Die blaue blume

Смотря на площадь, я не искал её, ведь знал, что она и сама словит мой взгляд.  Я жаждал обхитрить, как лиса, проворно заметая следы, так и я собирал угольки своей пылающей всеми оттенками любви.
На полуслове, сорвав с пика мечтаний, она подлетела, и сделала выпад: "Привет, мечтатель".
И снова проигрыш. Сказав себе: «Меня обманывать не трудно, я сам обманываться рад».
Оставил раздумья.  О, воистину, каждая встреча была походом в галерею. Как всепожирающе глаза юного творца смотрят на картины, так и я рассматривал её с нескрываемым восторгом.
Но, как и всегда, это упоенье оставляло неизгладимый след, и трудно разобрать детали. Кроме башмачков. Люди возраста, в коем современная музыка не кажется таким уж и откровением, назвали бы их парусиновыми. «Что за дивный артефакт?» - подумал я, но не решился спросить, боясь оттянуть момент объятия. Поэтому сделал это во время. Она была что ни на есть noblesse oblige от мира красоты.
-Что ты такой угрюмый, как туча?
-Тебе кажется, не бери в голову, просто глупости.
-Ну держись, обманщик!
Когда она залезла на меня, то подогнула ноги, как упавшая балерина, и, поцеловав мою щеку, прижалась ко мне… Как жена, да, так это было, и как жену обнял и я её.
В такие моменты я не старался говорить ни о её тонком стане, ни о налитых грудях и тугих бедрах, нет, это я делал в сознании. Такие размышления были долгими и не особо полными смысла. Многим иногда казалось, как они близоруко называли «Отсутствием страсти». Их мнение резко менялось, когда они видели нас пробегающими мимо, где я, во всю спотыкаясь бежал за этой злодейкой, нагло урвавшей у меня блокнот с записями.
Если бы они знали, что значит для неё этот скоп бумажек. Она не любила стихи, они казались ей чем-то столь отдаленным от реальности, чем-то столь далеким от этого мира. Как она говорила: «Абсолютно ненужным графоманством». Только потом я увидел её, скорее тут подойдет термин «Нагую», в своей беззащитной страсти к миру искусства. В начале я просто читал ей стихи, которые были мной выучены еще в школьные годы на задней парте класса во время урока. Позже, выбирая из многоликого множества произведений, я вычитывал ей самые разные «виньетки» из коридоров поэзии. И она, насытившись этим, в одну из вечерних пор в парке, зачитала мне (и к моему огромному удивлению), спела под гитару песню «Прощание с новогодней ёлкой». О дивный новый мир тогда разверг свои просторы предо мной. Сказав себе: «Именно она и есть тот самый камень преткновения эпох и мнений», взял её за руку и закружил под полотном звезд. Конечно, это не была абсолютно уверенная в себе «Лебёдушка», но это было смущение, кое испытывает ребенок, нет, женщина, что оправдывается перед мужем за свою пылкую страсть, и любовника упрятавшегося на балконе. Я был её любовником повседневности, как она сама любила говорить (Без доли смущения, по крайней мере, так казалось мне): «Спасибо тебе, любимый, что не опустил колена перед моей прагматичностью». Беря мою руку своим крылышком, и прижимая голубиную шею к моему плечу.
Для меня она всегда была строгой сталью в броне из черного шелка, а я, в свою очередь, огнем в кармане. Хоть иногда мне приходилось бывать и рыбкой, и светилом на небе, но моим излюбленным было «Тошенька».
Было почти темно, солнце опускалось за горизонт, и, уставив свои взоры на белого голубя, что пытался тайно украсть кусок хлеба, как обезумевший агент,  мы предались мечтаниям и обсуждению на тему «Почему они так изящно вписываются в лабиринты городов».
Окончив «Трапезу», тихо и украдкой спросила:
- Скажи, а ты специально выбирал цветок для моей мамы, или пришел и ткнул пальцем на случайно попавшийся.
-Абсолютно случайно, мне казалось, он идеально подойдет под ваши с ней глаза.
-Ты как обычно, зануда.
Протянув букву «у» , так, чтобы это было не оскорбление, а заигрывание котенка, продолжила:
-Как у тебя всегда это получается, так невинно угадывать?
-Это не моя вина, это все ты, виновница!
-Снова спихиваешь на меня свою прелестность, и тебе не стыдно?!
Все, абсолютно все вокруг, и мы, подсказали мне в переломе момента , что либо сейчас, либо никогда.
Эти слова я вынашивал долго, заворачивая их в самые причудливые обертки, крутя как обманщик на базаре наперсток, перебирал их.
Позабыв все что я себе думал, выхватив как шпагу мушкетер, вынул из кармана винного пальто собрание стихотворений Франтишка Галаса и начал читать.
Мое сердце билось стуком колес пассажирского поезда, слова и фразы бегали по устам, и, казалось, отдают током на кончике языка.
-Воспоминаний давних берут опиум.
Это была предпоследняя строчка моей интерлюдии, набирая воздух в легкие я скрывал холерический трепет. Подняв глаза, и увидев несущийся ко мне с неостановимостью кометы деву, я потерял последний мост с центром самообладания.
-Я люблю вас, родная тыковка!