежала на каменной скамье у стены дома, и что-то насторожило женщину.
- Баси!
Черный комок не шевельнулся. Беата подошла к кошке и со вскриком отпрянула. Баси была мертва и уже давно окоченела. Веки слиплись, и в приоткрытой пасти желтел клык. Шея Баси была перетянута веревкой. Беата держала мохнатое тельце на руках и рыдала в голос.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Койрану казалось, что самый воздух виллы был горьким и разъедал легкие. Койран решил снова попытаться перелезть через стену. Снова у него зашлось сердце, и руки одеревенели от боли. Койран спрыгнул с ненавистной стены и сидел на корточках, тяжело дыша. Затем ему, в бешенстве и тоске, подумалось, что он сможет продраться через заклинание, через боль и судороги. Койран успел сделать три шага вверх, и тяжело рухнул со стены на землю. Некоторое время Койран лежал неподвижно, вздрогнул и встрепенулся. В нескольких шагах он увидел двух слуг. Они наблюдали, как Койран кидался на стену, и его обварила ненависть к этим людям. Койран находился у самой черты отчаяния.
На следующий день Койрану стало плохо. Он лежал на спине, невидящими горячими глазами глядя вверх. Когда к нему подходили, прогонял слуг с безобразной, для него самого унизительной яростью. Койрану казалось, что у него на груди неподъемный камень. По ночам Койран видел сны страшнее бессонницы, изматывающие, но одновременно сладкие: во сне он колдовал. Теперь он знал, как нужно было творить заклятья, которые прежде не удавались ему или удавались не в полной мере. Ансельма Койран долгое время не видел. Наконец тот появился. Койран лежал на боку, отвернувшись лицом к стене.
Койран раз за разом вспоминал слова клятвы Ансельма, искал в них противоречие или иную лазейку, и не находил. Койрану не хотелось верить, что Ансельм способен на подлость, но также не верилось, что он отпустит пленника просто так.
- Койран! – окликнул его Ансельм.
Койран не пошевелился.
- Относись к моим словам как угодно, но я по-прежнему считаю тебя другом и братом.
Койран быстро повернулся и сделал непристойный жест.
- Понял, - кивнул Ансельм.
***
Вернувшись в лагерь Поджо Каваллино и Аморы, Ансельм увидел в самом центре летучего города четыре виселицы с повешенными.
- Это дезертиры, - прорычал Пандольфо у брата за спиной. Солдаты из войска Аморы разбегались. Меры устрашения вроде этого показательного повешения действовали очень мало. Ужас, пережитый солдатами, был сильнее смертельного. Маркиз Рончи был намерен увести свое войско. Он говорил, что здравый ум дороже всех сокровищ мира, и больше не желал участвовать в войне, где доблесть ничего не значила.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
Брат Симоне почти целые дни проводил, молясь, готовя проповеди или проповедуя. Он удержал жителей Сан-Фермо от расправы над семьями прежних «отцов города». Этих людей, среди которых были и женщины, и дети, содержавшихся в городской тюрьме и не знавших, что их ждет, выпустили, предписав покинуть город в течение суток. Брат Симоне из проповеди в проповедь повторял, что господь возложил на Сан-Фермо высокую и трудную миссию – стать путеводной звездой для других городов, символом подлинной свободы.
Проповедуя, брат Симоне умел взглядами и интонациями держать всех своих слушателей как будто зажатыми в кулаке. Он говорил без витийства, без вычурности и всегда убедительно. Уже за это Стефано был готов предпочесть брата Симоне всем проповедникам мира. Голос священника был то негромким, почти затухающим и ласковым, то таким суровым, что представлялся людям громом небесным. Обо всем, что с ним происходило, Стефано рассказывал брату Симоне и всякому событию, всякому душевному движению Стефано брат Симоне давал нравственную оценку. После каждой исповеди Стефано плакал: он видел, как каждый раз расстраивался брат Симоне.
Кровь жгла лицо Стефано, когда он рассказывал о страшной ссоре с другом, магом по имени Ансельм. И брат Симоне сказал то, что Стефано ожидал и смертельно боялся услышать.
- Ты говоришь, что эти Ансельм и Койран были твоими друзьями. Что может быть общего у верного с чародеями? Неужели я должен напоминать тебя девятую главу Священной Книги? Историю, как один из пророков обратился к волшебнице, чтобы вызвать дух умершего? Эта чародейка, как сказали бы сейчас, не была ведьмой. Она была некромантом. И в девятой главе, как ты помнишь, весьма недвусмысленно было сказано, как Верные должны относиться к магии. Ты забыл этот текст?!
Брат Симоне достал походную священную книгу. Он всюду носил ее с собой, сохраняя в почти идеальном состоянии: лишь поля были испещрены пометками, сделанными бисерным почерком, и текст был во многих местах подчеркнут. Брат Симоне, дрожа от негодования, пролистал книгу, нашел нужное место и поднес открытый том к самому лицу Стефано. Он бормотал, что его друзья, конечно, великие грешники, но честное слово, по-своему хорошие люди.
- Хорошие люди!? Неужели священная книга с девятой главой не была им известна! Но она ничего не оставила в их душах. Вот и подумай сам, могут ли такие люди быть хорошими!? Какие смешные слова «по-своему хорошие!». Ты сам вдумайся в их смысл!
- Простите, - прошептал Стефано.
- Не у меня проси прощения! Ты сражался за родной город. Молись, чтобы это послужило твоим оправданием.
Брат Симоне смерил Стефано многозначительным, укоризненным, но добрым взглядом, и Стефано унялся.
Несколько раз Стефано приходили письма Беаты, Джанни, Мариано, Джиджи, Ансельма. Все эти письма Стефано сжигал, не читая, но его била дрожь.
Правила нравственной жизни были абсолютны – просты и однозначны. Стефано будто пытался идти по канату, но молодого человека то и дело шатало из стороны в сторону, и голова кружилась. Он совершал то один, то другой грех, если не делом, то словом, если не словом, то мыслью. И каждый раз душу Стефано, как кипящее масло, обжигал стыд. Стефано то и дело уличал себя в грехе уныния. Ему хотелось наказать себя. Стоя на коленях, Стефано яростно хлестал себя плетью. Он соблюдал строгий пост – случалось, что по суткам Стефано не брал в рот ни кусочка.
Он не хотелось жить в доме матери и отчима, Стефано навещал их лишь изредка, и главным образом жил в одной из келий монастыря. Этот монастырь, сам по себе древний, сильно изменился за последние годы. Один богатый жертвователь, подолгу живший здесь, многое перестроил, собрал богатую библиотеку, заказал лучшим художникам фрески и картины, чем убивал сразу двух зайцев: прославлял себя и умасливал небеса. Стефано не знал, нужно ли ему негодовать и стыдиться, что келья была просторнее, чем в монастыре в окрестностях Иларии, с чистыми и ровными побеленными стенами; здесь были и кровать, и стол, и сундук, и скамья. Не слишком ли много для того, кто всей душой любит честную бедность?
Вокруг брата Симоне собрался круг почитателей и почитательниц, коротко остриженных парней и девушек, которых было легко узнать в толпе по подчёркнуто скромной одежде. В городе этих людей называли рёвами. Стефано и другие «рёвы» служили богу и людям: парами и тройками ходили по улицам, и делали так, чтобы грешники и грешницы города Сан-Фермо вздрагивали при каждом шорохе и шарахались от собственной тени. Дважды в день «рёвы» устраивали молитвенные шествия. У этого, довольно многочисленного кружка было внутреннее ядро человек из пяти. Среди них был и Стефано, но особенно выделялись брат и сестра Фрозони, очень крепкий, крупный Марко и маленькая Лавиния с круглым, добрым, открытым лицом. На улицах она первая пускала в ход камни, кулаки и острые крепкие ногти. Хотя, конечно, этому обычно предшествовала краткая проповедь. Собираясь вместе, почитатели брата Симоне взахлеб рассказывали, как весело они кого-нибудь отлупили или что-нибудь разбили. Жители Сан-Фермо, пострадавшие от «рёв», направили Скаличи жалобу. Тот в ответ посоветовал жалобщикам одеваться и вести себя скромнее. Городская милиция мешала рёвам очень редко.
Много раз Стефано доводилось встречать худощавого мужчину среднего роста, желто-смуглого с глубокими складками возле прямых тонких губ и заметной проседью в жидких черных волосах. Это был Скаличи. У этого молчаливого, замкнутого и резкого человека были союзники, врагов – без счета, но едва ли были близкие друзья. С братом Симоне Скаличи был почтителен до благоговения. Они подолгу сидели в келье монаха или бродили по монастырскому саду.
Комиссия выборщиков, наконец, закончила свою работу. Скаличи был выбран гонфалоньером справедливости. Его противником был Гваланди, пожилой, опытный политик, изгнанный в годы, когда Сан-Фермо находился под протекторатом Иларии. Он лишь немного отстал от Скаличи по числу голосов, и поражение на выборах не было его крахом.
Скаличи и семь членов синьории должны были провести три месяца, в которые они исполняли свои обязанности, фактически в заточении во Дворце Коммуны.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
К Беате приехала родственница – та самая, что некогда написала Беате записку, и привезла младшего сына. Еще недавно Беате было странно, что Аньеза залилась слезами при виде чужой девочки. А теперь саму Беату захолонуло, когда она увидела маленькие сапожки и плащ – всё, как у взрослого, но в миниатюре. Ребенок был очень шустрый, в светлых кудряшках. В огромных карих глазах – веселые, лукавые искорки. Его повсюду сопровождали всплески рук, сюсюканье и возгласы умиления. Он еще не выговаривал «р» и «л». Мальчик широко улыбался, блестел глазками, пожимал плечиком и наклонял голову на бок. Он ни секунды не сидел на месте и болтал без умолку, а голос у него был громкий и очень пронзительный. Беате тоже хотелось умиляться и смеяться, но она не чувствовала ничего, кроме раздражения.
«Мальчишка жеманится. Он знает, что всем нравится, и пользуется этим. Отвратительно. Каким он вырастет!?»
Беате вспомнилось заклинание, которое она использовала против войска Аморы. Ребенок внезапно закричал и повалился на пол. Его тельце сводили судороги, на губах пузырилась слюна. Нянька бросилась к нему. Мать упала на колени и принялась молиться. Было видно, что приступ эпилепсии напугал их, но нисколько не удивил. Беата вскочила с места в ужасе и растерянности.
Тетя Беата так расстроилась, что племянник, когда очнулся, был готов подарить ей свою лошадку на колесиках, лишь бы утешить.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Герцогиня, сидевшая в кресле, даже не поднялась Беате навстречу. Лицо Альфонсины было, как всегда, бесстрастным. с притворно бессмысленными глазами, похожими на стеклянные пуговицы. Отвратительный взгляд.
- Как вы себя чувствуете, донна Беата?
- Благодарю вас. Я здорова и готова служить вашей светлости.
- Понимаю. Я благодарна вам за ваши труды и отвагу, но это – конец вашей службы.
- Простите, но почему?
- Война близка к концу.
При всей внешней вежливости, герцогиня говорила подчеркнуто холодно и почти презрительно.
- Да. Сейчас Илария и союзники как никогда близки к победе.
- Это не так важно, как может показаться на первый взгляд. Всякая война развращает и побежденных, и победителей.
- Я согласна с вами: развращает всякая война. Неизбежно развращает правых и не правых. Но я готова принести вам победу без единой капли крови, без увечий, грабежей и разрушений.
Альфонсина сделала отстраняющий жест.
- Ваши заклятья бьют не только по врагу, но и по своим.
- Тех, кому стало плохо, я защитила тоже. Все они живы и здоровы.
- Я слышала, кто-то бросился в колодец.
- Этого человека спасли.
- Я не стану подвергать людей заклятьям, о действии которых до конца не знает и сама колдунья!
Последнее слово было произнесено чуть громче, чем прочие.
- Я не колдунья и не ведьма. Я не вступала ни в какие договоры с порочными духами.
- И это не столь уж важно. Волею судеб на моих плечах оказалась власть над Иларией. И я должна заботиться о спасении душ моих подданных. Давайте выйдем на улицу и спросим горожан, хотят ли, чтобы победа досталась им с помощью чародейства.
Беата боролась с желанием сострить:
«Отношения большинства людей с магией, как связь вне брака. На словах осуждают едва ли не все, но было у очень многих».
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
Пронизывающий ветер осыпал Беату водяной пылью. От холода не спасал ни плащ, ни теплая одежда. Беату сильно знобило. Ей казалось, что ее душа, как воздух, наполняет улицы города и одновременно вмещает его весь. Город, который она, как могла, защищала и хотела защищать дальше. Беата шла по улице Колодца к зданию библиотеки. Женщину мучили омерзение и гнев.
В это мгновение наперерез ей выбежало несколько человек. Они тесным кольцом обступили Беату, но всё же что-то мешало им напасть. Собственное безрассудство загнало их в тупик. Все они были просто одеты, лица покрывала щетина, в пустоватых глазах – ненависть. Беата тоже мгновение была неподвижна – она остолбенела. Но это страшно растянувшееся мгновение кончилось. Один из этих людей, невысокий, костлявый и горбоносый, бросился к Беате, взметнулась его рука с ножом. Беата отшатнулась, потеряла равновесие и упала. Из дома неуклюже выбежал Луиджи с кочергой в руке. В уме Беаты, среди поднявшейся сумятицы, какой-то голос четко и очень быстро, быстрее, чем звучит всякая речь вслух, произнес то, было произнесено у лагеря Аморы. Человек бросил нож. Он и его товарищи кинулись врассыпную. Один из них упал и бился в судорогах. Беата сидела на мостовой. Ей не вполне верилось в произошедшее. Джиджи подал ей руку. Беата разрыдалась в голос. Джиджи, как ни было ему неловко, должен был оставить Беату и подойти к негодяю, который перестал биться и медленно сел.
- А ну не двигаться! – выговорил Джиджи.
Человек бросил на Луиджи недоуменно-насмешливый взгляд. Джиджи прошептал несколько слов, и человек, недооценивший противника, снова повалился на мостовую. К счастью, городская стража была поблизости. На допросе он ничего не скрывал, более того, говорил очень охотно и с вызовом. Его звали Пьетро, он был певчим в церкви святой Сабаты, где некогда проповедовал брат Симоне, и был горячим поклонником того. Пьетро и его единомышленники решили напасть на колдунью, одурманившую герцогиню. Сначала они убили черную кошку, думая, что она и есть ведьма, но оказалось, что они ошиблись.
Джиджи отвел Беату в библиотеку. Беата заходилась плачем, который не облегчал ее страх, теперь проявившийся в полной мере. Джиджи долго утешал Беату, а затем проводил домой. Едва оставшись одна, Беата залезла в кровать и, сжавшись в комок, с головой закуталась одеялом.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
На ветви сосны сидел филин с рыжими глазами. Он дождался, когда сипуха, раза в полтора меньше его, сядет на ту же ветку. Тогда они оба опустились на землю и вернули себе человеческий облик.
- Все получилось именно так, как ты говорил. Герцогиня говорила со мной в оскорбительном тоне. Мне пришлось услышать слова, которых я не прощу никому, и ей в том числе.
Взгляд Беаты был темным и непроницаемым. Она говорила, как будто в воздух, ни к кому не обращаясь.
- Это интересно, - проронил Ансельм.
- Я принимаю твое приглашение. Если только сам первосвященник согласится, чтобы я служила ему.
- Я должен предупредить тебя об опасности. На службе у отца есть еще один маг. С некоторых пор он действует против меня. пока это неявно, но не сомневаюсь – рано или поздно мы сцепимся.
- Я знаю. Он участвовал в убийстве герцога.
- Первосвященник взял Доменико на службу, поскольку он берется за дела, от которых мы с Софи наотрез отказались с самого начала. Мы не убиваем, не проклинаем, не портим. А негодяю это за счастье.
- Ну почему он – негодяй, - возразила Беата. – Он ОБЫКНОВЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК.
Ансельм посмотрел на нее удивленно и ничего не сказал. Но даже короткого размышления было довольно, чтобы понять – Беата была права. Ансельм попытался в уме ответить на вопрос – какой он, Доменико? Единственным ответом оказалось – никакой. Заурядный. В облике, выражении лица, поведении, повадках Доменико не было ничего заметного, странного, отталкивающего или привлекательного. Не склонный к размышлениям, равнодушный и исполнительный наемник на службе у первосвященника. Обыкновенный человек, наделенный необыкновенным могуществом. Едва ли можно вообразить более страшное сочетание. Будь Доменико извергом, фанатиком или мстителем, он был бы менее опасен. Ансельму пришлось рассказать Беате о гибели Рене.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
По просьбе Беаты Ансельм тайком от всех перенес Беату на свою виллу в окрестностях Аморы, где жил со своей семьей, и некоторое время Беата гостила там. Джанни остался в Иларии оборонять город и лечить раненых. Джанни долго не хотел отпускать Беату одну в Амору. Он понимал, что это правильное решение, но в его душе всё восставало против этого.
- Я давно хотел показать тебе мою библиотеку, - говорил Ансельм, ведя Беату через анфиладу комнат. – Когда мы с тобой будем в Аморе, я обязательно проведу тебя в библиотеку первосвященника. Уж там ты порезвишься.
Библиотека состояла из двух частей. Ансельм и Беата направились туда, где хранились книги по тайным наукам и остановились перед закрытой дверью.
- Эти комнаты под особой защитой, - сказал Ансельм. – Подожди мгновение.
Беата узнала магическую фигуру, которую Ансельм взял за основу собственного сложного узора. Ансельм грифелем начертил на деревянной двери несколько чисел и знаков. Беата впилась в них взглядом, и в уме повторяла эту последовательность. Затем Ансельм тщательно стер знаки.
В это время черная ворона вспорхнула с земли и опустилась на ветку росшего у дома платана, но днем в темных окнах дома ничего не было видно. Птица стала перелетать с окна на окно.
В просторной комнате по стенам стояли книжные шкафы, огромные тома лежали на двух просторных столах в середине комнаты. Еще один стол с письменными принадлежностями - у окна. Маг бесконечно бережно, но с явным усилием извлек из шкафа несколько книг. Одна была истертой, распухшей, с рыхлыми страницами, а остальные совсем новыми – только что из скриптория или типографии. Старая книга – «Заклятья поиска пропавших людей, животных и предметов». Одна из новых – богато иллюминированный «Лес Гермии» - античная поэма, переведенная и очищенная от позднейших искажений Оранте Уливьери. Беата подумала об Аньезе.
- Думаю, тебе будет небезынтересно. А вот это, взгляни – карта окрестностей Аморы, самая достоверная и подробная, - Ансельм достал с полки длинный, плотно свернутый свиток. А это – карта одного недавно открытого острова.
Ансельм незаметно взглянул на Беату. Её лицо выражало живой, спокойный интерес.
- Ты, наверное, хочешь увидеть зеркало?
- Если ты сочтешь возможным мне его показать, я буду очень рада, - Беата очень старалась, чтобы голос не сорвался и не прозвучал фальшиво.
Ансельм провел Беату к двери в конце зала. Снова Беата проследила за рукой Ансельма, наносившей на дверь сочетания чисел и тотчас стиравшей их. Двое вошли в маленькую комнату, где по стенам также стояли книжные шкафы, а в центре, на наклонной столешнице, лежало овальное зеркало, длиной чуть больше локтя, с гладкой до нежности поверхностью. Электрум напоминал белое золото.
- Что ты хочешь увидеть? В книге, откуда я, Койран и Лука взяли рецепт электрума, говорилось, что зеркало способно показать любое событие прошлого и настоящего. Но, как показывает мой собственный опыт, маг, смотрящий в зеркало, видит события в промежутке не длиннее его собственной жизни. Я бы дорого дал, чтобы узнать, что мы делаем не так.
«Вот оно, Зеркало!».
Беата взглянула в него – увидела лишь беловатое, чуть перекошенное отражение себя самой, Ансельма и книжного шкафа.
- Да, - проговорила она. – Было бы очень интересно увидеть события древности.
Ей казалось, что всё это происходит не с ней и не на самом деле. Не было волнения, возбуждения, шума собственной крови – только что-то застыло внутри, и ослабели ноги. Можно было дотронуться до Зеркала рукой. Дотронулась. Появился едва заметный отпечаток кончика ее тонкого пальца. Ансельм улыбнулся.
- И еще: в зеркале ты можешь только ВИДЕТЬ события. Слышать что-либо – нет. Так что тебе показать?
- Ты можешь показать мне Стефано?
Ансельм нахмурился.
- Это будет пренеприятное и стыдное зрелище.
- Почему?
- Он рехнулся. Я наблюдал за ним пару дней назад. От наблюдения он не защищается, и, похоже, забросил магию. Сутками хнычет о своих грехах и нахлестывает себя плеткой.
- Все к этому шло, - проговорила Беата.
- Да. Но такого я от него не ожидал.
Золотисто-серебряная поверхность зеркала покорно отражала, как разгораются глаза Беаты со страхом в глубине. Ансельм приблизился к Беате и принялся цедить слова сквозь зубы. Зеркало было защищено тремя заклятьями.
«Напрасно! – думала Беата, и ей зажгло сердце. – Я их сломаю!».
Заклинание, с помощью которого Ансельм испрашивал ответ, маг произнес негромко, но отчетливо, отчеканивая слова.
На поверхности зеркала стали прорисовываться переплетенные, прихотливо изломанные черные линии, а между ними расползались пятна голубизны и ржавчины. Так возник лес. К стволу дерева, одетого побуревшей скрученной листвой, была прикреплена мишень, один из компании молодых людей целился в нее из аркебузы.
***
Стефано, Марко Фрозони и еще пятеро их единомышленников прискакали в лес за городом. Все последние недели они только и говорили между собой, что об опасности, угрожавшей Сан-Фермо – их любимой малой родине, последнему оплоту веры и благочестия. Воздух был прозрачным и очень холодным. И нежная, бледная голубизна высокого неба, расчерченного черными ветвями, тоже была холодной. Молодые люди по очереди целились в прикрепленную к дереву мишень. К вечеру на небо наползли тучи и поднялся пронизывающий ветер. Мелкий твердый снег сек людей по лицам, больно колол кожу, особенно веки. Стефано почти оглох от выстрелов. Заложило уши, они болели. Стефано ехал верхом через лес, в холмах, по городу – всё было таким мелким, таким ненастоящим и таким не важным. Стефано сам пугался того, каким ничтожным и кукольным вдруг показался ему мирок, где все они жили, после пережитого им восторга среди грохота и порохового дыма. Что значили всё это бесконечное копошение жалких больных существ по сравнению с небесной бездной и великим делом, которым он, Стефано, теперь был занят!?
***
Ансельм и Софонисба ложились спать. Софонисба полулежала в кровати на возвышении.
- Ты считаешь, что я должен открыть карты?
- Да. Я убеждена в этом.
- Я много думал об этом, - Ансельм замолчал на несколько мгновений. – Я много думал об этом, и считаю этот вариант самым правильным. Не всё может быть сказано вслух. Даже если Беата догадается, что я играю с ней в поддавки, это вряд ли что-либо изменит.
- Беата менее предсказуема, чем тебе кажется, - возразила Софонисба.
- Я бы не назвал ее предсказуемой. Но она наивна. Беата считает себя волчицей в овечьей шкуре, а на самом деле наоборот: она овечка в волчьей. Очень умная, очень храбрая овечка.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Беата познакомилась с детьми Ансельма и Софонисбы, и больше всего общалась с приемной дочерью, худенькой огненно-рыжей девочкой, остролицей и веснушчатой. Она ловко передвигалась на костылях, перенося неподвижные ноги с повернутыми внутрь носками. Из-за частичного паралича лицо Руфины имело странное выражение, но вскоре собеседник переставал это замечать – такой живой и страстной она была. Беате вспомнился один из текстов Кодекса Гермии, где говорилось о родстве душ и стихий. Души Софонисбы и Руфины, несомненно, имели огненную природу. Вопреки увечью, в юности благосклонности Руфины будет в разное время добиваться несколько молодых людей; ее ожидало счастливое замужество.
Пять лет назад охотничья собака нашла в лесу кое-как завернутого в грязную тряпицу младенца-девочку, брошенного умирать от обезвоживания и укусов насекомых. Собака, к общему ужасу и недоумению, принесла находку хозяину – Пандольфо Манфреди, охотившемуся в компании друзей. Пандольфо, ради какой-то дьявольской шутки, велел слуге отвезти дитя Ансельму. Сам того не зная, Пандольфо совершил лучший поступок в своей жизни. В приюте девочка бы не выжила. Из-за того, что роды были приняты варварски, ребенок остался искалеченным. Кровный сын Ансельма и Софи, Фалько, светло-русый и крепенький, когда дети не были заняты учебой, чаще всего играл и безобразничал с приятелями. Руфина и Фалько очень любили друг друга, но ссорились по десять раз на дню. Доходило до драк, и случалось, что Руфина первая сжимала острые кулачки или хваталась за костыль.
***
Девятимесячная кровная дочь Ансельма и Софонисбы, щекастая и умеренно пухлая, ходила по комнате на ходунках с колесиками, и смотрела на Беату сурово и неодобрительно. На груди девочки висел красный коралловый прорезыватель в форме стручка перца. На деле этот перец был лишь первым из множества будущих украшений. Нашли дурочку: грызть прорезыватель, когда есть всё остальное.
- Я понимаю, конечно, что это не мое дело, - улыбнулась Софонисба, шутливо извиняясь за все, сказанное за последние несколько минут.
- Нет, Софи, - ответила Беата ровно. – С этим покончено.
Софонисба медленно и нарочито шумно выдохнула.
- Ты помнишь, при каких обстоятельствах арестовали Эльмо. Я не могла не простить его. Но если он обманет меня теперь, я расстанусь с ним сразу и без сожаления. Мы об этом говорили. Хочешь, я помогу вам с Койраном помириться?
- Нет, спасибо, Софи – глухо проговорила Беата. Она задыхалась от тоски.
- Я не знаю, что у вас произошло, но неужели это и вправду важнее всего, что вас соединяло!?
- Боюсь, что да, - ответила Беата, и, помолчав мгновение, произнесла. – Давай говорить о чем угодно, только не об этом.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Герцогиня дала Джанни отставку, так же резко и оскорбительно, как некогда Беате. По условиям мирного договора с Аморой в Иларии не должно было остаться ни одного мага. Очевидно, таково было и желание самой герцогини. Впрочем, Джанни она заплатила, и немало: скорее за свое будущее спокойствие, чем за его заслуги, риск и тяжелый труд.
В честь окончания войны в Иларии было устроено празднество, не столь красочное, как при жизни герцога – в государстве, только что закончившем войну оно было бы неуместно и неподъемно для казны. По улицам двигались шествия с флагами и хоругвями. Над толпой плыли аляпистые деревянные расписные статуи святых. В шествии участвовали все от городских низов до цвета дворянства. Но из последних далеко не все вернулись домой – как будто растворились в воздухе без следа. По приказу герцогини их арестовывали и уводили во время шествия.
Отца Вецио отозвали в Амору. Вместо него в Иларию по поручению первосвященника были направлены инквизиторы, которых охраняло около сотни солдат.
***
Счета Койрана в банках Иларии были арестованы. Ансельм сломал защитные фигуры и вошел во дворец на Большой Кривой улице. Доменико было поручено обыскать виллу. Он смог проникнуть в сад, но не в дом. С Доменико пришли вооруженные люди из Аморы. Офицер вывел из денника прекрасного вороного коня. Следом за конем высочила маленькая черная кошка, с рычанием бросилась на одного из солдат, и он разрубил ее. Не слушая предупреждений конюха, офицер приказал оседлать Морелло и вскочил на него. Конь позволил это сделать, повернул голову и выгрыз человеку коленную чашечку. Коня немедленно умертвили.
Когда Ансельм появился на вилле, где некогда был гостем, увидел на берегу карпового пруда солдата. Он снял с остроги большую рыбу, торопливо возился с ней некоторое время и быстро сунул что-то себе в карман.
ГЛАВА СОРОКОВАЯ
Пандольфо и Ансельм играли в шахматы. Ридольфо возился с Максенцием – избалованной собачонкой первосвященника. Максенций был белым с большими рыжими и коричневыми пежинами; в фас очертания его головы с большими лохматыми ушами напоминали бабочку. В душе Максенций, конечно, чувствовал себя волком. То и дело пес заходился визгливым лаем. Облаивал он всех, кто смел приближаться к Адриану II, и старика очень веселило, когда иная высокородная особа, ужасно робея уже оттого, что говорит с первосвященником, опасливо косилась на бесновавшегося Максенция.
- Какой милый вечерок, - пропел юный кардинал. – Как говорится, вся семья вместе…
- Чтобы ВСЯ семья была вместе, надо позвать сюда пол-Аморы, - отреагировал Ансельм. – Шах!
- Весьма лестное для любезного дядюшки предположение! – негромко воскликнул Ридольфо и посадил пса себе на колени. Максенций, было, зарычал, но скоро они оба раскисли от удовольствия, как масло на жаре.
- Проклятый колдун! Может, лучше в кости поиграем?
- И что будет? – ответил Ансельм Пандольфо. – В азартных играх множество возможностей смухлевать с помощью магии. А здесь – чистый интеллект. Думай, полководец, думай!
- Просто сегодня неблагоприятная для Пандольфо констелляция. Хороший песик, хороший!
Ридольфо переложил пса на кресло, подошел к Пандольфо, посмотрел на доску и что-то зашептал брату на ухо.
- Я хочу сам его разделать! Не нависай!
- Как хочешь, - пожал плечами Ридольфо.
Пандольфо со злостью стукнул фигурой о доску.
- А расскажи еще о той чародейке, - сказал Пандольфо. Он был в числе немногих, на кого заклинание Беаты не подействовало. Ансельм рассказал брату о Беате, и, к изумлению Ансельма, через короткое время Пандольфо сам принялся дотошно и жадно расспрашивать о ней.
- Я верно понимаю, что она наша дальняя родственница?
- Разве что очень-очень дальняя. Она сводная сестра Филиппо Сигьери, законная дочь Фабруццо Амманати, но Филиппо в родстве с первосвященником по матери. Беата очень образована, знает древние языки и разбирается в естественной философии, включая естественную магию. А проявления ее могущества нам известны. Почему это тебя так интересует?
- Я намерен на ней жениться. Она владеет громами и молниями, а я буду владеть ею.
- Попробуй, - отозвался Ансельм, с трудом подавляя смех, но он прорывался блеском в глазах, и губы кривились. – Но пусть лучше Беата останется для тебя далекой рыцарской любовью.
- Это почему же?
- Она невеста Койрана Валори.
У Пандольфо кровь отхлынула от лица, но он огрызнулся:
- Плевать!
- Она, наверное, образованнее тебя, - заметил Ридольфо.
- Это дело времени. Теперь я тоже буду знать древние языки. Я пригласил учителей.
- А как их зовут? – осведомился Ридольфо.
Пандольфо назвал два имени.
- А зачем это тебе?
- Думаю, скоро их можно будет причислить к святым мученикам.
Ансельм покачал головой и сделал ход.
- Не обессудь, дорогой: мат!
То, что сделалось с Пандольфо, удивило всех: он вдруг схватил доску с фигурами и со всей силы швырнул ее об стол. Доска затрещала, шахматы с грохотом раскатились. Максенция подбросило.
- Пандольфо, что с тобой? – осторожно произнес кардинал.
- НИЧЕГО! – взревел Пандольфо. Максенций схватил зубами одну из фигур и немедленно унес туда, где лежали его игрушки, в том числе очки первосвященника.
Вошел Адриан II. Братья встали и почтительно поклонились. Первосвященник обвел комнату взглядом и ничего не сказал.
Вернувшись домой, Ансельм рассказал Беате и жене о милейшем вечерке в кругу родных. Рассказал он Беате и о ее поклоннике. Большую часть своей жизни Пандольфо занимался торговлей мелочными товарами, пока его «любезный дядюшка» не стал первосвященником. Чтобы сделать Пандольфо графом, Адриан II купил сыну клочок земли - крошечный, но с крепостью. Поначалу над Пандольфо посмеивались, но, когда он стал прибирать к рукам соседние земли и влиять на политические решения отца, насмешки затихли. Должность гонфалоньера Церкви тоже была создана специально для него. Деньги, выделенные на войну, Пандольфо проигрывал в карты и кости, когда делалось «жарко», прятался в обозе, но любил пытать пленных. Но всё же он человек. Эти факты говорят о нем очень многое, но не всё.
- Нехорошо было бы мешать брату в делах любви, но ты мне дороже. Отдаю братца тебе на растерзание.
Некоторое время трое гадали, почему на Пандольфо не подействовало заклинание.
«Теперь я знаю, как назвать слизня» - подумала Беата, но решила не обижать невинное создание.
ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ
Койран наблюдал за слугами. Многие из них вечером уходили домой. Счастливцы не замечали невидимого, непреодолимого для Койрана препятствия. Койрану помогла случайность, когда он менее всего этого ожидал. Молодой слуга мыл пол – свирепо растирал тряпкой воду по полу. С шеи свисал шнурок с Ладанкой Приобщенного, в представлении простонародья – универсальным оберегом, и небольшой медной подвеской. Койран, которого мытье пола отвлекало от работы, наблюдал за слугой. У Койрана был, что называется, наметанный глаз – он мгновенно различал всё, связанное с магией. И теперь Койран заметил на этой подвеске непростое сочетание чисел. Слуга ощутил пристальный взгляд, вздрогнул и вскинул голову. Койран поспешно отвернулся и перелистнул страницу.
Раннее утро. Койран сидел на краешке кровати. Слуга, здесь заменявший Койрану Джентиле, помогал пленнику одеться. Миг – и Койран с перекошенным лицом держал оторопевшего слугу одной рукой за грудки, а другую просунул за воротник, нащупал на шее грубый нагретый шнурок и потащил его наружу. Ладанка и подвеска – и теперь можно было ее рассмотреть. У всех слуг были подобные кулоны, по приказу Ансельма, скрытые под одеждой. Люди могли пересекать магическую фигуру, поскольку в момент этого пересечения знаки и числа на кулонах встраивались в нее. У Койрана кружилась голова от надежды и страха, что он неверно понял то, что увидел. Койран знал фигуру, с помощью которой была защищена вилла, но трюк с кулонами, очевидно, был изобретением самого Ансельма.
- Что вы делаете!? – выговорил слуга.
Койран выпустил его, беззлобно и даже ласково улыбнулся и написал на дощечке:
«Проверяю, есть ли Ладанка Приобщенного на человеке, который на кухне таскает мясо прямо из кастрюли. Думаешь, я не знаю?».
- Ваша милость, ради всего святого, не говорите мессеру Ансельму!
Господин, обычно взбудораженный и угрюмый, был очень доволен своей непритязательной выходкой.
«Я тебя не выдам. Таскай, сколько хочешь».
Когда слуга собрался уходить, Койран дал ему золотой. Очевидно, просто так, от хорошего настроения. Вряд ли это взятка, - думал слуга. – Нельзя же получить взятку и не знать, за что. Как бы там ни было, парень сразу надежно припрятал золотой. Койран делал все, чтобы люди Ансельма не заметили перемену в настроении и состоянии пленника. Он уносил к себе в комнату немного еды – эта безобидная, хотя и не очень хорошая привычка не могла бы вызвать подозрений. Деньги были при Койране с самого начала. Украденный кухонный нож – это, конечно, не меч и не кинжал, но сойдет на крайний случай. Впрочем, главные противники Койрана таковы, что от них едва ли можно было защититься обычным оружием.
ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ
Слуга, и вправду похожий на императора древности, объявил о приезде гонфалоньера церкви, Пандольфо Манфреди.
- Принесла нелегкая, - проворчал Ансельм, лицо которого вмиг стало пасмурным и очень тревожным. Подумал вслух – Что ему нужно!?
Пандольфо явился, по своему обыкновению, разряженный, в сопровождении свиты и слуг, к счастью для Ансельма и Софонисбы, немногочисленных. За обедом Пандольфо, несмотря на все старания Ансельма, сидел рядом с Беатой. Пандольфо говорил всё время, когда рот не был безнадежно набит. Беседа Беата и Пандольфо должна была быть непринужденной, но ее менее всего можно было назвать таковой. Беата была очень напряжена, и в ее душе была неприятная смесь самых разных чувств. Она смеялась над собой и Пандольфо. Она знала, что рядом с ней – враг и в каждом его слове искала подвох. И все же Беате было лестно. Она помнила всё, что говорил о брате Ансельм, но ей и без этого всё было неприятно в Пандольфо: лицо, неуместная роскошь в одежде, причем дублет был непристойно коротким, толстые, как бревна, руки и ноги. Пандольфо явно чувствовал себя не в своей тарелке. Он будто сам пугался того, что говорил, и вид у него временами был, увы, дурацкий. Пандольфо не говорил явных нелепостей, но такая речь была для него непривычной и неестественной. Взгляд впивался в лицо Беаты, и из стеклянного делался горячим и темным. Когда красный рот приоткрывался, становились видны крупные белые зубы.
- Я пригласил учителей. Двух грамматиков. Я беру уроки древних языков. Я ведь ничего не знаю, кроме торговли и войны. Но я хочу знать. И стремлюсь… Но вот неправильные глаголы – смерть моя…
- Понимаю, - искренне сказала Беата.
- Вы дважды победили наше войско силой магии. Я способен восхищаться противником. И я признаюсь: я вами побежден. Покорен. Весь. С потрохами. Вы понимаете, донна Беата, что я хочу сказать. Я много расспрашивал о вас Эльмо и Филиппо, вашего брата, и с каждым их словом я убеждался, что…
Прислужник, принесший жаркое, отвлек Пандольфо от упражнений в красноречии.
- Сдаюсь на милость победителя, - проворковал Пандольфо, наклонившись к лицу Беаты. Беата инстинктивно отпрянула.
- Амманати на протяжении трехсот лет владели Иренео. А Иренео граничит с моими владениями. Мы могли бы вернуть то, что принадлежит вам по праву, а затем объединить земли.
Беата не стала скрывать свое изумление и спокойно сказала.
- Благодарю вас, мессер Пандольфо. Но жители Иренео вполне довольны своей республикой. И я не могу взять на себя ответственность за их судьбы.
Пандольфо вздохнул, но быстро нашелся и заговорил о чем-то забавном. Он досаждал Беате до самого вечера, пока Беата не попрощалась со всеми, сославшись на усталость.
***
Беате снилось чуть слышное лязганье ключа в замке и тяжелые крадущиеся шаги; снилось, что рядом с ней находится человек. Но Беата уже всплывала к поверхности сна, и ощущение чужого присутствия оказалось настоящим. А в следующий миг Беата оцепенела от ужаса, потому что человек навалился на нее всей тяжестью и обдал ей лицо дыханием. Беата вскрикнула и рванулась
- Тише, тише, - зашептал Пандольфо.
- Уходите! И забудем об этом.
- И не подумаю. Я уже понял, что ты добродетельная женщина.
- Вы пожалеете.
Пандольфо усмехнулся
- Я не боюсь твоих заклинаний.
Беата, что было силы, сжала ноги. Хватка рук-бревен вдруг совершенно ослабла, и Беате понадобилось лишь небольшое усилие, чтобы сбросить с себя и с кровати тяжелое туловище. Руки не слушались, и Беата долго не могла засветить лампу. Пандольфо лежал на спине, его сводили судороги, и лицо было искажено страшной болью. Он приоткрывал рот, но не мог издать ни звука. Из глаз текли слезы. Беата опрометью выбежала из комнаты, забрав свой ключ, повернула тот, что снаружи торчал в замочной скважине, выдернула его и только тогда забрала Заклятье Боли. У Беаты начали подкашиваться ослабевшие ноги. Ее трясло от гнева, омерзения и болезненного ужаса, по силе сопоставимого со смертельным. Беата не знала, подействует ли на Пандольфо ее магия, и пережила то же, что переживает любая целомудренная и остро чувствующая женщина, которой угрожает насилие. Беата, с масляной лампой в одной руке и ключами в другой отправилась в библиотеку.
Отсветы лампы шатались по шкафам, корешкам книг, стенам, цветным плитам пола и кессонам потолка. Дверь скрипнула. Появился второй источник пляшущих отсветов и теней.
- Надо же, - сказал Ансельм. – Люди обычно по ночам встречаются на кухне или в кладовой, а мы с тобой – в библиотеке!
Беата не могла выговорить ни слова и дрожала. Немного масла выплеснулось, капля попала Беате на босую ступню. Беата разрыдалась.
- Беата, боже мой, что произошло!?
- Пандольфо у меня в комнате, - проговорила Беата без выражения. – Я заперла его там. Он напал на меня сонную. Я отняла у него голос и использовала заклятье Боли, чтобы защититься.
- Он не успел причинить тебе вред!?
- Нет… Дверь была заперта изнутри, но вот ключ, которым он ее открыл.
- Это дубликат, который хранился у ключницы…
Беата была благодарна Ансельму за его белую ярость. Ансельм распахнул дверь гостевой комнаты. Пандольфо сидел в кресле. К счастью, молодой человек сообразил не колотить кулаками в дверь. Пандольфо, совсем потерянный, в страхе и надежде, вскочил на ноги. Беата вернула ему голос. Пандольфо закашлялся.
- Вылазка к палаткам не удалась, - он, было, дернул губами, но улыбки не получилось. Ансельм, ни слова не сказав, ударил брата кулаком в лицо. У Пандольфо кровь потекла из ноздрей по губам и подбородку. Он боялся ответить магу тем же. Беата видела позор Пандольфо, его бессильное бешенство и досаду.
- Чтобы ноги твоей здесь не было завтра же! – шепотом выговорил Ансельм. - И постарайся не попадаться мне на глаза!
Наутро Пандольфо со свитой уехал.
ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ
Койран позвонил в колокольчик и застыл с поленом в руке, прижавшись спиной к стене у двери. Слуга рухнул на пороге. Койран старался не убить и не покалечить парня своим ударом. Койран быстро снял с шеи слуги шнурок с ладанкой и кулоном и надел на себя. Койран выпрыгнул в окно и побежал к дровянику. Там он высек искру. Койрану казалось, что она долго, долго не появлялась. Но сухие дрова занялись быстро. Койран бросился к воротам и принялся, что было сил, бить ногой и кулаком в дверь будки привратника. От дровяника уже валил черный дым. Вечерами на вилле оставалось всего несколько слуг. Койрану повезло. Напуганный привратник, забыв предписания Ансельма, помчался тушить пожар. Койран перелез через стену возле самого столба ворот и спрыгнул на землю. Счастье и надежда подхватили его и несли над землей, между стволов, прочь от виллы Ансельма. На родину.
Всю ночь Койран то шел, то бежал по лесу вдоль дороги. В течение дня его ничто не потревожило. Ночью Койран спал, завернувшись в плащ и привалившись боком к стволу огромного дерева.
На следующий день, услышав скрип и фырканье, отважился выйти на дорогу. Увидел старую телегу, в которую была запряжена потрепанная кобыла гороховой масти. Протянул морщинистому желтоглазому крестьянину два золотых. Крестьянин вытаращился на немого хорошо одетого молодого человека с обритой, совершенно голой головой, но две монеты хорошо на него подействовали, особенно после того, как он проверил их на зуб. Полдня Койран трясся в телеге, скорчившись среди набитых чем-то мешков.
ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ
Беата лежала, напряженно вслушиваясь во все шумы, доносившиеся из соседних комнат. Только теперь для Беаты начиналось главное. Руки и ступни Беаты дрожали отвратительной знакомой дрожью, но Беата твердила себе, что ее знобило от надежды и тревоги. Ей хотелось верить, что она преодолеет подступающий приступ и не потеряет бесценное время, тем более, что здесь ей угрожала опасность. Беата успела прочесть данную Ансельмом книгу. Чародейка хорошо помнила сочетание слов и чисел, защищавшее дверь в библиотеку. Беата тихо вышла из комнаты. Дверь в библиотеку была не заперта.
«Эльмо слишком доверяет своему заклятью или просто забыл закрыть?»
Беата ощущала линии фигуры как тонкие пульсирующие потоки магической энергии. Беата нанесла знаки на дверь и дернула ручку. Дверь осталась неподвижной. Беата размазала рукой мел по двери и написала еще раз. Дверь снова не поддалась.
«Должно быть, Эльмо изменил что-то в защитной фигуре». Озноб становился все сильнее. Спину щекотали капли пота. Беате потребовалось немного времени, но много сил, чтобы разрушить фигуру в нескольких точках.
Беата стала работать с тремя заклятьями, защищавшими зеркало. За окном ветер безжалостно трепал ветви дерева. В библиотеке было очень тихо, и Беате казалось шумным собственное беспокойное дыхание. Вдруг Беата вздрогнула всем телом и быстро повернулась: она ощутила чужое присутствие. Беата успела снять с зеркала лишь одно защитное заклятье.
- Нам выгоднее действовать совместно, - сказал Доменико. Беата поняла, что это он. Доменико смог проникнуть внутрь, когда Беата сломала защитную фигуру. – В конце концов, Ансельм – наш общий враг. Выясняйте, что вам нужно, и пустите к зеркалу меня.
- Вы ошибаетесь. Ансельм, несмотря ни на что, не враг мне. И я не подпущу вас к зеркалу.
- Подумайте. Есть заклинания, которых не выдержит даже ваша защита.
- Я владею всеми заклятьями из «Первого ключа мудрости».
- Вы сильнее многих магов-мужчин. Щадить вас потому, что вы женщина, я не буду.
- Это лучший комплемент, что мне доводилось слышать.
Доменико чуть слышно зашевелил губами. На Беату как будто хлынули ледяные волны. Беата сквозь зубы цедила слова защитных заклятий: одно из «Первого ключа», второе Беата создала сама. Беата сильно наклонилась, схватившись за угол стола, на котором лежало зеркало. Она отбила все атаки Доменико и оставила его обессиленным, но ее разум захватывал собственный морок. Всё стало ненастоящим и странным, без верха и низа. Беата сделалась как будто не собой, и потеряла власть над своим телом. Но она оставалась в сознании. Доменико шагнул вперед и схватил зеркало. Беата уже не могла ему помешать. И вдруг лицо Доменико перекосилось от страха. В комнате появились Ансельм и Софонисба. Женщина бросилась к Беате. Доменико и Ансельм обменялись страшными, но безрезультатными ударами и исчезли одновременно.
***
Софонисба с помощью служанок уложила Беату в постель и пыталась привести подругу в чувство. Софонисбу мучила тревога. Прошло много времени, прежде чем в комнату тихо, дробно постучавшись, вошел Ансельм. Софонисба привстала и подалась ему навстречу. Ансельм был совсем измучен, и, войдя, рухнул в кресло.
- Эльмо, скажи, что мне для тебя сделать?
- Ничего, Софи, - проговорил он. – Ничего. Я не догнал Доменико. Надеюсь, Беата не успела снять с зеркала все защитные заклинания.
Несколько мгновений он и Софи молчали.
- Доменико не всесилен, - сказал Ансельм. – Неужели мы не справимся с ним вчетвером?
- Вчетвером?
- Я освобожу и расколдую Койрана.
Есть люди, которые очень хорошо подражают чужим голосам или копируют чужие почерки. У Доменико был редкий дар подражать «почеркам» других магов. Благодаря этой способности он мог, оставаясь незамеченным, следить за Ансельмом и Рене. Но это пересмешничество требовало от него лишних усилий, и, когда речь заходила о его жизни и смерти, он никому не подражал.
***
Ансельм оказался в прохладной полутьме, у замшелого фонтана со статуей Гермии. Какая-то птица издавала протяжные, негромкие свисты. Тянуло гарью. В доме светились только два окна на нижнем этаже. Ансельм постучал в дверь. Ее рывком распахнули. Крепкий мужчина средних лет, остоявший на пороге, сначала остолбенел, потом поник.
- Ваша милость, - выговорил он. – Пленник бежал. Мы искали его, но не нашли.
***
Беату сразил один из самых тяжелых и продолжительных приступов. Софонисба ухаживала за больной, и пыталась вытащить Беату из странного состояния, но безуспешно. Софонисба гладила Беате голову, ласково говорила с ней. В лучшем случае Беата отвечала стоном. Софонисба пыталась кормить Беату кашей или бульоном – Беата могла проглотить по нескольку ложек, но затем начинала давиться. Можно было понять, когда Беата спала, по ровному дыханию, закрытым глазам и оцепенению. Во всё остальное время Беата видела всё вокруг себя, слышала и понимала чужие слова, но не разговаривала и едва могла двигаться. Собственная жизнь, воспоминания и мысли ускользали от Беаты. Она была заперта в себе, частично себя утратив. Приступ продолжался неделю и отступил в течение полутора суток.
ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ
Софонисба в детской укладывала спать младшую дочь, когда доложили о приезде кардинала Ридольфо.
- У меня есть новости для Эльмо, - сказал он.
- Его сейчас нет, - сдержанно ответила Софонисба.
- Хорошо. Тогда я передам эти новости вам. Любезный дядюшка знает, что Доменико утащил у вас зеркало, и что Койран сбежал. Охоту за Койраном он поручил Пандольфо и его людям, а Пандольфо сказал мне, что Доменико вызвал его в Шипио. И я знаю дом, где живет Доменико.
- А почему вы вдруг решили нам помочь?
- Я очень люблю умных талантливых людей и очень не люблю, когда меня засовывают черту в пасть. По милости отца я оказался втянут в дело, в котором ни за что не хотел бы участвовать. Богом клянусь, я ничего не знал о заговоре.
«Врет? Или правду говорит?».
- От души желаю любезному дядюшке и братцу посидеть под арестом хотя бы несколько дней. Так что теперь я хочу попортить им обедню.
Софонисба попыталась представить себе Малую площадь городка Шипио. Несомненно, Софонисба не раз там бывала, но сейчас едва-едва смогла ее вспомнить. Главным даром Софонисбы был целительский, кроме того, ей прекрасно удавались превращения в различных животных и влияние на погоду, боевые и защитные заклятья. Но Заклятьем перемещения она старалась не пользоваться, потому что никогда не была уверена в успехе. Софонисба закусила нижнюю губу. Женщина старалась сосредоточить все свои силы для одного броска.
Софи оказалась на Малой площади, возле приземистого облупленного серо-бежевого дома с непропорционально высокой аркой. Окон было мало. Этот нелепый дом оказался почти неприступной крепостью. Его защищала мощная числовая фигура. Редкие прохожие видели странную картину – молодая женщина ходила вперед-назад вдоль дома, как будто рассматривая его стены, водила рукой в воздухе, вытянув указательный палец и чуть шевелила губами. Софи сожалела, что у нее не было с собой писчих принадлежностей: сложные расчеты приходилось делать в уме. Время было против нее. Кто-то подошел к окну. Хлопнули ставни. Женщина метнулась в арку, завернула за угол. Обратно в арку и вверх, к окну полетела крошечная полосатая оса. Софонисбе повезло: дерево рам было рассохшимся, щелястым, и она без лишнего труда проникла в комнату.
Доменико сидел перед зеркалом. Софонисба повисла в воздухе высоко у него над головой. В зеркале Койран, с голой, лысой головой в одной руке держал меч, а другой протянул монеты старику, хозяину оружейной лавки. Затем в зеркале возникли Пандольфо и двое вооруженных людей. Они быстро шли по улице. Доменико вздрогнул, оторвался от зеркала и опасливо заскользил взглядом вокруг себя, над собой… Оса нырнула в складки полога стоявшей здесь же кровати. Доменико ощутил присутствие чужой магии, искал ее источник и не мог найти. Доменико медленно поднялся и метнулся туда, в сторону кровати, а оса, напротив, к зеркалу. Теперь Доменико и зеркало разделял всего один шаг. И в этом пространстве шириною в шаг, ровной полосой через всю комнату, вспыхнуло пламя. Доменико закричал. Софонисба, в человеческом обличье, схватила зеркало. Доменико подавил пламя. На полу осталась обугленная черная полоса. Софонисба швырнула под ноги Доменико емкость с песком. Каждая песчинка превратилась в мошку. Доменико нелепо плясал и размахивал руками в черном облаке гнуса. Софонисба выиграла несколько мгновений, чтобы разбить защитное заклятье, наложенное на зеркало уже самим Доменико. Ансельм идет по улице. Туда и решила попасть Софонисба. Противники произнесли свои заклинания одновременно. Камни мостовой. Софонисба упала на них навзничь, обеими руками прижимая к себе зеркало, но при падении руки разошлись в стороны. В каждой было по большому обломку зеркала. Еще несколько осколков оказалось на мостовой, у Софонисбы на груди и животе. Она рыдала в голос, когда к ней подбежал потрясенный Ансельм, помог подняться, обнял.
- Ты ранена!?
- Нет, - выдохнула она, плача. – Зеркало!
- К черту зеркало! К черту! Софи, Софи – повторял Ансельм, гладя ее по спине.
- Койран в лавке у оружейника. А Пандольфо со своими головорезами идет по улице Кузнецов, уже очень близко.
- Возвращайся домой.
- Нет, - уже спокойно сказала Софонисба и выскользнула из его рук, чтобы собрать осколки. - Я еще могу пригодиться здесь.
- Я не хочу, чтобы наши дети остались круглыми сиротами.
Софонисба остолбенела на миг, кивнула и исчезла.
ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ
Шипио, крошечный городок в окрестностях Аморы, был сонный, время в нем казалось тягучим. Для Койрана время растянулось еще сильнее. Тишина на улицах была в мучительном противоречии с его тревогой. Шипио весь состоял из приземистых домишек разных оттенков коричневого и серого, покрытых блеклой рыжей черепицей. Койран долго плутал по изгибистым улочкам шириной в «одно копье» или даже уже, часто кончавшихся тупиками. Над многими улицами были переброшены мосты, в которых находились чьи-то комнаты. Как в доме доктора Онести. Пытался, объясняясь жестами, узнать у прохожих, где оружейная лавка. Диалекта Койран не понимал. Он ясно различал, что весь город, как скрученный лист, населенный маленькими гусеницами, опутан заклинаниями. Три почерка.
Ансельм.
Софонисба.
И третий.
Тот третий, с которым Койрану пришлось столкнуться в кафедральном соборе Иларии, и с которым хотелось встретиться для смертельной схватки, когда голос снова будет служить и волосы отрастут.
Наконец, Койран нашел оружейную лавку, выбрал меч и кинжал. Сухощавый старик с серым ежиком на голове заговорил на диалекте. Койран, улыбнувшись, пожал плечами. Старик нахмурился и принялся говорить то же самое и сверх того. Даже из-за прилавка вышел. Сухие крупные руки так и летали в воздухе. Койрану показалось, что они занимали половину лавки. В лавку вошел молодой человек, взглянул на них и вышел. Койрану и оружейнику помогли доска и стилус, которые Койран прихватил с собой. Цена оружия не противоречила здравому смыслу. Вошли двое молодых людей. Один из них что-то крикнул оружейнику, тот ответил с достоинством, но, очевидно, едва удерживался, чтобы не заговорить гневно. Койран направился к выходу. В душе он уже знал, что эти двое пришли за ним. Тот же молодой человек вновь заговорил на диалекте. На этот раз старик страшно побледнел, осел и выбежал в дверь позади прилавка. Вошел третий молодой человек. Это был граф Пандольфо Манфреди.
- Сдавайтесь, - сказал он. – Мы обещаем вам жизнь, и вы не подвергнетесь пыткам.
«Верю» - подумал Койран.
Койран вытащил меч из ножен. Три обнаженных меча – против Койрана. Один из людей Манфреди бросился вперед. Койран хорошо помнил приемы, которым его учил нанятый дедом учитель фехтования, дружеские соревнования с Джанни и упражнения в оружейной и на площадке на вилле в небывалые времена, в Золотом Веке. Меч противника отлетел в сторону и упал с лязгом. Разоружил он и второго из людей Пандольфо. Было видно, что они боялись нападать: они знали, что их противник – могущественный волшебник. Пандольфо решил подать пример своим людям. Он бросился на Койрана, но он отражал все выпады Пандольфо. Сам Койран не хотел убивать сына первосвященника. Вдруг Койрану обожгло правую руку, и пальцы едва не разжались. А того, что произошло дальше, Пандольфо никак не ожидал. Койран перехватил меч в левую руку, которой владел так же, как и правой, и сделал выпад, который Пандольфо едва смог парировать.
Койран отскочил назад, перемахнул через прилавок и опрокинул его под ноги Пандольфо. Дверь. Коридор, узкий от того, что вдоль стен был сгружен какой-то скарб. Дверь справа. Закричали два голоса, женский и детский. Два разинутых рта. Две пары ошеломленных глаз. Койран распахнул окно, влез на подоконник и выпрыгнул на мостовую. Вперед, по улице. В груди было холодно. Воздух резал легкие. Койран знал, что некоторые ранения в плечо способны свести человека в могилу меньше, чем за две минуты. К руке липнул мокрый, теплый рукав. На мостовой оставались темные капли. Но прошло уже явно больше двух минут – а Койран был жив. Койран бежал вниз по склону холма. Низкая арка. И, как в кошмаре, под аркой стоял Ансельм. Койран едва не потерял равновесие, и не упал, пытаясь остановиться после того, как разогнался. Койран выхватил меч.
- Всё изменилось! – крикнул Ансельм. – Я расколдую тебя!
Ансельм стал быстро произносить заклинания. Койран прерывисто, но радостно вздохнул: кровь перестала течь из раны, и больше ничто не мешало волосам Койрана отрасти. Но вернуть ему голос Ансельм не успел. Койран обернулся, и его обдало то ли кипятком, то ли ледяной водой. По улице к ним бежали Пандольфо, трое молодых людей и русый большеголовый мужчина средних лет. Ансельм шагнул вперед.
- Ансельм! – зычно произнес Доменико. – Этот человек – враг Аморы и первосвященника. – Помогите нам его задержать.
- И не подумаю, - отреагировал Ансельм, не скрывая смеха и ярости.
- Это предательство, - сказал Доменико холодно. – И мне ПОЗВОЛЕНО поступить с вами, как с предателем.
- Попробуйте.
Со стороны это выглядело странно и даже нелепо: двое мужчин стояли друг против друга, яростно цедя что-то сквозь зубы. Все, кто был рядом, ощущали что-то гнетущее, трудно определимое. Как будто ненависть, как дым, наполнила воздух и сделала его едким. Койран и Ансельм находились под единой защитой, на которую Доменико обрушивал одно заклятье за другим. Койран, как в воде, захлебывался в гневе. Магическая сила рвалась из его существа. Он знал, как справиться с негодяем, а вместо этого был вынужден стоять за спиной Ансельма. Он уставал, защита ослабевала. Продолжая творить заклятье, Ансельм снял что-то с шеи и протянул Койрану. На ладонь тому скользнула тонкая цепочка с подвеской. Талисман.
- Беги! – выговорил Ансельм. – Беги, я сказал!
Койран, в черной тоске и ужасе, бросился прочь по улице. Двое людей Пандольфо тоже, было шагнули вперед, но тут же замерли: они не могли переступить невидимую черту на земле. Вокруг Ансельма и Доменико бушевал магический шквал. И невозможно было определить, кто из противников был сильнее.
Пандольфо стоял в полушаге от Доменико. Граф был сам не свой. Он наблюдал за тем, чего не мог понять, переводил взгляд со сводного брата на Доменико.
- Доменико! Ансельм! Именем первосвященника – остановитесь!
Противники как будто не услышали его.
- Это приказ!
Наконец, Пандольфо принял решение. Он с мечом бросился на Доменико, но клинок вдруг переломился пополам, а Пандольфо рухнул ничком на мостовую. Кровь хлынула у него изо рта и ушей. Ансельм в мгновение оказался рядом с братом. Доменико перестал колдовать и, потрясённый, смотрел на действие собственной защиты. Пандольфо был еще жив. Ансельм перевернул раненого, приподнял его за плечи, затем, весь белый, выговорил несколько слов. Доменико исчез.
***
В покоях первосвященника пахло лекарствами. Старик, потерянный, стоял, склонившись над постелью. Пандольфо успел рассказать, что произошло. Но ни заклинания Ансельма и Софонисбы, ни усилия врачей не могли его спасти. Он умирал. Пандольфо пошевелился на подушке, вытянулся, чуть запрокинул голову и застыл. Некоторое время он лежал так, неподвижно. Первосвященник наклонился к нему
- Пандольфино, – тихо позвал он.
Пандольфо не ответил. Адриан II прикоснулся к сыну кончиками пальцев, и вдруг закричал не своим голосом. К нему подбежали врач, Софонисба, Ридольфо. Старик продолжал кричать на одной ноте, обнимал Пандольфо и тряс за плечи. Смерть, ужас которой первосвященник не мог вынести, прошла рядом с ним, коснулась его, но забрала сына.
Ансельм и Софонисба заплакали. Ансельм считал, что не любил брата, и скорбь оказалась неожиданно сильной. Вернувшись домой, супруги до позднего утра провалились в глубокий сон без сновидений. Наутро люди Ансельма сообщили, что Койрана не нашли. Искать его с помощью магии было невозможно – от этого его защищал амулет, данный самим Ансельмом, а кроме того - защитные знаки, умело вплетённые в орнаменты фресок одного монастыря.
Через день Доменико нашли мертвым в его доме. Ансельму никогда не узнать, стало ли причиной смерти именно его последнее заклинание. Даже тогда Ансельм не стремился убить Доменико. Возможно, его тело просто не выдержало борьбы.
***
Заморосил дождь. Рябили и морщились лужи. Койрану хотелось встать на четвереньки и попить воды из любой из них. Конечно, Койран этого не делал. Он обессилел, раненая рука казалась огромной, тяжелой и раскаленной. Койран сел, прислонившись спиной к стене дома. Койрана изводила тревога, но не страх ареста или смерти. Больше того, временами Койрану легко верилось, что сейчас он бы позволил людям первосвященника взять себя голыми руками. Он знал, что это не так, но ему больше ничего не хотелось. Только попить воды и лежать без движения. Становилось всё темнее и холоднее. На мокрой мостовой растеклись и заплясали отсветы фонаря. Койран вскинул голову. Над ним стоял немолодой монах среднего роста, полноватый с овальным лицом и жидкими полуседыми темно-русыми волосами вокруг тонзуры. Койран вздрогнул, и держась здоровой рукой за стену, стал подниматься. Монах заговорил на диалекте с явными недоумением и тревогой. Голос у него был густой, но негромкий и глухой. Тон голоса и взгляд маленьких серых глаз были добрыми и то ли смущенными, то ли растерянными. Койран догадался воспользоваться дощечкой и стилусом. Как оказалось, монах почти не говорил на литературном языке, но на древних языках он и Койран могли кое-как общаться.
- Чего вы так испугались? Да вы ранены!
Койран кивнул.
- Я – брат Нофри из монастыря святого Аймоне. Идемте. По ночам здесь очень опасно. И совсем не дело сидеть под дождем.
Брат Нофри сказал также, что вопросов задавать не будет, но было бы правильнее, если бы Койран исповедался. В келью, где останавливались гости монастыря, брат Нофри принес целый кувшин родниковой воды и тарелку горячей каши. Койран не удержался, и, держа кувшин одной рукой, крупными глотками выпил почти половину. От мысли о еде Койрана замутило, и он вежливо отказался. Келья была очень тесной с неравномерно побеленными стенами в потеках. Из мебели – только кровать, на которой лежал Койран, и дощатый сундук. На сундуке принесенные братом Нофри миска с водой, кувшин, склянка с мазью и плотно смотанная полоска белой ткани. К Койрану заглянули еще два монаха. Койран написал на дощечке, что знает их через рукопожатие: он друг отца Андреа из Сан-Вальберто и художника Луки. Умерший несколько лет назад настоятель монастыря, алхимик, был другом отца Андреа. Лука, приглашенный настоятелем, написал не только алтарную картину и фрески в монастырском дворе, но и защитил монастырь с помощью магических знаков, которые искусно вплел в орнамент. Найти их мог только очень знающий и внимательный человек. Защита, созданная Лукой, действовала и теперь.
Брат Нофри обработал и перевязал рану, и принес Койрану два одеяла из грубой серой шерсти, «кусачих», но очень теплых. Койрана знобило, но через некоторое время он угрелся под этими двумя одеялами и заснул. Наутро ему было хуже.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Совоокие. Часть третья. Главы 26-46
© Copyright: Тито Альба, 2020
Свидетельство о публикации №220053102000
Свидетельство о публикации №220053102000
Рецензии