Совоокие. Часть шестая

ГЛАВА ПЕРВАЯ
По склону невысокого холма, пегому от снежной крупы, вилась дорога. По ее сторонам стояли острые кипарисы. Дорога вела к небольшому городку: черепичные крыши, рыжеватые стены домов, невысоких башен и церквей. К городку верхом подъезжали двое – молодой плотный мужчина с каре желтых вьющихся волос и тонкая, темноволосая дама.
- Мы уже близко, - сказал Джанни.
Беата слабо кивнула. Джанни всмотрелся в профиль Беаты – ее смуглое лицо было очень бледным и глубоко печальным. Беата за последний месяц похудела больше прежнего.
- Ты устала? – осторожно спросил Джанни.
Беата кивнула.

У Джанни в студенческие годы было тяжелое время, когда он, по описаниям древних и современных медиков, сам себе поставил диагноз «черная меланхолия». Но сейчас, когда его позвала на помощь Беата, Джанни выругал сам себя «здоровущим мнительным болваном». Джанни сумел помочь Беате. Черная тоска начала как будто понемногу выцветать, хотя время от времени еще нападала на Беату главным образом утром, в пол-одиннадцатого. Можно было сверять часы. Временами ощущалась физическая тяжесть на груди и плечах. Беате жгло кожу на шее и руках, а иногда немела кожа на лбу и подбородке. Вот так странно отступала ее болезнь. Беата смогла встать с постели, снова читала книги по естественной философии, но сама еще продолжала «молчать».
- Можно заехать перекусить, - Джанни улыбнулся, приглашая Беату улыбнуться в ответ. – Да, кстати: ты слышала: в Коризио открывают новое заведение. Надеюсь, оно будет таким же прекрасным, как и «Гнездо». Только с названием еще не определились: «Совиное дупло» или просто «Дупло».
У Беаты дернулись углы рта. Она не могла решить, нравится ей это название или нет.
- Совиное дупло, - уверенно произнесла она. – Просто «Дупло» из него и так сделают.

Совоокие, во время войны потерявшие связь, теперь отыскивали друг друга.  Сальвиати написал Ренато Онтани. Тот ничего не ответил. Затем ему написали ещё несколько человек, в том числе Джанни – и тоже ответа не получили. Тогда Джанни решил сам поехать к Ренато и позвал с собой Беату: прежде Ренато очень хотел познакомиться с «достойным мужем», работавшим под псевдонимом Фоски.

Джанни и Беата проехали небольшую площадь перед церковью с фасадом из грубого камня. В центре площади стояло стройное миндальное дерево, с кроной, осыпанной белыми бусинами бутонов.
- Не сегодня – завтра будет несказанно красиво, - произнес Джанни. Ему хотелось найти хоть что-то, что могло бы порадовать Беату и его самого. 

Они вошли в трактир с низким сводчатым потолком. Посетителей было немного, и к вошедшим господам на всех парусах подлетела хозяйка, гостеприимная и предупредительная, но без подобострастия. Еда оказалась отменной. Беате вдруг до привкуса во рту захотелось пирога с рыбой. Прежде Беата не слишком любила это блюдо, но теперь ей стоило некоторого усилия не наброситься на него. Джанни пристально и с тревогой взглянул на Беату, но ничего не сказал. Благодаря дару целителя Джанни догадывался кое-о-чем, но боялся ошибиться и допустить бестактность. Джанни уплел пирог с курицей и порывался заказать ещё, но сказал сам себе, что умеренность – одна из четырех добродетелей.
- Нам нужно идти, - сказала Беата бесцветным тоном. 
- Черт возьми, я сюда еще вернусь! Когда с Ренато переговорим.
Расплатились и попрощались с хозяйкой.

Ренато Онтани жил на окраине городка в небольшом каменном доме, оплетенном узловатой, еще не цветущей и безлистной глицинией. Рядом с домом темнела небольшая купа деревьев. Джанни постучался. Ему не ответили.
Подергал за дверное кольцо – дверь оказалась запертой.
- Сер Ренато! – громко позвал Джанни. – Это мы, ваши коллеги!
Беата отошла от двери, приподнявшись на цыпочки, заглянула в темное окно, состоявшее из круглых стекол, мгновение всматривалась, завизжала, и, продолжая кричать, отшатнулась от окна. Джанни подбежал, заглянул в окно и принялся бить в него рукоятью меча. Стекла задребезжали, брызнули осколки. Джанни ободрал себе кисть руки; она была слишком крупной, чтобы ее можно было просунуть в отверстие от выбитого стекла и открыть окно изнутри.
- Беата!

Она подбежала, просунула руку в отверстие и нащупала с внутренней стороны окна защелку. Джанни толкнул рамы. Скрежет, дребезжание. Рама грохнула о стену. Джанни влез в окно.  Ренато бился в петле. Джанни поставил табуретку, которую Ренато оттолкнул за несколько мгновений до этого, и, встав на нее, одной рукой приподнял Ренато за волосы, а другой вытащил нож и принялся перерезать плохо поддававшуюся скользкую веревку, впившуюся в шею. В прямом смысле секунды решали, выживет ли Ренато, а если выживет, то сможет ли выздороветь или останется искалеченным. Наконец, Джанни перерезал последние волокна веревки; Ренато, худощавый и хрупкий, выше среднего роста, оказался у Джанни в руках. Табуретка под ними качнулась, и они едва не упали. Джанни положил Ренато на бок на пол, и наклонился ухом к лицу Ренато так, что его волосы щекотали Джаннни щеку. К счастью, через несколько мгновений грудь Ренато едва-едва приподнялась и опустилась. Джанни смог вздохнуть и счастливо улыбнуться.
***
Ренато сделал всё, чтобы избавить тех, кто стал бы готовить его тело к погребению, от лишних неприятных хлопот. Перед самоубийством он принял ванну. Чуть вьющиеся темно-русые с проседью волосы распушились. На Ренато была его лучшая одежда.
Беату передернуло – повсюду пол кладовой был заляпан кровью – красные капли и кляксы.
«Откуда здесь кровь!?».
Только теперь Беата заметила, что ее руки изрезаны, и ощутила боль.
«Ах да, разбитое стекло».
Если не считать хаоса, созданного самоубийством и спасением – разбитого окна, табуретки посреди кладовой, свисающей с потолка веревки, запачканного пола – повсюду в доме был безупречный порядок.

Джанни бережно отнес Ренато в спальню и уложил в постель. На середине письменного стола, на видном месте лежало письмо. Беата схватила его и рывком распечатала. Строчки прыгали у нее перед глазами: рука дрожала. Всего несколько строк крупным разборчивым почерком – Ренато отдавал последние распоряжения, прощался, просил никого не винить в его смерти и желал всем никогда не узнать того, что теперь знал он. Беата молча подала письмо Джанни.

Джанни чуть слышно, срывающимся голосом, пел исцеляющие и защитные заклятья. Затем оторвал небольшую полоску от прощального письма Ренато – некогда было искать другую бумагу - начертил на ней несколько знаков и осторожно просунул под подушку Ренато.

Лицо Ренато было очень бледным, но понемногу приобрело свой обычный вид - жуткая синева почти прошла, отек спал. Это было овальное, суховатое смуглое лицо с полукруглым лбом. Ренато очнулся, открыл прозрачно-карие глаза и больным, но уже осмысленным взглядом посмотрел на Джанни, сидевшего на краешке кровати.
- Вы узнаете меня!? –произнес Джанни негромко, почти ласково, с бесконечной радостью.
- Джанни… Фогель? – проговорил Ренато сиплым шепотом
- Да, да.
- Я и раньше плохо помнил, - Ренато примолк, чтобы перевести дух, – фамилию.
- Ш-ш-ш! – зашипел на больного Джанни и мягко сказал. – Сейчас вам нужно отлежаться, а потом мы поговорим.
Ренато тяжело дышал. Говорить ему было трудно и больно, но было очевидно, что никакого «потом» не будет, и переговорить нужно было немедленно.
- Мне сон приснился. Она приходила ко мне.
- Кто!?
- Джина... Ремиджа, моя жена. Она ничего мне не говорила. Только взяла за руку. А, проснувшись, я знал одно: я больше не могу и не стану жить без нее.
- Хороша была бы моя жизнь, если бы я позволил своим снам на нее влиять, - подумал Джанни вслух.
- Это было единственным способом освободиться… от всего.
Джанни медленно свирепо выдохнул.
- Вот что я ненавижу всеми силами души, так это тезис что смерть – это освобождение. Я знаю, откуда оно пошло. Но это – лишь одно из бесчисленного множества возможных мнений. Смерть может означать небытие. Некому будет радоваться освобождению. Либо из мира одних необходимостей вы попадете в мир других необходимостей. И они вам не известны.

Беате думалось, что она находилась в шаге от Ренато, а Джанни – в двух шагах. Беата знала черную меланхолию. С детства, лет с семи, думала о самоубийстве. Теперь эти мысли осаждали Беату. Но она по-настоящему никогда не приближалась к смертной черте. Беата понимала Ренато, но болезненно чувствовала, что не могла понять до конца и в полной мере сострадать ему. Джанни, несмотря на остроту восприятия и меланхолический темперамент, был здоров.
Он продолжал:
- Как сын нашей матери церкви, я разделяю принятые представления о посмертии. И согласно им, участь самоубийцы, мягко говоря, незавидная. Встреча с женой вас тоже не ожидала.  Но разум и воображение допускают и иное. Некоторые философские школы древности придерживались представлений о метемпсихозе. Что, если правы они? И в следующей жизни вы станете дубом в окрестностях моей малой родины - славного города Грюнберга-на-Рэттенфэнгерсзее.
- Не такая уж плохая судьба, - невесело улыбнулся Ренато.
Да, и в этом состоянии, как и в смертельной опасности, даже слабый и не слишком храбрый человек может улыбаться и смеяться.
- Вы не можете представить себе, что я пережил в этот год.
- Почему вы думаете, что не могу? Я не хотел говорить о себе, но, как видно, это необходимо: я потерял жену и маленького сына. Мне тоже хотелось уйти вслед за ними. Но я знал, что не в праве: у меня есть родители и сестры.
- Простите, ради бога. Послушайте меня, - смиренно негромко произнес Ренато. – Вам это, возможно, покажется странным, но в уме я согласен со всем, что вы мне говорите. Мариано тоже говорил мне много мудрого и доброго. Я даже не имею в виду его целительные истории. Но, когда я проваливаюсь в темноту, другие мысли делаются намного сильнее.
Беата вздрогнула и стала прислушиваться.
- Им очень трудно не верить. Я как будто раздваиваюсь. Делаюсь не вполне собой… Это трудно описать.
- Я понимаю вас, Ренато, - сказала Беата. Джанни вскинул на нее встревоженный взгляд. – Послушайте меня. Отмахиваться от черных мыслей нельзя – необходимо опровергать их, и всегда держать в уме верное решение. Я прочитала об этом в одной полезной и мудрой книге.
Джанни улыбнулся.
- Мне вспомнилась одна легенда. В подтверждение слов донны Беаты. Однажды несколько дворян затеяли заговор против какого-то герцога или курфюрста. Заговор был разоблачен, а его участники приговорены к отсечению головы. Но право на последнее желание у них было. И один из приговорённых сказал, чтобы его товарищей поставили в ряд на определенном расстоянии друг от друга, а ему пусть рубят голову. И мимо скольких он успеет пробежать без головы, пусть стольких помилуют и отпустят. Правитель посмеялся и позволил. Кончилось тем, что казненный, как петух без головы, пробежал мимо всех своих друзей и рухнул. В житиях нескольких святых говорится о том, как они, после усекновения головы, брали ее и относили в храм. Этот заговорщик никак не был святым. Я думаю, что смысл у всех этих историй один: наши самые главные убеждения, знания, симпатии должны войти в кровь, в мясо, в кости, чтобы сработать даже в самом страшном положении, когда голова уже не соображает.

Истомленный Ренато заснул. Беата направилась вниз снять петлю с потолка, стереть капли с пола, заткнуть тканью разбитое окно и заговорить дом от воров и иного вторжения. Беате было жутко, и она умирала от стыда за одну, вдруг пришедшую ей мысль-чувство, омерзительную до нелепости. Что-то в легком, худом теле Ренато, в русых с проседью волнистых волосах, в складках возле тонких губ действовало на нее так же, как действовал вид Койрана.

Несколько дней прошло очень тяжело. Ренато рассчитался со служанкой, сказав, что уезжает. Теперь ее позвали обратно. Джанни и Беата ухаживали за больным, оставить его одного можно было лишь на очень короткое время. Ренато был послушен, и две не знали, что было за этим послушанием: желание выздороветь и жить, апатия или притворство. Легко верилось во второе и третье.
- Койран сейчас, я надеюсь, встречает звезду на Поле святого Ичилио, - говорил Джанни. - Место Рене заняла Софи, место Аньоло – Луиджи Роспи. А еще одно место остается свободным. Прошло много времени. Многое изменилось. Без вас нам не справиться. Таково общее мнение.
- Вот как, - отреагировал Ренато. – Очень интересно.
Он говорил без ехидства, но по лицу и тону было ясно, что Ренато всё безразлично.
- Библиотека теперь в Коризио. Мариано и Джиджи – большие молодцы, но даже им вдвоем трудно справиться с ее обустройством. Лаборатория тоже. Кто-то должен взять на себя труд по ее оборудованию. Думали, что Койран этим займется, но его и след простыл. Ренато, мы все вас просим.
- Это очень лестно, - Ренато почесал свой небольшой нос с легкой горбинкой. - А кроме меня – некому!?
- Решительно некому, - лицо Джанни стало пасмурным. – Я же сказал: все разбрелись кто куда, и всем не до чего.
- Мне тоже не до чего, как видите.
- Неделя ваша, так уж и быть, - Джанни улыбнулся такой улыбкой, что и у Ренато лицо на миг посветлело. – А когда будете здоровы, пожалуйста, приезжайте в Коризио.
- Джанни, друг мой, вы - золото. Золото высшей пробы. Мне жаль вас разочаровывать, но думаю, что я всё понял.
- Хотя бы и так, - произнес Джанни, которому нестерпимо саднило душу. – Но все, что я говорил – чистая правда.
Беата внимательно слушала этот спор. Ей казалось, что она и Джанни нарочно поднимают шум в тишине скорби.

ГЛАВА ВТОРАЯ
С утра Беате нездоровилось, ее знобило и поташнивало, но она отправилась в центр городка – в церковь и за покупками, хотя в большей степени чтобы развеяться. Но скоро Беата поняла, что сделала себе только хуже: хождение по улицам, гомон, чьи-то голоса от пронзительных и писклявых до низких, густых раздражали ее. В душе Беата шарахалась от каждого.

На площади миндальное дерево расцвело и превратилось в белое прохладное облако. Беата медленно приблизилась к нему и остановилась. Было не насмотреться. К миндалю подошли две молодые женщины, и сначала одна из них, а затем и другая принялись отламывать ветки. Живые сочные ветви поддавались плохо, их безжалостно трепали, заламывали, крутили. Только сейчас Беата заметила, что у многих людей на площади в руках были цветущие ветви. Мать вела за руку ребенка лет пяти – девочка волокла по мостовой целый букет. Подбежал долговязый юноша, разгоряченный, потный, с пылающими щеками, наломал несколько веток и унесся прочь. Вся мостовая была забросана белыми лепестками.
«Успокойся, - твердила себе Беата. – Это не человек, не животное. В сущности, та же капуста – только большая, красивая и долго живет». Беата хмыкнула, но это утешение не действовало. Гнев жег ее, как пламя; как дым, душил и разъедал глаза.

Беата думала: говорят, все мы убиваем тех, кого любим. Но это – не злой рок, не насмешка судьбы. О, если бы это было так! Нет! Для слишком многих разрушение – единственно возможный способ любви. Как кошмарные младенцы-переростки, взрослые люди стремятся разъять на части то, что им нравится, завладеть хотя бы ничтожной частью, ничего не говорящей о целом – отбить кусочек древней колонны, отломить ветвь цветущего дерева. Им нет дела, что целое от этого пострадает или погибнет. В детстве им не сказали волшебных слов: «Только глазками!». Им просто не приходит в голову, что можно любить, не стремясь ни к обладанию, ни к разрушению, любимое уже принадлежит им, поскольку дорогой образ живет в душе и разуме.
«А разве я сама лучше!?»
Где-то бредет по дорогам к полю святого Ичилио несчастный, всё потерявший человек, роднее которого у Беаты нет и не было, и которому она нанесла, возможно, самую глубокую рану. Беата винила себя, но и теперь не знала, как ей следовало поступить в то утро.

Беате сдавило голову, как будто тугим обручем, и мысли спутались. В уме раздавались те же слова, что когда-то близ лагеря Аморы. Как ни пыталась Беата заглушить голос, произносивший заклинание, он не умолкал. И ее ярости было довольно, чтобы уничтожить всех, кто ходил по этой площади. Беата знала, что ее бешенство несправедливо, что оно не соизмеримо с виной этих людей.
«Да без каждого из вас воздух станет чище!».

Беата давно уже думала о том, что, если нельзя заставить заклятье умолкнуть, то его можно определенным образом направить. Беата подумала о Ренато, и западня, в которую попал заболевший от скорби человек, показалась ей самым разумным и легким решением. Беата едва не засмеялась от счастья и досады – чего она ждала все эти годы? Беата направила заклинание на себя так, чтобы оно не причинило вреда никому другому. Но, когда в мыслях раздавались последние слова, Беата успела мучительно пожалеть, что его невозможно отменить.
Молодая смуглая дама сделала два нетвердых шага и упала навзничь.

Больше не было ни площади, ни миндального дерева, ни грубого фасада церкви с единственным окном-розой. Беата лежала на мерзлой, твердой лесной земле, покрытой чешуей из буро-серого прошлогоднего листа, тронутого полупрозрачным инеем. Стволы деревьев, и ровные, и корявые, в зеленом налете окутывал засохший плющ. Взгляд Беаты поднялся по стволам, по узловатым черным ветвям, в низкое пасмурное небо. Беата, дрожа, собралась с силами, подтянула к себе окоченевшие руки и ноги и села на земле.
Тогда она увидела Атру. Черная Гермия, наклонив голову на бок, насмешливо рассматривала Беату, а затем шагнула к Беате и хлестнула ее по лицу. На щеке Беаты вспыхнул след. Беата вскинула взгляд на богиню.
- Я согласна умереть, но не сносить оскорбления!

Гермия усмехнулась. Вдруг, возникнув будто из ниоткуда, Беату окружил рой гнуса – мелких, как точки, черных мошек. Каждая из них наносила невыносимые жгучие укусы. Хуже всего было то, что мошки лезли в глаза. Обезумевшая от боли Беата заметалась и бросилась в лес, не разбирая дороги. За ней тянулся темный движущийся шлейф. Беата оказалась на берегу озерца с черно-бурой водой, в которой отражались темно-зеленые ели.

Беата наблюдала за молодой женщиной, кружащейся и машущей руками в облаке гнуса прекрасными темными глазами оленихи, наклонившей голову к воде озера.

Беата, поднимая брызги, по колено вбежала в воду и обернулась рыбой. Она стояла у поверхности воды, отдыхая от пережитых боли и ужаса. Солнечный свет проник сквозь тучи, и над Беатой появились пятна и полоски сияния. Под листом кубышки прятались две крошечные серебристые рыбки. Они блеснули в солнечном свете. Беата всем существом знала, что они связаны с ней. Она не думала о том, откуда это знание. Беата-рыба скользнула вперед – рыбки последовали за ней. Что-то упало в воду, и перед Беатой оказался изгибающийся дождевой червь. Рыба немедленно, еще ни о чем не успев подумать, схватила червя, губу ей проткнул крючок, а затем ее с силой, причиняя лютую боль, рванули вверх из воды.
***
Стефано рыбачил на озерце близ Сан-Фермо. Рыба клевала редко, Стефано приходилось подолгу смотреть на поплавок. Молодой человек был в странном и неприятном состоянии, похожем на крайнее утомление, но, одновременно был взбудоражен, его изводила тревога. Хотелось сорваться с места и что-то сделать. Стефано сгорбился, опустил голову на грудь и закрыл глаза. Поплавок погрузился под воду. Рыба, молодой окунь, с прорванной крючком губой забилась на дне лодки. Вскоре она перестала подпрыгивать, и лежала на боку, хлопая жаберной крышкой, и Стефано был готов возненавидеть ее за то, что она всё не умирала. Стефано взял окуня и с силой ударил об борт лодки. По телу рыбы прошли судороги, поднялся и распрямился спинной плавник. Больше рыба не двигалась и не дышала. Стефано взглянул по сторонам и остолбенел. Это не было озеро из окрестностей Сан-Фермо с его нежно-голубой водой и молочной дымкой, а маленькое, темное, зеркальное. Его обступал лес из темных елей и серых высоких дубов. Была лишь одна небольшая песчаная отмель у берега.
- Бррр! – Стефано потряс головой.
«Это сон или бред!?»
Но все его ощущения были острее, чем в сновидении, и, быть может, острее, чем наяву. Лодка сильно качнулась и осела. В ней, на скамье перед Стефано сидела Атра в ее нелепо-жутком обличье.
- Пора в этой комедии появиться божеству из машины. Брось ее на берег, - холодно сказала богиня, указав на рыбу.
Сначала Стефано остолбенел от уже знакомого ему ужаса, но сверкнувшее воспоминание успокоило его. Стефано боялся выдать свое невольное ликование. Он отвел лодку к берегу, бросил мертвую рыбу на отмель, а через мгновение закричал не своим голосом: вместо рыбы там лежал человек. Женщина, которую Стефано тотчас узнал. Он перевел взгляд с Беаты на Атру. Она усмехалась. Стефано задохнулся от ужаса и ненависти.
- Что это!?
Беата некоторое время неподвижно лежала на мокрой илистой земле, потом медленно поднялась и поковыляла в лес. Ее кожа отекла от укусов, кровь из разорванной губы капала Беате на грудь и в заиндевелую палую листву. 
- Беата! – закричал Стефано. Он выпрыгнул из лодки, побежал, было, к берегу, но запутался в мокрой одежде, облепившей ему ноги, и повалился в воду. Атра рассмеялась.

Стефано поднялся и бросился следом за Беатой. Он повторял в уме слова заклятья. Он помнил тайное имя богини, вплетенное в заклятье... Впереди, среди стволов, белела изодранная рубашка Беаты. Внезапно перед Беатой появилось два зверя. Один из них выглядел, как черная пантера. А второй зверь был единорогом: изящным белым животным, похожим на лошадь с небольшой бородкой и длинным витым рогом на лбу, какими их и изображают на гобеленах. Беата бросилась бежать. Стефано на бегу выкрикнул защитное заклинание – самое мощное, какое знал. То, что, наряду с магическим кругом, спасало Стефано от ударов Койрана во время поединка. Но теперь оно не подействовало. Пантера одним прыжком нагнала Беату и повалила на землю, а затем отошла, давая единорогу приблизиться, вздеть Беату на рог, как на копье, и пригвоздить к старому дереву с косой оплывшей трещиной на стволе. Стефано пережил несколько мгновений паники. Он подумал, что начисто лишился способности к волшебству. Ощущение собственной магической силы, однажды появившееся у Стефано, не пропало, но заклятья, казалось, утекали, как вода сквозь песок. Он больше не мог чувствовать, что происходило с телами существ, которых он видел. Стефано снова вспомнил свой поединок с Койраном и произнес Огненное заклятье. Ни искры не вспыхнуло. У него не было ни трута, ни огнива, чтобы поджечь какую-нибудь ветку и отогнать чудовищ от Беаты. Он оказался безоружным. Стефано приблизился к Беате. Звери даже не взглянули на него. Живот Беаты был распорот, внутренности выворочены наружу.
- Испугался? – участливо спросила Гермия. Стефано смерил ее ледяным взглядом. - Посмотри: она жива.
Беата лежала так же, распростертая на земле, в разорванной белой рубашке, но теперь на ее теле были лишь неглубокие, не кровоточащие царапины. Беата шевельнула рукой и чуть слышно застонала. Стефано хотелось рвануться к ней, но против своей воли остался стоять неподвижно.
- Она очнется уже невредимой. И всё повторится. Устроить Беате вечную смерть не смогли бы ни я, ни какие бы то ни было демоны. Я слишком хорошо знаю и слишком чту человеческую природу. Вот люди – большие мастера вечной смерти, чужой и собственной.  Беате суждено вечное умирание. Она будет умирать и каждый раз оживать в том или ином обличье. Из уважения к Беате я не стану рассказывать тебе о ее вине.
- Беата – не твое создание, и она тебе не принадлежит. Не тебе ее судить и наказывать! – голос Стефано сел и был чуть слышен.

Жалкая ненавистная тварь лежит на земле под деревом. Беата пронзает ее длинным витым рогом и бросает наземь…

Атра что-то шепнула. Стефано не успел понять, как произошло их перемещение: оно отличалось от того, которым воспользовался Койран. Стефано не ощутил никакого движения, но лес вокруг него изменился. На небольшой покрытой изморозью поляне не было ни Беаты, ни зверей.
…Темно-синее небо за стеклянными кружками окна. Оплывший огарок на дне глиняной миски. И старая книга, в которую Стефано, едва раскрыв, впился… 

Стефано устремил на Атру тяжелый взгляд. Его дразнила надежда, и от нее возрастал страх. Стефано стал громко отчеканивать слова заклинания, хотя его голос все же чуть звенел и срывался. Он забыл самого себя. Магическая сила, как пламя, рвалась наружу вместе с его словами, окутывала и жгла. По лицу Стефано стекали капли пота. Как и прежде, Стефано ощущал сосредоточенную в Атре чудовищную мощь. Лицо богини перекосилось от изумления и ужаса. Имя Атры, которое Стефано узнал, позволило ему опутать ее невидимой магической сетью. Гермия потеряла самообладание. Ее рот был приоткрыт, в глазах – потрясение. Она, комок рваных черных волос и влажной шерсти, присела, упираясь руками в землю.
- Ты все-таки узнал это мое имя, - молвила Атра. – И сумел им воспользоваться. Я поражена. Что тебе нужно?
- Освободи Беату и не смей ее мучить!
- Не я мучаю Беату. Я помогаю ей увидеть то, что с ней происходит, понятными ей символами. Беата – большая любительница притч, символов и метафор. Как и все вы. Было бы намного лучше, если бы любили их меньше: они могут и прояснить разум, и очень сильно затуманить. Я хочу спасти Беату и ещё две жизни. Она беременна двумя девочками, близнецами. Они - отражение друг друга. То, что Беата совершила, было на половину самопожертвованием, на половину – самоубийством.
В это мгновение на самого Стефано обрушился магический удар, и теперь сам Стефано, со всей его силой и знаниями, был связан. Связан, как Атра мгновение назад.
- Ты сумел меня напугать. Мне придется это признать. Но неужели ты думаешь, что знание о тебе самом и твоей магии не позволит мне справиться с тобой точно так же?
Стефано до боли сжал зубы. Но страха смерти не было. Он взглянул в лицо Атры. Та снова засмеялась. Сети, стянувшие Стефано, исчезли. Стефано качнуло, и он едва удержался на ногах.
- Даже не надейся, что я буду наказывать или преследовать тебя.
- Что это за место? Почему мои заклятья действуют так странно?
- Если бы твои заклятья подействовали, и ты уничтожил бы хоть что-то в этом лесу, ты бы совершил преступление. Но, к счастью, это невозможно.
- Я ничего не понимаю.
- Мы смотрим один сон на троих. Ты и я – гости во сне Беаты. Этот лес, озеро, животные – не наши, а ее. Ей и справляться со всем, что здесь происходит.

Бирюзовые воды озера и над ними – марево. В отдалении дремали синие холмы. Стефано поморгал и выпрямился, упираясь руками в скамью. Лодка чуть качнулась. Стефано, еще ни о чем не успев подумать, взглянул на воду, в которой покачивался поплавок. Чуть слышно вскрикнул и застыл на некоторое время. Он все вспомнил.
***
Беата очнулась под старым деревом, на бурых ломких шершавых листьях. Кое-где палый лист и грубые извивы выступающих корней были залиты и измазаны густой кровью. Только это и говорило о том, что здесь произошло несколько мгновений назад. Беата вновь была цела, без единого шрама. Она шевельнула рукой. Тотчас в шаге от нее раздались рычание и храп. Хрустнула ветка. Беата взглянула вверх, туда, где между смыкающихся черных ветвей сквозило бледное пасмурное небо. Взгляд Беаты прояснел, но тотчас глаза налились болью и ужасом. Приходя в сознание, Беата слышала всё, что сказала богиня, и почти не сомневалась, что все это было сказано не для Стефано. Она неуклюже поднялась на ноги. Пантера раскатисто зарычала. Еще раз хрустнули листья – огромная кошка шагнула к Беате. Беата шарахнулась назад. Она тяжело, судорожно дышала, глядя на зверей остекленевшими глазами.
- Стефано! – крикнула Беата сдавленным голосом. – Стефано, спаси!
Атра сказала – этому не будет конца. Кто мучает ее!? Атра, заступница униженных… Капризный безжалостный демон, которого человеческие невежество, страх и слабость сделали божеством. А еще - две бессловесные твари, обезумевшие от запаха крови и человеческого страха. У Беаты в груди перехватило от омерзения и презрения.

Стефано поблизости не было. Если никто не придет на помощь, значит, она ни от кого не зависит. И значит, она свободна. От этой мысли Беате неожиданно стало легче. Беата больше не тратила душевные силы на мучительное ожидание чужой помощи. И если суждено ей, как сказала Атра, вечное умирание, то оно, по крайней мере, не станет вечным унижением. В своем умирании можно отделить жизнь от смерти, и держаться за эту долю жизни, обожать ее и беречь, пусть ей суждено неминуемо утечь, как воде или песку сквозь пальцы. Тогда Беата осознала, что в ней самой, в ее душе, есть что-то, до чего ее мучителям не добраться. В этом была ее жизнь и это представлялось ей чем-то вроде каменного или металлического шарика, не больше грецкого ореха, внутри груди.

Беата схватила с земли толстую кривую черную ветку, и, встав спиной к залитому кровью стволу крикнула чудовищам.
- Ну, нападайте! Я вас не боюсь!

Пантера помедлила мгновение и прыгнула. Снова были страшная боль, беспамятство и пробуждение, которого ожидали две пары глаз, полных ненависти. Но Беата вдруг начала осознавать всё верно, как это случалось с ней в снах.
«Всё это – мое видение. Сон или бред. Все эти образы знакомы мне по книгам поэтов и философов. Значит, всё это существует только в моей голове, и более – нигде».
Затем Беате пришло на ум: нет, она не одинока, и никогда одинока не была. Ей помогала Аньеза, помогал Джанни. Но теперь ей и вправду предстояло бороться одной. Беата снова схватила ветку с земли. Она не сомневалась, что звери сейчас бросятся.
- Зверюшки, я вам не мешаю? Это мой лес! Я здесь хозяйка!
Беате доводилось читать и слышать истории о чудовищах, которых можно победить, только перестав верить в них. Но как не верить, если они приближались к ней, Беата ощущала запахи их влажных шкур, и под шагами поскрипывали и шуршали замерзшие полуистлевшие листья. Пантера прыгнула. Она своей тяжестью сшибла Беату с ног, повалила на землю. Беата корчилась, слезы хлынули из глаз, но не проронила ни звука. Очнувшись, Беата увидела над собой полынью нежной голубизны в грязно-белых тучах. Беата, как ни мутилось сознание, заставила себя приподняться, упираясь отставленными назад руками.
- Идите мимо меня, - сказала Беата твердо. – Мимо, мимо! Уходите туда, откуда явились.

«Я люблю жизнь! Я хочу жить! На свете есть мои друзья. Есть две маленькие рыбки. Я буду принадлежать себе. Многим людям намного хуже, чем мне, и теперь я смогу им помочь: ведь я сама знаю, каково…».

Раны быстро затягивались, боль проходила. Беата снова встала на ноги. Звери шагнули назад. Будь они живыми, им было бы, конечно, трижды безразлично, что происходило в душе Беаты. Она пошла по тропке к просвету между древесных стволов. Звери шли следом. Сейчас они были спокойны, но Беата не сомневалась, что они готовы наброситься в любую секунду, стоит ей ослабеть.
«Бросятся – отобьюсь. Не в первый раз».
Беате предстояла еще долгая борьба с болезнью, но теперь Беата знала главное.

Воздух больше не был колким от холода.  В трещины между туч проникал солнечный свет. Беата вышла на поляну, где до половины ее роста поднималась прошлогодняя полынь и зонтики. Иней, растаяв, обратился в капли, серебрившиеся и сиявшие в матовом и мягком от дымки солнечном свете. Звери легли под деревом и не спускали с Беаты глаз. Она, как в волнах, прошла в траве к середине поляны. Беата глубоко дышала, и не могла надышаться – воздух был сладким. За Беатой, не видимая ей среди ветвей, наблюдала стройная и крепкая молодая женщина с чуть раскосыми глазами, одетая в белую тунику.

Беата вернулась на берег озера. Звери отставали от нее на полшага. Войдя в озеро, Беата вновь обернулась рыбой, и вновь увидела двух серебряных рыбок, прячущихся в пустой двустворчатой ракушке. Беата описала в воде круг и заскользила вверх, к пятну солнечного света.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Беата открыла глаза – над ней был низкий потолок небольшой, небогатой комнаты. Беата слышала недалеко от себя громкий женский голос. Она не узнавала место, и в первый момент без испуга подумала, что видит сон. Вспомнить о своем видении она еще не успела. На столе в грубоватой вазе стояла белая ветка миндаля. Беату передернуло. Воспоминания вернулись к ней. Беата тяжело, глубоко задышала. Плотная приземистая женщина, стоя в дверях спиной к Беате, что-то крикнула. Ей ответили и тотчас застучали ногами по лестнице. Женщина обернулась и поспешно подошла к Беате.
- Моя госпожа…
Беата опустила ноги с кровати.
- Сколько я пробыла в забытьи? Как мне вас благодарить?
- Четверть часа, должно быть. Мы вас пытались привести в чувство, но не смогли. Может быть, лекаря позвать?
Беата горячо поблагодарила женщину и, сильно смутившись, предложила ей вознаграждение. Женщина отказалась.  Им обеим было сладко и очень неловко.

Первой мыслью Беаты было ничего не сообщать Койрану. Но сейчас, быстро и плавно ступая по камням мостовой, а затем по убитому песку дороги, Беата уже знала, какое решение будет единственно верным.
«Я не оскорблю умолчанием ни его, ни дочерей. Они узнают правду друг о друге и о себе и поступят с ней так, как велит им совесть».
Были и мысли, от которых на Беату накатывал страх, переходящий в гнев: что, если ответом Койрана будет молчание? Гримаса раздражения, брезгливости? Беата сразу полюбила дочерей, и ей было ясно одно: всякий, кто пожелает им зла или посмеет сказать о них хоть одно недоброе слово, узнает ее ярость.

Ренато в своей комнате полусидел на кровати и читал какую-то книгу.
- Донна Беата! – обрадовался он и показал обложку. «Ботанический кодекс», автор – Фоски. - Это самая полная и толковая сводка, какую я знаю.
- Большое спасибо, - Беата улыбнулась. Она поставила складное кресло рядом с постелью. Ренато встревоженно наблюдал за ней. Теперь Беата знала, что сказать ему.
В дом постучались. Джанни, в душе готовый пустить в ход защитное заклинание, пошел к двери. Оно не понадобилось. За дверью стоял Мариано Мерли. Приятели обнялись.
- А где Ренато? Он дома?
- Да. Дома. Он у себя в спальне. Мариано, нам очень нужна твоя помощь, - Джанни казалось, что его язык наливается тяжестью и вот-вот перестанет двигаться во рту. – Пять дней назад мы спасли Ренато от смерти.
Мариано предчувствовал, что однажды получит страшное известие. Теперь на молодого человека нахлынул невыносимый ужас, как обжигающая ледяная вода, и ему свело всё тело. И это при том, что Ренато был жив.
- Нам пришлось вытаскивать его из петли. Он пострадал не так уж серьезно, но мы не можем быть уверены, что он вне опасности. Мы боимся оставлять его одного. Боимся, что он повторит…
- А в отхожее место вы тоже ходите вместе с ним?
- Я тебя не понимаю. Ведь ты – друг Ренато.
- Да, я его друг.
- Ты как-то странно отвечаешь.
Мариано втянул воздух ртом.
- То, что случилось, ужасно. Но для меня это не удивительно. Я был рядом с Ренато весь этот год. Ренато едва ли не с самого начала говорил, что хочет умереть. Ты можешь назвать любой довод против самоубийства – не сомневайся, я его приводил. Ренато – зрелый, многое повидавший и многое переживший человек. Если он считает, что жизнь для него – одна мука, я верю ему и уважаю его решение.
- А я уважаю и ценю Ренато, и поэтому не собираюсь уважать такой его выбор, - Джанни едва сдерживал свою ярость. -  Тем более, что это решение нельзя назвать разумным. Ренато болен. Тот, кто рассуждает о самоубийстве трезво, не совершит его. Истина не новая.
- В рассуждениях, подобных твоим, можно очень далеко зайти, - Мариано защищался от обвинений, но чувствовал, что потерял всякую опору и в своей душе, и снаружи. 
- Согласен, - холодно сказал Джанни. – Любые рассуждения легко довести до абсурда, и мои в том числе. Только оправдывать самоубийство – значит защищать идею, уже обратившуюся в абсурд. А если бы тебе сказали, что Ренато мертв?!
- Джанни! – Ренато стоял на лестнице.
- Ваши друзья сейчас к вам придут! – укоризненно говорила Беата, идя за ним. – Зачем вы вскочили!? Мариано, здравствуй!
Ренато быстро спустился по лестнице.
- Джанни, - сказал он. – Не надо кричать. Без Мариано я не продержался бы все это время.  Вы оба – мои дорогие друзья. Вам обоим и донне Беате я обязан жизнью. Я услышал ваш разговор. Обещаю, что не повторю того, что сделал.
Джанни смотрел напряженно и недоверчиво.
- Вы считаете меня негодяем, способным обмануть вас в этом?
- Я не считаю вас негодяем, - испугался Джанни.
Ренато вздохнул и притянул к себе обоих своих друзей, а затем, едва прикоснувшись, поцеловал руку Беаты.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ