Солипсист. Тема 9 Второе явление Кэт

               
                «Ночь-то темна, лошадь-то черна:
                Вот и еду, еду, да пощупываю,
                Тут ли она?»
                (Из ямщицких баек)

1
     Спустя  какое-то время как будто очнулся. Я на чем-то возлежу.  Под боком у меня  гражданка… фамилию сходу не вспомню… Да ладно, неважна фамилия. Важнее, что старший советник юстиции. Та, которая за  что-то дико возненавидела меня. Я для нее символ чего-то ей отвратительного.  Я тупо уставился на нее, а она мне  голосом обиженной  истицы: :
-Никогда бы не поверила, что я когда-нибудь буду кормить грудью.
      Увиденное и услышанное производят на меня такое сильное впечатление, что я вновь впадаю в забытье. Когда же возвращаюсь в какую-то действительность, вижу себя бредущим по совершенно ни о чем не говорящей мне  местности, населенной мне совершенно незнакомыми, не вызывающими во мне никаких эмоций,  или  мало знакомыми людьми. Как пример, в числе последних тот самый патрульный милиционер, который встретился мне в ночной электричке, когда я возвращался  из Луги в Ленинград… это когда я признался домогающейся меня женщине, что я «чистый», и это растрогало ее… и от  которого я услышал, что «таких, как ты, я бы лично без суда и следствия расстреливал прямо на месте». Ну! Вспомнили? Вот и я тоже. Хотя и не сразу. Продолжаю брести, как в тумане.
     Как долго длилось это мое странствие, какую цель оно преследовало, с кем я по дороге и о чем успел обмолвиться, - опять же в памяти ничего не осталось.
      Сохранилось одно: как меня как будто сильно дернули, и память о том, что я накануне испытал, стала во мне капля за каплей возрождаться. Вспомнился рыжий родственничек, например. Гунар. Как его донимают кредиторы. Как он плачется, умоляет ему помочь. Я ни в какую, тогда он бьет меня чем-то тяжелым по голове. Серия один. За нею, с небольшим интервалом, серия два. Где-то на чем-то лежу. Мне холодно. Источник холода где-то внизу. Руки, ноги коченеют. Вокруг белым бело. Я пытаюсь оторваться от холодного, и тут же хрупкая связь с внешним миром вновь обрывается. Я забываюсь. Серия три. Мощные руки овладевают мною. Поднимают как пушинку. Куда-то несут. Я по-прежнему ничего не вижу: на мои ресницы налип густенный иней, он застилает мне панораму мира, в котором я сейчас нахожусь. Но слышу, как равномерно поскрипывает. Должно быть, снег. Хочу спросить: «Куда ты меня?» Хочу, но не могу: не в состоянии пошевелить замерзшими губами. В какой-то момент почувствовал, как меня положили на что-то твердое. На этом третья серия обрывается, а кому принадлежали эти руки, кто сжалился надо мной, я не узнаю никогда. Ну, и не надо. Главное, что я остался в живых.
      И вновь я ничего не чувствую, не вижу, не слышу. Серия четвертая: кто-то дотрагивается до меня. Будоражит, ухватившись за плечо. Я открываю глаза. Чье-то склонившееся надо мною лицо. Дыхание: «Эй! Мужик! Ты живой?» Что-то мычу. Тот же голос, кажется, женский, обрадованный: «Живой!.. Эй! Паренек! Подойди, помоги. Вроде бы, живой» Меня вновь подхватывают, я оказываюсь в  надежных руках. Куда-то опять несут, а я – уже в который раз -  проваливаюсь в пустоту. Серия пятая: опять на чем-то лежу.  Это «что-то» теплое и мягкое. Темно. Тики-так, тики-так. Настенные часы. Я делаю попытку  пошевельнуться. Загорается искусственный свет. Я в какой-то комнате, ко мне приближается какая-то фигура… Догадываюсь, что это существо женского пола от того, что прячет волосы под белым деревенского типа платком. Со всеми мерами предосторожности, видимо, затем, чтобы не потревожить меня,  склоняется надо мной. Вижу устремленные на меня зрачки. Да, именно зрачки, а не глаза. Спрашиваю:
-Ты кто?
     Зрачки  шарахаются от меня. Вместе с ними и та, кого я принял за женщину. Еще делаю слабую попытку ее удержать:
-Подожди.
      Но куда там? Женщина со зримыми  зрачками  стремительно убегает за дверь. Через пару минут входит другая женщина, без платка, уверенной поступью приближается ко мне:
-Слышала, ты уже? Оклемался?
      Я тем же слабым голосом, что и накануне:
-Д-да… Кажется.
-Тебя зовут Ваней?
-Д-да, - я отвечаю. Не до конца уверенный, что это именно так. Может, со всеми этими перетрубациями, меня и зовут по-другому?
-Значит, не ошиблась! А меня Кэт. Помнишь такую?.. Я в прорубь тогда попала, обморозилась, а ты меня на ноги поставил. Вспомнил?
      Я подтвердил слабым движением головы.
-Врешь ведь, - она мне. – Чтобы мне приятное.
-Нет, не вру. Я тебя помню. – Чистая правда. Разве такую забудешь?
      Та, которая назвалась Кэт, осклабилась в довольной улыбке:
-Ну и хорошо. Хорошо, Ваня, то, что хорошо кончается. Я тебя, можно сказать, прямо с того света вытащила. Пока лежи и не дергайся, чтобы хуже не стало. Я скоро вернусь.
-Подожди, - я еще хотел задать пару вопросов, но та, которая, якобы поспособствовала моему возвращению в этот мир,  меня слушать не стала.
-Не сейчас. Меня собачки ждут. Я их, бедных, совсем бросила. Потерпи немного. Я очень скоро вернусь,  - предупредила и поспешила выйти за дверь.


2.
    Ну, как же? Взбалмошную княжну рязанскую я не мог не вспомнить. Слишком яркий эпизод в моей жизни, чтобы взяло и начисто вырубилось из памяти. Даже на прОклятом судилище своим «континентом» о себе вдруг взяла и напомнила. Словом, особа выдающаяся. Поэтому и то, что могла вытащить меня с «того света», вполне соответствовало хранящемуся у меня в голове ее образу. 
    Кэт только представилась мне и вновь за порог,  однако скудный электрический свет оставила. Постепенно разобрался, что я возлежу как фон барон на мягком ложе, на спине, вижу дощатый потолок. Совсем невысоко надо мной. Слышу доносящееся  снаружи (форточка, похоже, открыта) возбужденное, но совсем без агрессии  собачье потявкивание. Собак несколько. Похоже, они резвятся. Означает ли это, что я попал в какой-то собачий питомник? Поживем-увидим. 
    Собачьи разборки прервались,  наступила тишина, спустя какое-то время в помещение, в котором я находился, вернулась и Кэт. Принесла с собою свежий морозный воздух и естественный свет: подошла к окну и раздвинула штору.  В помещении сразу стало уютнее. Прошла ко мне, присела на кушетку, овладела моей рукой, послушала пульс. Кажется, осталась довольной
-Сколько? – спросил я
-Для такого, как ты, нормально. Ни о чем не хочешь меня спросить?
-Где я?
-В доме. Нашем доме.
-«Нашем» это кто?
-Тебе это ни о чем не говорит. Ну, я, Грэг, Василиса Захаровна, Дуняша.
-Грэг это что?
-Не «что», а «кто». Мой муж. Вообще-то его Григорием, но Грэг мне нравится больше. 
-А что ты со мной сделала?
    Важно надув щеки:
-Я тебя пару часов назад  прооперировала. 
-Прооперировала? – я не поверил своим ушам.
-А что ты так удивляешься? – щеки втянулись. Смотрит на меня с осуждением.
-Ты кто? Врач?
-Больше. Я курсы медсестер на отлично закончила. Меня в настоящую больницу приглашали, сразу старшей медсестрой, но я наотрез отказалась.
-Почему?
-Я вольная птица. Мне официоз не нравится, когда надо на каждом шагу кому-то отчитываться. Я живу сама по себе… Я ведь еще и у знахаря одного поучилась. Из Улан-Удэ. Он книгу мне подарил. Сам сочинил. Я ее тебе, когда окончательно придешь в себя, покажу. Обо мне уже и в городе прослышали. Пару месяцев назад пара приезжала. По наводке. У них детей не получалось.  Остались довольны.
-Что, прямо при тебе родили?
-Ну, не так скоро. Это ты смеешься. Я им правильное направление дала. Проинструктировала. Придет время – родят. 
   Ее самоуверенность отнюдь не поражала: лишнее подтверждение, что это та самая Кэт,  и никто другой. 
-А как именно ты меня оперировала, можно узнать?
-Что, ты думаешь, я так и буду тебе все свои ноухау рассказывать? Во-первых, как  положено, осмотрела…
-А я?
-Лежал как пень. Ну, не совсем как пень. С кем-то разговаривал. Потом петь начал.
-Петь?
-Да. Что-то типа «Где эта улица? Где этот дом?» Не помнишь?
-Ты придумываешь, - я, действительно, не поверил. Если уж и пел, то, скорее всего, «Гори, гори, звезда моя…». Моя любимая. При чем тут улица и дом? – А потом?
-В несознанку ушел. То, чего я как раз и добивалась.
-Чем-то напоила?
-Не «чем-то», а то, что я по рецептам  Улзы Бадмажабовича своими руками приготовила.
    «Господи!  - я мысленно обратился к нашему общему Творцу. – Спасибо, что Ты не позволил этой женщине  меня угробить».
-Так что же со мной?
-Да ерунда, Ваня. Всего-то сотрясение. Ну, и там еще царапины кое-какие. В общем, можно сказать, в сорочке ты родился. Самое страшное я поправила, лишнее убрала, а все остальное само по себе на тебе заживет. У тебя организм здоровый.
-Как долго будет заживать?
-Недельки-то  две  придется полежать. Повязку на рану наложила. Не туго?
Нет,  я не чувствовал на себе никакой повязки. Но… полежать? Недельки две? Об этом и речи быть не может.
-Слушай… - чувствую, я начинаю волноваться. - Все это замечательно, конечно. Твое мастерство… просто супер,  - вижу, как ей это нравится. Не может сдержать самодовольную улыбку. - Возможно, ты и в самом деле чудесная врачевательница, но…Мне бы все же лучше попасть в обычную больницу.  Чтобы я мог как-то нормально наблюдаться. У опытных врачей. Сотрясение… Сотрясение мозга, каким бы оно ни было,   требует очень осторожного посттравматического обращения…
-А я не знаю! – оскорбилась. Или даже, возмутилась. – Не учи ученую.
-Мне в больницу надо, - я продолжал стоять на своем.
-Да пропади ты пропадом со своей больницей! Далась тебе эта больница. У тебя с айди все в порядке?
-Как?
-Айди. Идентификатор личности. Впервые слышишь?
-Паспорт ты имеешь в виду? Разумеется, в порядке.
-А где он у тебя?
-Должен быть со мною. Я брал все необходимые документы в дорогу. 
-Я прошмонала все твои карманы. Вывернула наизнанку. Ни фига. Если и было что-то, все обчистили. Только билет в музей революции оставили, потому что он никому не нужен. Кто сейчас ходит по музеям революции?
   Гм… Да, я об этом уже писал: в канун Нового года убирал снег с крыши, а потом захотелось побродить по залам бывшего дворца Кшесинской.  Я слышал, там новая выставка открылась, на которой диссидентское движение довольно широко представлено. Помечтал, может, и про себя что-то найду. Как бы не так! Много чего захотел.  Все правозащитники, правозащитники. А нас, непонятно откуда взявшихся и еще более непонятно, за что ратующих, к чему призывающих, как будто никогда в природе не существовало. Обидно… До сих пор. 
-А без документов ты, и без меня знаешь, кто ты такой. Ты ноль без палочки.
    Сейчас в речах Кэт зазвучали очень резонные нотки. Нет, конечно, меня, «безпачпортного», все-таки  допустят в больницу. Соизволят. От того, что мы живем в высокогуманное время: умереть, как бездомной собаке, никто не позволит. Иначе – может получиться скандал. Однако начнутся разбирательства: «Откуда этот тип взялся?» Нужны ли мне сейчас разбирательства? Хм… Не думаю. Могут всплыть кое-какие пикантные обстоятельства. Мои сокровища, например… То есть мои бывшие сокровища. Но и две недели!..
-А где сейчас твой… Грэг?
-На работе.
-Кем он работает?
-Все-то тебе нужно знать!.. Ну, сторожем… Точнее: охранником. В банке. Банк в городе. Будет здесь завтра утром. Когда смена закончится. Увидит тебя, возьмет за шкирку и вышвырнет за дверь… Опять вру. За шкирку, скорее всего, не станет. Возьмет за другое место…
-Тем более, - сказал я. – Какой смысл мне здесь оставаться?
-Смысла, Ванюша, может, и нет. Но и другого выхода тоже… А про Грэга это я тебя немного на понт взяла, будто за что-то возьмет, потому что разозлил ты меня. Будто я не знаю, как после травмы с больным обходиться. А Грэг не такой, как ты, наверное, про него подумал. Он хоть и охранник, зато в прошлом офицер. Он еще про честь помнит. Поругается, конечно, но руку на тебя, да еще такого, будь спокоен, не подымет… А если вдруг и взбеленится, вздумает поднять, я его быстренько в чувство приведу. Я – такая.

3.
    У меня, как позавтракал вчера утром, перед тем, как отправиться в дорогу, -  во рту больше ни крошки. Но есть не хотелось. Пить – да. Я сообщил об этом Кэт.
-Будет сделано. Потерпи немного.
    Какое-то время спустя вернулась с двумя большими эмалированными кружками. Одна наполнена густенным клюквенным киселем, в другой – пахнущий мятой чай.
-Я сейчас исчезну на какое-то время. Будет скучно, - можешь послушать, - поставила на стул перед кушеткой перевязанный скотчем магнитофон. – Найти чего-нибудь?
-Не надо. Я сам… Надолго уходишь?
-С воспитанниками моими надо разобраться. Я про собачек. У меня их пятеро.
-Зачем?
-Интересно. Я люблю животных. Ну, и денежки какие-нибудь… Все, на дольше с тобой время нет. Я пошла…
-Погоди, - я все же ее задержал. – Меня кто-то, у меня в памяти осталось, на руках нес, а потом на дорогу выбросил. Знаешь что-нибудь об этом человеке?
-Нет, Ваня, ничего не знаю. Да и почему ты решил, что это человек?
-А кто же?
-Да мало ли, Ванюша, кто по свету шастает? Наткнулся на тебя. Подумал: «Помогу хорошему человеку». Все! Я пошла.
-Еще секундочку!.. Я, когда уже здесь, ко мне какая-то женщина подходила. В платочке. Тоже из тех, кто шастает?
-Нет. Это Дуняша. Грэгова сестренка. Я ушла. Учти, меня теперь долго не будет.
    Кэт исчезла, а я принялся за кисель, а потом за чай. Не удивлюсь, если Кэт сыпанула в чай какое-нибудь свое ноухау от  Улзы Бадмажабовича… (Надо же! Запомнил!) от того, что я как-то очень незаметно и быстро заснул. Да таким крепким сном, что пробудился  уже… пожалуй,  посреди ночи. Темно. Тихо-тихо… Только настенные ходики. Тики-так, тики-так…Нет, плюс еще чье-то  ровное дыхание. Догадался, что это Кэт. Возобновлять сон не хотелось. Осторожно, памятуя, в каком я сейчас деликатном состоянии и как мне должно себя вести, оторвал голову от подушки, с не меньшей осторожностью присел на краешке того, что служило мне постелью.   Меня манило к себе занавешенное  лишь наполовину окно. Точнее говоря, даже, скорее, не само окно, а заглянувшая в окно ясная чистая не замутненная ни единым облачком луна. Я давно, живя в городе, небо над которым постоянно чем-то посторонним замарано, не видел таких полноценных, во всей их первозданной красоте лун. Как на картинах Куинджи.
    Только сейчас обратил внимание, что на мне чья-то пижама. Очевидно, скроенная для человека, наделенного куда более масштабными, чем у меня, габаритами. По-видимому, это охранниково.  Тапок не нашел, но пол теплый. Я, стараясь соблюдать максимальную тишину, пробрался-таки к манящему меня окну, уперся животом в подоконник. Выглянул в окно и увидел зимний лунный пейзаж. Какие-то невысокие строения. Много погруженных в сон деревьев. Но не сплошным массивом, а старающихся держаться обособленно друг от друга. Искусственные огоньки, но на относительно большом расстоянии от дома, в котором я сейчас нахожусь. Из чего я делаю окончательный вывод, что дом сельский. Или где-то на отшибе. В любом случае, это не большой город.
-Тебе пока нельзя, - до меня доносится спокойный не возмущающийся моим «плохим» поведением голос Кэт. Видимо, я все-таки ее разбудил.
-Я немножко… Это какая-то деревня?
-Это типа дачи. Но, как видишь, здесь и в зимнее время жить можно. А поселок в полутора километрах отсюда.
-Ваша дача?
-Да. Грэг ее купил. Но в кредит.  – Я, как только услышал это магическое слово «кредит», сразу подумал про своего  разбойничка-родственничка. -  Кредит получил в банке, где он сам сейчас работает. Ему дали очень хорошую скидку. Выплачиваем третий год. Пока справляемся.  Бывший хозяин дачи  очень известный композитор. Лауреат. Не то сталинской, не то ленинской премии. Я в этих премиях запуталась. У него еще есть более шикарная дача, сразу под городом, но он ее оставил своей бывшей жене. Женился на молоденькой, и они жили здесь почти безвыездно какое-то время,  пока не уехали куда-то заграницу. Нам с Грэгом понравилось. Здесь тихо и народу немного. Хотя, конечно, свои неудобства есть. Воду провели, но топимся углем… – Да, я через какое-то время выйду на крохотную котельную. Мало того, забегая чуть вперед, сообщу, что буду ее обслуживать.  - Зато о телефоне  только мечтаем. Да, связи нам нехватает. - Вдруг спохватилась. – Эй! Тебе не хватит? Хорошего помаленьку.
    Издалека, оттуда, где горели искусственные огоньки, донесся голос как будто только что проснувшегося колокола.
-Это из Осеева, - предугадывая мой вопрос, подсказала Кэт. – Там епархиальная церковь. Должно быть, ночная служба начинается. Ну, все, хватит, Ваня… Как там тебя по батюшке? Ложись, иначе мне не заснуть. А мне подниматься еще рано.
    Я неохотно вернулся к тому, что служило мне постелью.
-Если по-маленькому хочется, - делай, не стесняйся, я тебе там посудину оставила. Увидишь…
   Очень своевременное предложение! Я и впрямь только-только на эту тему подумал.
-По большому, - продолжала Кэт, -  извини. Придется потерпеть до утра.
-Еще один вопрос… - Я ищу глазами разрекламированную Кэт посудину. - Можно?
-Если только один.
-Этот твой… муж…
-Что, в печенках сидит? Труса играешь? Признавайся. Не бойся. Он таких, как ты, не трогает. Слишком мелкая для него сошка.
   Посудину отыскал. Делаю, как мне было разрешено.
-Он крупнее? В смысле «более крупная сошка?»
-Начнем с того, что он герой Советского Союза.
-Ну, так уж прямо! – Я, услышав такое, даже уронил пару –другую капель на пол.
-Не верит!.. Он военку какую-то закончил. В Афган попал. Там жизнь какой-то шишке буквально спас. Рисковал. За то и героя дали. А потом их всех расформировали. Грэга могли бы еще оставить, учитывая, что он герой, но он к тому времени со всем своим ближним начальством пересобачился. Порядки ему армейские, видите ли, не нравились. В общем, дали ему чуть ли не волчий билет. Да он и сам уже в военной службе разочаровался. Он по струнке ходить ни перед кем не любит. Тогда только и в охранники подался… Он нормальный мужик. Справедливость любит. Не бойся, он тебя не тронет… Ну а вдруг… я всяко за тебя заступлюсь.
-Ты  тогда так и не вернулась к своим?
-После того, как мы с тобою расстались? Нет! Куда там? Что такой, как я, делать в Рязани? Мне оперативный простор для жизни нужен.  Что? – заметила, что я теперь ищу глазами, чем мне вытереть пальцы. – Да перетерпи уж… Вон    о кальсоны, что на тебе, потри.
-А здесь? – я послушался совета Кэт относительно пальцев и кальсон – Есть оперативный простор?
-Есть. Да не про вашу честь. Все. Все остальные вопросы на завтра. Спим.
    Кэт, действительно, заснула, я понял это по ее ровному дыханию,- нервы у нее по-прежнему здоровущие, -  у меня же сна ни в одном глазу. Как коротать остаток ночи? Только мыслями… Например, как мне быть с этим подонком, что средь бела дня меня бессовестно ограбил, а потом едва не убил? Начинать мстить… причем решительно и беспощадно… не отходя от кассы? Резать чем и как? Вдоль или поперек?.. Едва ли получится. На это уйдет время. Может, много времени. И кто мне поверит, что он лишил меня оставленного мне моими потомками клада? Даже родные вряд ли. Странными будут выглядеть мои потуги доказать, что именно так все и было. Второе… То, в чем я теперь оказался…
   Лишенный… как это там Кэт ввернула?.. айди! Без айди, Кэт права, я как без рук, без ног.  Меня любая чиновная блоха укусить может. Да еще этот непонятный герой Советского Союза. Скорее всего, действительно получивший какое-то отличие, но герой? Да  еще Советского Союза? Это, как говорится, «Ври, ври, матушка, да не завирайся». Но как же он все-таки примирится с моим присутствием? У героев, как правило, очень ершистый нрав…
    В размышлениях подобного рода не заметил, как вновь заснул. 

4.
    Был грубо возвращен в действительность  тем, что кто-то с силой ухватил меня  за грудь, встряхнул. Я попытался трепыхнуться… и тот же миг изрыгнул  вонючую блевотину. Хорошо, что я спал на боку, у самого края: меня вырвало не на постель, а на крашеные доски пола, прямо под ноги возвышающегося надо мной Эвереста.
-Ёпаньки! – взревел Эверест. – Мама!
    Мне, еще полностью не пришедшему в себя, было странно узнать, что у Эвереста есть мама.  А еще ноги в толстых шерстяных носках (да, Эверест был необутым): я, бледный, трясущийся, тупо смотрел на эти ноги, не смея разогнуть выю. Если б осмелился, то увидел бы здоровущего, в расцвете лет  молодца,  встретился бы с его устремленным на меня пышущим гневом взором. Этот взор не сулил мне никаких пряников, ни простых, ни имбирных.  Затем по дуновению проникшего в помещение через отворенную дверь  воздуха, я понял, что в помещении еще одним человеком стало больше.
-Это чего? – тот же устрашающий, но звучащий уже не так громко и воинственно голос.
   Надтреснутый, натруженный  женский голос:
-Катерина по дороге подобрала. Говорит, башку ему чем-то проломили.
-Кто проломил?
-Да кто ж теперь узнает? Бандюганы какие-то.  Их теперь не меряно.
-Где она сама?
-Своих прогуливает.
-Пожалуйста, прибери это… - Вероятно, Эверест  имел в виду исторгнутую мною блевотину.  –  И окно пошире…
   Голос отдалился от меня. Я же, осмелев, оторвал от пола глаза. В поле моего зрения попала  пожилая сухопарая словно щепка женщина. «Скорее всего, теща Кэт». Вся в темном: начиная с платка и заканчивая  длинной, почти касающейся пола юбки. На ногах что-то типа опорок, перелицованных из старых валенок. Женщина стала отворять одну из оконных створок, а Эверест в эти же мгновения прошел к стоящей на другой половине помещения кровати. На моих глазах стал раздеваться до трусов.
-Покричи ей, - Грэг обращался к возившейся с окном женщине, - чтобы поскорее.
-Далеко. Не услышит, - возразила женщина. – Сейчас сама придет.
-Вернется, скажи, я в душевой, - раздевшийся к этому моменту до трусов  Грэг сдернул с крючка полотенце. – И с полом… Подмой. Чтобы не воняло.
    Эверест, он же Грэг убрался, больше не удостоив меня ни единым взглядом. Его мать, едва справилась с окном, также вышла. Все это время я молча, виновато опустив голову, как нашкодивший пацаненок, сидел на краю того, что служило мне ложем. Вернувшаяся с полиэтиленовым ведерком и шваброй женщина обронила мне:
-Не гоже. Сидеть-то. Прилег бы. – Посоветовала и приступила к мытью пола.
Какого-то явного недоброжелательства в ее голосе я не услышал. Да и никто взашей, похоже, меня выгонять не собирался. Это приободрило меня, и я осторожно прилег на кушетку. А вот и вернувшаяся с улицы, принесшая на себе и с собою порцию свежего морозного воздуха и псиного запаха Кэт.
-Здесь не надо, - Кэт обращалась к по-прежнему орудующей шваброй сухопарой теще, - здесь все чисто.
-Заодно уж. Трудно, что ли?..   Григорий с тобой хочет.
-Знаю.
-Он в душевой.
    Женщина подняла с пола ведерко, ушла, оставив нас с Кэт один на один. Кэт, снимая с себя ярко-оранжевую с меховым воротником курточку:
-Загоняли меня собаки. В прятки вздумали со мной играть… Ну, что, Ванюша? -  вернув курточку на вешалку. -  Как тебе мой муженек? Ничего не обещал из тебя сделать?  Ничего… Не боись… Русские так просто не сдаются. Мы еще поборемся. –
    Подошла ко мне, присела на край кушетки, затребовала мою руку, проверила пульс, поправила чуть сползшую набок повязку. – Скоро сможешь свободно ходить. Это я тебе обещаю. Где, в какой больнице могут так быстро поставить на ноги такого калеку как ты?
   Она по-прежнему выглядела очень бодрой, уверенной в себе, но я-то стреляный воробей: я подмечал в ней и искусно камуфлируемые признаки встревоженности.  Из чего сделал вывод, что она все же  побаивалась встречи с ее «героем». Я это подметил, поэтому спросил:
-А отсюда можно как-то уехать?
-Рвануть, ты хочешь сказать? Чтобы не попадаться под руку Грэгу?
-Нет, не только. Я про вообще. Транспорт какой-нибудь ходит?
-Ходит, но не для таких, как ты… Слушай… Ну, что ты раньше времени труса играешь? Мужик ты, в конце-то концов, или кто?.. Сейчас помоги мне.
-Как?
-Сейчас тут будет Грэг…
-Он ждет тебя в душевой.
-Я знаю. Слушай меня. И не перебивай. Значит, он сейчас появится. Между нами  будет тяжелый разговор. Я буду говорить про тебя. Стану расписывать тебя не хуже какого-нибудь… Картину «Три богатыря» кто нарисовал?
-Картины пишут, - при всем, может, даже трагизме складывающейся для меня ситуации, я не мог наступить на горло прячущемуся во мне пуристу.
-Ну, написал. Какая разница? Так кто?
-Помнится, Васнецов.
-Так вот, я, может, за тебя сейчас Васнецовым буду. Распишу от души. Может, не все из того, что про себя услышишь, понравится, но держи рот на замке. Так будет лучше для нас всех.
   Грэг не заставил себя долго ждать. Вернулся распаренным после душа, но его отношение к нахождению чужого человека в его доме, даже в его комнате, которую, скорее всего, он делил с Кэт, ничуть не изменилось. Он был настроен по-прежнему воинственно и враждебно.
-Где ты подобрала этого фраера? Мало того, еще  в дом приволокла. Он тебе кто?
-Знакомый. Я возвращалась из Осеево, закупала там продукты. Смотрю, какой-то человек по середине дороги бесхозным валяется. Запросто мог бы под колеса попасть. Подхожу. Вижу, у него голова чем-то шибанутая, кровь подсохлая. Потом уж, чуточку попозже, старого знакомого в нем опознала.  Ну, я его и подобрала. Что, по-твоему, я еще должна была сделать?
-А отчего он на  дороге?
-Пока не знаю. Я спрашивала, он молчит. – Неправда. Не спрашивала. - Не стану же я его пытать.   Ты бы тоже самое бы сделал, если б он под твоими колесами оказался.
-Ты знаешь про наши договоренности: не связываться с чужаками. Пусть даже и старыми знакомыми. Тем более не таскать никого в дом. В каком бы состоянии ты их, своих знакомых,  не находила. Иначе можешь поставить всех нас под удар.
-Не сердись, Гриш. Этот человек не просто знакомый. Он тоже когда-то меня спас. Я была еще тогда совсем в девчонках. Я по гроб жизни должна быть ему благодарна.
-Поподробнее, если можно.
-Я жила в Ленинграде. Была зима, морозы под тридцать,  а он не побоялся, вытащил меня прямо из проруби. Представляешь? Еще б капельку, я бы на дно ушла. На пропитание корюшке бы попала.
    «Ну, вот они, и пошли эти васнецовские росписи. Сейчас распишет так, что мама родная, будь она еще живой, не узнает». Однако помню ее недавние наставления, от того продолжаю молчать. Зато Грэг, видимо, скушал эту лапшу на доброе здоровье. Не усомнился, только решил уточнить.
-Какой проруби?
-Напротив Адмиралтейства…  Если б не он, меня б сейчас не было в живых.
-А как ты оказалась в проруби?
-Я хотела утопиться… Он ведь меня не только спас, но и разрешил пожить у него, пока  не выздоровею.
-А чем ты была тогда больна? Кроме головы.
-Обморозила себе ногу.
-Когда это было? Сколько тебе тогда было лет?
-Неполных восемнадцать.
-Ты с ним спала?
-Нет… Я хотела… Хотя бы из благодарности. Но он мне не позволил.
-Верится с трудом.
-Он очень неодинарный, Гришенька, человек.
-Какой?
-Неодинарный.
-Неординарный, ты хочешь сказать? В каком смысле? В том, что отказался переспать с малолеткой? Экий подвиг он совершил!
-Я уже не была  к этому времени малолеткой.
-Так в чем же, дьявол меня побери,  его необычность?
И вот какую пылкую речь в попытке доказать мою необычность выдала Кэт:
-Во всем. Он судит о вещах иначе, чем все остальные. Он видит мир по-другому. Мы с ним тогда мало про это говорили. Он принимал меня за ребенка, ему было неинтересно со мной. Но, что он чем-то отличается от других  я это сразу в нем почуяла.  Я уверена, тебе с ним тоже будет интересно. Вы в чем-то даже похожи друг на друга… Хотя в чем-то другом очень сильно разные.
-Например.
-Ты сильный,  ты всегда сумеешь постоять за себя, он слабак. А сволочуги разные этим пользуются. От того и достается.
-Хм…
   Грэг – то, похоже, клюнул! Противостояние «сильный-слабак», причем он безоговорочно оказался на стороне «сильный», кажется, ему понравилось. Попозже я узнаю, что годом рожденья он несколько помладше меня, зато по всем внешним показателям выглядит куда как постарше, побывалее и посолиднее. Вот и задумался. Грэг-то. Кэт же не унимается, развивает наступление.
-Я ему башку в порядок привела. Что положено в таких случаях  в нее накачала. А что еще мне оставалось делать? Теперь хоть он что-то соображает. Но дергаться ему еще никак нельзя. Строгий постельный режим…
-Ну, и где ты его собираешься?
-Пусть полежит какое-то время. Очухается.
-Полежит где?
-Да здесь.
-Ты… трам-тара-рам,  – первый раз, когда  Грэг в моем присутствии прибег к нецензурной лексике. До последнего воздерживался.
-Чего ты? – как будто удивилась Кэт. - Не вижу ничего страшного. Ты посмотри на него. Что он может? Даже, если захочет. Я же сама к нему в постель, клянусь, не полезу. Даже не подумаю.
-А мы?
-А что «мы?» Мы можем заниматься этим и в твоем эрмитаже.  Необязательно только здесь. Любить, Гриша, можно везде. Даже на подоконнике. Было б желание.
   Вновь добрый молодец призадумался.
-И как долго это может продолжаться?
-Не очень долго. Недели две. За это время он окрепнет. И физически и психически.
-Так у него и с психикой что-то не в порядке?
-Мне кажется, его много прессовали за последнее время. Это расшатало его нервную систему.
-Кто и за что его могли прессовать?
-Порядочного человека, Гриша, всю дорогу кто-то за что-то прессует. Разве по себе не знаешь?
-Здесь, у нас, ты думаешь, стрессов у него не прибавится?
-Думаю, что да. Не прибавится. Если, конечно, не будешь смотреть на него таким волком. Ты же, на самом деле, очень добрый, Гришенька. Только иногда притворяешься. Разве не так?
-Я боюсь за  сестренку.
-С Дуняшей они поладят. Я уверена в этом.
-Откуда такая уверенность?
-Я уже немножко рассказала ей, какой это человек. Ее это, кажется, успокоило.
    Очередная задумчивость бродит по нахмуренному челу Грэга:
-Ты ломаешь всю схему. У нас только-только, кажется, все наладилось. Дело пошло…
-Это ни капельки  не помешает тебе.
-Это ты так считаешь… Ладно. Хрен с ним. Ежели что… Если пойдет как-то не так. И все по вине этого… чучела горохового… Первой, учти,  на орехи достанется тебе.
Кэт, благодарная,  - повторюсь, вся эта сценка происходит на моих глазах, - бросилась Грэгу на шею:
-Я готова за все ответить!
    Она искренне радуется. Чем я так устраиваю ее? Неужели своей «необычностью?» Что, само по себе, выглядит тоже необычным.
    
 5.
    Если подводить итог всему вышеуслышанному: чего во мне поприбавилось? Ответов или вопросов? Пожалуй, того и другого поровну.
    Грэг, судя по выражению его лица, не то, чтобы сменивший гнев на милость, скорее, примирившийся  с тем, что в его доме какое-то неопределенное время будет проживать не  очень понятно кто: из «необычного» человека, якобы, не бросающегося направо и налево на молодых девушек, основательных для себя выводов, что по чем, вроде бы, не сделаешь. Однако спорить дальше  с Кэт не стал, вскоре помещение  покинул. Кэт, видимо, также собралась уходить, но, перед этим  успела меня предупредить:
-Я в столовую. Тебе тоже принесу.
     Еще до того, как появиться Кэт, я услышал возню в соседней комнате. Решил, что это Грэг.  Видимо, он готовил себе ложе. Когда Кэт вернулась, спросил, указывая на доносящийся из-за стены шум:
-Он?
-Да, - подтвердила Кэт, - примерно до часу будет отдыхать… Поешь. Что осталось от Грэга. Да, я его попросила, он специально для тебя  не доел…   
Я, как такое услышал,  тут же закапризничал:
-Спасибо. Я пока не хочу.
-Ешь, - почти скомандовала Кэт. – Ужин еще неизвестно когда будет. У Василисы Захаровны поясницу прихватило. Я же только собачьим кормом могу угостить. -  И уже после того, как я приступил  к еде (макароны по-флотски). – Ну, вот а теперь, когда обстановка более-менее разрядилась, давай немножко поговорим…Ты как на дороге-то в таком виде оказался?
-Я же тебе сказал: чьи-то руки принесли.
-А до рук?
-Можно, я про это пока ничего не скажу?
     Кэт, недовольная:
-Ладно. Но только «пока»… У тебя кто-то еще есть? Близкие, родные. Тебе, наверное, хочется с ними как-то связаться. Сообщить, что с тобой.
     Я осторожно ответил, что «Да, неплохо бы». «Осторожно» от того, что к этому моменту почуял: « С этой дачей-домом» не все чисто. Они что-то от меня хотят скрыть. Недаром ведь Грэг сделал это нечаянное признание: “Ты ломаешь всю схему. Только-только наладилось”». Я, разумеется, это услышал и намотал на несуществующий ус. Что за схема? И что наладилось? Они там очевидно химичат что-то, все продумали, а тут врываюсь я, чужеродный им элемент,  мое появление, весьма вероятно,  ставит их планы под угрозу разоблачения.   
-Да, неплохо бы… Но не знаю… У вас ведь проблемы со связью, ты сама призналась.
-А с кем бы тебе больше всего хотелось поговорить?
-Со своей тетей.
-А с женой?.. Или кто там у тебя?
-Я не женат.
-Я буду скоро в Осеево. Дай мне номер ее домашнего. Что сказать?
     Я попросил, чтобы она просто передала, что со мной все в порядке.
-Про то, в каком виде меня нашла и что со мной сделала, чего в меня накачала, - ни слова. Еще спроси, как там с моей квартирой. И сообщи, где я, и как меня, если вдруг срочно понадоблюсь, отыскать.
     На последнее Кэт покачала головой:
-Об этом пока рано.
     Вот-вот! То, о чем я уже подумал: не дом, а шалаш Ленина в Разливе накануне Октябрьской революции. Грэг Ленин, Кэт Надежда Крупская. Еще революции нам только еще одной не хватало! 
-Насколько я тебя понял, мне еще не один день придется здесь у вас проживать. Можно, я хоть что-то узнаю о вас? Например… Эта… твоя теща…
-Да. Василиса Захаровна. Я о ней тебе уже говорила.
-Отчего она постоянно в черном?  По ком-то траур?
-Да, траур. Она в насельники уже сколько лет готовится. Знаешь, что такое «насельник»? Это кому в монастырь убраться охота. Охота-то охота, да грехи, как говорится, в рай не пускают.
-А какие у нее грехи?
     Кэт задумалась. Я же, чтобы оправдать в ее глазах свое любопытство:
-Мне, насколько я понимаю, какое-то время жить с вами… Не по моему, кстати говоря, хотению. Мне важно хотя бы капельку знать, кого вы собой представляете. 
-А не узнаешь, тогда что?.. Лопнешь от незнания? Ничего с тобой не случится. Ладно. Так уж и быть. Время у меня сейчас есть… А ты наворачивай, наворачивай, - она имела в виду макароны. - Хочешь узнать, кого мы собой представляем? Ну, тогда слушай… С кого начать?.. – Сама задала вопрос, сама же и ответила. - С Василисы Захаровны, раз уж сам с нее начал, - с нее и я… Ну, представь себе, ей слегка за тридцать. Муж в органах служит. Родила от него сына. А в школе у нее была жуткая любовь с ее одноклассником. Но ничего из этой любви  не склеилось. Уже много лет прошло, и встречает она в трамвае свою первую любовь. Опять закрутилось между ними. И совсем не по шуточному. Но он тоже к этому моменту уже женат. Василиса Захаровна всегда была бабонькой с характером. Если что задумает – доведет до конца, чего бы ей это не стоило. Словом, начинает своего миленочка ненаглядного  уговаривать. Чтобы  бросил жену. Тем более, что она бездетная. Он  вначале ни в какую. Она настаивает. Он ни в какую. Какие-то ссоры, разумеется,  на этой почве начались.  И случилось, что жена про все это узнала. Вместо того, чтобы по-хорошему с ним как-то, начинает мужа шантажировать. А он военный тоже какой-то. Повышение ему обещали.  Ему аморалка сейчас вовсе ни к чему. Короче, Ваня…Нет, я не буду тебе про все эти перипетии. Слишком жуткая история. Я сразу к финалу. Кончилось тем, что муж, то есть кавалер Василисы Захаровны, решил прикончить с женой. Решил в основном из-за подначек Василисы Захаровны. Сам-то вряд ли б осмелился на такое. Он, в отличие от нее, тюфяк тюфяком. Вместе ее и убивали…  Там дальше пожутчее будет. Рассказывать?
      Я, только что покончивший с макаронами, уже почувствовавший, что меня поджидает что-то особенное страшное, осторожно:
-Как знаешь. Я могу и без этого.
-Не. Доскажу, - ей, видимо, и самой уже захотелось. -  Она была тяжелая очень. Я про жену. Килограмм под девяносто. Поэтому оба – что Василиса Захаровна, что тюфяк, - попотели. Вначале-то подпоили, и лишь когда сопротивляться как следует не могла, повесили. Кавалер на столе, под мышками ее с трудом держал, чтобы не дергалась. Голову в петлю с трудом, но засунули. Он по-прежнему из последних уж сил ее держит, а  Василиса Захаровна тянет ее к полу  за обе ноги...
      В этот момент вступился я, осторожно:
-Можно и без подробностей.
     Но Кэт уже припустила, загорелась, теперь ее не остановить:
-Ну, вот так… С большим трудом, однако ж, получилось. Дальше проблема – куда ее, такую толстую, девать. Ничего лучше, кроме расчлененки, придумать не могли. – Видимо, заметив, что я морщусь. – Я тебя, Ваня, по-хорошему предупреждала, ты сам на это пошел.
     Я нерешительно попросил:
-Заканчивай.
-Короче, когда со всем этим возились, кто-то из бдительных соседей чего-то недоброе почуял. Взяли их прямо на месте преступленья, едва успели  одну ногу пилой –двуручкой отпилить. Отпираться было уже без смысла. Нога отдельно, все остальное отдельно. Результат. Кавалеру - семь лет. То есть  еще по-божески. Могли бы и больше. Но ему и этого за оба глаза хватило: умер, не выйдя за ворота лагеря. Он  еще раньше был серьезно болен, с анемией как будто что-то, словом, худосочный, малокровный, а лагерь его окончательно доконал. Василису же Захаровну приговорили к пяти годам. Она отсидела четыре с половиной… Теперь понимаешь, отчего ей хотелось бы в монастырь?.. Как тебе мой рассказик?.. Понравилось? – это она сейчас не о «рассказике» меня спрашивала, а про макароны по-флотски.  – Добавки не хочешь?
     Нет, я был сыт по горло. Но… Я помнил, что сказал Грэг: «Я боюсь за сестру». С чего это вдруг? Значит, с нею тоже что-то было?  «Неужели она тоже кого-нибудь убила?.. Убила и прячется. От того и меня боится» Да, я это заметил: избегает она меня. Такая вот у меня бесшабашная фантазия.
-А что?.. - я с трудом, однако, решился. – Что … его сестра… Дуняша?
-Что «его сестра Дуняша?» - сразу как-то по-особенному насторожилась Кэт.
     Я рассказал тот случай, когда я только-только очухался, и чьи-то живые зрачки почти коснулись моего лица, как будто она, та, кому принадлежали эти зрачки,  специально следила за мной. Дожидалась, когда я очнусь. Когда же я попробовал узнать, как ее зовут, не произнесла ни звука, вроде как чего-то испугалась, мгновенно испарилась.
-Так и что? – продолжала недоумевать Кэт. – Это я попросила ее специально посидеть рядом с тобой и сразу дать знать, когда ты придешь в себя. А не ответила тебе не от того, что испугалась, или что-то другое, а от того, что немая.
-Я же этого не знал, - я попробовал оправдаться.
-Ну, теперь знаешь. Повторяю: «И что с того?»
     Мне бы оставить вообще тему «Дуняша», но от нечто, застрявшего глубоко в моем мозгу, исходили какие-то будоражащие меня сигналы, смысл которых сводился к подозрению, что с Дуняшей не все так просто, как пытается мне внушить Кэт. Одним «немая» все далеко не исчерпывается. «Там спрятано что-то еще. И, может, даже похуже, чем с Василисой Захаровной».
-Ты говоришь, они брат и сестра, а внешне ничуть не похожи.
-Смотри ты! – подивилась Кэт. – Я на это никогда не обращала внимания, а ты сходу увидел. Они хоть и брат и сестра, но… как этот называется?.. единоутробные? Бывает такое?
      Я неопределенно  кивнул головой.
-У них мать одна. Василиса Захаровна. Отцы разные. Грэг от ее законного, а Дуняша от нелегального. А вообще, давай закруглимся на этом.  Больше от меня о ней ничего не услышишь. -   Забрала у меня пустую миску, ложку, и убралась за дверь.

6.
      Подводя итоги тому, что узнал, а еще больше – тому, что не узнал. Я был прав, когда почуял, что судьбе угодно было подвергнуть меня еще какому-то испытанию. Какому именно? Я, наверное, узнаю об этом, но не прямо сейчас. Она, Судьба, еще поиграет со мной какое-то время, как кошка с мышкой.  И, что я вполне допускаю, в той же игре принимает участие и эта пока немая, ничем и никак не проявившая себя по отношению ко мне женщина, кроме того, что очень близко поднесла ко мне зрачки своих глаз.  Ее зовут Дуняшей. Выходит, нормальное ее имя, как прежде говорили, «по святкам», -  Евдокия.
      Остаток того дня, когда  я узнал, что скрывается за внешностью благообразной сухонькой седовласой женщины, руками которой были сварены очень, надо отдать им должное, аппетитные макароны по-флотски, я провел в одиночестве. Ко мне никто, будь он (она, оно) плохим, или  хорошим, не приставал. Меня это более чем устраивало. Благодаря этому я получил возможность более внимательно осмотреться, в каком пространственно –  географическом, что ли, окружении мне пришлось очутиться.  Я вновь, как прошлой ночью, подошел к окну.
     В ночное время мое внимание сосредоточилось на романтическом лунно-зимнем пейзаже, сейчас я разглядел залитый солнцем реальный земной ландшафт. 
Убедился, что дом стоит  на небольшой возвышенности. Из окна второго этажа (да, дом был двухэтажным, не помню, писал ли я об этом) все равно далеко не увидишь. Но и того, что открывается глазу, достаточно, чтобы, если  не воскликнуть, хотя бы подумать: «Здорово!»   Вот хоть и белым-бело вокруг, до весны еще надо дожить, - природа в любой сезон года, если она не изуродована человеческой рукой, околдовывает, забирает. Перед самим домом небольшая рощица, за ней уже выглядывают какие-то строения, наверное, то самое Осеево, куда Кэт ездит, чтобы позвонить по телефону или затовариться продуктами в местном продмаге. Сам дом по всему периметру опоясан сетчатым ограждением. Усадьба вкруг дома довольно внушительная, явно не стандартных размеров, но ни малейших следов огородничества.  Исключительно одни кусты возможно, летом на них появятся какие-то ягоды, и разного рода деревья. Какие именно - покажет только весна. У ограждения  небольшое строеньице типа  ангара с распахнутыми настежь воротами. Замечаю в воротах стоящей именно ту, которая в последнее время стала меня отчего-то особенно занимать. Речь идет о  Дуняше-Евдокии. 
      Откуда этот пробудившийся во мне интерес? Как будто бы обыкновенная девушка. Воспользовавшись не всегда корректным словарем Кэт, я бы даже назвал ее «одинарной». Но сухонькая, как будто ничего собой не представляющая  старушка, владеющая искусством готовить аппетитные флотские макароны, после того, что я узнал о ней от Кэт, уже навела меня на мысль, что этот дом, в который я не по своей, а по чьей-то чужой воле (я не забывал про чьи-то сильные, дотащившие меня до полотна дороги руки) попал,  населена людьми «одинарными» только внешне.  Покопаться в нем поглубже, - и откроется уже такое, что мама не горюй.
Впрочем, все это пока только мои фантазии. На данный момент девушка действительно выглядит вполне заурядной. Одета по рабочему: поверх спецовки  простецкий, вероятно, сатиновый халат, который замарать не страшно. В таком обычно выполняют самую грязную работу. Пока наблюдаю за ней, набрасывает  на голову платок, но не белый, в каком показалась мне  в домашней обстановке, а темный, и пока никак не завязанный, концы платка достают сейчас приблизительно ее ключиц. Она завязывает его при мне и при этом, как мне кажется, смотрит прямо на меня, то есть берет зажатую верхним и нижним рядом зубов шпильку.  Закинув сразу обе руки, зашпиливает концы платка у себя на шее.  Берет в руки стоящую напротив воротного столбика… как будто бы лопату. Только после этого исчезает в глубине ангара… Больше она не в поле моего наблюдения, и мне скоро становится скучно. Я возвращаюсь в постель.
     Уже с наступлением сумерек я узнал, где конкретно я проведу предстоящую ночь.   
-Собирайся, Ваня, - услышал я от вошедшей в помещение после долгого отсутствия Кэт. – Грэг все же не сдержал своего слова. Здесь тебя  все же решил не оставлять. Очко играет. Подготовил тебе чердак. Все там, как положено, благоустроил. Полежишь там. Не возражаешь?
      А как я мог возражать? Мне, обездоленному, обесправленному, лишенному каких бы то ни было  айди,  оставалось только безропотно подчиняться.
Скорее, то, куда я переехал, разумеется, с помощью Кэт, правильнее было бы назвать голубятником. Но ухоженным. Здесь пространства только для одной раскладушки. Если подняться на ноги, упрешься макушкою в крышу.
-Электричество, - Кэт щелкнула выключателем, засверкала подвешенная к проходящей горизонтально балке лампочка. – Специально для тебя провел… Подогреватель… Все дырочки заткнул. К тому же тут пол щелястый, тепло еще снизу поступает. Одеяло ватное. Я у местной мастерицы покупала. И ночи сейчас уже совсем не холодные. Не замерзнешь. – Заметно, как ей хотелось утешить меня, приободрить. «Не робей, воробей!». -  Радио… Только что без телевизора. Но ты ведь, наверное, не умрешь без телевизора?
     Я сказал, что нет, точно, не умру.
-Ну, что? – слышу доносящийся снизу голос Грэга.  Он сейчас прямо под нами. – Женоненавистничек ты наш.  – Видимо, Кэт еще ему чего-то про меня понарассказывала. – Как тебе там?
      Вопрос обращен ко мне, поэтому я и ответил:
-Не беспокойся, женолюб. Нормально. 
      Слово «женолюб» Грэгу понравилось. Кажется, даже рассмеялся:
-Правильно судишь обо мне, товарищ. Я женщин действительно от души люблю, чего и тебе от всей души желаю.
-Ложись, - приказала мне Кэт. – Я тебя осмотрю. Завтра, боюсь, не смогу. Повезу с утра одну из собачек в город к ветеринару.
     Я безоговорочно покорился ее приказу. Новое ложе уступает в мягкости тому, что внизу, но вполне сносное.
-Ну, дозвонилась я до твоей тети, как ты меня  просил. Приблизительно точно обрисовала картину. Обрадовалась. Не картине, а что ты живой и еще не собираешься умирать. Насчет квартиры тоже спросила. Она сказала, что там не была, ничего не знает, но завтра обязательно  съездит. Договорились, что я буду  с ней периодически связываться. К кому мне еще в следующий раз от тебя  позвонить?
Хорошее, даже щедрое в сложившихся обстоятельствах предложенье!
-Можно, я подумаю?
-Можно. Ты думай, а я буду работать над твоей думающей головой, - вернулась к моей голове.
     Она занята моей злосчастной головой, я сосредоточился на своих мыслях.   
Кто же, кроме самых близких, олицетворением которых является тетя Клава, сейчас мне особенно нужен?..  «Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа». До чего ж мало в этом мире людей, к которым я мог бы сейчас обратиться за любой посильной  помощью. И которые бы совершенно бескорыстно мне ее оказали. Только в такие вот судьбоносные моменты, когда ты беспомощен, выявляется, кому ты действительно в этом мире дорог. А с кем ты якшаешься только в силу жизненных необходимостей.  Обычная практика, когда после просеивания сквозь  такое жесткое сито  на донышке остаются лишь  редкие единицы или золотые крупицы. В моем случае такими крупицами-единицами могли бы быть мои коллеги по Энской  больнице. Во главе с Майей Юрьевной… Может даже, вряд ли уже забывшая обо мне, несмотря на замужество, моя правая рука по педиатрическому отделению Зоя… Но их не стоит беспокоить. Все равно никак не помогут. Лариса и Саша… Да, друзья, но не закадычные… Олежек, друг детства, смутивший меня когда-то своими мечтаниями, запустивший меня по кругу боестолкновений   с уродливой, как мне тогда представлялось,  советской действительностью, уплывший в землю обетованную и там, судя по всему, затонувший с ручками и ножками в тамошних молочных реках среди кисельных берегов: помалкивает, ни словечка от него.  Ну, если еще только наполовину отатарившийся  сантехник Митяй… Хотя бы внесет какую-то ясность, как обстоят дела с моей комнаткой на Малом проспекте… Ну, и пожалуй, еще Лазарь Моисеевич. Единственный, кто мог бы дать мне обоснованный совет, как мне поступать дальше, исходя из той предпосылки, что у меня , после известных событий, ветер гуляет в кошельке.  Что мне никого не купить и нечего продать. Если только кое-что заложить. Но сам Лазарь Моисеевич на такое не способен. Недаром Покрова чтит. На всенощные, хотя и с вечным опозданием, иногда ходит… Если только его отпрыск. Тот, кто именуется Борисом Лазаревичем. «Да, с младшеньким, с  орленком, тем, что еще только точит свои когти, я бы  посоветовался». Как если бы я был  утопающим, а орленок соломинкой. Но вот беда: у меня жуткая память на номера телефонов… Хотя есть маленькая надежда. В той папке с документами, которую я перевез тете Клаве, есть и недавно вложенная туда копия «Обвинительного  заключения», на последней страничке которого я вписал служебный номер городской коллегии адвокатов. Можно позвонить туда и уже через них попробовать отыскать домашний телефон их коллеги… Я сейчас о Лазаре Моисеевиче, от него уже и рукой подать до орленка… Сможет ли справиться с этой задачей тетя Клава? Едва ли. Больше  надежды на Кэт. Эта, как мне стало казаться, все на свете может.  «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет».
Только о ней подумал, а тут и Кэт:
-Ну что, добрый молодец?.. О том,  чтобы как по Евангелию «Встань и иди», еще очень рано, но скоро пойдешь на поправку. Пока сменю повязку. Придется немного потерпеть. Ноухау у меня осталось кот наплакал. Берегу для других. Каждое из них много времени на подготовку требует. Ну что, надумал, к кому мне еще позвонить?
     Я коротко обрисовал ситуацию. Кэт прекрасно все поняла:
-Будем стараться, Ваня. Сообща. Хотя и  без гарантий.  Зацени мое благородство… Ты когда-то меня не оценил. И зря.
    Я сразу понял, о чем идет речь. Вишь ты! Сколько лет прошло, а у нее, оказывается, еще не до конца зажило.
-Ты совсем молоденькая была.
-Была б постарше, было бы по другому?
    Я промолчал.
-То-то и оно… И чего ты так нас – и молоденьких и постарше – боишься? Не съели бы.
-Я не боюсь, это другое…  Посложнее.
-По-твоему, я такая глупая, что тебе со мной ни чуточки не интересно?
-Все не так просто, как тебе, наверное, кажется… Все не сводится только к одной физиологии.
-Что у тебя за пазухой  против физиологии? Мало того, что это доставляет удовольствие, рождаются дети. Ты ведь, кажется, любишь детей. Сам об этом как-то мне сказал. Ты и такие, как ты, - прете против самой матушки-природы.
Я вяло, тема меня совсем не занимала, особенно, когда в диспуте участвует такая сомнительная в части философствования персона, как Кэт:
-Я только «за», когда речь идет о природе.  Но человек, пойми ты,  не исчерпывается природой. Он не животное.
-Ну, что, голубки? - в крохотную дверцу чердака-голубятника просунулась голова Грэга. – Можно? - Не дожидаясь, когда откликнутся, вошел через дверцу сам. При этом ему пришлось максимально опускать свою голову, иначе бы она проткнула крышу. - Как вы тут?
-Как видишь, - откликнулась Кэт.
-Да, не гостиница Астория, но недельку-то прожить можно. – И обращаясь непосредственно ко мне. – Если что-то тебя тут не устраивает… Или пожелания какие-то… Всегда, как говорится.
    Меня устраивало все. А еще удивляло. Больше всего изменение в отношении ко мне Грэга. «Кэт ему про меня каких-то небылиц нарассказывала. Не иначе. Вроде этой проруби» Про удивление умолчал, но о созданной для моего проживания сносной обстановке сказал все, о чем подумал.   
-Ну, и прекрасно! Я так и подумал, что не из избалованных. А не нравится, допустим,  – куда ты денешься?- Потеряв ко мне интерес, обернулся к Кэт. – Ты как? Разве не подбросишь мать к церкви на всенощную?
-Ты же видишь, я занята. Провожусь еще с полчаса… Я смогу отвезти ее обратно после всенощной.  Мне надо будет отвозить свежее молоко после дойки.
-Ладно. Отвезу ее сам.
     Грэг, кажется,  не очень довольный последним, покинул чердак. 
-Я, кажется, создаю для вас проблемы…
-Это не проблемы, братец мой  Иванушка, это проблемки.
-Откуда у вас свежее молоко?
-Потому что у нас козочки. Целая дружная троица. Они дают нам молоко. Я отвожу его два раза в сутки в Осеево. К одному оборотистому мужику. Он возит его в город, к какому-то ресторатору. Наше молоко их фирменное блюдо.
-За ними надо ухаживать.
-За козочками? Да, конечно. Ими больше всего занимается Дуняша. Наша главная фермерша. Она их обожает. Им тоже нравится. Словом, между ними взаимность.
Я решил воспользоваться моментом, чтобы заполучить побольше информации о девушке:
-Она с рождением немая, или в результате какого-то потрясения?
     Но Кэт сделала вид, что меня не услышала:
-Ну, на сегодня все. Мы еще свидимся, ближе к ночи. Василиса Захаровна еле бродит, но я все же  принесу тебе кое-что, чтобы поужинал…  Если будет скучно, послушай радио. Только, пожалуйста, потише. Там, внизу, все отлично слышно. И, если вдруг захочешь… Обрати внимание, - наклонилась и взялась за одну из половиц. Она податливо отползла в сторону, обнаружилась огромная щель. – Получше любой замочной скважины. Ты, если захочешь, можешь наблюдать за нами. Даже за тем, как мы с Грегом… Ну, сам понимаешь. Ты же, когда еще малолетком был, - непременно подглядывал. Только не говори, что никогда такого не делал.  Не поверю. Признайся, баловался? Было дело?.. _ А вот и логично вытекающее из вышесказанного ею заключение. - И мы все же животные, Ванюша. Как это, может, тебе и не нравится. А то, что ты человека так высоко ставишь, это от того, что еще плохо его знаешь…
-А ты?
-Я лучше.
    С тем, то есть, постаравшись оставить за собой последнее слово, и скрылась...
    «А то, что притворилась глухой, когда я спросил ее, врожденное ли у Дуняши безголосье (мне это слово больше по душе, чем немота), является лишним подтверждением того, что оно стало результатом какого-то потрясения. «О чем я едва ли когда-нибудь узнаю».

7.
   А по поводу брошенного в мой адрес «Сам этим занимался», - бывало, бывало. «Рассказать или не стоит?» Но я ведь, когда начинал, дал слово: «Ничего не утаить». Ладно, расскажу. Но лишь с целью показать, как и отчего я от этого «баловства» (по терминологии Кэт) избавился. Что меня к этому побудило.

                По – собачьи. Быль.
      У моих родителей никогда не было собственной  дачи. Я об этом  уже раньше писал. Но у меня в то время был одноклассник, с которым мы недолго дружили. Собственной дачи у его родителей также не было, они снимали веранду в сельском доме в поселке Васкелово. Веранда не бог весть, какая просторная, но я этим родителям понравился тем, что, якобы, оказывал на их сына положительное влияние. «Он, Ванечка, после того, как ты с ним пообщаешься, поменьше на нас с отцом бычится. Как-то поаккуратнее относится» - признание, как-то сделанное мне мальчиковой матерью. Поэтому ничего удивительного и в том, что меня   пригласили на  какое-то время пожить на той же веранде.
     Нам, то  есть мне и Павлику, шел  тогда двенадцатый. Может, самый «нежный», чувствительный для мальчиков возраст. В тот день в гости к съемщикам   веранды  приехали на выходные их знакомые: муж и жена. Привезли с собой небольших габаритов, при желании можно взять на руки, ухоженную домашнюю собачку, сучку. Какой породы, я  не знаю. Может, и никакой. Здесь важнее то, что она была именно ухоженной, обласканной, раскормленной. И имечко у нее было соответственное: «Мими». Хозяйка этой собачки, приблизительно такая же миниатюрная, ухоженная, попросила нас, то есть меня и Павлика, пока готовится угощение к столу, прогуляться с этой собачкой  по окрестностям: «Но далеко не уходите. Скоро садиться за стол. И с Мими глаз не спускайте».
      Мы все на свете пообещали и устремились  в сторону пробегающей неподалеку от нас речки. Там сидел местный рыбак, Павлик его неплохо знал, и удил рыбу. Мы, естественно, обеими  парами глаз  уставились на поплавок, про Мими и наше обязательство уберегать ее от какой бы то ни было напасти дружно забыли, а когда вспомнили, вокруг нее вилась неизвестно откуда взявшаяся, скорее всего, на этот момент бесхозная,  крупная, довольно свирепого вида собака. Кобель. Я бы лично держался от нее подальше, ни в какие бы альянсы с нею не вступал. Мими же, по-видимому,  насчет этого придерживалась  иного мнения. Чем-то этот пес тронул ее сердце, может, как раз своей наружной свирепостью, то есть мужественностью, неухоженностью: стала услужливо вилять хвостом, двигать телом вправо-влево, явно намекая на что-то. Но  тот, для кого предназначались эти сигналы, был или от природы туповат, или не разделял желаний фатоватой дамы: она была не в его вкусе. 
-Ну, и когда ж они  е…ся-то  будут? – поинтересовался  у меня Павлик. – Как ты думаешь?
      Вот еще одна из причин, отчего родители Павлика поощряли нашу дружбу: я таким лексиконом, какой он только что себе позволил, никогда не  пользовался;  каждый раз, когда слышал, что рядом со мною матерятся, испытывал неловкость. Кто-то, например, из моих одноклассников, такого рода особенность во мне примечал и начинал специально изъясняться при мне с употреблением как можно больше ругательных слов. Я старался держаться от этих дразнилок подальше. Дружбу с ними никогда не водил. Павлик  также какой-то большой склонностью к «грязному» языку не отличался. Но уже заранее предвкушаемое им зрелище совокупляющихся жеманную Мими и туповатого пса-мужлана, вероятно,  его возбудило. 
    Между тем целеустремленность Мими, ее безаппеляционность, в конце концов, принесли свои плоды: кавалер уступил. Бесстыдно, не обращая на нас никакого внимания, словно мы были для них пустым местом,  занялись любовью. Мы же с Павликом охотно взяли на себя  роль зевак. Я написал «охотно», но охота охоте рознь: моей полноценной охоте мешало ощущение какой-то вины, что-то подсказывало мне: «Это, брат, нехорошо». Мой же напарник, кажется, наблюдал, не испытывая при этом ни малейших комплексов.
     Процесс собачьего совокупления не такой мгновенный, как, например, у кроликов (да, пришлось мне  как-то случайным образом понаблюдать и за их любовью), он занимает какое-то время. Неизвестно, сколько б это все еще продлилось, если б не оглянувшийся зачем-то рыбак. Вот кого это зрелище не на шутку возмутило. Громко обматерился, подхватил с земли огромный булыжник, метнул его. И ведь попал! Снаряд сильно задел пса. Отчаянно взвыл, и постарался тут же отделиться от своей возлюбленной. Как бы не так! Ему это ни с первой, ни со второй попытки не удалось.
      Теперь - то я человек ученый, за плечами шесть лет обучения в медицинском, включая ординатуру, то есть имею  представление о том, как устроены органы не только у высших  приматов, иначе выражаясь, плацентарных  млекопитающих типа обезьян, но и у  тех, что рангом пониже, включая  собак. Прознал я, например, о  том, что существует механизм, не позволяющий пенису кобеля произвольно освободиться прежде,  чем половой акт будет благополучно завершен. Если что-то или кто-то грубо вмешается в этот процесс,  пенис самца намертво  застревает во влагалище самки. Тогда кажется, что животные буквально склеиваются друг с другом. Называется это «замком». Именно такой замок случился и  с нашей поднадзорной парочкой.
      Рыбак по-прежнему бушевал, в нем также, видимо, был затронут какой-то болезненный нерв, бедные собаки отчаянно пытались расцепиться, но придуманный природой для их же удобства  механизм им сейчас приносил только вред. И тогда пес, ему доставалось от рыбака больше всего, как-то извернувшись, причиняя при этом страдания и себе и своей напарнице,  в таком несуразном виде поскакал на трех ногах, а  визжащую от испытываемой ею сейчас страшной боли бедную Мими, поскольку был намного сильнее, поволок за собой. Силенок на это у него вполне хватало. И так они неуклюже, оглашая воздух воем, визжанием, потащились  в сторону ближайшей улочки. Мы, я и Павлик, как завороженные, - вслед за ними. Что при этом руководило Павликом, я не знаю, - мне показалось, он даже испытывал от этого  жутковатого зрелища какое-то удовольствие, - мне же хотелось только этим бедным жертвам основного инстинкта хоть как-то помочь.
       И в этот же момент из-за угла выскочил мужичок с ружьем. Видимо, зрелище сошедшейся в мучительном клинче пары настолько его потрясло, что он, долго не раздумывая, выбежал на улицу почти,  в чем мама его родила,  в одном  нижнем белье: трусы, майка. Позднее, уже из уст комментирующих это событие взрослых, я узнаю, что этот человек выбежал вооруженным, в такой спешке,  не за тем, чтобы наказать переступивших границу приличий бедных животных, а чтобы прекратить их обоюдные страдания.  Выпалил в парочку  из ружья. Видимо, ружье было заряжено крупной картечью.    И надо же – даже как - будто не целясь - четко попал! Мими еще поскулила немного и затихла, - стрелок добился своей цели: мимишные страдания на этом закончились,  кобель же получил какие-то  не смертельные ранения. Одно из картечин, очевидно, попала в пах, отчего он перестал уже бездыханную подругу волочить. Остановившись, обернувшись головою назад, стал зализывать свою боль обильно текущей в эти критические для него мгновения слюной. Какими удивительными полезными свойствами обладает собачья слюна, например, содержит лизоцим, мощный антисептик, я узнаю лишь много лет спустя.
     Я же в тот же день, ближе к вечеру, подавленный, - я, конечно, не выдержал и наябедничал взрослым обо всем, что было, - вернулся в город вместе со срочно приехавшей за мной матерью.
     Да, к подглядыванию  после этого я потерял всякий интерес. Возможно... да, я этого не утверждаю, лишь допускаю, эта же «животная» сценка настолько впечатлила меня, что, когда я повзрослел, даже сыграла свою роковую роль в формировании моей отличающейся своим своеобразием сексуальности. Когда меня понесло поперек общепринятого, а иногда ему и наперекор, когда я стал выглядеть в глазах «нормальных» белой вороной.
     Вот и у Кэт ко мне, оказывается, до сих пор какие-то претензии.

8.
   Я с такой доскональностью представил мой первый полноформатный (с утра до вечера) день пребывания в приютившем меня доме, из-за того, что день этот  представляется мне весьма показательным. В нем объективно отражены и плюсы и неуды жизни в так называемой провинциальной глубинке. С ее, глубинки, хлопотами, заботами об ее неизбежно тленном, поедаемом временем и жучком жилище. Об обеспечении ее самое и ее жителей всем жизненно необходимым. С ее подлинно вечным вопросом,  куда девать обязательно возникающие при жизни горы мусора, разлагающиеся или тлеющие отбросы.  Не говоря уже о конечных продуктах жизнедеятельности любого живого организма. Я о – простите меня, -  экскрементах. Хорошо еще, что в этом доме, я узнаю об этом чуть позднее,  есть теплый туалет. Да, знаменитый композитор, лауреат не то сталинской, не то ленинской премии, об этом позаботился, а нынешние хозяева лишь этой домашней необходимостью воспользовались.
      О, теплый туалет! Как много он  значит для дома вообще , а для  сельского в особенности!  Туалет холодный, да еще когда мороз, ледяной ветер – могу себе представить, что это за «удовольствие»: ходить по большому на трескучем морозе. Со мной случалось такое. Об этом  аж  целую трагедищу можно было бы сочинить...  В другой раз. 
     У жизни «на селе», а дом, о котором идет речь, был  в полутора километрах от крупного села, имелись  свои особенности. И  хорошие, и не очень. Вначале такого рода жизнь будто мелко озадачивает тебя своими каждодневными неудобствами. Потом, когда приспособишься, к ним приглядишься, в них  начинают постепенно прорастать некоторые специфические подробности. Те, что обладают волшебным качеством вас очаровывать. Местами даже убаюкивать. Именно своей предсказуемостью, единообразием, постоянством, монотонностью. Ты ступаешь в эту колею, идешь себе и идешь, в ус не дуя, она уже сама, кажется, несет тебя на волнах, покачивает... И тебе уже не хочется из этой колеи выбираться. Так бы все и шел и шел и шел по этой плоской безысходной неизбывной повседневности, пока ноги в коленках не подломятся. Пока не упадешь на землю уже бездыханным. Со всеми и всем на свете примирившимся.   
     Но это все на более-менее отдаленную перспективу. Пока же я вообще никуда не шел. Никакой колеи передо мной. Я лишь неукоснительно  соблюдал предписанный мне Кэт постельный режим и не покидал пределов выделенного мне крохотного чердака. Лежал, сидел, насыщался регулярно щедро заносимыми Кэт питательными калориями. Приготовленными, еще раз это отметим, весьма отменно теми же самыми сухонькими руками, что когда-то перепиливали ногу толстой  соперницы. Предварительно  удавленной ими же... Бррр... Но, что поразительно, на качестве блюд все эти прошлые страсти-мордасти никак не сказывались.
    Кэт же отвечала только за кормежку ее четырехлапых однохвостых воспитанников. Ее стряпню я никогда не пробовал. И вряд ли когда-нибудь удостоюсь такой чести.
Как я совершал нужду? Уместный вопрос. Время от времени, извините, испражнялся в судно и утку.  Кэт также регулярно, ни капельки не ропща - без малейших признаков брезгливости, - все это, куда положено,  выносила. Возвращала мне и судно и утку уже тщательно помытыми. Далее - слушал паршивые радиопередачи  и мог часами смотреть  в крохотное оконце. Пожалуй, мое самое увлекательное за время моего затворничества занятие.
    Так, я разглядел пудельков Кэт, прежде  напоминающих мне о себе лишь своим беспорядочным потявкиванием: она прогуливала их по усадьбе. А держала их Кэт, оказывается, в помещении на тыльной стороне дома, предназначенном их прежним хозяином быть чем-то вроде оранжереи, теплицы. Я, когда уже стал самостоятельно бродить по усадьбе, любопытства ради,  туда заглянул. Собачкам тут было просторно, весело, тепло, сытно и светло. Я бы, пожалуй, будь я собачкой, там тоже пожил в свое полное удовольствие и на казенном, то есть гарантируемом присутствием Кэт коште.
   Часто я видел через свое оконце с цветными стеклышками (о том, что стеклышки цветные, узнал парой дней позже, а то все было как-то пасмурно и тогда у окна я редко, когда задерживался - Кэт мне это запрещала) и все еще остающуюся для меня  загадкой женщину-девушку, которую звали Дуняшей.  Чаще всего заставал ее у примеченного мною раньше ангара, в котором жили обслуживаемые ею три козочки. От моих глаз не ускользало, как много времени она проводила именно с ними.
    Разумеется, я не мог разглядеть со своего наблюдательного пункта, чем она внутри ангара конкретно занималась, но то, что она, не покладая, как говорится рук, именно работала, а не развлекалась, было для меня очевидным. А плоды ее трудов я мог заметить по Кэт, которая то и дело  выносила из ангара наполненные чем-то  бидончики. Выносила тяжелыми, они оттягивали ей руки, а через какое-то время, ранним вечером,  возвращала  те же бидончики  уже опустошенными.
   Попадалась мне на глаза и облаченная в вечный траур вечная преступница Василиса Захаровна. Помимо того, что кухарничала, она же еще  выносила из дома, видимо, ведра с мусором, объедками, очистками, относила их в сторону находящейся уже вне зоны моих наблюдений выгребной ямы. Все свободное от кухни и готовки время суток она, по рассказам Кэт,  посвящала или посещению церкви Пресвятая Богородица в Осеево или чтению специфической церковной литературы. Я, уже зная,  в какой чудовищной мистерии она поучаствовала, всякий раз, когда ее видел, ощущал, как по моему телу пробегают дурашливые мурашки. Почему «дурашливые»? Потому что глупые, не осознавали, какой именно страх их гонит. Я, в отличие от них, - осознавал.
   Наконец, Кэт решила, что самое опасное для меня миновало, никаких осложнений, чего она больше всего опасалась, со мной не произошло, и что назрело время перейти в режим, как она сама это обозвала, «расконсервирования». Таким образом, я получил право покидать пределы своего чердака, осторожно спускаться по лесенке как до второго, так и до первого этажа. Даже выходить за территорию усадьбы. Не намного, но тем не менее. Это существенно расширило границы доступного моему посещению ареала. Единственное, что настоятельно просила меня не делать Кэт, это не отходить далеко от дома. «Солнце в начале весны. Самое опасное. Особенно для твоей еще не окрепшей после травмы головы. Ты не заметишь, как потеряешь сознание. Потом тебя отыскивать всем нашим кагалом придется». Я слушал Кэт и не знал, верить ли мне ее россказням, прислушиваться ли к ее предупреждениям, или относиться ко всему этому, как выражению ее «знахарской» начинки, то есть как к чудачеству. Чтобы не было беды, и чтобы потом не раскаиваться, я принял  решение не игнорировать, но прислушиваться к ее рекомендациям.  Да, я был послушным пациентом.
   Именно на этом фоне, когда я уже вернул себе какую-то часть своей самостоятельности, когда относительно свободно ходил по земле и когда, вроде бы, меня никто и ничто не удерживало в этом доме, во мне и началось это брожение, эта внутренняя смута. Все то, что постепенно подвигло меня к мысли о... сядьте на вашем стуле покрепче... о  не-возвращении. 
    Вот приблизительный, довольно извилистый,  но, я думаю, вы согласитесь – логичный ход этой мысли.
   Вначале... Не Иллирия ли это? Да, вот так! Сходу. Высокопарно. Не в тот ли чудный край я попал, который был прославлен еще Феокритом, Вергилием? И.. кто там еще? Да! Помнится, самым прагматичным идеалистом Иоганном Вольфгангом Гете. Да не в каком-то чудесном обрамлении, изобилующем, допустим,  мраморными чертогами, ставшем местом обитания для грациозных нимф, грандиозных игрищ и... и тому подобное, а всего лишь в его наискромнейшем варианте, где самое, как мне представляется,   привлекательное, радующее глаз и ласкающее душу является в образе какого-нибудь осторожно выглядывающего из-под тающего снега  первоцвета или  вороны. Когда с хриплым карканьем набрасывается на вывалившуюся из несомого Василисой Захаровной мусорного ведра смачную жирную обертку от сливочного маргарина «Вологодское».   Да, всего лишь в таком «золушкином» затрапезном, без прикрас преломлении. И все равно, делайте со мной, что хотите, я  буду настаивать на этом, -  Иллирия!
    И что? Покинуть все это? Вернуться... Чтобы что?
    Чтобы вернуться в мир испоганенных, опохабленных иллюзий? Ради чего? Чтобы опять то и дело бросаться на амбразуру? Вновь и вновь и вновь доказывать всем, что ты не двугорбый верблюд? Вернуть себе, якобы, отобранные у тебя постановлением районного петроградского суда, твои честь и достоинство? Да плевал я... нет, приличнее сказать, «начхал» я на все их постановления. Главное, какой суд совершаю над собой я. А все «ваше» пусть останется при вас. Включиться в борьбу за точно также несправедливо отобранное у меня жилище, мое родовое гнездо, свитое моими прадедушками и прабабушками? Да жалковато расставаться. И все равно - подавитесь вы им! Пусть оно костью застрянет в вашей ненасытной глотке. Добиваться, чтобы эта рыжебородая мразь, преступившая самую крайнюю линию, начертанную и писаными и неписаными законами человеческого общежития: «Не поднимай  руку на жизнь и добро того, в ком течет какая-то долька твоей собственной крови. Это означает, ты покушаешься на свое», -  вернул  мне с подобающими пардонами нагло отнятое сокровище? Но лучшее сокровище на свете это сознание, что ты никого  не обманул,  ничего не украл. Про «не убий» - об этом вообще умолчу. Всуе даже не обсуждается. А то сокровище, которого он подло меня лишил, погодите, еще аукнется ему. У подобного рода сокровищ  есть одна особенность: они часто работают по принципу бумеранга, наказывают овладевшего им не по праву.
    Да, к таким выводам я постепенно приходил, понимая, что подобный шаг из разряда своеобразного относительного эскапизма. Можно расценить и как признание своего поражения. Или признания: «Увы! Слабак!» Кэт была права, когда представляла меня своему супергерою Советского Союза. Ну, что ж? Может, и так. А, может, и как вызревающее во мне подозрение, что я до сих пор сражался не с настоящими врагами, а с их жалкими копиями? Донкихотовскими ветряными мельницами? Я расходовал на них свои силы, время, энергию, свой душевный потенциал, а это все, оказывается, всего лишь бесчувственные чурки-деревяшки? Пока живой, пока еще остаются какие-то силы, пока голова работает... руки уже похуже... надо попытаться сосредоточиться на чем-то другом? А чтобы как-то разобраться с дальнейшим вектором своей жизни, мне и стоит на какое-то время уединиться? Хотя бы даже здесь... Да, сосредоточиться... Если, конечно, меня примут. Тоже под вопросом.
    Способствовали усилению этого моего намечающегося вектора на «уединение» и «весточки с фронта».  Ничего, что бы меня взбодрило, поощрило к продолжению конфронтации со всем, что так или иначе связывало меня с  городом. Благодаря стараниям Кэт, дозвонившейся до тети Клавы, я узнал, что мое жилище на Малом проспекте вновь заперто, опечатано, но там пока никто не живет. Кэт добралась и до моих адвокатов, в прошлом и настоящем. Лазарь Моисеевич просил передать мне, что он не оставит меня, но «жатва требует предварительного посева и ухода». Откуда он взял это  выражение (то ли из древнего Завета, то ли из инструкции для агрономов),  я не знал, а что он имел в виду, я мог только догадываться. Я так понимаю, что мой «посев», которым бы я мог поделиться, чтобы заткнуть все жадные рты беспробудных взяточников всех мастей,  уплыл с автором «Сокровенное». Посвятившим  мне вдохновленное моим великодушием стихотворение. Не более ободряющим прозвучало и заверение Бориса Лазаревича «Передайте, работа потихонечку идет. Плоды созреют не раньше января следующего года».
    И зачем такому, как я, спрашивается, еще стремиться в  город? Мазохизм какой-то. Что, кроме издевательств, он - в смысле "я", там еще увидит?
   Как-то мы с Кэт отужинали - Грэг был в это время на дежурстве в банке, Дуняша, как это стало привычным с моим вторжением в дом, поела раньше всех, ушла к себе еще до моего появления...
    Да, нежелание этой девушки со зрачками,  поразившими меня в те первые мгновения, когда я вынырнул из глубин поглотившего меня за-бытья, на поверхность бытия,   так или иначе контактировать со мной, стремление избегать любого со мной сближения, даже за общим обеденным столом, было куда как заметным. Я не понимал, откуда этот остракизм. Однако не забывал и о предостережении Кэт: «Ни словечка про Дуняшу. Будешь приставать – пулю в лоб»... Да, примерно, так она при нашем первом объяснении  сказала,  хотя про пулю, разумеется, это я сам от себя добавил: «Так покрасивше, пожалуй, будет». Я старался держаться данного мне обещания. Я решил: «Это все лишь лишнее доказательство тому, какая атмосфера таинственности, недосказанности вообще царит в этом доме. Не гоже мне, человеку, которого приютили, обеспечили куском хлеба с маслом, крышей нод головой – «над головой» в буквальном смысле, - нарушать эту атмосферу». 
Так вот... «До чего ж я долго топчусь все на одном и том же месте!»... мы сидим с Кэт за столом, и я решился поделиться с ней своими шальными мыслями на предмет о не-возвращении. На мое удивление, Кэт восприняла мои «закидоны»   как нечто вполне серьезное. Даже как будто обрадовалась:
 -Вань, ну конечно! Если тебе у нас понравилось... Я была бы тоже не против. Ты нам нисколечко не мешаешь. Спишь тихо, не храпишь во сне.  Ешь мало. Как птичка. Для мужика это даже неприлично. Самое главное, ни к кому не пристаешь.
-Но нахлебником, понятное дело, я у вас  быть не хочу. Я мог  бы куда-то на какую-то работу устроиться. Помнится, ты недавно мне говорила, что у того  человека из Осеево, кому ты сдаешь свежее молоко, возник серьезный конфликт с его работником. Что он будто бы украдкой «портит»  молоко. И что он хочет избавиться от него. Я готов. Причем на любых условиях. Ничего не испорчу.
   Кэт еще раз поддержала меня, но при этом сказала:
-Я - то за, без вопросов, но что  я сама? Без Грэга... Сам понимаешь. 
    Да, конечно, Кэт была права. Последнее слово должно остаться за хозяином.
    Грэг ожидаемо вернулся с дежурства на следующее утро. Умылся, позавтракал, прошел к себе. На сон ушло  нормальных для него почти пять часов. Пообедав, сразу принялся за ремонт Газели, которой пользовалась исключительно Кэт. Машина была дряхленькой, тихоходкой, но Кэт она вполне устраивала, потому что, не знаю уж, какой у нее был двигатель, но  с сельским бездорожьем она справлялась на все «отлично». Для Кэт это было  главным достоинством у машины. Пока Грэг приводил в порядок машину, я осторожно поинтересовался у Кэт,  не спрашивала ли она мнения мужа относительно того, чтобы я продолжил свое пребывание в их доме. Она мне лишь коротко ответила:
-Спрашивала. Наберись терпения.
  Грэг, закруглившись с ремонтом, на той же Газели отвез Василису Захаровну в церковь на всенощную, вернулся часа через полтора. К моменту его возвращения я находился на чердаке. Стемнело, но я еще сумел рассмотреть через оконце, как он осторожно загонял машину в ангар. Да, я забыл об этом упомянуть: ангар одновременно служил и стойлом для Дуниных коз, и гаражом для обеих машин. Я подумал: «Может, стоит спуститься и напомнить Грэгу о моем запросе?» Я, скажу честно, был таким с его стороны невниманием ко мне,  даже по-детски обижен. «Если уж он настроен против такого нашего сожительства, так прямо человеку и скажи, а не тяни кота за хвост».
   Так вот. Хотел спуститься и задать вопрос, однако, решил, что не буду: ни спускаться, ни задавать. Включил радио. Узнал, что в стране подписан некий договор об общественном согласии. Услышал заверения, что до выборов в Госдуму в декабре 1995 года никто не будет призывать к пересмотру конституции. «Госдума», конституция. Как это все было сейчас далеко от меня! От того, что беспокоило, мучило лично меня. Я, вроде как, задремал, когда услышал: кто-то ко мне поднимается. Подумал: «Грэг». Оказался прав.
-Извини, братец, руки до тебя не доходили, - первое, что услышал от гостя, когда он успел войти.
    Да, с некоторых пор он стал величать меня «братцем», не знаю уж, кто или что нас вдруг породнило. В этом «братец»,  я чувствовал, было и некое снисхождение («Ну, ладно, живешь, никого не трогаешь, - так уж и быть, живи дальше») и ехидная такая усмешечка («Негожий, видно, из тебя мужик, если своим обидчикам, доведшим тебя до такого состояния, достойно ответить не можешь»).
    Вот если между мною и Кэт как сразу возникло полное взаимопонимание, так оно никуда и не исчезало, то к ее мужу я испытывал двойственное чувство. Я осознал, полностью согласился с тем, что он человек порядочный, что на такого, как он, можно смело положиться («Ни при каких обстоятельствах не обманет, не выдаст, не заложит и тому подобное»), но это еще не весь Грэг. В нем, как и во всех других обитателях этого дома, о чем я уже писал выше,  еще прячется какой-то другой. Удачно маскируется под нормального, хотя таковым на самом деле не является. Как не является абсолютно нормальным ни один из постоянных обитателей этого дома. Кроме, пожалуй, Кэт... Да и она, если подумать, - тоже. 
   И еще...  Я ведь пока не оставил тему «Грэг». Он, в целом, а не по отдельностям,  по-своему умен, изворотлив, хитер. Ничего не имею против ни одного, ни второго, ни третьего, по жизни все это вещи полезные,  - но мне непонятно было, на что, на какую цель,  все это в нем заточено.  Какова конечная цель существования этого человека?  Не просто же: освоить предоставленные в его распоряжение годы и тихо-мирно благополучно скончаться? Словом, мне казалось, в этом человеке скрываются еще какие-то амбиции, которые мне совершенно неизвестны. Отсюда, и этот вот мой ядовитый грибок недоверия к своему новоявленному «братцу». «Что он там по отношению ко мне вынашивает?»
-Я слышал, ты хочешь сделать ход конем? Еще пожить какое-то время у нас? Я, в принципе-то, был бы и не против. И почему тебе к этому прохиндею в подручные идти, с которым жена моя дела свои вынуждена вести, за неимением других? Во-первых, будет нещадно тобой помыкать, да потом еще и обвинит в какой-нибудь напраслине, чтобы самому беленьким представиться.  А у нас есть необходимость в помощнике. Ты же видишь, все на твоих глазах. Большая часть  моей энергии  уходит на банк... Банк мне доверяет. Кроме того, что охранник, мне зачастую приходиться брать на себя и какую-то другую работу. На дом, на том, что здесь творится, у меня остается слишком мало времени. Жена... Ну, ты видишь, на что, в основном, уходят ее силы. На этих чертовых собачек, профиту с которых с гулькин нос. Львиная доля барыша уходит на потерявших всякое представление о совести ветеринаров, рекламу, эти бессмысленные выставки... Мать живет только церковью, замаливанием грехов, ты, кажется, уже наслышан, я ее отлично понимаю. Не препятствую. Еще спасибо, что находит время готовить нам жратву. Все, в основном, лежит на Дуне. Вот человек безотказный. Влюбленный в то, что делает. Козы для нее это, братец, далеко не только козы.  Да не только козы, животные вообще. Может, даже единственное, что помогло  ей не рехнуться».
   Хоп! Мой чуткий умишка, конечно, зафиксировал это, видимо, нечаянно оброненное Грэгом «помогло ей не рехнуться». «Помогло не рехнуться от чего?» Мой-то умишко зафиксировал, но Грэг, видимо, не заметив совершенного им промаха, продолжил свои рассужденья, на тему, какие у меня основания остаться. Ветер, кажется, дул сейчас в мои паруса: Грэг источал по отношению ко мне один елей. Мне даже стало немножко из-за этого неловко.
-Так, значит, я могу рассчитывать?..
-Нет, я так еще не сказал. Хотя рассчитывать всегда на что-то можно, но полной ясности пока нет.
-А когда?
-Ну, потерпи немного.
-«Немного» это как? – я почувствовал в себе раздражение.
-Пока не узнаем, способен ли ты исполнять не совсем, скажем так, стерильную работу.
-То есть.
-Узнаешь... Не будь ты таким торопыгой. Учись жить с сознанием, что любое нетерпение полезно только при ловле блох.
     «Это он-то! – Едва не подумал: “Сопляк” - Учит МЕНЯ жить!» Ух! Моя глупая гордость была задета, я аж разгневался. Чувствую, пульс забился намного чаще, однако, очень скоро оседлал свою расшатавшуюся нервную систему.
     В этот раз мы с ним на такой вот надтреснутой  ноте и расстались. А встретились вновь в тот день уже за ужином.  Я, конечно, уже давным-давно успокоился. Мы с Кэт за столом, Дуняша, как обычно, еще до меня улизнула, - входит Грэг.
-Приятного аппетита!..
     Кэт ушла за блюдом, специально приготовленным для Грэга. Так бывало всегда. Он старался питаться максимально калорийно, в основном, налегал на мясное, независимо,  был ли это обед или ужин,  Кэт и Василиса Захаровна прекрасно об этом знали, старались ему угодить. Так было и на этот раз.
-Ну что, Иван Георгич, предостерег я тебя насчет не стерильного дела, а оно и приспело. Короче. СЭС каждый  квартал помогает нам избавиться от накопившихся за прошедший квартал  пряностей. Их бригада будет здесь завтра рано утром. Они любят приезжать на готовенькое. Иначе – готового груза нет? - могут развернуться и уехать. Потом их ищи свищи. Приготовимся вечером, чтобы спать спокойно. Ты готов?
     Я согласно кивнул головой.
-Ты, кажется, уже? Отстрелялся?
     Да, так оно и было. Мои застолья, как правило, были очень скоротечными. Я всегда был непритязателен в еде: привычка, укоренившаяся во мне со скупых на угощения  детских годах. И никакого мяса я себе не требовал: обычное мое блюдо это какая-нибудь каша. Чтобы съесть порцию, много времени не понадобится. 
-Тогда подожди меня где-нибудь снаружи. Погода хорошая. Я отстреляюсь и подойду к тебе.  – Тон дружелюбный. Ничего плохого мне не сулит.
      Я подождал его, сидя на скамеечке перед домом. Сидя, не мог не поразмышлять на тему, какая же нестерильная работенка меня ждет. Фантазия в очередной раз у меня разгулялась. Действительность, как всегда, оказалась куда более приземленной.
      Отстрелявшийся, вышедший из дома Грэг:
-Извини, что заставил тебя комаров собой подкормить. Айда за мной!
       Обещанной им убогонькой действительностью оказался длинный шланг, он тянулся из-под дома, в том месте, где стоит тот самый заслуживший много добрых слов в свой адрес  теплый туалет. Шланг проходил через какой-то  механизм, а другим концом  вставлялся в довольно большую, ведер на двадцать, емкость. Ее-то и предстояло, как я скоро понял, заполнить тем, что Грэг  назвал «пряностями». Мне хватило смекалки догадаться, что речь идет о том, обыкновенном, что является конечным результатом жизнедеятельности любого живого организма. Человека, в том числе. Задача была ясна, мне пока непонятной была роль, которую уготовил мне Грэг.
-Я сейчас врублю движок, он запрыгает... Да, техника на грани фантастики. Другим пока не обзавелся. Мне придется оседлать  его, как мустанг, а ты держись крепко обеими руками за тот конец, чтобы он не вырвался. Иначе  у нас будут маленькие обонятельные неприятности.
      Задача ясна. Я сделал, что от меня требуется, то есть ухватился за  рукав. Грэг сел на движок, «врубил» его, он сильно затарахтел, рукав стал биться у меня в руках, как попавшая в силки птица. Из рукава в емкость полилось то, что Грэг обозвал деликатным эвфуизмом «пряности». Вся работа по перекачке этой субстанции длилась, с частыми остановками,  около получаса. Да, быстрее не получалось. После чего Грэг поблагодарил меня, задраил емкость и, зажимая нос пальцами,  предложил пройтись в душевую. «Я воду уже нагрел». Я знал, что мне с моей еще не пришедшей в стопроцентно нормальное состояние головой обливаться горячей водой едва ли не смерти подобно. Но пополоскать лицо, руки теплой струйкой воды из крана это то, что мне как раз больше всего сейчас и надо.
      Мы спустились в подвал и очутились в теплом комфортном предбаннике.
-Сейчас, братец, больше не будем отвлекаться на пустяки. И так уже... все тянем и тянем резину. Пора кончать, - Грэг произносит и одновременно  раздевается. Я же пустил воду из крана. – Итак... – Грэг с места в карьер. Заметно, что ему самому не терпится поскорее ввести меня в курс какого-то дела. Видимо, в нем также забродило. - Тебе пришлось наше житье-бытье по душе и тебе бы хотелось еще на какое-то время это удовольствие продолжить. Ты мне тоже понравился. Во-первых, не барахольщик... О вещах типа душа задумываешься. Я знаю, мне Катерина много чего хорошего про тебя.  Но что мне Катерина, или другой кто-то? Я на чужих мнениях своих отношений с людьми никогда не строю. Только на себя полагаюсь. И вот к какому выводу я пришел. Ты инструмент тонкий. С тобой  поделикатнее надо. Но вот беда. То, что Катерина наговорила, - это ж капля, как я понимаю, в море. Главное ты в себе хранишь. Ну, доктор ты по  профессии. Детишек малых лечишь. Или лечил, а сейчас как будто у  разбитого корыта.  Что-то тебя, видать, вверх тормашками перевернуло. К нашему берегу случайно приливом прибило. Как Робинзона Крузо после кораблекрушения. Выбросило тебя на чужой берег. А кто ты? Не по документам, а по сути. Этого я о тебе пока ничего не знаю.
      «Хм... Робинзон Крузо это хорошо». Мне эта аналогия понравилась. Мне было понятно стремление Грэга узнать обо мне побольше. Оно было оправдано, учитывая, что я просился в их закрытый, тесно сплоченный коллектив. Это что-то типа попроситься в масонскую ложу. Поэтому и кочевряжиться не стал. Приступил к рассказу о себе, а Грэг прошел в душевую кабину. При этом створки кабины, чтобы получше меня слышать, держал незадвинутыми. За все время, пока я листал перед ним какие-то из предыдущих страниц моего жития, итогом которых стало нынешнее бедственное положение, не задал сказителю ни одного вопроса. Но в том, что слушал внимательно, у меня не возникло ни малейшего сомнения. При  этом я старался быть очень сдержанным, упоминать лишь о самых важных вехах, избегать оценок, суждений. Тем более, ни в чем себя ни обелять, ни оправдывать. К моменту, когда я закончу свои откровения, мой слушатель завершит процесс мытья. Розовый, распаренный, выйдет из кабины, поспешит набросить на себя чистую простыню, сядет напротив меня на такую же, как подо мной , деревянную скамью.
-Да-а, - резюмирует Грэг, когда я уже закончу, - страдалец ты наш... А все от того, что не хотел лежать спокойно у себя на печи. То в революционеры тебя, то в спасители. И там, и там пенделей накидали. Побаливает? Задница-то? – И заметив, как я нахмурился, - погоди. Не обижайся. Я, скажем так, - любя. Или, точнее, - уважая. А теперь меня внимательно послушай. О чем я тебе расскажу. Какими болячками нас жизнь наградила. Сравним, чьи побольнее будут...
       Пообещал и умолк. Сидит, опустив взлохмаченную голову. Волос на ней так себе, но все в разные стороны после того, как поработал с ними полотенцем.
      Наконец, заговорил.
-Мыслишкой одной с тобой поделюсь. Не своей. Прочел у кого-то. На первый взгляд, жизнь топорно сработана, на тяп-ляп. Это как, помнишь, наверное, папа Карло Буратино прямо из полена выстрогал. «Палка, палка. Огуречик. Вот и вышел человечек». Незачет. В смысле: тут не топором, брат, пахнет. Все сделано на тоненького. Филигранная работа. Нам такая, к примеру, и не снилась. Ну, это, скажем так, преамбула, что ли. По русски если, -  введение. Катерина, кажется, уже разболтала тебе, что учудила моя мать. – Я согласно кивнул головой. – Да. Сейчас, спроси ее, - ответит: «Это не я. Там другая была»... Может, она и права. Человек не стоит на месте. Какие только...  как их?.. метаморфозы не случаются!.. Хотя бывает и такое, что как родился, скажем, бревном, так и умер ровно тем же бревном. Но таких чурок, я считаю, не так много, как может показаться.  В основном, человек все-таки постоянно над собой работает. Вопрос только, - работает куда? В какую сторону? Бывает, случается и так, что... лучше бы и не работал. Век бы таким же, каким был, когда за материнскую юбку хватался, оставался. А то ведь такие монстры подрастают!
      Заметно, что Грэг так пока окончательно и не решил, стоит ли ему посвящать меня в какие-то его тайны. Ходит вокруг да около. Преамбулами кормит. Какой же  может быть его тайна, какими чудовищами населена, если здоровущий, цветущий, каким он сейчас выглядит, а ведет себя так, как будто чего-то робеет? Во мне даже желание возникло придти ему на выручку: «Если так трудно дается – не говори. Я могу и впредь в неведении оставаться, что вы там прячете от меня. Не такой уж я, по правде, и любопытный».
      Да, желание возникло, но его не реализовал, зато Грэг после короткой паузы продолжил.
-Катерина про мать наболтала, сама мне призналась, но про сестренку как будто ни слова.
-Нет, - я поспешил успокоить Грэга. – Я ее спрашивал, откуда у Дуняши то, что безголОса, - врожденное или последствия какой-то травмы, - категорически отказалась мне отвечать.
-Молодец! Мою инструкцию соблюдает. Такое, что выпало на долю моей сестры, не для всех ушей. Теперь, когда мы видим, что ты не трепло, довериться можно, не страшно и всю жуткую правду про нее рассказать. Ты мусора из дома не вынесешь... – Достал из настенного шкафчика небольшой, грамм на двести пятьдесят, штофик, протянул мне.
-Что это?
-Ром.
-Мне бы лучше водички какой-нибудь.
-Ноу проблем, - на этот раз Грэг предложил мне бутылку кока-колы. Из штофика пару раз глотнул сам. - Когда матушка свою, скажем так, лепту в общий котел человечьего бедлама привнесла, в результате оказалась за решеткой, я был уже вполне зрелым. Мне шел уже пятнадцатый. Время жьльверновского капитана. Все более чем на отлично соображал. В том числе, и в какой ямище мы все оказались. Еще не мужик, но что-то около этого. Не мог не отдавать себе отчет, что нам всем, тем, кто ей близким, несовершеннолетним особенно, приходился,  теперь светит. Уже воротили  от нас свои морды. Пальцами и на меня и на Дуняшу:  «Душегубкины выродки. Сами, должно быть, такие же. Яблоко от яблони...». Ну, и все такое.  Нет, чтобы нас самих пожалеть. Нет! Все материнское срикошетило на нас. Мы за нее были в ответе.
      Ну, я-то хотя бы уже мог как-то постоять за себя. За нежным полом как будто уже начал ухаживать. Первые страдания: «Любит-не любит». Казалось бы, ну не приставайте вы к человеку! Как бы не так. Все ж таки  назначили мне опекуна. Хорошо, им оказалась моя родная  бабушка по отцу. Пришлось переехать   к ней на житье. С сестренкой мы расстались. Точнее, нас заставили расстаться. Я пытался протестовать. Чуяло мое капитанское сердце, что ничего хорошего из этого расставания не получится. И бабушка, вроде, не возражала, чтобы нас обоих у себя в комнатенке в коммунальной квартире поселить, но у этих наделенным властью строгих дядей и тетей были свои высоконаучные соображения. Занятые, в основном, своими  кандидатскими. Им очень не понравилось, какой запущенной, недоразвитой выглядела тогда Дуняша. Мать, это точно, в этом своем любовном угаре, ею тогда почти совсем не занималась. Из меня еще какой воспитатель? Вот и жила тогда Дуняша почти как Маугли. В компании с собаками и кошками. Выглядела чуть ли не круглой дурочкой, это верно. Эти же набросившиеся на нее скопом высоколобые дяденьки и тетеньки, во-первых, захотели, чтобы она в человеческих условиях жила, и чтоб  мозги ее постепенно на положенное им место стали. А потом посмотреть, что из этого получится.  А местом ее проживания назначили специнтернат. Для  детишек, страдающих то ли врожденными, то ли приобретенными умственными дефектами.
       Да, были у Дуни с самого, что ни есть рожденья,  какие-то недостатки. Это я признаю. Роды были трудными. Я об этом потом узнал. Долго не могла, например, как все, научиться по нормальному говорить. Все как-то не по людски у нее это. С какими-то вывертами. Да еще от того, что с животными вначале, в основном, якшалась, беспризорными кошками, собаками, у нас их во дворе дома в то время – кишмя кишит. Мы на цокольном этаже жили. Часто им в чем-то подражала. В смысле: и помяукает, и полает.  Кому-то из взрослых это даже нравилось. «Артистка растет!» Поощряли. Сладостями. А кому не нравилось, начинали ее поправлять, - сердилась. Огрызалась. Могла и порычать по собачьи. А то вообще терялась, отказывалась от нормальной человеческой речи. Что-то типа бунтовала. В общем, повторяю, жила как в джунглях. Только что не тропических.
       Проблемы у нее были, этого никто не отрицает, но чтоб из-за этого в какой-то специнтернат ее? Где детей, как я потом узнал, фактически держали за решеткой. И тот режим, в котором они жили, - чисто фашистский концлагерь. Только что на работу под конвоем не ходили. Хотя какой-то трудовой минимум у них был, они обязаны были его отработать. Все, якобы, на их благо. Словом, много всего. Но ведь я об этом только много лет спустя узнал!.. Тебе еще не надоело меня слушать?
-Нет, - застигнутый этим вопросом врасплох пробормотал я. – Говори. Мне интересно.
-Интересно? Ну-ну. Скоро будет совсем интересно.
     Грэг еще раз отхлебнул пару раз из штофика.
-Не знаю уж, какие поначалу цели ставил перед собой этот специнтернат. Может, и самые, что ни есть благородные. Хорошего чего-то добиться хотели. То  было что-то типа научно-экспериментальной базы. А крышей у них была академия педагогических наук. Не хухры-мухры. Не помню точно, как это все официально называлось.  Чтобы,  я об этом уже говорил, был какой-то материал, на котором  потом кандидатские и докторские писались. Но, как говорится, «Гладко было на бумаге, да забыли при овраги». 
      Люди, в принципе, я о современных людях сейчас, которые в двадцатом веке живут, а не о дикарях каких-нибудь, я про них ничего не знаю, поэтому и говорить не стану, ни хорошего, ни плохого. Сейчас же,  в основном, с благородными намерениями люди живут. Хорошие  цели перед собой ставят. Редко, когда заранее уверены, что на что-то плохое то, чего они строят, пойдет. Если только в Германии, при нацистах, когда до тех же самых концлагерей додумались. И то ведь они, в первую очередь, о том, как, скажем, о том, чтобы те же волоса или зубы после смерти у тех, кто помер, не даром пропадали, а на утилизацию пошли.  Однако ж – что за чертовщина! – глядишь и глазам своим не веришь. Когда видишь, что  заранее задуманное  светлое, высокое, благородное во что-то типа скотства оборачивается. И происходит все это как-то так... незаметно. Постепенно. Каким-то даже как будто естественным путем. Накапливается, накапливается.
      Причем этот вывод не только к чему-то стоЯщему в одиночку относится, а фактически ко всему.  А закономерность, братец, такая, что все,  что от человеков исходит, согласись, в конечном итоге,  на какое-то – буквально - гэ исходит. Финал всего, что мы делаем. Его квинтэссенция. Мы же им совсем недавно занимались, когда в бочку перегоняли. Сейчас отмываемся от того, что воняет. То есть от меня воняет, а ты вроде как чистенький. Ничего к тебе не пристает. Ты меня внимательно слушаешь? Не обижайся, если брякну что-то не то. Слушай дальше. Финал уже не за горами.   
       Грэг поднялся, вернул  штофик на положенное ему место. Вернулся на скамью.
- А теперь о самом гнусном... В этом самом благородном специнтернате завелась парша. Кто и как ее туда занес? Видать, какую-то питательную почву там нашла, то, что гумусом называется, начала бурно развиваться. Метастазы от нее пошли. Тебе, как доктору, это должно быть понятно.  Ну, обо всем этом, - с чего началось, как продолжалось, - вскрытие, как у вас, у врачебной братии, принято говорить, покажет. Если, конечно, это вскрытие когда-нибудь проведут. Если на это решатся. Факт остается фактом... Есть такие дэка... Или,    скорее, были. Сейчас-то все сплошные фитнесы.  Раньше чуточку хотя бы поразнообразнее. Я года три в драмкружок при таком ДК ходил. Фамусова изображал. В «Горе от ума». Почему именно Фамусова? Фиг его знает, так нашей руководительнице захотелось. Мне-то самому, конечно, больше нравился Чацкий.  Я себя в нем видел. Но  все эти драмкружки, что называется, для широкой, для культурной аудитории. Но было уже и тогда... что не афишировалось. Мир подпольный... Да он и сейчас, только под другими вывесками. И не под полом они сейчас, а прямо снаружи. Где человек с денежками или влиянием может на всю оттянуться. Будь это что-то типа казино или публичного дома. Кому что больше нравится. Но и это еще не то. Эти хотя бы развлекались почти в открытую. А было и другое. Совсе-ем глубокое подполье, где тусовались гаденыши куда более подленького  сорта.  Полем их развлечений был тайный разврат. И не в публичных домах это делалось, а в каком-нибудь... типа  специнтернат,  под маркой «Умственно отсталые». Идиоты, одним словом. А раз ты идиот, тобой можно беспрепятственно крутить туда-сюда. Особенно если у того, кто крутит,  кошелек немеряный. С него и  взятки гладки. Заступиться же за тех, кем  захотелось этим... которые с кошельками,  поразвлечься,  никто или  не сможет или не захочет.
       В дверь постучали, потом голосом Кэт:
-Мужики! Вы надолго? Мы тоже сполоснуться б хотели.
-Еще с полчасика! – откликнулся Грэг
-Идет.
       Слышно, как хрустит гравий, которым покрыт небольшой пятачок у боковой стены дома, рядом с трансформаторной будкой.
-Да. Вот и со специнтернатом нашим... По вывеске «Интернат», а по делу, к тому времени, когда Дуняшу там заперли, из экспериментальной научно-педагогической базы в строго засекреченный бордель превратился. Закрытое учреждение. «Посторонним вход строго запрещен». С охраной и все такое. И все воспитанники, в основном, малолетки, разумеется, разного пола, это или круглые сироты, или если от них  родители по разным там причинам отказались. Без прав. Наглухо запертые. Отбросы, одним словом. И никакого контроля. А если кто что-то и заметит, то предпочтет притвориться слепым и глухим. От того, что этой бандой все необходимое... все нужные им государственные структуры были надежно схвачены. Сплошная круговая порука. Сверху донизу. И так продолжалось не один год...
      Дуня прошла через всю эту мясорубку. Что с ней там вытворяли? Можно только догадываться. Вот хоть и строптивой по своей природе была, однако, усмирили ее. Добились того, что пикнуть не могла. Мяли, тискали. Чего только не вытворяли! Одно здорово: все же хватило силенок выстоять, совсем не рехнуться. Говорить, правда, совсем отучилась, что и были какие-то начальные навыки, - были и сплыли. Зато на пальцах наловчилась. Сама. Никто ей не объяснял. По какой-то книжке. То есть... Я к чему про это? Что в ней самой какие-то процессы, несмотря ни на что, проходили. В ямищу-то, на самое-то ее донышко совсем не опускалась. Отвагой какой-то отрастать стала. Но все равно... На большее сопротивление ее не хватало. Только что на чудо какое-то надеялась...
      Сейчас этого гнусного учреждения больше не существует. Да, эту лавочку лишь относительно недавно прикрыли. Мне так сказали, я проверял. Да, все верно, все так и есть. А что тому стало причиной, я не знаю. Может, получили от кого-то сигнал: «Прячьтесь. И не высовывайтесь до поры до времени». Не знаю, как все на самом деле. Но то, что они никак ни перед кем за это не ответили... И все, кто совершал это скотство, кто измывался над неспособными постоять за себя, кто... будем называть вещи своими именами, мы же ведь с тобой взрослые люди... Так вот, кто периодически безнаказанно измывался, как хотел, или, по-другому, откровенно насиловал десятки  малолетних - они же по-прежнему есть!  Они же никуда не делись. Лишь на время затаились. Все такие же, как и прежде, богатенькие, или находящиеся при власти... Вся эта банда была тщательно законспирирована. Все, как один, держали рот на замке. А если что-то, какая-то утечка, ее быстро замазывали. Для этого у них было достаточно и денег и средств.
       Но нашелся человек... Не знаю уж, чем он там руководствовался, какими соображениями. Гуманными или материальными. Он вел аккуратно свою амбарную, я так назвал ее, книгу. В ней аккуратно записывал, кто приходил. Какие фокусы с кем проделывал. Такая вот чудовищная бухгалтерия. Фантазия, ты знаешь, у этих уродов... Волосы дыбом на голове... Эта книжечка, точнее, ее копия  попала мне в руки. Или что значит «попала»? Не попала, конечно. Я отдал за нее большие деньги...  Знаешь, сколько раз Дуня фигурирует в этой книге? Под разными соусами. Восемьдесят семь. Восемьдесят семь! Ты вдумайся в эту цифру...  Да, она была уже и ребенком хорошенькой. Пользовалась особым вниманием. Уроды... А теперь...  Если б в твои руки попало что-то такое же, и если б речь шла о твоей сестре. Что б ты сделал?
-Не знаю, - с трудом пробормотал  я. – Ну, может...  в какие-то судебные органы.
-Ты им доверяешь?
-Нет! Не очень, -  я ответил, почти не задумываясь.
-То-то же...  А сейчас я  собираюсь сделать главное признание. Но прежде, чем признаюсь, хочу, чтобы ты поклялся... что все услышанное  останется строго между нами. Если же ты поклянешься, а потом эту клятву как-то нарушишь...
-Нет, не волнуйся, - я поспешил заверить Грэга, а то возьмет и передумает. -  Я не нарушу. Какую клятву?
-Зло не должно оставаться безнаказанным. Любое зло. Зло, совершенное над малолетним, - не должно оставаться безнаказанным втройне. – Грэг вновь обратился к  штофику, сделал особенно затяжной глоток. - Я поставил перед собой цель...  уничтожить всех до одного... всех, кто хоть раз... пальцем... касался  моей сестры. У меня, благодаря этой амбарной книжке, полный список этих тварей. Их служебные и домашние адреса. Я уже... Кое с кем... Доставил себе это удовольствие. Ты представляешь, о чем я?
-Догадываюсь.
-Но это только начало. Не успокоюсь, пока не пущу кишки из последнего из этих подонков. Полюбуюсь им. Понаслаждаюсь. Катерина, верная подруга, мне помогает. Чем может... А теперь вопрос к тебе. Тебя не испугает, что будешь находиться в доме, деля его с таким страшным серийным убийцей, как я?
Если честно, я ждал другого вопроса: «Ты согласишься стать моим сообщником?» Но этого вопроса не прозвучало. Я бы, разумеется, ответил на него однозначно «Нет». Я услышал другое. Существенно более смягченный вариант. При ответе на этот вопрос, категоричности, кажется, не требовалось. И я еще мог потянуть с ответом.
-Ты сказал, Катерина знает об этом. Я  о тебе.
-Так точно.
-А другие?
-Мать... Дуня.
-Как?! – Да, я вначале не поверил своим ушам. - Даже она?
-Да, даже она. Ее-то это больше всего касается. Ей это больше всего по душе. Лицо наиболее заинтересованное. В общем, это, скажем так, наш общий семейный подряд. Теперь тебе должно быть понятным, зачем я гружу все это на тебя. Ты просишься к нам, мы тебя приветствуем. От того, что видим: человек ты неплохой. Начинка  у тебя человеческая, а не звериная.  Просишься? Ради Бога. Но учти, в чужой монастырь с чужим уставом не ходят. Или ты в курсе и тебя от этого не ломает, ты в союзе с нами. Или ты нам чужой. И тебе у нас не место. Да, такое вот «Или-или». Кажется, все, братец, логично. Или ты так не считаешь?
      Грэг требовал от меня ответа, а я... Что мне ответить? Я уже давным-давно не  маленький. Кажется, навидался-перевидался. Но в такой жуткий переплет я попадал впервые. Дай Бог, не попадаться никому и никогда.
-Ты хочешь, чтобы я прямо сейчас ответил?
-Можно и не прямо. Но ответить – да.
      В его словах я даже учуял какую-то для себя угрозу, но Грэг поспешил ее рассеять:
-Если скажешь, что не с нами, тебе просто придется убраться отсюда. Не бойся, ничего плохого я тебе не сделаю. Только жить тебе будет не совсем удобно.
-Согласись, однако... То, что ты делаешь... Я тебя пока ни осуждаю, ни оправдываю. Слишком сложно... Оставаться за компанию с вами, делая вид, что ничего не происходит?..  Для этого мне понадобится еще какое-то время. Мне надо к этому привыкнуть.
-Согласен. Да я и не ждал, что ты реактивно среагируешь. Если б реактивно, я б еще мог в чем-то тебя заподозрить. А так - это естественно. Нормальная человеческая позиция.
-Как долго я могу тянуть с ответом?
-Тяни... Но все же не очень долго. Когда не знаешь, кто у тебя под боком – друг, враг или просто так, - скоро становится как-то, скажем, не очень уютно. Определяйся, братец, на чьей ты стороне.
      Честно говоря, я бы предпочел и далее оставаться исключительно на своей собственной. Но бывает, выпадают в человеческой жизни случаи, когда надо выбирать. То, с чем я сейчас столкнулся, - один из таких случаев. Вопиющих.
    Пока без Кэт. И в голове у меня пока ничего, кроме, повторяю, смятения. Никаких мыслей. Ни по какошенькому  поводу. Ни о чем не думал, ни о чем не вспоминал из того, что было, и не делал никаких прогнозов на будущее. Ни малюсеньких. Я ступил в какую-то мертвую зону. Зыбь. Слегка покачивает, но ничего больше. Таким бревном бесчувственным, плывущим неизвестно куда,  я себя не припомню.
    Как долго находился в этом «деревянном» состоянии, - не знаю, когда услышал стук выводящей   на улицу двери, потом увидел входящей в предбанник Кэт. Она была заметно встревожена. Первым делом, проверила мой пульс, подняла веки, заглянула в глаза. Впрочем, вполне уместные действия. Я бы на ее месте сделал ровно то же.
     После этого помыла раковину, утерла влажным полотенцем, как ребенку, мои испачканные рвотой губы и подбородок. Словом, вела себя и как заботливая мать, и как опытная медсестра. Только проделав все это, присела рядом со мной на скамью.
-Я была против, - я сразу догадался, о чем она, - мы с ним поспорили. Я говорила ему, что ты еще слаб.  И что нервы у тебя... Но он ведь жутко упрямый! Если на что-то решится, переубедить практически невозможно. Не человек-гранит. «Или он все знает, а дальше решает сам, или пусть убирается и идет своей дорогой, куда глаза глядят. Мне здесь соглядатаи, которых надо опасаться,  не нужны».   
-Ничего, - прошептал я, на нормальное владение голосом я еще не был способен. – Я не обижаюсь. Он все сделал правильно. Все по-честному. Все карты на стол. Теперь за мной слово.
-Тебе надо прилечь. Ты сможешь к себе подняться? Я бы, конечно, тебе помогла.
-Я попробую, - ответил я.
-Не надо ничего пробовать. Уже – напробовался. Ухвати меня за шею.
      Так, только с бескорыстной помощью Кэт, я добрался до своего чердачного ложа.
-Постарайся теперь заснуть и ни о чем не думать, - таким было последнее напутствие Кэт перед тем, как ей уйти. – Утром подумаем еще. – Поправила на мне одеяло, как проделывала когда-то с моим детским одеялом мать, и оставила меня одного.
      Вот когда поток мыслей, как будто прорвало плотину,  хлынул в мою бедную черепушку! Вот когда мне стало очевидно, как ясень пень, что меня угораздило повстречаться  с новой реальностью, о существовании которой я, конечно, догадывался, но чтобы так... воочию... напрямую, а не на ощупь... имея рядом с собою таких обвинителей - тяжеловесов, как Грэг, или неоспоримых заслуживающих стопроцентного доверия  свидетелей, как Дуняша!.. «Уж если она “за”. Мамочки мои родные!»  Можно ли такой, как она, не верить?
      Что все мои страдания, переживания, обиды, болячки, потери  в сравнении с тем, что пережила, испытала на себе, в своей душе и на своей еще младенческой плоти эта смотрящаяся сейчас пугливой стеснительной – и это несмотря на то, что, по заверениям Грэга,  взрастила в себе, еще находясь в этом вертепе, отвагу, -  хрупкая девушка! Через какие боль, стыд и унижения она прошла! Однако ведь сохранила в себе человеческое, не поддалась всему звериному, что офлажковало, а потом стаей набросилось на нее.  Сохранила способность находить хоть какие-то утешения и радости в этой жизни. Взять тех же ее козочек...
    Мудрое решение, которое, скорее всего, придумала Кэт. Обихаживая такие же беззащитные существа, какой когда-то была сама,  очищается от всего прошлого шлама, укрепляется... Может, и дом этот, населенный обитателями с двойным дном,  приобрели ради нее? Чтобы пожила  в этой целительной  атмосфере. Где «так вольно дышит человек».  Вполне это допускаю. Крохотный  оазис площадью едва ли более одного гектара. Где никто никого не домогается, никто ни над кем не издевается. Ни у кого ничего не крадет. Никого не убивает. И, самое важное, - не насилует. Приблизительно такой же оазис, приблизительно  с такими же параметрами, который, вообще-то, по идее, по генеральному, что ли, плану, по замыслу должен был бы построить я, не так ли? И поселить в нем только тех, кто близок и симпатичен мне.
  Эк меня метнуло! Это, видать, дремлющий во мне, лежащий во мне подспудно эгоцентризм-солипсизм,  назовите, как хотите, мне безразлично,  вдруг, получив этот могучий импульс, - решил, что ему пора после долгой спячки пробуждаться. Материализоваться. Воплощаться. И голосок вкрадчивый у этого дремлющего во мне нечто  прорезался.
   «Эй! Иван Георгиевич Зобак. Что ж ты, брат? Тебя ж вон каким знанием вооружили. Сознанием своего собственного величия наградили. Убежденностью, что мир, в котором ты сейчас живешь, творение твоего собственного «Я», и что все тебе, таким образом, подвластно. “Что захочу, того и наворочу”. Ну, и где же все то, чего ты добивался, когда приступал к творению этого мира? Или прав Грэг, когда утверждает, что все благие намерения, раньше-позже, превращаются, под влиянием каких-то ферментов, в свою полную противоположность? И что честь, достоинство, благородство, и все такое прочее, о чем так любят порассуждать всякого рода «умные» люди,  неизбежно трансформируется в гэ? И откуда вообще эта парша, которая изуродовала младенческие годы Дуняши, могла завестись? Из каких подвальцев наверх просочилась? Как ты, о всемогущий,  мог такое не доглядеть, допустить?»
    Вот и выходит, что я со своей задачей не справился. Действительность настолько чудовищно далеко удалилась от моего первоначального генерального плана. Ничего удивительно, также как и ничего возмутительного, что такой решительной, долго не рассусоливающей парочке, как Грэг и Кэт, приходится прибегать к таким... грубым, примитивным, нещадным способам борьбы со злом.  Другим каким-то более щадящим  средствам они не обучены. А ты, со своим всемогуществом сидишь и помалкиваешь. Вот тебе и померещившийся было волшебный оазис Иллирия! Кушайте, Иван Георгиевич. Приятного вам аппетита. Наслаждайтесь.
Словом, будем называть вещи своими именами: я поплыл. Меня нечто взяло за шиворот и мощно куда-то потащило. В какую-то бездну.
      Да, таким вот несущимся  к невидимому мне центру притяжения  был  обуревающий меня сейчас мыслепад. Я привел вам лишь крохотную их толику. Вершинка айсберга, не более того. Если б привел все, - вы бы, точно, приняли меня за умалишенного. И так на протяжении почти целой ночи. Лишь изредка удавалось забыться. Но лишь «забыться», а не заснуть. Забываясь, я все равно хранил память о том, что не сплю. А не сплю от того, что мне вначале необходимо докопаться, доцарапаться, доскоблиться  до решения, как мне быть, дальше. «Определяйся, братец». С кем ты, Иван Георгиевич Зобак? С Грэгом и Кэт плюс с присоединившейся к ним, так получается, Дуняшей, последнее особенно симптоматично и «маячково» для меня,   или со всеми остальными? С теми, кто мирится со всем этим, извините, бардаком? Ты лично  за то, чтобы выжигать беспощадным пламенем этот жизненный мусор, или мириться с тем, что он будет и дальше копиться и разрастаться, расползаться? Горы гниющего мусора, которые, в конце концов, приведут к тому, что все  загорится не синим – еще б куда ни шло, - а черным пламенем, и мы все, в конечном итоге, задохнемся в этом вонючем смраде и сраме. Вот в чем, извините,  вопрос. А не «Быть или не быть».
     Интересно, будь сейчас на моем месте принц Датский, - какое б решение он принял? Тоже б, наверное, накрепко задумался. Другой бы монолог выдал. Может, помощнее предыдущего. Но я-то не принц. Более того – увы, даже не Датский. Я всего лишь отставной козы барабанщик.
     Такой вот шурум-бурум у меня в голове. В таком вот широчайшем диапазоне: от местечкового, будоражащегося только меня, до волнующего, пожалуй, без преувеличения можно об этом заявить, весь род человеческий. Парша –она такая, вездесущая, она уже всех, от малого до большого достала. А меня так и вовсе до состояния полубезумия довела.
      Утром ко мне поднялась Кэт.
-Как ты? – традиционно проверила мой пульс.
-Сколько? – я решил поинтересоваться.
-Много.
-Все-таки.
-Сто десять... Ты знаешь, я вот о чем... Если тебя все это так ударило... Да еще с твоей-то не до конца зажившей головой. Если тебе так невмочь оставаться у нас - тебя можно понять, - я могу дать тебе какие-то деньги. Вернешься в город. Твоя тетя приютит тебя. Ты же постарайся, как можно скорее, обзавестись всеми необходимыми документами. Ты ведь даже, я знаю, заявления в милицию о пропаже не подавал. С документами продолжишь добиваться, чтобы вернули жилплощадь. Если ты уже махнул рукой на своего Лазаря, то напрасно. Я не так давно разговаривала с ним. Мне показалось, он очень энергичный, толковый. И к тебе с замечательным пититом  относится. Словом, там появился огонечек надежды...
   С этим огонечком надежды на «питит»  и расставались.
   Пройдет еще почти один день, и лишь вечером, за ужином, я скажу Грэгу, что полностью принимаю его ультиматум.
   Отчего я пошел на этот шаг? Что, в конечном итоге,  меня на такой шаг подвигло? Отчего предпочел сулящего мне одни проблемы Грэга обещающему смутные надежды Лазарю, Ей Богу, спросите меня о чем-нибудь полегче. Сейчас ничего  не отвечу. Если только когда-нибудь. Потом. Не приставайте ко мне с этим прямо сейчас. Хорошо? Договорились?