Естгеофак ВГПИ в 80-е годы

Естгеофак Волгоградского государственного педагогического института
в первой половине восьмидесятых.

Если бы в мои школьные годы мне кто-то сказал, что я стану учителем и полюблю эту профессию, я бы воспринял это как недобрую шутку. Несмотря на то, что моя мать, Судакова Валентина Фёдоровна, закончила ЕГФ Сталинградского государственного педагогического института в 1959 году и семнадцать лет после этого работала учителем, карьера педагога меня не прельщала. И это понятно. Я учился в школе в современный век, когда сквозь тину политического и социального застоя уже просматривались зримые контуры великого будущего человечества, поставившего себе на службу и космос, и микромир, создавшего новые перспективные направления науки, с достижениями  которой можно было знакомиться, несмотря на цензуру в других информационных областях. Казалось, что где-то за пределами провинциального Камышина с его неспешной жизнью и вечной проблемой молодёжи, куда деть свободное время, были другие формы разумной человеческой жизни, что ещё немного, и она станет такой же насыщенной, удивительной и справедливой, какой и должна быть в нашем самом передовом государстве с самым прогрессивным общественным строем. Дорогу в будущее торили учёные, сделавшие к этому времени множество удивительных открытий.
Реальное советское школьное образование хотя и было на порядок более добротным, чем замордованное реформами и нищетой нынешнее, казалось мне порождением вчерашнего дня. Что могло быть горше, чем обречь себя всю жизнь рассказывать глупым детям о великих достижениях и открытиях, которые сделали другие? Неужели я хотел быть похожим на большинство своих учителей, которые были приземлены и ничего выдающегося в своей жизни не сделали? Нет, карьера учителя была не для меня! Переболев увлечением химией, к девятому классу я знал твёрдо, что хочу заниматься только биологией или историей.
Идеализм и чрезмерная увлечённость любимыми предметами и чтением художественной литературы в ущерб другим дисциплинам школьной программы, сыграли со мной злую шутку. Я не смог сдать после школы экзамен по математике в Саратовский университет, физику в Ленинградский санитарно-гигиенический медицинский институт и, получив хороший урок, стал более реально смотреть на свои померкшие перспективы. Я даже не пытался поступать на истфак или другие гуманитарные факультеты, потому что обязательный для сдачи на эти специальности английский язык я знал не лучше, чем папуасский, хотя меня в школе учили ему шесть лет. Добросовестно проштудировав справочник для поступающих в ВУЗы, я убедился, что единственный факультет, который мне по зубам – это естгеофак пединститута. Экзамены по биологии, географии, химии и сочинение по русскому языку и литературе меня не пугали, потому что эти предметы входили в число любимых, и я знал их исключительно крепко. Оставалось только выбрать подходящий педвуз. Им стал ВГПИ.
Выбор Волгограда как города студенческой юности, не был случайным. Я с раннего детства часто бывал здесь и был очарован им. Можно спорить до посинения, какой город лучше, но выбор города для проживания похож на выбор спутника жизни. Если выбор правильный, то про него говорят: «Это мой человек!». Про Волгоград я могу сказать: «Это мой город!». И я всегда хотел жить в нём.
К моменту поступления на естгеофак я уже закончил с отличием техническое училище № 29 в р.п. Светлый Яр, где получил пятый квалификационный разряд по профессии «лаборант производства бактерийных препаратов». За время учёбы я успел разочароваться в химии и укрепиться в любви к биологии, поэтому решил не мучить себя и поступить на специальность «география-биология» из тех двух, которые тогда были на факультете. Правда, в списке моих приоритетов биология стояла на первом месте, а к географии я испытывал лишь весьма умеренный интерес. Имея аттестат профтехучилища с отличием, я сдал вступительный экзамен по географии комиссии под руководством тогда ещё молодого А.Ф. Ширшова (который ныне заведует кафедрой экономической географии). И пока мои будущие сокурсники парились на экзаменах, я прогуливался по улицам города с гаванской сигарой «La corona» в зубах, которую я каждый день покупал в киоске за 55 копеек.
Можно сказать, что я отделался исключительно легко, в то время, когда многие другие натерпелись страха. И не только на экзамене. Во время приёма документов в последние дни была очень большая очередь. Нервы абитуриентов были на пределе. Одна девушка, открыв дверь комнаты, где заседала приёмная комиссия, упала в обморок прямо на пороге. И виною этому была вовсе не жара, а… чёрная металлическая голова писателя А.С. Серафимовича, которая тогда стояла в этой комнате, а сейчас стоит на постаменте у главного входа в университет. За несколько дней до начала учебного года её водрузили на место. В это время, благодаря своему высокому росту, я оказался в поле зрения тогдашнего коменданта корпуса, которая попросила меня надеть на памятник полотно для торжественного его открытия в начале учебного года. Чтобы сделать это, мне пришлось залезть на постамент и сесть на голову уважаемого писателя. Это было весьма интересно! Я был почти счастлив, хотя о карьере учителя по-прежнему не думал. Впереди было целых пять замечательных студенческих лет!
Это были действительно бесценные годы, когда каждый день приносил новые незабываемые впечатления. Было удивительно видеть людей, которые по уровню своего интеллекта заметно превосходили тех людей, с которыми приходилось общаться в достуденческой жизни. Их было много, и мы были им интересны! Сам институт казался огромным по сравнению со школой, а главное, в нём ежедневно происходило множество событий, поэтому скучать было невозможно.
1 сентября 1981 года для меня был одним из самых удивительных дней. Я впервые в течение одного дня увидел столько интересных людей! На торжественную линейку по случаю начала нового учебного года пригласили Маргариту Агашину, стихи которой я к этому времени хорошо знал. Был заместитель министра образования, правда, республиканского, а не союзного министерства. Таких значительных людей я раньше никогда не видел. Но ещё больше я был впечатлён, когда увидел, тоже впервые в жизни, живого профессора, который казался мне тогда почти небожителем.
Доктор биологических наук профессор Г.С. Марков читал на нашем курсе зоологию беспозвоночных. Это был один из самых ярких преподавателей факультета, отличавшийся большой душевностью, которая очень необычно сочеталась с некоторой чопорностью и столичным лоском, приобретённом за годы работы в Ленинградском университете. Материал его книги-хрестоматии «Полезные и вредные животные» я уже знал почти наизусть. Трудно было понять, каким разделом биологии он занимался как учёный, настолько красиво и уверенно читал он все разделы этого сложнейшего курса. Позже я узнал, что его «подопечными» в животном мире были паразитические черви, и что Георгий Сергеевич был действительно крупный учёный. Его мизинец и безымянный палец на правой руке не разгибались, вследствие многолетней работы за микроскопом, у которого, как известно, и макро- и микровинт располагаются справа. Впрочем, и за рамками лекционного курса профессор проявлял удивительный кругозор во всех областях биологии.
Георгий Сергеевич очень свободно общался с аудиторией, умел вовремя размочить усталость слушателей хорошей шуткой, не страдал заумными фразами, но в то же время всегда держал себя выше аудитории, не допуская фамильярности и панибратства. Некоторые большие фрагменты лекций, а иногда и целиком всю тему он читал, стоя за преподавательским столом и водя глазами по лекторской трибунке. Это породило среди студентов домыслы, что его лекции написаны тридцать лет назад, наверняка на бумаге, давно пожелтевшей от времени. Эти легендарные листки стали предметом моего нестерпимого любопытства. Каждую лекцию я садился на один ряд ближе к профессору, пока не оказался прямо пред ним. Водя глазами по записям, профессор ни разу не перевернул ни одного листа, потому что на трибунке… ничего не было. Я был настолько удивлён этим, что, забыв приличия, спросил после звонка: «Георгий Сергеевич! А где же ваши записи? Я думал, что Вы читаете по бумажке!», чем в свою очередь очень удивил профессора.
Однажды в букинистическом магазине я увидел несколько десятков книг по гельминтологии, и, зная уже, что эта наука близка Г.С. Маркову, я помчался на кафедру, нашёл профессора и рассказал ему о продаже этого богатства. «Это мои книги», – спокойно сказал Георгий Сергеевич. – «Зачем же Вы их продаёте?» – удивлённо спросил я. – «Они мне не нужны. Я всё это знаю», – ответил он. Будучи первокурсником, я не мог в это поверить. Однако позже убедился, что эрудиция Георгия Сергеевича была намного шире содержания всех этих и многих других биологических книг. Не было такого вопроса по зоологии и общей биологии, на который он не мог бы дать исчерпывающий детальный ответ.
Уверен, что попади я в руки на втором курсе к другому преподавателю, чем тот, который читал нам зоологию позвоночных, моей любви к географии не суждено было бы родиться, потому что сердце оказалось бы уже занято. Однако другие студенческие любимцы, такие, как доцент В.Ф. Чернобай и тогдашний заведующий кафедрой профессор Б.С. Кубанцев читали свои замечательные лекции на отделении биологии-химии. Сменившая на второй части курса Георгия Сергеевича бабушка учила зоологии позвоночных так, что напрочь отшибла у меня любое желание заниматься этой наукой. Сдав с пятнадцатого раза ей зачёт, но, так и не запомнив, сколько лучей в спинном плавнике у берша, у ерша, у окуня, у сазана (а также в грудном, брюшном и анальном; а также у карася, судака, леща и густеры и у других пресноводных тварей), чем отличается окраска оперения у различных видов дятлов и как прогрессивная эволюция отражается в филогенетическом изменении зубного ряда млекопитающих, я решил, что от кафедры зоологии мне следует держаться подальше.
Я должен сделать здесь необходимое отступление, сказав, что выходить из многих проблемных ситуаций студентам с хорошим гуманитарным мышлением помогали кафедры общественных наук и педагогики. На естгеофаке в мои студенческие годы преподавали такие славные люди, грамотные и любящие своё дело специалисты, как доценты М.Г. Чулкова и Г.И. Школьник, которые сумели втолковать нам, что надо осваивать педагогическое мастерство и педагогику не как науку, а как искусство делать из ученика личность нового времени, которое всё более явственно проступало сквозь мрачную пелену брежневско-черненковского застоя. Предметные кружки по педагогике пользовались у студентов естгеофака неизменной популярностью, потому что преподаватели кафедры постоянно проводили диспуты и олимпиады, круглые столы и экскурсии в школы, выбирая для обсуждения наиболее интересные для нас темы. Кроме того, они реально помогали нам в самых различных ситуациях, подключая, при необходимости «тяжёлую артиллерию». Когда из-за академической задолженности по зоологии позвоночных оказалось под вопросом моё участие в Поволжской олимпиаде по педагогике (на которой я занял первое место), всё разрешилось в течение дня, и я сдал неподъёмный экзамен самому Б.С. Кубанцеву, который наградил меня тройкой, надеюсь заслуженной, потому что кита от сороки я всё-таки отличал.
На старших курсах мне пришлось общаться с Борисом Сергеевичем Кубанцевым во внеучебное время. И я увидел, насколько он был хорошим зоологом и человеком широкого биологического кругозора. Его отличало безукоризненное мышление и умение скрупулёзно анализировать факты. В отличие от Г.С. Маркова я не увидел у Бориса Сергеевича интереса к биологическим абстракциям, однако в области классической экологии и общей зоологии он проявлял необычайную широту и глубину кругозора. Эти два профессора были, можно сказать, визитной карточкой факультета, потому что в начале восьмидесятых в институте было всего шесть профессоров, из них двое – на естгеофаке и оба на кафедре зоологии. Они очень уважительно отзывались друг о друге как о видных учёных.
На кафедре истории КПСС мне запомнился В.Г. Бобровников, тогда ещё совсем молодой ассистент, который мастерски пропагандировал роль КПСС в жизни советского государства и народа, но, в то же время сумел не засушить этот от начала до конца научно-фантастический курс, который студенты называли «коммунистическое евангелие». Выходя с его занятий, я удивлялся тому мазохистскому чувству нежной любви к «родной» партии, которое я испытывал поле семинаров у Владимира Гавриловича, хотя по вине КПСС все мои старшие родственники (включая малых детей), – трудовые крестьяне-середняки – попали в жернова политики раскулачивания и оказались в Архангельской области на лесоповале. Так преподать историю КПСС надо было суметь! Впоследствии Владимир Гаврилович перешёл работать в Волгоградский технический университет, где вырос до известного в регионе специалиста по истории социального призрения в дореволюционной России. Студентам с ним по-прежнему интересно. Его занятия были для меня примером высшего пилотажа в преподавательской работе.
Исторический материализм нам читала доцент А.В. Супрун, сильной стороной которой были семинарские занятия. Это был первый преподаватель, который ещё в 1983 году прививал нам критическое отношение к окружающей действительности, приучал понимать суть вещей не с точки зрения официальной пропаганды, а с точки зрения философии. Мы много говорили о причинах атавистических проявлений в сознании и поведении человека, о «нажитках» социализма и о деформации классовой структуры социалистического общества. Для того времени это было очень смело. Меня Александра Васильевна научила думать над философскими проблемами бытия, и вновь пробудила мой интерес к общественным наукам, который уже после окончания естгеофака привёл меня на заочное отделение исторического факультета.
Благодаря таким замечательным преподавателям кафедр общественных наук выпускники нашего факультета становились широко мыслящими людьми, которые проявили себя не только в ипостаси школьного учителя, но и как успешные бизнесмены, журналисты, социальные работники, менеджеры, муниципальные и государственные служащие.
Эволюцию моих интересов в сторону географии подтолкнула и моя необъяснимая нелюбовь к ботанике, которую я так и не сумел побороть до сих пор. И это при том, что среди всех кафедр кафедра ботаники и физиологии растений отличалась самым человечным лицом. Здесь не было ни одного преподавателя, с которым студенту не хотелось бы иметь дело. И мне не известно ни одного случая, чтобы кто-то из них мучил студента. Возглавляла кафедру А.И. Кувалдина, которую не мог вывести из себя даже самый нерадивый студент и которую я ни разу не видел в плохом настроении. Легендой кафедры была Ю.Д. Петренко, которую все помнили как заботливого, но в то же время требовательного и справедливого декана, очень много сделавшего для того, чтобы у студентов была насыщенная и интересная внеурочная жизнь. Говорили, что в период её руководства факультетом активно работали творческие студенческие коллективы факультета (например, Театр теней), а комсомольская жизнь не была скучной и заформализованной. В год моего поступления в институт она сдала свои полномочия Е.А. Шульгину, который читал у нас курс физиологии человека и животных. Материал он излагал без бумажек, конкретно и ясно. Однако от студентов держался достаточно отстранённо, перепоручив повседневную работу с ними своему заместителю доценту кафедры экономической географии Л.Н. Фетисовой, которая в любой ситуации могла выслушать, понять и почти всегда помочь. Лидия Николаевна читала нам курс методики преподавания географии, из которого я мало что запомнил, потому что даже на третьем курсе ещё не собирался преподавать ни географию, ни биологию, ни любой другой предмет.
Методике преподавания биологии на четвёртом курсе нас учила доцент (ныне профессор, заведующий кафедрой ботаники) Т.И. Кондаурова, лекции которой казались мне интересными. К сожалению, в это время я работал оператором Волгоградского почтамта по сортировке газет 15 ночей в месяц через день, и большую часть этих занятий проспал прямо в аудитории. Я очень благодарен Татьяне Ильиничне за то, что она не пыталась открыть мне веки. Зачёт у Кондауровой я сдал на «хорошо», так же, как и у Фетисовой. Но интересно, что впоследствии уроки биологии в любом классе давались мне значительно легче, чем уроки географии. Из этого я сделал вывод, что спать на занятиях полезно для умственного развития. Многие мои нынешние студенты вынуждены работать по ночам и по этой причине засыпают на паре. Я не пытаюсь их разбудить.
Преподавателем, который прочитал нам первую лекцию на первом курсе, был доцент К.И. Фаткин, с которым я умудрился поссориться уже первого сентября. И моё фрондёрское отношение к этому прекрасному преподавателю и, в общем-то, совсем не злому человеку неоднократно было предметом обсуждения на факультете, вплоть до комсомольского собрания академической группы. Его лекции по общему землеведению студенты считали очень толковыми и обстоятельными, а изложение доступным для понимания, что соответствовало действительности. Изложение материала было в духе учебника С.В. Калесника "Основы общего землеведения", но даже ещё более доступно и красиво. Однако я был разочарован отсутствием у него полёта мысли, старанием "разжевать" материал до мелочей, которые мне казались несущественными, словно перед ним сидят слегка дебильные несмышлёныши, хотя на самом деле он просто методично добивался формирования у нас чёткого географического мышления. Кроме того, я считал, Константина Ивановича деспотом за то, что он безапелляционно требовал, чтобы студенты дословно записывали его лекции, что я очень не любил делать. Только став преподавателем, я оценил его лекторский талант, и даже в определённой степени стал копировать его манеру чтения лекций. Но заставлять студента делать что-либо против его воли я по-прежнему считаю недопустимым.
Несмотря на то, что я довольно долго продолжал на него «нападать», Константин Иванович всё же поставил мне на итоговом экзамене «четвёрку». На старших курсах мне попала в руки его статья « Об образующих и определяющих факторах в физической географии» в сборнике статей преподавателей института, прочитав которую, я ещё раз убедился в железной научной логике К.И. Фаткина и его безупречном мышлении. Остаётся только посочувствовать тем без сомнения умным и талантливым людям, которые, закончив ведущие столичные вузы, поехали преподавать в отдалённые областные центры и оказались оторванными от большой науки, на нищих кафедрах, где, по большому счёту, варились в собственном соку. Только спустя некоторое время я стал понимать, что доцентская синекура в периферийном пединституте была почётным крестом для многих умных людей, который надо было донести до пенсии, а иногда и тащить до самой смерти.
Примером беззаветного служения своей профессии были многие преподаватели естгеофака, которым не светило никакое будущее в науке, потому что, по большому счёту от серьёзной науки тогдашние профильные кафедры были так же страшно далеки, как народники XIX века от народа. Государство не было заинтересовано в развитии пединститутов как научных учреждений. Серьёзное развитие в ВГПИ получила, пожалуй, только педагогика и отдельные направления некоторых общественных наук, способные развиваться без серьёзных вложений в материально-техническую базу, состояние которой было плачевным. Для её улучшения очень много было сделано самими преподавателями, которые собирали коллекции и своими руками, практически на энтузиазме, создавали хорошие учебные кабинеты, которые бывшим сельским школьникам казались очень серьёзными. К моменту моего поступления уже был сделан учебный кабинет-музей геологии, очень насыщенные хорошей наглядностью кабинеты биогеографии и землеведения. В годы моей учёбы был создан как научное подразделение кафедры ботаники гербарий, а также ботанический кабинет-музей. Зоологический музей ВГПИ считался лучшим в Поволжье, так, по крайней мере, нам говорили.
Одним из подвижников, всецело отдававшего себя педагогическому труду был старший преподаватель кафедры физической географии Ю.П. Самборский. Он был фанатично увлечён фото- и киносъёмкой, которая в век плёночных аппаратов не была таким простым делом, как сейчас. Всё, что Юрий Петрович отснял в своих многочисленных походах и поездках по России, он сам проявлял и сам печатал фотографии, тратя на реактивы и фотобумагу уйму денег. При этом он всегда делал фотоотпечатки для каждого студента, попавшего в кадр его фотообъектива, и с удовольствием дарил их нам. В его учебном кабинете стоял киноаппарат. И почти на каждом практическом занятии у него мы смотрели очередной отснятый им кинофильм. Большие панорамные фотографии Ю.П. Самборского украшали стены коридоров кафедры и лестничных маршей южного крыла главного учебного корпуса. Юрий Петрович был исключительно интеллигентным человеком. К студентам он обращался только на «Вы», ни разу ни на кого не повысил голос и никому никогда не поставил неудовлетворительную отметку. Он вёл кружок географического краеведения, в котором занимались студенты разных курсов. Именно там мы получали начальные навыки научной работы и своих первых публичных выступлений. Юрий Петрович очень серьёзно руководил научной работой студентов и относился к этому, как и любой другой работе, очень ответственно.
Моя первая, ещё очень робкая любовь к физической географии началась с лекций по геологии на втором курсе, которые читал доцент В.А. Харланов. Для него это был первый учебный год в качестве преподавателя кафедры. Ему было лет пятьдесят, когда он пришёл на преподавательскую работу, имея за плечами огромный опыт нефтяника-практика. Учебный курс Владислав Андреевич освоил с лёту и преподавал весьма интересно. Мне очень хорошо запомнилась полевая практика под его руководством в Жирновском районе, где мы изучали памятник природы Большой Каменный овраг. Обнажения он читал легко и красиво, как стихи. При всём своём практическом опыте он хорошо разбирался в теории физической географии, и умело оперировал данными этой науки. Владислав Андреевич работал на кафедре четверть века, обеспечивая очень хорошую подготовку студентов по геологии.
В это же время на факультет пришёл сорокапятилетний А.Н. Сажин (ныне профессор Российского университета потребительской кооперации) очень квалифицированный климатолог и хороший почвовед, читавший у нас курс почвоведения и географии почв. Анатолий Николаевич отличался исключительно высокой работоспособностью и постоянно генерировал научные идеи, для понимания которых мне потребовалось полтора десятилетия. Практические занятия по этому предмету вела Е.И. Кравченко, которая выделялась среди других преподавателей очень широким кругозором в области истории развития географических знаний и представлений.
Не менее содержательными были лекции по физической географии, которые читал доцент (ныне профессор) В.А. Брылёв; уже в то время заведовал кафедрой и продолжает руководить ей до сих пор. После изучения геологии мы смогли оценить, насколько хорошо он знал эту смежную научную дисциплину. Лекции он читал легко и свободно, уделяя большое внимание реализации межпредметных связей между различными учебными курсами, чем добивался консолидации географических представлений и знаний в наших головах. Виктор Андреевич очень заботился о том, чтобы на кафедре у студентов не возникало академических задолженностей, и в сложных случаях мог, как заведующий, принять у студента экзамен по любому предмету.
Преподаватели с первого курса присматривались к студентам и старались привлечь их к научной работе на кафедре. Благодаря В.А. Брылёву и Ю.П. Самборскому, разглядевшими во мне интерес к научной работе, я уже в конце первого семестра первого курса был по их рекомендации избран Действительным членом Географического общества СССР и в течение пяти лет оставался самым молодым членом РГО в Волгоградском отделении. К тому времени я уже три года работал экскурсоводом Камышинского бюро путешествий и экскурсий и собрал большое количество материала по географии области, благодаря чему я в двадцать лет получил членский билет старейшего научного общества страны.
Весомость естгеофаку прибавляло то обстоятельство, что на кафедре физической географии работал тогдашний ректор С.Н. Глазачев. Этот ещё не безнадёжно старый (в год моего поступления в институт ему было сорок два года) высокий худощавый мужчина спортивного телосложения, очень сильный и порывистый, удивил меня на первом курсе тем, что носил длинные волосы и имел такую причёску, за которую меня сильно ругали в школе, и даже отправляли в парикмахерскую с уроков. В то время длинные волосы были признаком определённого вольнодумства и ассоциировались со стилягами и хиппи, которые своими необычными нарядами и причёсками протестовали против атмосферы застоя в общественной жизни и были объектом критики со стороны официальной пропаганды. Увидев ректора с волосами, закрывавшими воротник рубашки, я осознал, что нахожусь на свободной территории, где мне не будут мерить длину волос и ширину брючных штанин. В борьбе за дело свободомыслия я отрастил волосы вдвое длиннее, чем у ректора, и чувствовал себя вдвое большим демократом, чем он.
Огромной заслугой Станислава Николаевича было строительства нового учебного корпуса позади ГУКа, которое было в основном выполнено за два года. Это стало очень важной предпосылкой для дальнейшего развития института и превращения его в большой, современный университет. Другой его несомненной заслугой стала консолидация всех кафедр института вокруг чрезвычайно важного научного проекта «Экологическое образование в школе и вузе», результаты которого привели к большим изменениям в содержании образования и дали большой толчок развитию советской школы. С.Н. Глазачев очень большое внимание уделял развитию студенческой науки и всегда находил деньги на поездки студентов в другие города на научные конференции и олимпиады. Такие вопросы решались буквально за день. По его инициативе на естгеофаке был создан очень неплохой экологический музей. Полагаю, что личность ректора повлияла и на то, что в институте была очень демократичная атмосфера и студенты не чувствовали страха и зависимости от кого бы то ни было.
Рубежом, после которого студент отделения мог считать себя взрослым, считалось начало преподавания экономической географии на четвёртом курсе. Этой кафедрой заведовал доцент Ф.И. Жбанов, который стал кандидатом географических наук, будучи школьным учителем, что для советского времени было нетипично. Фёдор Иванович преподавал экономгеографию СССР. Лекции он читал очень обстоятельно и грамотно, широко привлекая материалы советской статистики и печати. Зарубежный блок вёл доцент Б.А. Мишин, который даже в советское время объездил едва ли не полсвета, несмотря на пресловутый «железный занавес», отделявший советскую страну от остального мира. Борис Андреевич отличался феноменальной памятью на цифры и мог про каждую страну назвать их несколько десятков. Преподаватели кафедры экономической географии часто сетовали на то, что за те три года, когда их предмет ещё не читался, всех сильных студентов разбирали другие кафедры. Тем не менее, на ней писались очень интересные курсовые и даже дипломные (которые не были тогда обязательными) работы. Особенно успешно эконом-географы работали с иностранными студентами, которых было достаточно много.
Слабой стороной факультета было отсутствие специализации студентов по каким-либо дисциплинам. Считалось, что для школьного учителя это не нужно. Практически отсутствовала возможность дальнейшего научного роста студентов, не было аспирантуры. Это снижало стимул к учёбе на старших курсах, когда перспектива неизбежного обязательного распределения в глухую деревню (трёхлетняя ссылка) отравляла последние месяцы счастливой студенческой жизни. Чтобы получить свободное распределение, студенты обзаводились к моменту получения диплома грудными детьми. Для тех, кто видел своё призвание к научной работе, родной факультет превратился во внезапный тупик. Впрочем, было немало и таких, которые не хватали звёзд с неба и с удовольствием возвращались в родные сёла.
Запомнилось прощание с друзьями, закончившими факультет на год раньше меня. Я провожал их по одному на железнодорожном вокзале, кого на север, кого на юг. Было грустно осознавать, что студенческая жизнь на излёте. Что предстоит прощание с факультетом, который стал родным, с преподавателями, которые нас формировали как специалистов и, в большинстве своём, относились к нам уважительно и гуманно. Казалось, что жизнь заканчивается, на глаза наворачивались слёзы.
Но жизнь тогда только ещё начиналась.

Волгоград, 2011