Совоокие. Часть пятая. Главы 1-15

ГЛАВА ПЕРВАЯ
У святой инквизиции было много дела. В правление герцога Ульрико город погряз в беззакониях, и главным из них было колдовство. Главы нескольких знатных семейств, сподвижники герцога и их ближайшие родственники, после суда, произведенного инквизицией и светской властью, были признаны виновными и сожжены, их имущество – конфисковано. Многие были изгнаны из города или бежали. Были арестованы все, кто ждал возвращения Койрана Валори: его слуги, Нина и Джулия. Всех их обвиняли в колдовстве и пособничестве колдуну.

Герцогиня Альфонсина вернула из изгнания тех, кто был в опале при Ульрико и его отце. Она знала, кого из этих людей обласкать, кого приблизить к себе, кому доверять, кого опасаться и что от кого можно было получить.
***
Спеша по коридору со сводчатым потолком, тюремщик ошибся дверью и заглянул в тесную комнатенку с облезлыми стенами. Открыл, постоял, просунув голову в дверь. В этой комнате помощник палача, которому был поручен обыск, жадно насиловал девушку-подростка с обритой головой. Это была Джулия. Она уже давно перестала кричать, плакать и умолять о пощаде. Она созналась «без предварительной пытки», то есть после страшных побоев, и взяла на себя всё, согласно обычному, имевшемуся у инквизиторов, перечню вопросов. Говорить о Койране она всё еще отказывалась.  Кроме того, на нее был донос: муж Джулии, барон Рамберти, писал, что его жена-колдунья по ночам придавала подушке свой облик, так, что муж не замечал подмены, и улетала на шабаш, а потом и вовсе, презрев божеские и человеческие законы, ушла к своему любовнику, Койрану Валори.

Джентиле повесился на ремне, которым был подпоясан. Сосед по камере не помешал Джентиле и не заплакал. У этого человека, лежавшего на гнилой соломе, были раздроблены кости стоп и кистей рук, и он завидовал Джентиле. Самоубийство часто имеет вид самопожертвования. Поступок Джентиле, напротив, выглядел самоубийством, но был самопожертвованием: после избиения и пыток первой ступени он ясно понимал, что не выдержит и оговорит невинных. В протоколе записали, что колдуну Джентиле демон свернул шею.

В камере Нина родила дочь и спеленала ее в большой лоскут, оторванный от рубашки. Нина качала и целовала крошечную красную девочку со сморщенным личиком. У Нины не было даже молозива. Среди множества соседок по камере, арестованных по подозрению в колдовстве, нашлась кормящая.

Нина начала называть имена живущих только во время заключительных пыток.  Нина понимала, что ее мучителям нужны были признания и имена – безразлично, чьи. Нина кричала. В глазах было темно от нестерпимой боли, во тьме вспыхивали искры. Сначала Нина назвала людей, которых уже не было в живых, затем пришлось жертвовать теми, кого она едва знала: мясником, зеленщицей, портным, аптекарем. На некоторое время пытка прекращалась, инквизиторы как будто наедались именами. Нину спрашивали о Койране. Она отвечала, что ничего не знает.

Теперь Нина заставила себя разомкнуть губы и назвала своих живых родственников: двоюродную сестру и племянников, мальчиков двенадцати и пятнадцати лет.
Когда Нину «подбросили», она лишилась сознания.  Её сняли с «лестницы». Стали лить на лицо холодную воду. Женщина часто судорожно дышала. В мутных глазах не было ничего, кроме ужаса.  Нину отволокли в угол и усадили на табурет. Ее лицо, ступни и кисти рук превратились в кровавое месиво. Теперь не только движение, но и малейшее дуновение причиняло ей боль.
- Бьемся несколько дней, - сказал низенький шустрый брат Кане. Его лицо, сужавшееся от крупного лба к маленькому острому подбородку, было совсем не злым. – Толку никакого. Или почти никакого.
- Ведьма проклятая, - выцедил, глядя на Нину в упор с дикой ненавистью, брат Лаццаро - худощавый мужчина средних лет. Он размахнулся и ударил ее в подбородок так, что голова Нины запрокинулась, и Нина едва не упала. Она застонала, но не проронила ни слова.
- Говори, проклятая! Тебе не уйти! Ты слышишь меня!? ты слышишь!? Тварь! Ведьма! Шлюха! Говори!
Удар наотмашь.
- Говори, проклятая!
- Похоже, она уже не понимает, что происходит, - спокойно сказал брат Кане.
- Сейчас поймет! – выцедил Лаццаро. Казалось, попади на него капля воды, тотчас испарится с шипением. И сказал палачу: - Принеси сюда ее ребенка.
Нина тяжело задышала, приоткрыв рот. Ее глаза стали огромными.  Палач вышел и вскоре вернулся с кульком из грязных тряпок в мощных руках. Из кулька несся гнусавый плач.
- Нет, - простонала Нина. – Нет!
- Окуни ребенка туда, - сказал брат Лаццаро палачу, указав палачу на кадку с водой, в которой остужали раскалённые металлические пруты. – И держи, покуда она во всем не сознается.
Но палач с места не двинулся.
- Я уже тридцать лет палач. И отец мой был палачом. И дед. Никогда такого не было, чтобы пытали младенцев!
- Младенец ведьмы – та же ведьма, - сказал брат Кане. – Возможно, он был зачат богопротивным способом – от демона. Обряды над этим отродьем совершены не были, значит, божье проклятье с него не снято. В сущности, всякий ребенок до совершения обрядов заслуживает смерти. Тем более, что это девочка.
- Смотри! – заревел брат Лаццаро. – Смотри, шлюха! Ни тебе, ни твоему вы….ку отсюда живыми не уйти! Спасай хотя бы ваши души от вечного пламени!
Произошло то, чего никто из них не ожидал. Нина вскочила, рванулась к оцепеневшему палачу и выхватила девочку у него из рук. Но ноги Нины подкосились, она упала на колени, прижимая дочь к себе. Девочка пронзительно кричала. Нина заливалась слезами.
- Господи, спаси!
- Ты еще смеешь призывать господа!
Как ни защищала Нина дочь, через несколько мгновений ребенок оказался в руках у брата Лаццаро. Монах погрузил тряпичный кулек в кадку. Крик прекратился, раздалось бульканье. Нина закричала.
- Я всё скажу.
Лаццаро рывком поднял ребенка из воды.
- Колдун по имени Койран Валори вызвал в городе мор, чтобы погубить законных наследников барона Рамберти и его самого?
- Да.
- Валори вызывал бури, град и нашествия гусениц и слизней, чтобы погубить урожай?
- Да.
- Он портил домашний скот?
- Да.
- А какой домашний скот он портил? – вдруг спросил брат Кане.
- Да.
- Что – да!?
Нина сидела, неотрывно глядя на плачущий мокрый комочек в руках брата Лаццаро. Слово «да» было волшебное – оно отгоняло от Теодоры смерть.
- Ты что – уснула!? – огрызнулся Лаццаро. – Какой скот портил твой воспитанник?
Нина сдавленно застонала и проговорила:
- Коров. Овец. Ослов. Свиней. Лошадей.
- Лошадей? – вдруг встрепенулся брат Кане. – А в Поджо Каваллино он портил лошадей?!
- Да.
- А лошадей какой контрады он портил?
- Я не знаю, - пролепетала несчастная женщина.
- Брат Кане, - укоризненно, но не без усмешки сказал брат Лаццаро. – Вы монах. Забудьте уже об этой суете!
- Это не суета! – вскричал брат Кане. – Это была лошадь из контрады Тюльпана?! Люди из контрады Кабана заплатили ему!?
- Да.
- Я всегда это подозревал! Иначе с чего бы их кляча пришла к финишу раньше, чем наша лошадь! – сказал брат Кане, клокоча и пенясь. Невозмутимый нотариус скрипел пером. Ребенок плакал. Брат Лаццаро поморщился.
- Голова разламывается от этих воплей.
- Я отказываюсь! – вдруг хрипло крикнула Нина.
- Что? – переспросил брат Кане.
- Это всё неправда! Всё неправда, что я говорила!
- Значит, вы отказываетесь от ваших показаний?
- Да, отказываюсь. От всего отказываюсь!
Менее, чем через час, Нины не стало. Палач отдал Теодору женщине, которая кормила девочку.  Несчастная была приговорена к сожжению и ожидала исполнения приговора. Как и Нина, она была изувечена.

ГЛАВА ВТОРАЯ
Монах из Аморы и стражник, беспрестанно поторапливая Джулию, вели ее по улицам, где она, еще до своей свадьбы, свободная, ходила с отцом, кормилицей, подругами, и каждый шаг был легок, при каждом движении разум не мутился от боли. После полутемной камеры даже свет пасмурного, сухого и тихого дня со сплошными белесыми тучами резал ей глаза. Джулию привели на рыночную площадь.
- Укажи на людей, которые были с тобой на шабаше. Ты должна назвать, самое малое, шесть человек, - сказал монах.
- Я не была на шабаше, - чуть слышно, со страшным усилием выговорила Джулия.
- Ты же понимаешь, о чем речь! – негромко вскричал стражник.

Джулия молчала. Почему-то двое оставили ее у стены дома и пошли на рынок. Джулия стояла на месте – она все равно не смогла бы убежать. Стражник вернулся один и набросил на Джулию длинный грубый плащ. Он быстро, крупными гневными шагами пошел прочь от рынка и потащил за собой Джулию по бесконечным улицам и закоулкам. Джулия чуть не теряла сознание. Наконец мужчина остановился, и с яростью, которую Джулия скоро поймет, прошептал.
- Беги!
Джулия вытаращилась на него.
- Я сказал – беги! Дуй отсюда, что есть сил!

Он развернулся и поспешил прочь. Джулия, оступаясь на каждом шагу, побрела по узкой безлюдной улочке к небольшой площади. Боль в ступнях стала невыносимой. Джулия находилась у угла особняка. Девочка, держась рукой за стену, подошла к двери и постучала в нее тяжелым кольцом. Над Джулией хлопнули ставни. Она запрокинула голову. Из открытого окна ветер вытащил занавеску. Её подхватила женская рука и втянула в комнату. За дверью послышались шаги и лязг замка. Сердце у Джулии как будто оказалось в горле. Между дверью и наличником образовалась щель, в которую мог проскользнуть один человек.
- Проходите, - чуть слышно сказал высокий женский голос. – Быстрее.
Какие бы усилия ни делала Джулия, она не вошла, а вползла внутрь. Она увидела маленькую, смуглую и черноволосую девушку, служанку, и поспешно спускающуюся по лестнице молодую женщину. Джулия узнала Аньезу Герарди. Та негромко ахнула и подбежала к девочке.
- Монна Аньеза, - проговорила Джулия. – Помогите!
Аньеза откинула капюшон с головы Джулии – череп был голый, как колено.
- Идемте скорее!
«Скорее» не получилось. Джулия следовала за Аньезой, тянувшей ее за руку вверх по лестнице.
- Монна Аньеза! Не тяните меня. Я едва могу идти. Взгляните, - она показала руки. Аньеза вскрикнула.
- С ногами еще хуже.

Кое-как дошли до комнаты. Джулия упала на постель. Служанка принесла воду, ткань для перевязки, мази и чистое белье. Аньеза ухаживала за Джулией сама. Женщина просидела с Джулией всю ночь. Девочка заснула очень поздно, а под утро начала кричать и метаться. Аньеза разбудила ее.

В тюрьме еда была дрянная, и ее было очень мало, но Джулия не могла есть и на следующий день. Аньеза наклонилась к Джулии и дотронулась губами до горячего лба. Джулия слабо и неуклюже обняла Аньезу. В комнату, не постучавшись, вбежала служанка.
- Монна Аньеза! – произнесла она вполголоса. – Пришли монахи.
Кровь отхлынула от лица Аньезы, и оно стало иззелена бледным. Рядом с ее телом, под тонкой кожей и ребрами, заколотилось сердце Джулии.
- Ничего не бойся, - быстро и твердо сказала Аньеза, но было видно, что она едва справлялась со своим ужасом.
Два монаха ждали Аньезу в гостиной. Один из них, не знакомый Аньезе, стоял, второй, брат Кане, сидел в кресле, вытянув закинутые одна на другую ноги. Аньеза поздоровалась.
- Добрый день, монна Аньеза, - сказал брат Кане. – Мы хотели бы получить разъяснения. Нам сообщили странные вещи: якобы вчера вы впустили в свой дом хромую девушку.
- Я часто подаю нищим, как и предписывает нам святая церковь, - ответила Аньеза.
- Это похвально. Мы ищем ведьму. Стражник уверяет, что молодая ведьма, которую он сопровождал, превратилась в птичку и улетела.
- Что же в этом удивительного?
- Дело в том, что она была обрита наголо. А, обритые, они теряют магическую силу. Вам ли не знать? – в голосе и лице монаха проскользнула ирония.
- Простите? – переспросила Аньеза.
- Я имел в виду, что среди знакомых вам дворян были волшебники.
- Поверьте, они не посвящали меня в тайны своего искусства.
- Значит, вы утверждаете, что никого не укрываете в своем доме?! – спросил второй монах. – подумайте! Или нам придется позвать милицию и провести здесь обыск. А вам, монна Аньеза, придется последовать за нами.
- Это не нужно, - взгляд брата Кане метнулся с Аньезы на товарища. – Я верю монне Аньезе. Она всегда ревностно молится и творит дела милосердия.
- Я слышала, - заговорила Аньеза вдруг упавшим, чуть слышным голосом. – Что на Улице Кузнецов будут строить новую церковь.
- Да, это так.
- Позвольте мне сделать пожертвование.

Аньеза вышла в соседнюю комнату и через миг вернулась с двумя набитыми кошельками. Один кошелек брат Кане убрал в сумку на пояс, другой отдал товарищу – не без сожаления.
Монахи ушли. Аньеза бросилась в комнату, где Джулия лежала, оцепеневшая и взмокшая от страха. Аньеза опустилась на край кровати, впилась пальцами в покрывало и разрыдалась – отчаянно, в голос. Она зашлась рыданиями и задыхалась. Джулия шепотом твердила:
- Они ушли! Они ушли! Тише, тише! Тиш-тиш-тиш!
Наконец Аньеза отдышалась. Слезы разъедали ей лицо.
- Они вернутся, - обреченно сказала она. – Меня вызывали к инквизитору. Сначала брань, обвинения, угрозы. Я смогла прочитать молитву вслух. Это убедило их, что я не ведьма и не еретичка… Мне очень повезло. Не станут же они действовать себе в убыток. Теперь они приходят сюда. Они собирают дань – с меня и с других.
- Они спрашивали про меня?
- Да, Джулия. Они спрашивали про тебя. Кто-то видел, как ты вошла в дом, и донес.
- Я должна уйти.
- Не болтай чушь! – вдруг почти прикрикнула на нее Аньеза. – Есть ты здесь или нет тебя – для них не важно. Пока им выгодно тянуть с меня деньги – будут тянуть. Если захотят ЗАБРАТЬ меня – заберут.
- Ты не можешь убежать?
- Здесь мои родители. У инквизиции длинные руки. Мне сказали, что, если я убегу, они заберут всех моих родных. Пока я здесь, я могу хоть как-то оттянуть…
- А где другие маги? – чуть слышно прошелестела Джулия. - Ведь Койран был не один.
- Герцогиня отказалась от их службы. Я не знаю, остался ли здесь кто бы то ни было.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Четыре дня Аньеза и Джулия прожили спокойно. На голове Джулии появилось как будто рыжее свечение, быстро превратившееся в ёжик. Вставать, ходить, брать что-либо руками ей было по-прежнему мучительно. Джулия рассказывала Аньезе о себе. Начала с конца – с рассказа о заключении, пытках и аресте.
- Рамберти, конечно, возненавидел меня и Койрана. Но еще он не хочет возвращать мне приданое. Ведь в случае развода я потребовала бы этого.
При упоминании Койрана в глазах Аньезы мелькнули огоньки, почти испугавшие Джулию.
- Ты, наверное, тоже потеряла рассудок. Мне понадобилось очень сильная обида и разочарование, чтобы забыть его.
Аньеза неотрывно смотрела в лицо Джулии, но не видела ее.
- Койран добрый и благородный, и ни разу меня не тронул, - почти дерзко возразила Джулия. - Он был единственным, кто пожалел меня и защитил. - Джулия, не справившись с собой, вдруг вскрикнула и зарыдала.  Аньеза вздрогнула всем телом, прижала Джулию к себе, попросила прощения и сразу его получила.
- Анье, - осторожно произнесла Джулия, - ты уверена, что забыла его?
Аньеза встретила этот вопрос неожиданно спокойно.
- Разумеется, я не могу выбросить это из памяти. Бесследно такие вещи не проходят. Но я настолько легкомысленная женщина, что уже полюбила другого. В свое оправдание могу сказать, что виделась с ним лишь два раза и недолго переписывалась.
- А этот мужчина любит тебя?
- Не думаю. Я – не то, что ему нужно. К чему это всё может привести?
Аньеза была бесконечно счастлива уже оттого, что она смогла полюбить и что он есть на этом свете. Но она слишком испугалась.
- Я первая перестала отвечать на его письма. И за это я наказана. Мне больше всего на свете хотелось подружиться с Беатой Амманати. Хотя бы переписываться с ней. Но донне Беате это не нужно. Она имеет полное право не доверять мне. Я была с ней искренней и честной. Я несколько раз пыталась начать переписку. Беата отвечала мне, хотя и не сразу. А на последние мои несколько писем так и не ответила. Теперь уже нет смысла об этом думать.

Беата была бы поражена, если бы узнала, что беседы и переписка с ней были одной из очень немногих радостей в жизни Аньезы. Она могла подолгу вспоминать об этих встречах, вновь переживая их.  Дело было не только в одиночестве, и в недостатке впечатлений от общения с людьми, но и в восхищении и уважении, которые внушала Аньезе Беата. Аньезе хотелось, чтобы Беата хоть ненадолго пустила ее в мир, полный красоты и чудес, пусть скорбный и небезопасный. Хотелось разговаривать с Беатой о философии и искусстве. Хотелось болтать чепуху – умные образованные люди очень интересно и весело болтают чепуху. Аньеза знала, что не вправе осуждать и обижаться.

Джулия рассказала о сердцебиении и о том, что этому предшествовало.
- Знаешь, что я скажу тебе, - с волнением произнесла Аньеза, понизив голос. – Разумеется, когда на тебя нападает тварь раза в два крупнее тебя, ты ничего не можешь поделать. Но в жизни духа не так. Не становись жертвой в своем разуме. Я не знаю, как это сделать. Я не смогла, но может быть, ты сможешь. - Джулия сжимала руку Аньезы, горячими глазами глядя женщине в лицо. - Изверги и трусы чуют жертв каким-то своим подлым чутьем. Они хотят надругаться над твоей душой еще больше, чем над телом. Им нужно твое бессилие, унижение, ужас. Потому, что сами они умирают от страха. Именно страх определяет всю их жизнь.
На четвертые сутки вечером, когда Аньеза сидела у Джулии, как и в первый раз, вбежала служанка.
- Там брат Кане.
- Один? – быстро спросила Аньеза.
- Один, госпожа.
Аньезе казалось, что ее сердце лежало в груди неподвижно, ноги налились тяжестью, но Аньеза быстро шла. Она говорила себе, что единственное, за чем приходили в ее дом инквизиторы не раз и не два – деньги.
Действительно, брат Кане был один.
- Как идет строительство церкви? – проговорила Аньеза пересохшим ртом.
- Архитектор хочет, чтобы колонны были из какого-то особенного мрамора. А стоит этот мрамор…
Повторилось то, что произошло четыре дня назад.
- Поймите нас правильно: мы должны быть бдительны, - сказал брат Кане, и стал медленно, задумчиво ходить по комнате. - Враг силен, а его приспешники многочисленны, и успешно притворяются добрыми сыновьями и дочерями церкви. Один мой знакомый, монах, отправленный в город Грюнберг… С каким-то непроизносимым полным названием. Что-то, связанное с крысами.
Монах наклонил голову и наблюдал за женщиной лукавым, любопытным взглядом.
- Так вот. В городе Грюнберге произошла очень забавная история. Там жила одна молодая дама. Она славилась красотой, благочестием, ученостью и жертвовала на благотворительность немалые суммы. Но достоинства легко становятся причиной гордыни. Однажды городской судья пригласил ее на прогулку. Она отказалась. Вскоре выяснилось, что родные сестра и мать этой прекрасной юной дамы – ведьмы. Да еще какие! На допросах они изобличили ее саму.  А затем она, без предварительной пытки, созналась в сделке с нечистой силой и надругательстве над святынями. Сообщников у нее было множество. Вот, как бывает. У вас такой убитый вид. О чем грустить тому, чья душа чиста?
- Вы правы, - сказала Аньеза и старательно растянула губы в учтивую улыбку.
- Приходите в церковь святого Оранте на исповедь. Я буду рад вас исповедать.
- Мой духовник служит в церкви святого Койрана! – проронила Аньеза.
- Не всё ли вам равно? Завтра, в восемь часов вечера я буду ждать вас в храме.
- Простите, - проговорила Аньеза. – Я не уверена, что поняла вас правильно.
- Думаю, вы поняли меня правильно. Мы не дети.
Монах говорил резко, грубовато и нетерпеливо. Аньеза приоткрыла рот.  Мужество оставляло ее.
- Я приду, отец мой, - проговорила она.  – Но… Я прошу вас подождать еще три дня. Сейчас я бы осквернила храм своим появлением. Женщины сурово наказаны всевышним, как вы знаете.
- Ах, да. И мужчины наказаны вашим наказанием, - брат Кане немного повеселел, и эти слова были чем-то вроде комплимента. - Значит, через три дня, в четверг, в восемь вечера я буду ждать вас в церкви святого Оранте.

Монах попрощался с Аньезой и ушел. Та некоторое время стояла в оцепенении. Аньезу заставила сойти с места только мысль о Джулии. Аньеза шевельнулась, и слезы хлынули из ее глаз.
- Господи! – произнесла она. – Неужели ты не видишь?!
Аньеза сказала монаху неправду, но она была слишком испугана, и у нее была ничем не обоснованная надежда, что за эти три дня что-то еще может измениться. Она пришла к Джулии, твердо решив не рассказывать ей ничего, но не справилась с собой. Они сидели, прижавшись друг к другу, и плакали в голос.

Полночи Аньеза ходила по своей спальне. Наконец, решившись, она быстро написала письмо, в котором называла инквизиторов общими знакомыми и дорогими гостями. Она хотела предупредить Джанни Фогеля, что их врагам, возможно, что-то известно о нем. О том, что ей предстояло, Аньеза не написала ни слова. Закончив письмо и присыпав песком, Аньеза поспешила отодвинуть его от себя – чтобы не попали слезы. Она плакала от страха.
- Выезжай поздним вечером через северные ворота, - говорила Аньеза слуге. – Никому ни слова. Иначе погубишь несколько человек, и себя самого.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Первосвященник вызвал Ансельма к себе.  Старик со странным любопытством наблюдал за сыном из-под густых полуседых бровей.
- Я, конечно, понимаю, что у волшебников множество тайн, но никак не думал, что ты – один из заправил целого ковена.
- Ковена!? – переспросил Ансельм с искренним недоумением.
Адриан II благодушно улыбнулся.
- То, что я узнал, объясняет очень многое. Например, почему ты так заступался за Южный Грюнберг. Ведь твой друг оттуда родом.
- Я никогда этого не скрывал. Да, я знаю одного достойного гражданина Грюнберга. Надеюсь, этот человек и теперь остается моим другом.
Первосвященник кивнул.
- Скоро сюда приедет еще один из твоих друзей. Его привлек на нашу сторону Доменико. Подойди ближе. – Адриан II протянул Ансельму бумаги, исписанные мелким каллиграфическим почерком. Ансельм взял их, стал читать, и ему показалось, что он держит в руках не бумагу, а осклизлый кровавый комок.
- Это протокол допроса, - сказал первосвященник. – Я не стал говорить тебе, что отправил инквизиторов в Иларию. А этот сер Аньоло, кстати говоря, в прошлом черный колдун, имел неосторожность им попасться. Предвижу твое недоумение. Свою слабость он объясняет тяжелой болезнью, и пожертвовал собой, чтобы выгородить отца Андреа из ордена святого Томмазо. Я ценю его жертву и намерен щедро его вознаградить. Аньоло назвал вас всех. Но для полноты картины я бы хотел расспросить обо всем тебя.
- Общество совооких – не ковен ведьм и колдунов, - выговорил Ансельм, –  и наша деятельность никогда не была тайной.
Первосвященник никогда не видел Ансельма в таком состоянии, и первый раз испытал настоящий страх перед сыном.
***
Брат Лаццаро, почтительно склонившись, говорил с любимым племянником первосвященника. Ансельм Кверчи сказал монаху, что по приказу своего дяди занят расследованием преступлений Койрана Валори. В душе брата Лаццаро робость и страх подчиненного спорили с подозрительностью и подобием достоинства. У него отбирали добычу. Сын Адриана II выглядел приветливым и равнодушным, но Ансельму понадобилась огромная выдержка.
- Она родила ребенка от инкуба, - говорил монах. - Где это видано, чтобы сорокасемилетние старухи рожали!? У нее были переломаны руки и ноги, но, когда я собрался ПОПУГАТЬ ее и сказал палачу принести ребенка, она вскочила и выхватила младенца из рук у дюжего мужчины. Мог ли обычный человек сделать это без помощи нечистой силы?!
- Что это? – вдруг осведомился Ансельм, указав на кипу бумаг на столе.
- Это документы по ведовским процессам.
- Я их забираю. Хочу с ними ознакомиться.

Ансельм перебирал документы, пробегая по ним глазами, порой его взгляд замирал на той или иной фразе.  Сколько человеческого ужаса и страданий в этих листах. Ансельм нашел протокол допроса Нины.
«Не признает обвинений. Все отрицает. Мы применили тиски к пальцам рук. Призывает господа и святых. Мы применили тиски… Кричит. Призывает бога. Созналась в участии в шабашах и связях с порочными духами. Родила в тюрьме ребенка, которого еще до рождения пообещала демонам. Мы растянули ее… Мы подбросили ее. Мы привели ее в чувство холодной водой».
Несколько имен.
«Названная Нина призналась, что барон Койран Валори вызвал мор… гибель урожая… падеж домашнего скота… навел порчу на лошадь контрады Тюльпана, чтобы обеспечить контраде Кабана победу на ежегодных скачках… Отказывается от показаний».

Ансельм отправился в тюрьму. Там он разыскал палача. Ансельм хотел переговорить и со стражником, который сопровождал Джулию, но оказалось, что в колдовстве обвинили и его, и он покончил с собой, как это часто бывало. Сер Аньоло умер два дня назад от сердечного приступа. Дочь Нины нашлась довольно быстро. Её нянчила одна из заключенных, но женщины, кормившей Теодору вначале, уже не было в живых. Грудного молока не было больше ни у одной женщины, и девочка беспрестанно плакала. Ансельм умело и бережно положил ребеночка себе на локоть, и, едва выйдя из тюрьмы, перенесся в Шипио, а затем к себе домой, в Амору.

ГЛАВА ПЯТАЯ
Ансельм стоял перед Софонисбой неподвижно и не мог вымолвить ни слова. Ему казалось, что впечатления этого дня существуют отдельно от него, что они – едва ли не живое существо и высосали из него все силы. Девочка на руках Ансельма заплакала. Софонисба поспешно подошла к мужу и взяла ребенка. Лицо Софонисбы осветилось умилением.
- Какая хорошенькая. Не плачь, не плачь! Это подкидыш?
- Она родилась в тюрьме. Ее мать – кормилица Койрана. Нина. Она мертва.
Софонисба схватилась за лицо. Она поспешно вышла передать ребенка кормилице и вернулась к Ансельму.

Кормилица выкупала, накормила и спеленала младенца. Руфина сразу подружилась с Теодорой. Фалько где-то играл с приятелями. Оказавшись в колыбельке с пологом, Теодора некоторое время хныкала и корчила смешные рожицы – ей не нравилось, что ее туго спеленали. Ансельм и Софи смотрели на ребенка.
- Только попробуй, скажи мне, что мы не можем ее взять!
- Едва ли ее будут искать кровные родственники. Но нужно подождать, пока не объявится Койран…
- Я всё понимаю, но что он за воспитатель. Давай назовем ее Агатой.
- Она Теодора, - глухо возразил Ансельм. - Так ее назвала мать.
Софонисба закусила нижнюю губу.
- И это я понимаю. Но ты посмотри на нее: она же Агата!
В это мгновение в детскую влетел Фалько, и, еще ничего не успев заметить, крикнул.
- Мама, ты не видела мои чулки!? Зеленые.
***
Ансельм, ссутулившись, сидел на постели в спальне супругов.
- Не знаю, что ты скажешь мне на это, Софи. Но, по-моему, теперь оставаться на службе у моего отца – это равносильно тому, чтобы есть человечину и кормить ею наших детей.
Софонисба молча глубоко кивнула.
- Я была бы рада вернуться в Сан-Вальберто. И мой отец тоже будет этому рад.
- Согласен. Но сначала я бы пожил с вами в Сан-Фермо.
  - Сан-Фермо место такое сомнительное…
- Едва ли есть место, сомнительнее Аморы.
- О, да! Но зачем нам ехать именно в Сан-Фермо?
- Я не хочу, чтобы этот город попал в зубы отцу. При нынешних условиях это неминуемо. Будем надеяться, что у Стефано мозги встанут на место.

Муж и жена замолчали. Комнату наполняла их боль, но они успокаивали друг друга, и им понемногу делалось светлее и легче. Наконец Софонисба сказала: 
- Когда ты появился здесь с младенцем, я в первое мгновение решила, что это твой ребенок, которого ты прижил неизвестно с кем, и теперь хочешь, чтобы я его нянчила. Я бы тогда ребеночка оставила себе, а тебя выставила ко всем чертям.
- Софи! – выдохнул Ансельм. – Разве за эти годы я дал тебе хоть малейший повод…
- Ты – нет. Но это не было бы странно. На месте всех женщин Аморы, равно как и других городов и селений, я бы только и делала, что вешалась тебе на шею.
Софонисба обняла его и приникла головой к его голове.

ГЛАВА ШЕСТАЯ
Деликатно постучавшись, Ансельм вошел к Беате. Она полулежала в постели и смотрела мрачно, но живо и осмысленно. Софонисба была у нее. Она уже рассказала о побеге Койрана, уничтожении зеркала и смертях Пандольфо и Доменико. Ансельм и Беата поздоровались друг с другом. Маг сел у ее постели.
- Прости меня, Беата, - сказал Ансельм. – Мне, похоже, и вправду не следовало играть с тобой в эту игру. Послушай, как мне видится вся эта история. У меня было два основания служить первосвященнику: он такой же государь, как и остальные. И, должен сказать, лучше многих. Он понимает необходимость развития наук и искусств, и магии. Второе – он мой отец. Я должен был принести ему победу над Иларией.  Каждый из вас троих был для меня очень серьезным противником. Я восхищаюсь всеми вами. Но Койран обладал не только магической, но и политической силой.  Я лишил его возможности влиять на решения герцогини. Я поклялся Койрану именем Гермии, что не причиню ему вреда и другим не позволю.

Ни Ансельм, ни Софонисба не знали, следовало ли им рассказывать Беате о событиях в Иларии сейчас, когда больная едва очнулась после приступа. Но этого потребовала сама Беата. Ансельм рассказал. Он не стал говорить только, что мать спасенного им младенца – Нина.
- Я должна вернуться в Иларию.
- Тебе нельзя отправляться одной, - сказала Софонисба. – Вдруг тебя опять прихватит?
- Отец Андреа здесь. Я виделся с ним. Он сказал, что Джанни сейчас в Коризио. Ему предложили место преподавателя в университете.
- Думаю, Джанни поможет мне.
В Коризио Ансельм и Беата Джанни не застали. Но, благодаря кольцу и карте нашли его скачущим во весь опор в Иларию. Он уже знал, что там происходило.
- Я останусь в Аморе и постараюсь сделать всё, что в моих силах, - сказал им Ансельм.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Брат Нофри ухаживал за раненым Койраном, говорил что-то веселое и успокаивающее на диалекте –очевидно, не мог поверить, что Койран диалекта не понимал. Монах не утешал Койрана, но сострадание и ласка были во всех его словах и действиях. Он приходил в келью молиться вместе с больным, а когда Койрану стало лучше, водил того молиться вместе с братией. Храм был, очевидно, очень древним. В нижней церкви, которая зимой отапливалась, кое-где на потолке золотилась и отливала изумрудным и темно-лазурным выщербленная мозаика. Когда Койрану стало легче, он вместе с братом Нофри ходил в холодную трапезную, где монахи рассаживались за щелястые столы. От тарелок с похлебкой поднимался кудрявый, струйчатый, прихотливо завивавшийся пар.

Брат Нофри познакомил Койрана с братом Роберто, а тот согласился показать Койрану монастырскую библиотеку. Койран знал, что она должна была быть очень богатой. Брат Роберто, библиотекарь, сорокалетний худощавый человек с оттопыренными ушами, шустрый, веселый и разговорчивый.
«Об отце Реденто говорят, что он смог осуществить Великое Делание»
- А что это? – недоуменно спросил брат Роберто.
«Алхимическое делание»
- Ах это… Золото из свинца?
Койран взглянул на монаха со смертельной досадой и упреком. Тот смутился. Но после этой неловкости они продолжили осмотр библиотеки. Книг было много, но лишь единицы из них могли заинтересовать Койрана.

Ещё яркое предзакатное солнце залило библиотеку золотистым светом, бросило на корешки книг в шкафу световые прямоугольники, рассеченные на круги.

Монах провел Койрана в соседнее помещение, темное и намного более тесное. После яркого света Койрану показалось, что они вошли в полумрак. Монах стал рыться на полке. Книги там стояли в два ряда. Койран отнес на стол тяжелую кипу книг, а, когда вернулся к шкафу, брат Роберто с усилием вытащил из второго ряда небольшую тетрадь, с распухшей, покоробленной бумагой. Кое-где на полях были нарисованы руки, указывающие на самые важные положения. Страницы были исписаны неизящным, но аккуратным и четким крупным почерком. Сердце Койрана вдруг до боли сильно дернулось в груди, и Койрана охватила дрожь. Он бережно, бережно опустил тетрадь на стол и застыл над ней. Это были алхимические записи отца Реденто. Рецепт Великого Делания.

Монах осторожно окликнул Койрана, но тот не шелохнулся. Он больше не видел и не слышал ничего вокруг.  Монах чуть дотронулся до его плеча.
- Что-то интересное?
Койран беззвучно шевельнул губами, хмыкнул и кивнул. Стилус и дощечка остались в соседней комнате. С раненым гостем монастыря сделалось что-то небывалое: он как будто сросся с тетрадкой, которую держал в руках, был взбудоражен, взгляд светился. Наконец Койран, к собственному удивлению, смог сбегать в соседнюю комнату за стилусом и дощечкой.
- В прошлом году в монастыре кое-что перестраивали и ломали стену между двумя кельями. Внутри стены оказалась полость, а в ней – шкатулка с вот этой тетрадкой.
«А кроме тетрадки в шкатулке ничего не было?».
- Там был мешочек с какими-то красными кристаллами.
Молодой человек ошалело неотрывно смотрел в лицо монаха. Койрану не верилось, что все это происходит с ним и на самом деле.
«Вы можете показать мне эти кристаллы?»
- Нет, - ответил монах.
«Но почему!?»
- Их выбросили. Бог знает, что это было такое. И что с ними делать? Поэтому братья их выбросили.
«Куда!?»
Глаза Койрана полыхнули – так запомнился монаху этот взгляд.
- В канаву.
Койран со всей силы хватил кулаком по столу, и лицо молодого человека перекосилось, как от страшной боли. Брат Роберто совсем растерялся. Койран едва-едва совладал с собой и заставил свои глаза смотреть доброжелательно и сделал ровным тяжелое, прерывистое дыхание.
- Мы же не знали, что эти кристаллы могут кому-то еще понадобиться. Они вам очень нужны?
«Не берите в голову, брат Роберто. Вы можете продать мне эту тетрадь?»
- Мое мнение таково: нельзя выносить книги из библиотеки. Это грозит проклятьем. Но я поговорю с настоятелем.
«Вы ведь нашли этот тайник уже после смерти отца Реденто?».
Койран понимал, что это так, но на всякий случай все-таки задал этот дурацкий вопрос.
- Да, через год после его смерти.
«Вот насмешка судьбы» - подумал Койран.

Настоятель отказал. Койрана мучила досада, что он не участвовал в разговоре двух монахов. Попросил у брата Роберто о том, чтобы встретиться с настоятелем самому.
Настоятель, высокий, худой и осанистый старик, картавил, и его речь звучала, как воркование.
- Те, кто выносит книги из монастырской библиотеки, прокляты! Об этом пишут на последних страницах книг. Я не в праве распродавать книги! Это закон! Если все начнут продавать книги… Согласны со мной?
Койран сидел, не притрагиваясь к стилусу.
- Согласны со мной?!
 «Вы погубите эти записи. Вы не знаете им цены».
- А это уж, как говорится, не ваша забота.

Тетрадку можно было переписать, но это заняло бы слишком много времени. Койран уже был в силах оставить монастырь и идти в Иларию. Койрану жгло душу от двух стремлений: остаться в монастыре и переписать тетрадь отца Реденто и как можно скорее оказаться на родине. Его душа изорвалась от тоски и тревоги. Почти сразу после того, как Койран в белой ярости вышел от настоятеля, молодому человеку пришла на ум шальная мысль – она была страшна и отвратительна. Койран сидел, прислонившись спиной к стене на скамейке в монастырском дворике. Койран не знал, отчего его так бросало в жар и знобило. Едва ли от раны, думал Койран, ведь она почти зажила. Неужели от волнения? Он, как жемчужные четки, перебирал воспоминания о событиях недавних дней: отсветы фонаря на мокрой мостовой, встревоженный голос, говорящий что-то на диалекте, два теплых одеяла, золотистый воздух и темная комнатка в библиотеке, молитвенное пение в холодном храме, светящиеся витражи и разноцветные отсветы. Осквернить всё это?

Рукопись, о которой Койран не смел, не отваживался даже мечтать, зажатая между третьестепенными богословскими сочинениями. И кошмар средь бела дня. Преступление, одно из множества подобных, совершаемых по невежеству, по недомыслию, без стыда, с чистым сердцем. Оставить записи отца Реденто в дурных руках – не будет ли ЭТО преступлением?
«А если я сам не смогу ее сохранить!?»

Поздним вечером Койран сидел со свечой в библиотеке, в том самом, маленьком темном помещении. Но, уходя, он не поставил тетрадку на определенное монахами место, а спрятал за пазуху. А на место тетрадки, на книжную полку, положил кожаный мешочек с половиной тех денег, что имел при себе. Койрана почти физически тошнило. Он очень боялся, что тетрадка заметна под одеждой. По пути в келью для гостей Койрану никто не встретился; оказавшись там, Койран поспешно спрятал тетрадку в узелок.
«Нужно будет исхитриться и вернуть ее на место. Когда-нибудь потом».

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Ансельм появился в покоях отца так же внезапно, как некогда исчез оттуда. Первосвященник полулежал, вытянув больные ноги, и с ним сидела светловолосая рыхловатая молодая женщина. Старик держал губами ее сосок – он считал, что женское молоко – неплохое средство для омоложения. Ансельма замутило. Первосвященник разомкнул губы, чмокнул свою кормилицу, и та, застегиваясь на ходу, поспешно удалилась.
- Не смотри на меня такими глазами, Мино. Я не враг.
- Что бы ни случилось, вы – мой отец, - глухо сказал Ансельм. - И тем мне больнее.
Первосвященник не сводил глаз с Ансельма.
«Нос мой» - вдруг подумалось старику, и это была приятная мысль.
- Я бросил Иларию к вашим ногам. Если бы я только знал, что вы начнете так топтать этот несчастный город…
Ансельм рассказал обо всем, что увидел в застенках, рассказал про Аньоло-аптекаря, Джентиле, Нину и ее дочь.
- Так эта женщина не была ведьмой?
- Разумеется, нет.
- Ты решил удочерить девочку?
- Да, - коротко ответил Ансельм.
- Это разумно.
Ансельм не сразу сообразил, что имел в виду первосвященник, так это отличалось от хода мыслей самого Ансельма.
- Чего ты хочешь от меня?
- Упраздните инквизицию!
- Мино, - мягко произнес старик с таким выражением, будто Ансельм просил о невозможном или Адриан II догадывался о лукавстве сына, - ты же понимаешь, что это невозможно. Ты знаешь, как легко люди впадают в ересь, как легко возникают секты.

К чему нужно взывать, говоря с ненасытным существом без совести, без чести, без сердца, не боящимся ни божьего суда, ни человеческого? Первосвященник – первый, кому выгодна охота на ведьм. Чем поманить его? Чем испугать? Ансельм, разумеется, понимал, что виноват не один первосвященник. Что делать с теми, кто пишет доносы на «ведьм и колдунов» чтобы избавиться от соперников или опостылевших супругов, со всеми, кто кормится от охоты на ведьм? Это не только судьи, палачи и тюремщики. Это, например, хозяева постоялых дворов: любопытные рекой стекаются в города, терзаемые инквизицией – посмотреть, как людей сжигают заживо.
- Тогда реформируйте святую инквизицию так, чтобы обвинительные приговоры никому не приносили дохода! Это в интересах вашего святейшества и всей церкви. Вы прославите свое имя. Вы положите конец произволу, который начал ваш предшественник. Вы спасете церковь от позора. То, что происходит сейчас, я не могу назвать иначе, как позором.
- Ты рассуждаешь, как разумный и милосердный человек. Я подумаю над твоими словами.
Ансельм понимал, что это отказ.
- Посмотрите, что теперь происходит в Сан-Фермо. Да, человеческая глупость и внушаемость бесконечны. А терпение – не бесконечно. И однажды, может быть, уже очень скоро, люди пойдут за кем угодно, лишь бы не идти за вами. Уверуют во что угодно. Даже если в новой вере будут все пороки нашей и не будет малой доли ее достоинств. Нет такого чудища, которое люди не могли бы объявить своим богом. И чем более страшным преследованиям это новое учение будет подвергаться, тем больше у него окажется последователей в итоге. Уже сейчас вы создали мучеников на сорок новых религий. И что хуже всего – боюсь, что вы уже упустили время. Так исковеркать свою веру, поставить ее с ног на голову...
- Ты преувеличиваешь, Мино, - заметил Адриан II с ласковой улыбкой.
Отец и сын еще некоторое время говорили о пустяках.
***
В следующие два дня в подвальный и первый этаж библиотеки первосвященника стали готовить к ремонту. Книги перенесли на второй и третий этаж. Пока служащие библиотеки бережно переносили книги, домашние слуги готовили вещи семьи Ансельма для переезда на загородную виллу.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
На окне дома сидел небольшой кот с круглой головой, с лоснящейся черной спиной и белым брюхом. Женщина, шедшая впереди Джанни и Беаты, очевидно, поддалась очарованию кота, подошла и погладила его. Кот был доверчив и бесстрашен – замурлыкал и принялся выгибаться. Хозяин лавки стоял в дверях, привалившись к косяку, и что-то жевал. Вдруг к нему выбежала хозяйка
- Масло прокисло! – выкрикнула она. Заметила, как женщина гладила кота, вытаращилась и пошевелила мужа за руку, отчаянно кивая. Тот не сразу, но все же довольно быстро понял, что жена имела в виду. В головах этих двоих всё мгновенно связалось воедино. Еще месяца три назад они посмеялись бы над чем-то подобным. Джанни, заметив эту сцену, ускорил шаг. С ним и Беата.  Лавочница завопила:
- Ведьма!
Женщина, которая ласкала кота, не заметила разыгранную соседкой и ее мужем пантомиму и не думала, что этот крик относился к ней. Лавочник с женой бросились к женщине и схватили ее за руки. К ним подбежал какой-то человек и тотчас унесся на соседнюю улицу.
- Что здесь происходит!?
- Из-за нее мое масло скисло!
Лавочник заломил пойманной женщине руку, и та скорчилась. Теперь Джанни и Беата видели, что на щеках и переносице женщины было большое бугорчатое малиновое пятно.
- Сударь, - пролепетала она, глядя на Джанни. – Я не ведьма! Я ничего не делала!
- Это каким же образом она испортила ваше масло? – гневно и насмешливо осведомилась Беата.
- Отпустите немедленно! – выговорил Джанни.
Вокруг них начали собираться зеваки.
- Живо, - произнес Джанни негромко, но с ледяной яростью и вытащил меч из ножен до половины. Лавочник выпустил женщину, Беата схватила ее за руку и повлекла прочь. Прохожий, который первым подбежал к лавке, привел двух стражников.
- Ведьма испортила мое масло! – объявила лавочница. – Она гладила нашего кота и произносила заклинание. Вон, посмотрите! У ней метка демонов на всю рожу! Она солнца боится! Я ее соседка! Я знаю.
- Масло всё почернело и воняет, как деготь! – сказал мужчина. – А этот господин, - кивнул на Джанни, - Вот этот вот, говорит, что она не виновата. И за меч хватается.
- Пусть эти люди вынесут свое почерневшее масло, - спокойно сказал Джанни. – И покажут его представителям власти.

Джанни понимал, что может, как в кошмаре, предсказать действия и слова этих людей на два-три шага вперед. Можно было сколько угодно требовать, чтобы показали черное зловонное масло – приговор несчастной женщине, всем ее ближним и дальним был произнесен, когда лавочница крикнула «ведьма!». Все разумные доводы будут вытолкнуты из их умов, как пробка из воды. Риторика тоже будет бессильна. Они во власти другой риторики. Высмеять чету лавочников? Запуганным людям не до смеха. Они увидели врага, и теперь могут только броситься… Волшебной силы у женщины не было. Она была серьезно больна. Огромное багровое пятно на лице образовалось из-за волчанки. Но почти для всех, кто собрался на площади, оно было, конечно, «меткой демонов».
- А может, он сам – колдун и своих защищает!?
- У нас в казарме живет черный кот, - сказал худощавый стражник с веселым лицом. – Мы все его гладим. Что же мы после этого – колдуны!?
Второй стражник толкнул товарища локтем и сказал Джанни:
- Пройдемте с нами.
- И не подумаю.
- Тогда мы отведем вас силой.

Джанни обнажил меч и стал отступать в соседнюю улицу и скрылся за углом, только миг стражники не могли его видеть, но, когда они вбежали в соседнюю улицу, она была пуста. На столбе ограды, в позе геральдического льва, только щита с гербом не хватало, сидел большой пушистый рыжий кот и размахивал свешенным хвостом. Пронаблюдав за стражниками, кот спрыгнул со столба и большими бурными скачками, как куница, помчался обратно на площадь. Шерсть на спине стояла дыбом. На площади, между тем, уже собралась толпа. Некоторые были вооружены.
- Колдун и ведьма!
- Ведьмы! Две!
В это время по той же площади бежала небольшая, изящная черная кошка с желто-зелеными глазами, как будто из полупрозрачного камня.

Дверь лавки была открыта. Кот прибежал на пустую кухню и прыгнул на стол. Там стояла миска с пресловутым маслом. Понюхал. Коту, с его тонким обонянием, запах испорченного, конечно, ударил в ноздри, но речи не было о каком-то особенном зловонии и, тем более, масло не почернело. Оно несколько оплавилось – очевидно, его забыли в тепле. Со стола кот прыгнул на полку с посудой. Миски и тарелки со звоном и грохотом полетели на пол.
«Им так хочется верить, что их окружают ведьмы и колдуны. Ну что же, пусть познакомятся с магией». Джанни боролся с соблазном заставить товар летать по всей лавке, утварь и мебель – по кухне, сшибая негодяев с ног, а жидкости – выливаться из кувшинов на головы, но этого нельзя было делать.

В этот момент в кухню вбежал мальчишка лет двенадцати. Его глаза сверкнули. Он схватил головку сыра, палку колбасы и круглый хлеб, запихал всё это в котомку, и, убегая, в дверях оттолкнул остолбеневшего хозяина. Кот спрыгнул с полки, выгнул спину, зашипел на лавочника и стрелой бросился к дверям. Хозяин успел плеснуть коту вслед кипятка. Когда к хозяину вернулся дар речи, он выскочил из дома и завопил:
- Держи вора!
***
- Держи ведьму!
- Держи вора!
- Держи колдуна!
Люди еще долго искали колдуна и ведьм – то ли одну, то ли двух, бегали по площади, по ближайшим улицам, по лестницам домов. Хозяева лавки плакались всем и каждому на творящийся произвол. А на крыше дома, у чердачного окна, уютно подвернув передние лапы, лежали и наблюдали за происходящим гладкошерстная черная кошка и пушистый рыжий кот. Когда всё успокоилось, они спустились с крыши и продолжили путь к Аньезе в своем обычном, человеческом обличье.
- Она в безопасности, - говорила Беата. – Как твой бок?
- Уже намного лучше. Мы с тобой не туда прискакали.
- Как это – не туда? – опешила Беата.
- Мы по ошибке в Грюнберг заехали.
- Чувствуй себя как дома, Джанни.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Аньеза, которой служанка доложила о прибытии гостей, сбежала вниз по ступеням. Беата обняла Аньезу раньше, чем она успела вымолвить хоть слово.
- Вы будете долго жить, - проронила Аньеза и чуть дернула углами рта, но улыбнуться не смогла. – Я совсем недавно вас вспоминала… Джанни! Почему вы здесь, а не в Грюнберге!?
- В Грюнберге сейчас всё благополучно, - мягко сказал Джанни. – Я виделся с моим соотечественником в тот же день, когда получил ваше письмо.
Аньеза судорожно выдохнула.
- Монна Аньеза, мы сделаем всё, чтобы вас защитить.
Аньеза молчала, пока поднимались по лестнице.
- У меня Джулия Фачелли. Ей помогли убежать из тюрьмы. Барон Рамберти написал на нее донос. Клеветнический и чудовищно нелепый. Я не понимаю, что произошло, но за голову Койрана теперь назначено вознаграждение.
- Руки коротки, - выговорила Беата, в душе похолодев.
- Джулия больна и измучена. Мне бы хотелось вас попросить: не расспрашивайте ее ни о чем. Чтобы не напоминать…
***
- Такой случай действительно был, - промолвил Джанни, когда Аньеза начала рассказывать о последнем появлении брата Кане. – Лотта Грау была одной из самых прекрасных и образованных девушек в Грюнберге... В этой истории всё было настолько очевидно и настолько омерзительно, что многие, мне кажется, всё поняли правильно и кое-о-чем задумались. Но говорить об этом громко… Но очень много было и тех, кто злорадствовал и даже тех, кто искренне верил, что несчастная Лотта – ведьма. Впрочем, не прошло и трех месяцев, как в колдовстве обвинили самого судью.
Аньеза в своем рассказе дошла до самого мучительного, и ее язык стал неподъемным.
- Он шантажирует меня. Тянет с меня деньги – якобы на пожертвования. Ему известно, что Джулия здесь.

Джанни неотрывно смотрел на Аньезу и вслушивался в каждый звук ее голоса. Джанни понял, что она не договаривает.
Аньеза отвела Джанни и Беату в комнату где, полностью одетая, полулежала Джулия. Аньеза представила Джулию и Беату друг другу.
- Вы – Беата Амманати, - проговорила Джулия.

С Джанни девочка была знакома, и они обменялись приветствиями и улыбками. Джанни осторожно и почти ласково сказал, что его медицинские знания и целительский дар полностью к услугам Джулии. Она поблагодарила его, и попросила подлечить ее изувеченные ступни: до сих пор Джулия не могла ходить без посторонней помощи. Когда Джанни закончил всё, что мог тогда сделать для Джулии, девочка горячо поблагодарила его. Четверо пообедали вместе. Джулия, смутившись, попросила о возможности переговорить с Беатой наедине.

- Вам, наверное, бог знает, что обо мне наговорили.
- Я не верю сплетням и стараюсь не вмешиваться… - Беата осеклась и не договорила.
- Я знаю, что он вас обидел. Но ему очень стыдно. Койран добрый и благородный. Простите его.
- Если бы вы выступали в суде в качестве защитника – все приговоры были бы оправдательными, - усмехнулась Беата, но сразу за тем сокрушенно произнесла. – Простите мне этот тон. Я вполне допускаю, что Койран был с вами добр и благороден, если и вправду не любил вас, как женщину и не имел на вас никаких видов.
- Не понимаю...
- Не слушайте меня, - торопливо проговорила Беата на выдохе.

В это время Аньеза разговаривала с Джанни.
- Простите меня, монна Аньеза. Могу ли я вас спросить: зачем этому негодяю понадобилось рассказывать вам про Грюнберг?
- Для того, чтобы позвать меня, как он выразился, на исповедь. Да, так. В четверг, то есть завтра, он будет ждать меня в церкви святого Оранте.
- И вы бы пошли к нему!? – почти вскричал Джанни.
Аньеза отпрянула.
- Не смейте повышать на меня голос и смотреть такими глазами! Он шантажирует меня жизнями Джулии и моих родителей. Что я могла ему ответить!?
У Джанни лицо перекосилось от гнева, муки и смущения.
- О, бог мой! – негромко выговорил молодой человек – Я не повышаю на вас голос, ни в коем случае. Обещаю вам, что мерзавец вас не тронет.
- Спасибо вам, - чуть слышно, с бесконечной благодарностью произнесла Аньеза.
- Не бойтесь, - твердо повторил Джанни. - Могу себе представить, что вам пришлось пережить.
- Я очень надеюсь, мессер Джанни, что НЕ МОЖЕТЕ. При всем вашем горьком опыте и при всем вашем сочувствии.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Брат Кане отослал служку, соскабливавшего воск с подсвечников, и некоторое время стоял один в центральном нефе церкви святого Оранте. В это мгновение по каменной ограде монастырского сада пробежала черная гладкошерстная кошка, и спрыгнула вниз в сад, засаженный темными кипарисами. Монах нетерпеливо ждал. Неожиданно в церковь вошел мужчина и направился прямо к брату Кане.  Сначала монах видел только силуэт, потом смог рассмотреть вошедшего. Это был хорошо одетый, среднего роста и плотного сложения молодой мужчина, широколицый и кудрявый. Следом за ним в храм неторопливо, с достоинством, подняв хвост, прошествовала кошка.
- Что вам угодно, сын мой? – осведомился монах, у которого появление молодого человека вызвало удушливое бешенство.
- Вы – брат Кане?
- Да.
- Позвольте исповедаться, отец мой, - смиренно сказал вошедший.
- Сын мой, я готов и рад принять вашу исповедь, но, может быть, завтра, - брат Кане едва-едва заставлял себя не смотреть на дверь храма. - Брысь, мерзкая тварь, - шикнул монах на кошку. Та и ухом не повела и трусила вперед.
- Вы заняты отец мой? Может быть, вы кого-то ждете?
У брата Кане сердце немного екнуло, но он уже понимал, что вряд ли дождется Аньезу и со сладострастием воображал, какую он устроит ей «веселую жизнь».
- Я наслышан о вашем ревностном служении. Это очень важно.
Брат Кане скрипнул зубами.
- Речь идет о колдовстве.
- Хорошо. Идемте.

Монах и молодой человек прошли в боковой неф к резным деревянным исповедальням, и монах открыл одну из них. И тут с кающимся грешником произошло удивительное превращение. Его лицо стало каменным от ярости, он схватил брата Кане за грудки и швырнул в исповедальню.
- Люди! – сдавленно вскрикнул монах, вскочил на ноги, но тотчас получил такой удар кулаком в лицо, что снова рухнул внутрь исповедальни, и кровь хлынула носом.
- Помогите!
Второй удар. Во рту стало солоно.
- Вы знаете, что вас за это ждет? – выцедил монах и громко втянул носом.
- Ровно ничего, - холодно и с усмешкой сказал мужчина.
И ударил брата Кане в третий раз.
- Не надо больше, - произнес рядом женский голос.
Рядом с исповедальней стояла молодая дама и смотрела на монаха с такой же ненавистью, что и мужчина.
- Что эта мразь затеяла, - выцедил Джанни. – И в божьем храме!
- А это от меня! – произнесла Беата.
Монах скорчился от нестерпимой боли, но не мог издать ни звука. Затем тяжело задышал – боль прошла так же внезапно, как схватила, но немота осталась.
- Это естественная нееретическая магия, - сказала женщина. – Вы, кажется, искали волшебников?
Брат Кане зажал лицо руками. Чародейка достала из сумочки на поясе чернильницу, перо и листок бумаги.
- Напишите имена всех инквизиторов, прибывших вместе с вами из Аморы и инквизиторов из этих мест. И если вы посмеете вписать в этот список каких-то случайных, невиновных людей или просто придуманные имена – имейте в виду, вам станет не лучше, чем людям, которых вы все это время мучили.
Монах, дыша открытым ртом, взял перо и принялся что-то быстро писать.
- Сознался без предварительной пытки, - сказал Джанни с усмешкой. – Сдает своих, не поморщившись. Убил бы негодяя.
Брат Кане протянул Беате листок со списком имен, и двое ушли из храма. Брат Кане поднялся на ноги и хотел позвать на помощь, но оказалось, что он был по-прежнему нем, а руки безжизненно висели вдоль туловища.
- Теперь, надеюсь, никто не сиганет в колодец, - говорила Беата по пути. – Я произнесу заклинание, и не мысленно, а вслух, при тебе.
- Нет, - решительно сказал Джанни. – Это сделаю я. Для меня это дело чести, - ответил он на изумленный и гневный взгляд Беаты.
- Я понимаю, - кивнула она. – Но для меня это тоже дело чести.
Так, заклинание произнес Джанни, а затем оба мага поддерживали чары, не позволяя им ослабнуть.
***
На следующее утро гости из Аморы собрались на мессу. Из круглой «розы» в полумрак храма лился солнечный свет. Монахи привели и заплаканного брата Кане, который всё щупал языком десны и при этом оттопыривал щеки и губы… Епископ прочел проповедь об искоренении еретиков, отрекшихся от святой веры во имя мнимого могущества. Говорил о том, что в это предконечное время власть Врага велика, как никогда, и многие души он уловил в свои сети, и поэтому… Не договорив, он рухнул за кафедру. К нему подбежал только мальчик-служка, потому что в храме началось безумие: один монах бился в эпилептическом припадке. Ещё один с воплями метался по церкви, распластался на стене, шаря по ней руками, и сполз вниз. Кто-то смотрел в одну точку, но, судя по взгляду, видел невыносимое. Кто-то рыдал в голос. Брат Кане сидел, съежившись и опасливо поглядывал по сторонам. Он догадался, что происходило, и боялся, что его вина откроется. Судороги, частичный паралич и немота поразили всех, кто вел дела о «колдовстве». Городской судья в то утро не встал с постели. Поначалу даже хорошие врачи были уверены, что его хватил апоплексический удар. Но в «растение» никто из пораженных заклинанием не превратился, память и сознание не утратил. Судопроизводство по ведовским процессам остановилось. Больше не было ни арестов, ни пыток, ни сожжений. Но в тюрьме в тесных холодных зловонных камерах, на дрянном хлебе и воде оставались измученные люди. Многие из них были непоправимо искалечены. Большинство было жертвами клеветы, сплетен и показаний, данных их родными и знакомыми под пытками. Кого-то, по малейшему подозрению, схватили в толпе. Шарлатанов, сумасшедших и людей, как Аньеза, искренне заблуждавшихся насчет своих магических способностей, были единицы.
***
Хотя опасность миновала, Аньеза попросила Джанни сопроводить ее и Джулию в Сан-Фермо, где у Аньезы был дом, купленный еще ее мужем. Они ехали верхом по дороге, вившейся среди холмов в холодном белесом тумане. Долгое время они не говорили. Джанни не смел произнести ни слова, и ему было больно взглянуть на Аньезу. Аньеза тоже молчала и неловко отводила глаза вниз. К счастью для Джанни, с ним заговорила Джулия. Вскоре они увидели стены и семь высоких прямоугольных башен Сан-Фермо. Особняк Аньезы поддерживали в жилом состоянии. Слуги были изумлены, когда увидели Аньезу и ее спутников.

В какое-то мгновение Джулия оставила Джанни и Аньезу на террасе, где трое обедали: может быть, случайно, а, может быть,  хотела им помочь. Джанни прикоснулся к руке Аньезы. Женщина сильно вздрогнула и отвела руку. Джанни пробормотал «Простите». Он не ожидал и не требовал благодарности, но Аньеза могла заподозрить его в этом. Джанни рисковал оказаться в одной компании с мужем и родственником Аньезы, Койраном и братом Кане.

Джанни провел совсем немного времени с Аньезой и Джулией и собрался в обратный путь.
- Вы избавили и меня, и Джулию, и нас всех, - горячо проговорила Аньеза, но осеклась и замолчала.
- Я счастлив, если могу быть вам полезным, - искренне ответил Джанни. - Прошу вас, располагайте мной. Я появлюсь по первому вашему зову.
В первый раз Джанни увидел ее улыбку, на миг блеснувшую в страдальческих глазах.

Когда Джанни остался наедине с собой, метался из жгучего стыда и злости на себя в ледяную тоску. Ему хотелось разбить себе голову. Он обвинял себя в трусости, неуклюжести и душевной тупости.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Софонисба стояла на заднем дворе виллы. Густые и длинные, мелко вьющиеся волосы были распущены, и Софонисба с негромким пением, плавно и энергично расчесывала их большим гребнем.

Южный ветер – теплый, тяжелый, наполненный влагой и моросью, не прекращался третьи сутки. Плоские серые тучи неслись по небу, и им не было конца.  Не было конца и ливню. Желто-зеленые мутные воды Флаво вспухли и морщились. Они затопили ярко-зеленую, кое-где поросшую ивняком пойму, и стали подниматься все выше и выше в своем рукотворном ложе.  Кое-где пенные волны бросались на камни набережной, разлетаясь брызгами. Наконец вода реки оказалась вровень с мостовой, а затем потекла по улицам города. Люди спасали всё, что хранилось в подвалах. Передавали друг другу тюки и ящики, загромождали ими первые этажи.  Бедствие усугублялось тем, что вода с холмов неслась в нижнюю часть города. Там узкие кривые улицы превратились в ручьи и речки.  Сначала вода струилась между булыжниками мостовой, затем – и над ними.
Вода по щиколотку.
Вода плещется среди античных руин.
Лошадиные копыта поднимают фонтаны брызг.
Амора знала намного более страшные наводнения. Это обошлось без смертей и увечий, но сейчас, под гремящим ливнем, люди не могли знать, что их ждет.
***
Кардинал Ридольфо вошел к первосвященнику. Тот стоял у окна, вцепившись обеими руками в подоконник, и все сильнее его сжимая. Кардинал почтительно поздоровался с отцом. Адриан II жестом подозвал Ридольфо к себе.
- Посмотри.
Дождь прекратился. Показалось солнце, но не одно, а в сопровождении четырех ложных солнц по сторонам светового круга.
- Ты видишь, что творится?
- Это паргелий. Древние считали его предвестьем несчастий.
- Да. Но это не предвестье, а, скорее, предупреждение. А если сказать еще точнее – угроза. Он теперь каждый божий день устраивает это представление на небе. Ридольфо, ради всего святого, отправляйся к нему. Делай всё, что хочешь, только уговори его прекратить. Ты единственный, кого он еще может послушать. Мои отношения с ним разрушены.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Брат Симоне вместе со Стефано и Марко вышел в монастырский дворик. Весь последний месяц часть аркады была занята лесами; Аджиноре, молодой художник, ученик Луки Элетти, недавно открывший свою мастерскую, был приглашен настоятелем написать в люнетах фрески со сценами из жития святого Оранте. Этот молчаливый мрачный и очень сдержанный молодой человек в действительности был страстен, чувствовал тонко и сильно. Но он ни за что не отказался бы от своей ранимости, ведь в ее основе была зоркость, необходимая всякому философу и творцу.

Его работа подходила к концу, леса почти уже разобрали. Только плиты пола еще были измазаны штукатурной пылью. Аджиноре, худощавый, темный, с узким лицом подошел к монаху и ревам и тихо поздоровался. Брат Симоне остановился и стал смотреть на фрески живым, светлым и глубоким взглядом. Молодые люди тоже остановились и тоже стаи смотреть на фрески, но больше – на брата Симоне, и вслед за ним чувствовали, что фрески очень хороши. Стефано понимал это и без посторонней помощи. Марко никогда не любил и не понимал искусство, красота не проникала в его душу. Сам Марко считал это проявлением аскетизма. 
- Посмотрите, - сказал брат Симоне, указывая на сцену мученичества святого. – Кровь сейчас закапает на пол. А эта собака… - тощая, ощеренная, взъерошенная собака, как знали все четверо, символизировала ненависть и вражду. – Я слышу, как она дышит и заходится рычанием.
Художник был готов задохнуться от радости и благодарности. Такая похвала проникает в самую глубь души.
- Только к чему все это? – сказал монах. – Такое точное и правдивое изображение праха. Теперь живописцы идут в никуда – все эти изыскания в области оптики, прямая перспектива, объемы. Художники прошлого ведь не были ни дураками, ни дикарями, как нам… как ВАМ, Адже, хотелось бы думать. Рисовать они умели. Но они изображали мир вечный и нетленный, с иной перспективой, иными формами. Не думаю, что это увлечение земным приведет людей к божественному. Не думаю!

Брат Симоне продолжал свой путь по галерее. Стефано и Марко – за ним. Аджиноре остался стоять возле лесов. Он не согласился с братом Симоне. Аджиноре, как и многие, чтил этого священника, но всё в душе художника восставало против непонимания, с которым он столкнулся. У Аджиноре была тысяча возражений, но он не вымолвил ни слова. Художник уехал на следующий день. Поговаривали, что ему заплатили то ли меньше, чем обещали, то ли не заплатили вообще. Еще через день кто-то попытался сбить штукатурку в люнетах, но дело до конца не довел, а только продырявил и сильно исцарапал росписи.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Ридольфо знал, что семья Ансельма теперь жила в купленном ими доме в Сан-Фермо. Сам Ансельм пока оставался на вилле, где прежде держал в почетном плену Койрана. Ридольфо и его спутникам пришлось долго гарцевать у ограды. Ансельм впустил внутрь только кардинала.
- Я очень благодарен тебе за помощь, - искренне сказал Ансельм. Он выглядел сумрачным и измученным.
- Всегда пожалуйста, - улыбнулся Ридольфо. - Но я к тебе по поручению любимого дядюшки.
- Я догадался.
- Это ведь ваша работа: южный ветер, наводнение, ливни и паргелий?
- Рано или поздно всему приходит конец, - изрек Ансельм и развел руками. – Несчастную реку столько раз делали невольной соучастницей преступлений. Она не смогла больше этого выносить. И солнце – выглянет, взглянет на Амору с ужасом и отвращением и прячется за тучами.
- Хорошо, - с готовностью сказал Ридольфо. - Что мы должны сделать, чтобы умиротворить стихии?
- Самое малое – оставить в покое Иларию. И не спускать псов господних с цепи без крайней необходимости.
- Да, Илария, - вздохнул Ридольфо. – Тебе, наверное, известно, что там происходит.
- Нет. Но, думаю, если бы Филиппо ди Фабруццо побывал там, то сумел бы кое-что выяснить.
- Ты не вернешься к отцу?
- Никогда, - твердо сказал Ансельм. – Только если ему будет грозить тяжелая болезнь, неволя или смерть. И только потому, что он – мой отец.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
В зале трактира стоял накрытый стол. «Взбешенные» вскочили. «Взбешенные», члены сообщества, враждебного Скаличи и брату Симоне, вычурно, кричаще, до нелепости наряжались, вели себя шумно и весело. Мужчины-«взбешенные» всегда ходили по городу при оружии.

Трое юношей, трое девушек. У одного на голове берет с длиннейшим пером. У другого – неимоверная шляпа, широкие поля которой были приколоты к тулье чудовищной сверкающей брошью. У третьего – шляпа с завитком на затылке. Дублеты с узорами и штаны в полоску и в шашку. На девицах сверкали драгоценности. В зале, помимо еды, пахло духами. Конечно, «взбешенные» были встревожены, но смотрели на ворвавшихся «рев» презрительно и с вызовом.
- Рёвы! – крикнул молодой человек в шляпе с завитком. – Тут не церковь! Тут трактир!
- Они просто хотят присоединиться, - сказал юноша в берете с пером. – И хочется, и колется, да брат Симоне не велит.
Фрозони шагнул вперед.  Огромная шляпа и берет с пером, как их называл про себя Стефано, схватились за рукояти мечей.
- Что вам здесь нужно?! – громко произнес «огромная шляпа». – По какому праву вы нам досаждаете? Или есть закон, по которому мы не должны собираться в трактире? Но в любом случае, вы – не городская милиция, чтобы нас разгонять.
- Этот закон выше всякого человеческого закона, - громко сказал Стефано. – И ваша совесть его знает. Как вам не стыдно!? Проедаете родительские деньги, разоделись в пух и прах, чтобы всем бросить вызов.
- «Все» это вы, рёвы? – звонко спросила девушка. Прическа – буйство косиц и струящихся прядей.
Ей ничего не ответили.
- Позовите стражу! – крикнул Марко. - Это враги города, церкви и бога!
- Рёвы, идите к чёрту! – задушевно сказали где-то справа.
- Да почему никто, кроме нас, не вышвырнет их отсюда! – вскричала Лавиния.
- Мы лучше вас вышвырнем! – раздался громкий бас оттуда же, откуда донеслась первая реплика.
Стефано обернулся, но, конечно, уже не мог определить, кто из людей, сидевших за двумя столами, сказал то и другое.
- Сейчас, - ядовито сказала трактирщица, ещё молодая женщина с сырым громоздким телом и узким лицом. – Сейчас я позову милицию!
- Вы губите свои души! Вы разом совершаете по нескольку смертных грехов!
Ответом ему были улыбки и усмешки – беззаботные и презрительные.
- Вы все знаете, что я прав! Вы спите, и беситесь от того, что мы вас будим!
«Как об стенку горох», - подумал Стефано, и решил истово молиться о вразумлении своих комичных, хотя и опасных противников.
- Вон отсюда, - произнесла та же бесстрашная девица. – Вон.
Стефано, брат и сестра Фрозони бросились вперед. Кто-то из девушек вскрикнул. «Берет с пером» схватил стул. Прочие двое выхватили мечи. Рёвы сделали то же самое.
Посетители трактира, с азартом наблюдавшие за перепалкой и диспутом, поднимались с мест. Кто-то потек к выходу. Многие двинулись к ревам и взбешенным, и два человека встали между противниками, не произнося ни слова.
- Господа, господа! – забормотал пожилой трактирщик.
- Вы совсем бараны!? – вскричал Фрозони, - выжечь калёным железом эту заразу!
- А может, они вас защищают!?
- Вы губите свои души! Вы защищаете людей, оскорбляющих бога!
- Бог – это брат Симоне? – насмешливо произнес юноша в огромной шляпе.
- Мерзавцы, как вы смеете! – крикнул «взбешенный» в берете с пером. Его приятель в шляпе с завитком схватил того за руку, иначе он бросился бы на Фрозони. Оттого, что насмешливые слова и гневный выкрик раздались одновременно, расслышать слова было невозможно. Повсюду кричали:
- Тихо!
- Довольно!
- Рёвы, вон отсюда! Идите лучше свои грехи замаливать!
В трактир вбежала его хозяйка и с порога громко, зычно провозгласила
- Сейчас здесь будет милиция!
- Уходите, господа! Уходите! – торопливо и резко, хотя и с остатками угодливости говорил трактирщик, глядя лицо то одного, то другого рёвы. Он даже дотрагивался до плеч Стефано, чтобы направить его к выходу. Очевидно, старик чувствовал, что из трех рёв Стефано был самым разумным и наименее опасным. – Уходите!